Эти роли не для нас, не играем мы сейчас Ядовитая, разбитая, убитая я Всё забыто, решено, слёзы высохли давно На пути к новому миру и счастью я.
Как ни крути, а нет справедливости в этом мире. Нет и не будет. Даже если захочешь ты всё изменить — не получится. Ведь кто ты, весь такой из себя смелый, думающий, что сможешь всё исправить, для этого мира? Да пылинка одна, капля в море, что называется. А общество жило так до тебя и жить дальше будет. Ничего люди сами не могут предпринять, да и вас самонадеянных потопят. Мол не надо тебе это, не сопротивляйся, мы так живём и ты не переломишься. Не любит общество, не признаёт тех, кто из него выделяется, кто хоть намного лучше, чем все остальные. И уже, наверное, никогда и ничего с этим нельзя будет поделать. А романтикам безнадежным только и остается крики измученные глубоко в груди где-то сдерживать, а после на бумагу все эмоции выплескивать, чтобы сжечь исписанный клочок, да успокоиться ненадолго. Душу приходится выкорчевывать да её, светлую такую, надеющуюся на добро и справедливость, в грязь общественную всё дальше погружать, всё больше и больше пачкая, с ног на голову всё переворачивать, а потом обратно запихивать, ногами утрамбовывая, и рыдать ночами, ведь пройдет всё это, а ангел внутри, ставший самым большим проклятьем, скоро вновь отряхнется, отмоется, да опять начнет на подвиги толкать, то и дело выкрикивая «Где же справедливость?!». А нет её. Нет и не будет. А знаете, что самое сложное? Нет? Самое сложное — понять, что нет в этом, кроме тебя самого, виноватых. А Макса злость изнутри пожирает. Злость на себя. Ведь Кошелева с Родионом этим сдружилась, какого-то черта, а ведь Свобода знал, что именно он посмел поцеловать***
— Крис, может не надо? — обеспокоенно спрашивает Назима у Кристины, которая уже раздумывала над тем, а почему бы и не ответить на чувства Толочкина взаимностью. — Зай, ну не получится же. Ври мне, ври Серёже, но себя-то не обманывай! — казашка очень сильно переживала за подругу и была на самом деле против этой затеи. — Реально Крис, себя не жалеешь, пожалей хотя бы Родю. Не надо человеку ложных надежд давать. Да и Свобода пусть и придурок конченный, а собственник дикий. Никогда я не поверю в ту чепуху, которую он мне втирал. «Пусть она будет счастлива, но не со мной», ага, конечно, — в тон девушке наставляет Трущев. Кристина же и слушать ничего не хочет, сейчас это кажется наилучшим выходом из сложившейся ситуации. В мыслях только и крутится СвободаСвободаСвобода. А она устала уже от всего этого. Да и Толочкин оказался вполне приятным молодым человеком, а весь этот антураж — лишь способ отгородиться от окружающего мира. И она настолько часто пытается себя в этом убедить, что уже и впрямь так думает. Назима с Серёжей до сих пор против этого всего, но она уже не маленькая, сама вправе принимать решения. Только сердце почему-то до сих пор предательски «ёкает», как только где-то поблизости появляется Макс, как обычно такой невыспавшийся и похожий на кота. Пишущего и поющего крутые песни кота. Пытаясь отвлечь себя от всего этого, Кошелева идет и садится в кресло около окна, а в скором времени и Толочкин туда же приходит. Нет, ничего особенного, просто спокойный разговор по душам. Просто Родя извинился за случившийся инцидент, пообещав, что такого больше не повторится, а Крис доверчивая слишком. А Свобода наблюдает издалека за этим и на себе буквально чувствует все те эмоции, которые были у Кристины, недавно наблюдавшей за ним и Женей. Улыбается. Несмотря ни на что, жалеть его продолжает, не позволяет этому клоуну даже пальцем до себя дотронуться. И это сейчас больше всего греет, как в прямом, так и в переносном смысле. А в ледяном сердце оттепель начинается и он уже будто другими глазами на девочку эту смотрит. Смотрит и не замечает, что стоит так уже добрых минут 7,не обращая на всё вокруг происходящее ни капли внимания, а за спиной ведь всё это время усатая Гузеева и казахстанская Сябитова стоят, счастливо «пятюню» друг другу отбив. PLC мимо зависшего друга проходит, слегка по плечу похлопав и одобрительно улыбнувшись. А Максим разворачивается, уже зная, кто там еще за спиной стоит. И веселит его это опекунство и раздражает одновременно. Максиму хочется кричать и «Отстаньте, это моя жизнь!», и «Спасибо вам ребят, огромное!». Но он молча уходит прочь. Сколько прошло уже? Час, два, пять? Максим успел уже прорепетировать с Олей, а словосочетание «Backfire» уже так надоело, что он лучше бы еще раз выступил с этим треклятым «каре», после которого снова руки бы тряслись так, что не в силах было бы зажечь злополучную сигарету. Он уже вернулся, а эти двое всё еще сидят, и непонятно, уходили ли они хоть раз отсюда за сегодняшний день или нет. А судьба — всё та же коварная сука, ведь именно, когда Свобода оказывается рядом, Толочкин встаёт с кресла и, поцеловав