***
Погода с самого утра стояла достаточно жаркая, можно даже сказать, было душно, чувствовалась значительная нехватка дождя. Даже стены дворца, которые всегда хранили в себе комфортную прохладу в жаркие дни, как этот, отдавали неприятной сыростью. По этой причине принцесса Кена и её фрейлины решили провести день в мраморном павильоне в тени массивных крон деревьев. Девушки уже достаточно долго сидели в небольшой деревянной беседке, украшенной вьющимся растением с небольшими ярко-красными цветами. От этих алых соцветий исходил сладкий, немного приторный аромат, однако он не мешал, наоборот помогал уловить особую атмосферу королевского сада. Славно общаясь на отвлечённые темы, девушки занимались своими делами. Кена сидела вполоборота, облокотившись на перильце и слегка касаясь пальцами виска, читала интересно оформленную книгу. Катарина с присущей ей аккуратностью вышивала атласными нитками. Софи с серьёзным видом, внимательно писала кому-то письмо на небольшом столике, стоявшем в центре беседки. А Марго просто витала в облаках, обмахиваясь удивительной красоты чёрным веером, окаймленным пёстрыми пушистыми перьями. Вдруг принцесса грустно вздохнула и мечтательно поглядела на тенистую тропинку, ведущую к выходу из павильона. — Как же мне надоела эта золотая клетка, хочу поехать в город! — весьма капризно произнесла Кена, прикрыв книжечку и посмотрев на кусочек голубого безоблачного неба, показавшегося из-за ярко-зелёной листвы. — Уже? В любом случае, ты же знаешь, что это никак не возможно, — даже не посмотрев на подруг, отвечала ей Катарина, уверенно сделав новый стежок и закрепив нитку. — Эх, а было бы даже очень неплохо выбраться! — прекратив выводить каждую букву, подхватила Софи. — Как по мне, так это очевидно глупая идея. Да и вообще королевской особе не пристало ходить по городу в одиночку, — недовольно сказала Маргарита, вступая в разговор, всё ещё любуясь своим отражением в карманном зеркальце. Радостный огонёк в глазах Кены тут же потух и она сказала: — Конечно, ты права, Марго, но, к сожалению, совсем скоро мне придётся стать королевой Франции, а значит, возможность выйти куда-либо без стражи превратится в нечто, — затем она на мгновенье замолчала, и загадочно продолжила. — Но, кажется, я знаю, кто сможет помочь мне с этим… Каждая из фрейлин с явным недоверием посмотрела на неё, однако Софи решила поддержать Кену и, улыбаясь, сказала: — Когда ты успела познакомиться с нужным человеком и кто же он? — Вот так, успела. И он… — замявшись, начала принцесса, но её прервал вбежавшиий паж. Беспокойный юноша склонился и начал говорить; его голос явно дребезжал: — Ваше Высочество, Её Величество королева просит вас немедленно прийти в королевскую приёмную. — И по какой же причине? — спросила Кена, встав со своего места и обойдя стол. — Неизвестно, Ваше Высочество. Сказано лишь оповестить Вас, — паж всё ещё смотрел в пол, пытаясь восстановить дыхание. — Хорошо, можешь идти, — ответила принцесса, окончательно закрыв книгу и положив её в бордовый мешочек на шёлковой ленте. Слуга в последний раз поклонился и поспешил в сторону дворца. Принцесса же попросила пару служанок, которые стояли неподалёку, отнести их вещи в покои. Кена мелкими быстрыми шажками шла по тенистой тропинке рядом с подругами и пыталась догадаться, зачем Екатерине понадобилось с такой срочностью вызвать её, да ещё и в приёмную.***
— Мы так рады, что вы всё-таки прибыли до церемонии, могу только вообразить, как счастлива будет Кена, когда увидит вас. Это просто… — с доброжелательной улыбкой говорила Екатерина, положив ладонь на ладонь. Не успела она закончить, как верь отворилась. В просторный тронный зал грациозно ступила принцесса, а за ней и её фрейлины. Однако, как только Кена подняла свой взгляд на прибывших гостей, сидевших напротив Генриха и Екатерины, то понятие грации тут же потеряло для неё значение. Девушка подлетела к ним, по-детски радостно воскликнув. — Маменька, папенька! — за этим возгласом последовали долгие объятья и поцелуи. — Вы же не обещали приехать? Хотя, разве это имеет значения сейчас, верно? Я так рада вас видеть! — затем дочь снова обняла родителей. — О, дорогая, как только мы узнали про недавнее происшествие, то поняли: все остальные проблемы совсем не важны! А сейчас, когда я вижу, что с тобой, всё в порядке, то моё сердце снова спокойно. Я тоже безумно рада видеть тебя, — не отдаляясь от дочери, говорила Елизавета; затем она тихо добавила, чуть отстранившись. — Пусть прошло всего пару дней, твой отец явно скучал больше всех. До ушей короля Чарльза донеслись слова жены, и