***
Уже на следующий день, ранним утром королевская семья и придворные, не медля ни секунды, отправились в Париж, чтобы совершить обряд погребения и затем заняться подготовкой к предстоящей коронации. Богатый «караван» карет, нагруженный всевозможными сокровищами, которые являлись для вельмож вещами первой необходимости, мерно направился в сторону столицы, всё дальше отдаляясь от прекрасных садов Фонтенбло. Карета, в которой находилась принцесса и фрейлины, слегка покачивалась и тем самым вгоняла в сон, поэтому Катарина, Софи и Марго почти сразу задремали. Кена же просто не могла заснуть в такой прекрасный момент, когда природа только-только пробуждается. Она тихо слушала ещё слабое щебетание ранних пташек вдали, смотрела на то, как богиня утренней зари Аврора придавала небу невероятно нежные цвета. Безмятежная утренняя тишина, словно нечто хрупкое, постепенно разбивалась о пение проснувшихся птиц и редкие разговоры путников. Когда к принцессе пришло осознание этого, то грустная улыбка сменила блаженное спокойствие на её лице. Ведь с того момента, когда особая атмосфера раннего утра разрушится, в свои права вступит день, который точно принесёт с собой новую порцию лицемерия со стороны королевы и двора, которые тщетно пытаются сохранять траурные настроения. Честно говоря, у них это получается не совсем так, как они предполагают. А кому в этом грешном мире под силу заглушить радостное громкоголосье? Точно не людям безнадёжно фальшивым. Однако хуже всего в этой трагикомедии приходилось наблюдателям, которые ощущали свою безграничную беспомощность. Кена тихо смотрела на меняющиеся пейзажи и думала. Вдруг с её каретой поравнялся юный король, который решил в этот раз ехать отдельно верхом. Очевидно, он пытался уйти от торжествующей матери, от внезапно присоединившийся к ней Мари, и от их постоянных разговоров о троне и не только. Например, недавно Джастин был поражен глупостью следующего вопроса Екатерины: «Сынок, какие шторы ты хочешь, чтобы висели в твоих новых королевских покоях?». Рядом с юношей так же размеренно ехали его братья, Карл и Вильгельм, так как те просто не могли оставить его в такое смутное время. Джастин не был против их компании, ведь они были исключениями из этого общества льстецов, поэтому и поддерживали его не возвышенными фразами, а простым молчанием, которое явно было дороже заученных слов. Принцессе было сложно наблюдать за тем, как тяжело переживает смерть отца каждый из них, ведь появлялось чувство вины за своё бездействие. По дороге «караван» встречал простых крестьян, которые, несмотря на раннее утро, уже давно работали на земле. И каждый из них сразу всё понимал, как только видел абсолютно чёрную траурную карету с королевским гербом во главе экипажа. Мужчины снимали шляпу, женщины лили слезы, но ничто из этого не подразумевало под собой искреннего соболезнования, в этом было больше обвинения или радости по случаю окончания неблагоприятной для них эпохи правления Генриха. Кена смотрела на крестьян и понимала, почему так происходит. Все они до невозможности бедны, и теперь, когда они видят кареты, доверху набитые золотом, они ещё больше начинают ненавидеть вельмож. Взгляд одного пожилого мужчины, рядом с которым бегали его безмятежные внуки, ещё не успевшие познать весь ужас сословных ограничений, заставил Кену ощутить нечто леденящее по коже. Он будто бы спрашивал: «Что я сделал такого, чтобы жить впроголодь?». А принцесса, зная ответ на его вопрос, почему-то не могла озвучить его. С детства ей говорили о том, как устроено общество. «Кто-то должен быть на вершине, а кто-то на дне» — говорили ей и отец, и мать. Однако сейчас, когда она видит подобную картину, её сердце обливается кровью из-за несправедливости. «А и вправду что же сделали все они, чтобы жить так? Как мы все смеем жаловаться на свою жизнь, в которой есть всё, что мы пожелаем, в то время, как эти люди постоянно ограничивают себя? Неужели Генрих, которого окрестили величайшим величайшим полководцем, смог расширить земли, но не был способен сделать свой народ счастливым?» — думала принцесса, машинально переводя свой взгляд на Джастина, которому от подобного становилось всё хуже, и он отворачивался. «Так нельзя! Вечно отворачиваться, значит, бояться. А я не должен бояться! Но почему же так сложно встретиться с проблемами лицом к лицу?! Почему я заметил это так поздно?!» Джастин не знал, куда себя деть от этих навязчивых глаз подданных, которые с такой лёгкостью пробудили в нём совесть и чувство ответственности. Сейчас ему пришлось приоткрыть маску равнодушия, которую он не снимал уже достаточно долгое время. Юный король желал прекратить всё это, думал, что будет лучше, если рабочие побьют его, выместят всю злость, а не будут осуждающе смотреть. Он хотел прямо сейчас сорваться с места и уехать куда-нибудь, где никто не будет знать о его происхождении, где его не будет мучить тяжкий груз королевских обязанностей. Однако Вильгельм, заметив, как брат начинает поддаваться страху, тут же приблизился к нему и похлопал по плечу. Этот короткий жест поддержки в каком-то смысле помог Джастину, не дал ему позорно убежать. Король посмотрел на Вильгельма, в глазах которого читалась фраза: «Всё будет, так как нужно», и благодарно кивнул головой. Экипаж отдалялся от полей, напряжение спадало. А Кена продолжала озадаченно наблюдать за фигурами короля и его братьев.***