на его лице появилась самая, что ни на есть, теплая улыбка, которая как будто бы говорила «Вы поймали меня на месте преступления, но я не против сознаться» — В самом деле? — с глазами, из которых вот-вот пойдут слёзы счастья, спросила Кена, присаживаясь рядом с отцом. — Конечно, милая! Без тебя и Лондон, уже не Лондон! — не задумываясь, ответил Чарльз. Принцесса заключила отца в крепкие объятья, а он, как и всегда, нежно поцеловал её в лоб. Кена вновь почувствовала себя защищенной, нужной, любимой. Но тревога не испарлась. Кена не могла не думать о том, как же тяжело будет отпускать родителей снова. «Что это за мысли такие?! Радоваться той малой частичке Родины, которая у меня есть - вот, что мне сейчас нужно» — Кена вновь оглядела пожилых отца и мать, мягко улыбнувшись. Затем она перевела счастливый взгляд на подруг, тихо наблюдавших за семьёй, и жестом предложила им сесть рядом; девушки сразу же подошли к королю и королеве, с особым почтением поприветствовали их и присели рядом с подругой. На всё происходящее со скрытым отвращением и явным непониманием смотрели Генрих и Екатерина. Королеве подобное казалось неприемлемым, поэтому она была несказанно рада уже тому, что эта чувственная сцена не произошла на глазах почётных дворян, так же не привыкшим к нежностям и искренним чувствам. По лицу же Его Величества было достаточно трудно понять, как тот относился к порывам юной принцессы, но по мгновенно появившемуся животному оскалу можно было догадаться о том, что он точно не являлся сторонником сантиментов. И Генрих, и Екатерина с огромным трудом удерживали улыбку на своих лицах. Казалось, будто бы ещё чуть-чуть и каждый из них откроет свою истинную сущность. Но благо в зал зашёл Джастин, и внимание всех присутствующих моментально переключилось на юношу. — Матушка, отец, у меня к вам важное дело, — заходя, говорил он, ещё не зная, с кем ему придётся встретиться. — О, а вот и наш мальчик! — гордо и неожиданно громко произнёс Генрих, с некой нелепой торжественностью указывая рукой на сына. Джастин смутился, услышав такой непривычный тон от отца. Затем, подняв взгляд, он наткнулся на короля и королеву. Принц был поражен, однако, не колеблясь, направился в сторону англичан. «Вечно новости доходят до меня в самую последнюю очередь» — раздраженно думал он, но улыбался, пусть и слегка неловко. Он подошёл и поклонился сначала Чарльзу, затем Елизавете, а подытожил любезности, поцеловав руку принцессы. — Ваше высочество, Королева, весьма рад видеть вас во Франции и, если честно, я удивлён таким внезапным визитом, — размеренно сказал принц по-английски, скромно улыбаясь и пристально наблюдая за восторгом, преобразившем лица королевской четы. «Ха, как всегда напыщенно галантен. Да к тому же ещё и на английском заговорил. Интересно, что заставило его изменить мнение насчёт женитьбы и попытаться быть более сдержанным? Или же это был кто-то?» — стала размышлять Кена, переводя взгляд от принца к Екатерине, которая просто светилась довольная прекрасными манерами сына. — Да, очень приятный сюрприз! Однако ты удачно зашёл, присаживайся, дорогой, — добавила Екатерина, пытаясь улыбаться как можно нежнее, и похлопала ладонью по месту рядом с ней. Джастин, кивнув, сел на кресло рядом и снова принялся наблюдать за окружающими. Чарльз и Елизавета явно были удовлетворены поведением дофина, поэтому изредка посматривали друг на друга, обмениваясь «много о чём говорящими» взглядами. — А как мы рады видеть тебя, Джастин! Генрих, Екатерина, вы вырастили прекрасного молодого человека, такому и нашу розочку отдать не страшно, — тихо смеясь, сказал король, снова придаваясь эмоциям. — Ох, не стоит льстить ему, но всё же покорно благодарим за комплимент! Все заулыбались, а принц еле сдерживал смех, думая: «Кена? Это она то «розочка»? Да ни за что на свете в это не поверю!» Принцесса стыдливо прятала свои раскрасневшиеся щеки за локонами рыжеватых волос. — Отец, прошу, держи себя в руках, — сказала Кена на ухо Чарльзу. Он добро улыбнулся и кивнул. Дальше разговор усилиями принцессы был направлен совсем в другую сторону, были подключены все, и фрейлины в том числе. Обычно во Франции фрейлины не допускаются к важным разговорам, как этот, однако в этот раз королева Елизавета изъявила желание, а просьба гостя для Екатерины закон.***
— О, мама, здесь всё такое…такое напыщенное, ненастоящее. Это же совсем не так, как в Лондоне! И на душе становится неспокойно, словно всё сжимается внутри. Буря, в которой невозможно выжить! Иногда мне кажется, что единственный выход — это сбежать домой, — чуть ли не плача, дрожащим голосом говорила принцесса. Мать и дочь сидели на кровати в опочивальне принцессы. Кена по-детски подогнула ноги под себя, опустила ладони на маленькую шелковую подушку, лежавшую на коленях, и отвела взгляд в сторону, отвечая на вопрос матери: «Освоилась ли ты тут, дорогая?». А Елизавета присев на самом краю кровати, с сожалением в светлых глазах смотрела на дочь, которая пыталась поведать ей о своих чувствах. — Я понимаю тебя, дорогая, ведь знаю, какими обычно бывают французы. Ты должна смириться с тем, что никто не безгрешен и всё же стоит верить в людей, стоит давать им шанс. Конечно, некоторым понадобиться больше времени, чтобы уйти от прежних убеждений, но это не причина к бездействию. Попробуй, я уверена, что у тебя всё получиться. Ты же дочь своего отца, — королева мягко улыбнулась и утёрла выступившие слёзы дочери. Кена понемногу переставала дрожать и начала задумываться об услышанном. «Это будет весьма сложным испытанием. Особенно Он и его противоречивый характер. На самом деле, кажется, легче умереть и даже не пробовать влиять на этого избалованного юнца! Ах, Боже, дай мне сил!» — подумала Кена, отстраняясь от матери. Елизавета заметила, что её слова лишь усугубили ситуацию: на лице юной принцессы появилась непроницаемая маска страха и нерешительности. Мать понимала, какая тяжкая ответственность свалилась на её хрупкую розочку, и потому решила дать ей советы, которые когда-то давно помогли ей выбраться из вереницы боязни и неуверенности. — Думаешь, что Он не способен меняться? — вдруг спросила королева, введя Кену в ступор. Елизавета всегда могла предугадать то, о чем думала дочь, лишь посмотрев в её глаза. Это происходило довольно часто, однако Кена так и не привыкла к удивительной способности матери. — Но как ты… — начала отвечать принцесса, медленно отложив подушку и подвинувшись к матери. Елизавета прервала её, продолжая: — Прошу сейчас послушать меня внимательно, ведь прозвучит одна из истин, которой я следовала всю жизнь и следую по сей день. И я хочу, чтобы ты приняла это и использовала в будущем. Суть в том, что люди приходят и уходят весьма стихийно. Подробно осколкам потонувшего корабля, их приносит то к одному берегу, то к другому. Это, что касается обычных людей, не имеющих никакого отношения к власти или к правящей династии. Но в нашем случае всё совершается по-другому: эти процессы происходят гораздо быстрее. Именно поэтому в моей жизни было достаточно людей, разных людей. Их было настолько много, что сейчас я без труда могу определить то, с какими намерениями прибыл тот или иной человек. И, знаешь, милая, когда мы удивились с Ним, (королева намеренно не называла имени принца, дабы не вводить её впечатлительную дочь в большую боязнь) то мне стало его безумно жалко. Его глаза устали просить о помощи у людей, которые не видят дальше своего носа. Он настолько устал, что смирился, решив навсегда закрыться от чувств и добрых людей. Бороться в одиночку не только сложно, но и практически невозможно. Поэтому, я уверенна в том, что ему нужна чья-то помощь. А что думаешь ты, милая? Некоторое время Кена просто сидела и, опустив заплаканные глаза в пол. Она снова заплпала, но не от съедающего изнутри горя или парализующего страха перед новым, а скорее, от осознания своей вины, своей невнимательности к людям. Елизавета гладила дочь по спине и заботливо говорила: - Конечно, это приходит с жизненным опытом, но всё же я попрошу тебя быть более осмотрительной и внимательной при выборе окружения. Ты — будущая королева, а значит, скрытных людей вокруг будет предостаточно. Дорогая, ты обязана быть сильной, во что бы то ни стало, а эти слёзы лишь подкрепляют уверенность подлецов. Кена собралась и попыталась перестать плакать. Принцессе стало стыдно от одной только мысли о том, что она никогда не видела мать плачущей. В тот момент она начала осознавать, сколько всего Елизавета сдерживала в себе, сколько скрывала даже от семьи. «Невероятно!» — пронеслось в голове Кены, и она подняла взгляд на мать, которая грустно улыбалась. — Я знаю, что должна, и уверяю тебя, мама, я буду сильной. Право…это кажется таким…невозможным. — Конечно, никто не требует от тебя мгновенного преображения. Я и сама помню, как сейчас, то время, когда меня выдали замуж за твоего отца, — сказала королева и на мгновенье остановилась, а на её лице появилась тёплая улыбка, вызванная воспоминаниями о славных днях юности, — и я точно также боялась сделать каждый новый шаг. Однако было одно разительное отличие, рядом не было никого, кто бы мог дать мне совет. И сейчас я хочу уберечь тебя от многих от ошибок, которые когда-то серьёзно повлияли на мою жизнь. Юная принцесса с горящими глазами слушала короткий, но самый, по её мнению, важный рассказ матери и ещё больше удивлялась её откровенности. Елизавета редко открывала свою душу, однако тогда она была уверена в необходимости этого разговора. — Ах, спасибо, спасибо тебе, мамочка! — взяв её ладони в свои руки, сказала она, — Что же я буду делать без твоей мудрости?! — затем заявила Кена, утирая рукавом платья оставшиеся слезинки, и лучезарно улыбнулась. — Будешь жить своей, которая ни капли не хуже, — ответила королева привстав. И только Кена хотела что-то ответить, как Елизавета продолжила: — Только запомни ещё одну немаловажную вещь, именно от тебя зависит, каким Джастин будет в будущем. Не бойся брать многие вещи под свой контроль. В любом случае, за каждым сильным правителем стоит не менее сильная женщина. — Правда? — усмехнувшись, спросила принцесса. — Конечно, правда или ты думала, твой отец в одиночку правит нашей страной? — тихо рассмеявшись, ответила она. — Я и не сомневалась, — радостно засмеявшись, ответила Кена и задумалась над тем, будет ли так же в её семье.***
К вечеру в западном крыле дворца собрался внеплановый тайный совет по случаю угрозы со стороны Шотландии. Король Яков Шотландский был возмущен тем, что Франция не только подкрепила альянс помолвкой дофина и английской принцессы, но и обеспечила Англию несколькими отрядами солдат для охраны границ. Положение было на самом деле серьёзным. Вельможи, из которых этот совет и состоял, не медля, прибыли в Фонтенбло, а Генрих нехотя принял их. Мужчины во главе с королём и юным принцем собрались в достаточно тесной, по меркам дворца, комнате — секретном кабинете (он имел такое название, так как был оснащен более потными стенами, которые заглушали практически каждый звук). Воздух там был спёртый и оттого до невозможности неприятный, казалось, будто бы за весь день там ни разу не открывали окна. Всем было не комфортно, но никто не осмелилс озвучить свои претензии. Быть может, этому препятствовало давление, созданное всеобщим волнением. Король стоял у массивного стола из темного дерева, устало оперившись на него ладонями. По поверхности стола были хаотично разбросаны карты, книги и прочие бумаги. Взгляд правителя был отвлечён от всех прений, это было странно, ведь Генрих никогда не давал посторонним мыслям вмешиваться в политику. Дофин, отличавшийся особенной проницательностью, сразу же понял, в каком состоянии находился отец. Джастин предчувствовал, что надвигается какая-то беда, которая будет на порядок серьёзней грядущей войны с Шотландией. В результате утомительных для всех, а в особенности для короля, переговоров было решено готовить армию к очередной кровопролитной войне. Провокации короля Якова сделали своё дело, они надавили на больное, оскорбили. Модернизация армии — это всегда предвестник всеобщего горя, никому не нужных смертей и упадка во всех сферах жизни, однако голову юного принца занимало совсем не это. Когда заседание было окончено, король уже не мог скрывать внезапно появившуюся боль от сына. Генрих тяжело сел на кресло и шумно выдохнул. Джастин неуверенно шел к выходу из кабинета, и периодически виновато оглядывался, желая увидеть в суровом взгляде отца просьбу о помощи, но так и не увидел. Но как только разочарованный принц вышел из помещения и стал закрывать дверь, он услышал пропитанный болью голос Генриха: — Сынок, останься, я должен кое-что рассказать тебе. Юноша вернулся, закрывая за собой дверь, и затем обеспокоенный подошёл к отцу. Не спрашивая разрешения, Джастин подвинул ближайший стул и сел рядом с королем. — Что происходит? И не нужно утверждать, что всё, как и прежде, стабильно хорошо, — взволнованно и требовательно говорил он, смотря в нерешительные глаза отца. Опять принц поймал себя на мысли о том, что Генрих кардинально изменился, ведь до этого он никогда и ни за что не позволил бы нерешительности взять над собой верх. — Я не буду ходить вокруг да около и просто скажу, что чувствую приближение скорого конца. Для меня было трудно осознавать это, но когда-нибудь подобное должно было случиться, — сказал Генрих и сложил руки в замок, словно смирился с наступающим бессилием; затем он опустил взгляд на идеально вычищенный паркетный пол, будто бы страшась реакции сына. Принц нервно усмехнулся и стал отрицательно кивать головой: — Нет, этого не может быть! Ты выдумал всё! — возразил Джастин, не переставая наблюдать за тяжёлыми движениями отца. «Как его век может быть кончен. Какая-то очень не смешная шутка!» Генрих достал из кармана хлопковый платок и принялся вытирать испарину, которая тут же выступила на лбу. — Ах, мой мальчик, если бы я только мог, то выдумал бы что-нибудь не такое истязающее! Но с каждым днём мне всё сложнее просыпаться, вставать, а сейчас я понял, что не могу даже думать, — он в очередной раз остановился и перевёл дыхание. — Эта боль уже скоро лишит меня всего, долго ждать не придётся, — с уст короля слетел смешок и появился оскал, вызванный болью. — Отец, может, мне стоит позвать лекаря? — всё так же взволнованно спросил Джастин, дотрагиваясь до плеча отца. — Нет надобности. Зачем звать без причины? Тело короля источало жар, а рубашка, пропитанная потом, прилипала к телу. Юноша встревожился ещё больше и только хотел привстать, чтобы оповестить стражу о состоянии Генриха, как тот привычным суровым тоном громко произнёс (возникло такое ощущение, будто бы он бросил на эту фразу остатки былой силы): — Я сказал, не нужно! Лучше сядь и слушай, что я тебе скажу! Юноша послушно опустился на своё место, а Генрих слабо кивнул, словно самому себе, подтвердив тот факт, что он всё ещё имеет над кем-то власть. — Слушаю, отец, — решительно произнёс принц, внимательно устремив взгляд на сильную фигуру правителя, которая даже через призму отягощающей боли выглядела внушительно. Генрих прокашлялся и, облокотившись на правую руку, начал говорить: — Когда мою душу заберет великодушная смерть, на твои плечи обрушится целое государство. Помни, мой мальчик, что это не причина к трусости и дезертирству. Нельзя быть одной из крыс, бегущей с тонущего корабля. Призываю тебя с этого момента размышлять серьёзно и думать не только о своей шкуре, а и о жизни других. Только ты в ответе за будущее Франции, поэтому прошу, следуй правилам, которые были продиктованы прошлыми великими королями, и никогда не ошибёшься. Я верю в тебя и твои силы, сынок. И прошу не распространяться о нашем разговоре, даже матери не говори, у неё итак слабое сердце. А сейчас иди, я устал, всем пора отдохнуть, — закончил он прерывисто и с небывалой тяжестью встал со своего места. — Благодарю, отец. Ваши наставления всегда будут со мной, они будут освещать мой сложный путь, — с ноткой грусти произнёс дофин, и, поднявшись, поцеловал протянутую жилистую руку короля. Она заметно дрожала. Тогда волнение окутало юношу с новой силой. На глазах быстро состарившегося за последнее время Генриха появилось подобие слёз. Джастин чувствовал, что ему нужна была поддержка, поэтому крепко обнял отца. Тот на удивление не стал противиться и ответил той же крепостью объятий. Этот жест, наполненный тревогой, принёс Джастину боль, он очень хотел помочь отцу, позвать кого-то знающего, но боялся пойти против воли его Величества. Что же поделать, если юношу с раннего детства внушая, что перед ним не "папа", а великий король Франции. И сам король сожалел об этом, правда, осознание пришло лишь в минуты слабости. Пусть у него с сыном никогда не было теплых отношений, когда Джастин пытался понять его, Генриху становиться лучше, и даже та изнурительная боль не казалась смертельной. — Доброй ночи, — сказал Джастин, отдаляясь от него, в голосе юноши была слышна дрожь, и он уже чувствовал, как слезы неумолимо подступают. — Доб… — начал король с грустной улыбкой, но вдруг резко прекратил. Уже уходивший принц обеспокоенно посмотрел назад. В карих глазах застыл ужас. — Джастин, помоги…помоги мне! — захрипел Генрих, пытаясь расстегнуть пуговицу на воротнике. Король стал задыхаться и одновременно пытался стоять ровно, оперевшись о стол. Его лицо перекосилось. По какой-то причине он решил ступить шаг, но споткнувшись, рухнул на пол, потащив за собой скатерть, а вместе с ней и всё, что было на поверхности стола. Разразился жуткий треск и стук. Король упал на бок и стал извиваться, мучаясь от боли. Казалось, он был уже не в силах встать. Принц, криками вызывая стражу, подлетел к отцу и тщетно пытался поднять его. Генрих внезапно перестал двигаться, и Джастин уже подумал, что конец наступил, но тяжелые вдохи и выдохи возобновились через несколько секунд. Подбежали два крепких стражника и подхватили тело короля. Казалось, будто он совсем не дышал, а глаза застыли в бесконечной мольбе или просьбе. Юный принц не мог видеть этого выражения, он заметил в этом взгляде укор. И каждый раз, когда, поспешно следуя за стражниками, несущими отца, он случайно встречался с этим немым взглядом, сердце обливалось кровью, а совесть съедала изнутри.***
В это же время обе королевы, принцесса Кена и фрейлины находились в одной из гостиных в южном крыле дворца. Эта комната именовалась осенней, так как гобелен на стенах сочетал в себе коричневые и оранжевые оттенки. Атмосфера была уютной и комфортно-тёплой, даже, несмотря на достаточно жаркую погоду за окном, это тепло не казалось лишним. Все они безмятежно общались, выбирая ткань для свадебного платья юной принцессы. Выбор был велик: многочисленные рулоны белоснежного шёлка, парчи, бархата буквально расстилались по полу. Но Кена едва могла сконцентрироваться на этих приятных и слегка суетных предсвадебных мелочах. Слова матери заставили задуматься над тем, каким способом можно наладить отношения со своим будущим мужем, который отвергал практически всех окружающих. Даже Вильгельм, с которым она за это короткое время успела сдружиться, говорил о взбалмошном и безудержном характере брата. Вдруг в голове у Кены внезапно появились воспоминания о недавней встрече с де Сен-Люком. Вильгельм и Кена прогуливались по живописному участку парка, отдалённого от дворца, коротая мучительно протекающее время. Удивительно, что они всегда разговаривали так, будто бы не имели никакого отношения к правящей династии или к будущему Франции. Только он мог помочь ей на короткое, но такое сладостное мгновенье вырваться из круговорота свадебных приготовлений и шумного двора, обожающего распускать утомительные слухи. — Пора возвращаться во дворец. Вечереет, — констатировал Вильгельм, посмотрев на закат золотистого солнца, которое хваталась за последнюю возможность подарить дню свои яркие, обжигающие лучи. Принцесса печально вздохнула, сложив руки в замок, и капризно проговорила, слегка топнув ногой: — Не хочу, не хочу, не хочу! Барон поймал себя на мимолётной мысли о том, что ему нравится наблюдать за Кеной в частые моменты её ребячества. Он улыбался и восхищался тем, с какой непосредственностью она отрицательно кивала головой и пыталась, не оглядываясь назад, маленькими шажками идти в противоположную от дворца сторону. Её простота и лёгкость были глотком свежего воздуха для барона. — Не хочу возвращаться, ведь снова придётся терпеть всех их, а особенно, принца и его высокомерный прожигающий взгляд. К тому же Он слишком остёр на язык и… — снова начала высказывать недовольства Кена, крепко держа в руках веточку пряной лаванды, но вдруг Вильгельм внезапно прервал её. — Это лучше, чем испорченная репутация при дворе, намного лучше, — достаточно серьёзно говорил Вильгельм и размеренно шёл за принцессой, заложив руки за спиной. — Мы слишком часто встречаемся, боюсь, что люди начнут додумывать подробности, если уже не начали. Их выдумки уже разрушили многое, поэтому я хочу уберечь тебя, — с особенной заботливой интонацией завершил он свои слова. Он шёл медленно, выражение его лица было весьма озабоченным, Вильгельм погрузился в свои мысли о том, как разрешить проблемы во благо принцессе. А сама Кена в тот момент пыталась понять его, и пристально наблюдала за изменениями, происходящими в чертах его лица. Несмотря на всю серьёзность Вильгельма, его глаза горели желанием помочь. Когда Кена заметила тот яркий огонёк, то смутилась, ведь раньше никто и никогда не смотрел на неё так. Даже сам барон поймал себя на мысли о том, что до этого времени у него не возникало подобного желания защищать. — А знаешь, у меня есть довольно неплохая идея, — хитро и задумчиво произнесла Кена, притянув к себе внимание друга. Вильгельм недоумевал и мог только догадываться, что за шальная мысль на этот раз зародилась в голове принцессы. — Я выйду замуж за Джастина, стану королевой, а ты будешь моим фаворитом. И никто не посмеет осудить нас! Великолепно, не так ли? А потом… — говорила она, пытаясь не смеяться, что, откровенно говоря, у неё выходило плохо. Сначала Вильгельм достаточно спокойно слушал, но потом, дойдя до слова «фаворит», резко повернул её к себе за предплечья и прислонил указательный палец правой руки к своим губам. — Тсс! О таком нельзя говорить здесь, а тем более так громко! Слышишь, за кустами что-то зашуршало? Прошу, будь более осмотрительна! — прошептал Вильгельм. От неожиданности его действий Кена не знала, что сказать и смущалась ещё больше. Расстояние между ними было совсем небольшим. Он тоже уже тысячу раз пожалел о внезапности. За высокой живой изгородью из туи и в самом деле послышался шорох. — Ой, да это просто птица или какой-нибудь зверёк. Сюда практически никто не ходит, — смущенно опустив глаза, так же тихо говорила Кена. — И прости, это была всего лишь неуместная шутка. Вильгельм быстро кивнул головой и, убрав руку от предплечья принцессы, с неловкостью в движениях отошёл от неё на полшага. — Да, я…простите, я не хотел. Ты…извини, — пробубнил барон, стыдясь или боясь посмотреть на неё. Каждый из них был стеснён, однако уже через секунду оба глупо улыбались, смотря куда угодно, но только не друг на друга. — А, как известно, … в каждой шутке есть доля правды! — вдруг воскликнула Кена. Затем она быстро поместила тот букетик лаванды, что держала в руке, в карман пурпуэна Вильгельма и, подарив барону по-детски легкий поцелуй в щёку, убежала. Какое-то время Вильгельм находился в ступоре и медленно проводил рукой по щеке, которую поцеловала принцесса, сохраняя неловкую улыбку. Из этого мечтательного состояния его вырвал громкий и заразительный смех принцессы. — Остановись! Перестань паясничать, ты всё ещё принцесса! — кричал ей барон. Кена остановилась у поворота в декоративный лабиринт и заявила: — Ой, говоришь, прямо как маменька! Сначала догони меня! Она скрылась за высокой зелёной стеной. — Невозможная! — усмехнувшись, тихо сказал сам себе Вильгельм и побежал за ней. Вспомнив, как быстро Вильгельму удалось поймать её, принцесса перевела взгляд на серебряное колечко и впервые за весь вечер искренне улыбнулась. — Что ты думаешь насчёт этого варианта, дорогая? — спросила Елизавета, загадочно улыбаясь. Похоже, королева сразу поняла, в чём была причина той особенной улыбки. Да и остальные начали строить догадки, желая узнать, что или кто, стал причиной такого настроения. Кена с недоумением рассматривала эскизы, которые ей подала мать. — Похоже, ей было не до этого, — хитро сказала Екатерина, — Кена, скажи же нам, почему сегодня ты так отстранена? Всё равно мы люди не чужие, ведь так? — королева улыбнулась и посмотрела на других, намекая им на поддержку, которую они должны были ей оказать. Как только юная принцесса захотела высказать только что придуманное оправдание, в гостиную влетел побледневший паж с криками: — Его Величество король! Он…с ним плохо!***
За то время, пока король находился в своих покоях без сознания, под строгим наблюдением лучших докторов Европы, Фонтенбло окутала вуаль траура. Мрачная атмосфера преследовала всё и вся. В то время как за окном торжествовало лето, по парадным коридорам и залам дворца гуляли леденящий страх и парализующий ужас, предвестники неизбежной катастрофы. Болезнь, поразившая Его величество, до сих пор никому не была известна, поэтому лекари могли лишь на время унять боль измучившегося с помощью опиумного раствора. Утром и днём он находился в предобморочном состоянии и бредил, а ночью его постигла жуткая лихорадка. Это продолжалось уже третьи сутки, поэтому принц и его братья каждый день навещали отца. Они надеялись на выздоровление Генриха и молились о его здоровье. Однако после очередного удара, пришедшегося на четвёртую ночь страданий короля, врачи сообщили о неизбежности смерти правителя, и последняя надежда растворилась. Королева Екатерина не была похожа на жену убитую горем, ведь в её жизни наступала пора до невозможности интересная — будущая коронация собственного первенца. Она практически не навещала мужа и лишь изредка приходила к главному лекарю и тет-а-тет говорила с ним о состоянии Генриха, спрашивала, сколько продлятся его мучения, и желала скорейшего разрешения «проблемы». Практически все почётные дворяне разделяли это нетерпение, и в мыслях называли Джастина «Его королевским величеством». Что касается принца, так он, конечно же, заметил жажду получения выгоды в газах дворян. Все они любыми возможными способами были готовы занять вакантное место при будущем правителе. Лесть, ложь и притворство выводили принца из себя, и он решил избавиться от назойливого общества, запирался в своих покоях и выходил лишь для того, чтобы пойти к отцу. Даже там он, в основном, держался молчаливо, изредка перекидываясь пустыми фразами с братьями, которые регулярно дежурили у кровати отца. Удивительно, ведь именно в этой крайне опасной ситуации выявилось то глубокое уважение, которое воспитывал в сыновьях король.***
Вечером того же дня король пришёл в себя, но из-за невероятной слабости ему было сложно двигаться. Обычно, когда человек балансирует между жизнью и смертью, ему дается решающее мгновенье равновесия, которое дарует либо постепенное исцеление, либо вечный покой. В данном случае исход был очевиден. Ведь даже сам Генрих прекрасно понимал - скоро он представится перед Всевышним. Его вдруг посетило особое чувство покоя, которое не мог дать ни опиум, ни любое другое лекарство. Он вдруг понял всё, что раньше считал далёким, и не возникло и малейшего чувства обиды за такое позднее осознание. В этот переходный момент он попросил слуг позвать к себе самых близких людей Не прошло и нескольких минут, как в покоях Генриха появилась его семья, и Английская чета с дочерью. Они остались наедине с королём, решив провести этот момент в узком семейном кругу. Джастин был исполнен возмущения, считая появление англичан крайне ненужным. «Как же можно справиться без них! Хотя, уже ничего не имеет значения» — подумал принц и бросил суровый взгляд в сторону Кены, которая стояла рядом с родителями в другом конце комнаты, рядом с камином. Принцессу, мягко говоря, поразила новость о болезни Генриха. К тому же она перенесла эту ситуацию на себя и осознала весь ужас случившегося. Она понимала, как горько ей пришлось бы без родителей, и искренне сопереживала Джастину. Елизавета всё это время пыталась заставить Кену пойти к принцу в покои, поддержать его и тем самым наладить отношения. Однако юная принцесса отказывалась пользоваться беспомощным состоянием принца, и решила дать ему время самому разобраться в своих проблемах. Кена со скрытым интересом в глазах, которого она явно стыдилась, наблюдала за противоречиво-грустной картиной: Екатерина присела на край кровати мужа и, держа его за ослабшую руку, выдавливала из себя слёзы. А Джастин, Вильгельм и Карл, стоявшие с другой стороны ложа, пытались выглядеть максимально спокойно, однако в силу усталости скрыть поглощающую тревогу у них так и не удалось. При виде этого глаза принцессы стали щипать, предвещая скорые слёзы, всё же она сумела их сдержать, отведя взгляд в противоположную от кровати короля сторону. Речь Генриха постепенно становилась всё хуже и неразборчивее, но сил сказать своё последнее слово каждому, кто находился в комнате, у него хватило. Он говорил тихо, словно рассказывал тайну, кратко, но в то же время точно. Иногда его голоса не было слышно за картинными причитаниями королевы. В такие моменты Екатерину смирял серьёзный взгляд старшего сына. Когда все простились, в покои зашёл священник для последнего причастия, и присутствующие покинули комнату. Екатерина вышла самой первой и присела на один из маленьких диванчиков, стоящих по периметру всего коридора. Затем размеренной походкой, вышел король Чарльз, держа жену под руку; за ними плелась и юная принцесса, она шла, обняв себя руками и опустив глаза в пол. Джастин, который был рядом с ней, на короткое мгновенье вырвался из состояния траура и подвергся удивлению. «Даже Кена, знающая отца от силы пару недель, сопереживает более искренно, чем матушка. Какой парадокс!» Следом вышли нахмурившиеся Вильгельм и Карл. Собравшиеся, молча они ждали, когда закончится месса, и как будто боялись сказать чего-то лишнее. Тишина была нужна всем, дабы успокоиться и разобраться в сбившихся мыслях, однако, как это обычно бывает, она давила и заставляла содрогаться от любого постороннего звука. Никто не понимал, сколько прошло времени до появления Ньюнсе, приближённого короля. Тяжёлые двери отворились, и все взоры обратились на него. На его лице не было ни единой эмоции, королева Екатерина не выдержала и выкрикнула: — Да говори уже, Ньюнсе, не медли! Он прочистил горло и торжественно объявил трижды: — Король Генрих Третий умер! Король Генрих Третий умер! Король Генрих Третий умер! После услышанного на лице Екатерины появилась несказанная радость и она ответила: — Да здравствует король Юстиниан Первый! Все, кроме английской королевской четы, тут же поклонились юному правителю. Джастин непонимающим взглядом оглядел подданных и из-за нарастающего страха стал часто дышать. Он почувствовал, как неприятные чувства парализуют его разум. «Нет, этого не может быть!» — возражал он в своих мыслях Новоиспеченный король не желал верить в смерть отца, не желал слышать прославляющие возгласы подданных, не желал видеть всего этого и не желал чувствовать ответственность, которая была настолько тяжела, что едва удавалось ровно держаться на ногах. Всё вокруг него превратилось в через-чур пёстрый карнавал. Это стало пиком терпения Джастина. И в одно мгновенье он переменился, а в его глазах отразились кромешная ярость и злость. Джастин, сорвавшись с места, пошёл сам, не зная куда. Головная боль становилась до такой степени невыносимой, что он был готов взвыть, подобно раненному зверю. Каждый посторонний звук казался в несколько тысяч раз громче обычного. Он ускорял шаг, думая, что таким образом получится убежать от разрушающих ощущений, однако всё было бесполезно, ведь даже после того, как он покинул дворец, в голове повторялась раз за разом одна и та же фраза, сводящая его с ума: «Король умер, да здравствует Король!».