Обряд погребения состоялся на следующий день в полдень, точно по плану Екатерины, в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, давно ставшем усыпальницей королевских особ. Церемония стала очередным торжеством лицемерия. Это знали и замечали все, даже те, кто не отличается особыми умственными способностями. Кена же с самого начала предполагала такой исход событий, подозревала, что похороны сделают юного короля ещё слабее, чем он сейчас. И была права. Но она всё же оказалась не готова к тому, что именно сейчас его равнодушие, которое по сути своей является крепостной стеной, скрывающей все глубокие чувства, достигнет пика своего существования. За то короткое время пока Кена наблюдала за Джастином, она ни разу не видела его настолько изнуренным. Он озирал всё происходящее с нервной усмешкой, которая будто бы была предвестником страшного выплеска ощущений и чувств. Принцесса смотрела на него, но, как ни старалась, не могла понять до конца, что сейчас происходит с юношей. Да и было бы весьма странно, если бы беззаботная и счастливая с самого рождения Кена могла ощутить то же, что и Джастин, который был воспитан в обществе, кишащим прожектёрами и лжецами. Она понимала лишь одну вещь — страдающему человеку нужен храбрый человек, готовый помочь справиться с этим разрушительным всплеском, который, прежде всего представляется таковым для страдальца. И совсем не важно, что этот страждущий некогда был чересчур бесстрашным. Эта мысль стала самой парадоксальной и навязчивой из тех, что были у принцессы за последние несколько дней, однако Кена просто не могла не попробовать воплотить её в жизнь, поэтому она стала думать и искать любую удобную возможность, чтобы поговорить с Джастином. «Возможно, я не тот самый храбрый человек — думала она, наблюдая за тем, с какой болью в глазах принц принимает церемониальный клинок из рук счастливой Екатерины и снова равнодушно оглядывает присутствующих — Но я хотя бы попытаюсь быть полезной, как советовала маменька. А она уж точно достаточно храбра и мудра, чтобы советовать»***
Вечером состоялся поминальный ужин в одном из главных залов Лувра, который превосходил интерьер любых залов, прежде виданных принцессой. Однако эта обстановка была слишком сковывающей и, несмотря на подлинность изобилия картин известных итальянских мастеров, в ней не было ни капли естественности. Чего стоили три внушительных золотых люстры с хрустальными вставками, расположенных прямо над массивным столом из темного дуба с резными ножками и причудливыми узорами на поверхности. Когда все придворные заняли свои места, королева оглянула зал и, привстав, произнесла: — Его Высочество, к сожалению, не сможет присутствовать на нашем поминальном вечере, ему нездоровится, так что прошу вас приступать к трапезе. Как только Екатерина заняла своё место, большинство из почетных придворных начали поедать всё, что им подносили слуги, словно они голодали целый месяц или даже больше. Принцессу это уже перестало удивлять. Сейчас её волновала лишь будущая, но ещё неопределённая встреча с Джастином. Удачной возможности для неё до сих пор не представилось, благо рядом с Кеной сидел Вильгельм, который точно знал, где юноша и что с ним. — Месье де Сен-Люк, Его Высочество и вправду болен? — незаметно наклонившись к уху Вильгельма, шёпотом произнесла девушка. Барон с каплей удивления от такого нетипичного для принцессы, официального обращения, посмотрел на неё и затем, неловко улыбнувшись, ответил с присущей ему почтительностью: — На самом деле, никто не может понять, что с ним происходит, мадам. После церемонии он не выходит из своих покоев и никого к себе не подпускает. Очевидно, брат слишком тяжело переносит кончину отца и ему, вероятно, трудно принять ответственность. Но будьте покойны, он достаточно силён, чтобы справиться с тяжёлыми временами. — Отчего же вы так думаете? — сама не зная, почему, взволнованно спросила Кена, смотря на то, как барон тщетно пытается доброжелательно ей улыбнуться. — Быть может, потому что он никогда не просил ни у кого помощи и привык разбираться с проблемами в одиночку. Джастин явно не из робких и слабых. — Ужасно, — озадачено, как будто озвучивая только что появившиеся мысли, произнесла она, насупив брови, — Просто наблюдать даже за тем, как, по вашим словам, такой сильный, человек страдает. Как вы думаете, могу ли я чем-нибудь помочь? Эти слова поразили барона, и он с непониманием посмотрел на красивый профиль девушки, которая отдалилась от него и отпила вина из графина. Он не думал, что когда-нибудь услышит от неё нечто настолько искреннее по отношению к брату, который до этого вызывал у неё лишь одно недовольство. «Кто же ты, Кена? Почему ты пытаешься помочь человеку, который никогда не сможет оценить твои старания по их достоинству? Откуда же ты взялась такая?» — именно эти вопросы крутились в голове дворянина, когда он наблюдал за ней. Осознав, что он уже слишком долго не отрывает своих глаз от принцессы и мочит, чем её и смущает, он тут же ответил первое, что пришло в голову: — Попробовать всегда можно. Только прошу вас, будьте осторожны. Я не хочу, чтобы брат в таком состоянии причинил вам боль. — Всё будет в порядке, не думаю, что сейчас у него достаточно сил, чтобы сделать мне больно, — грустно улыбнувшись, сказала она и посмотрела на обеспокоенного друга. «Опять этот взгляд, похоже, Джастин на самом деле страшен в гневе. Однако нельзя убегать, испугавшись, иначе можно привыкнуть к этому и вся жизнь превратиться в жалкое существование. Давай же, соберись, Кена!» — мысленно настраивала себя принцесса. Поднявшись со своего места, она подошла к матери, место которой находилось рядом с Екатериной, и рассказала о своём плане. Елизавета одобрительно кивнула, уже зная, что дочь получит желаемый результат. И затем Кена и её фрейлины покинули зал. — Может не стоит? — жалобным тоном произнесла Софи, следуя за торопящейся принцессой. — Говорят, что Его величество беспощаден. — Вот и проверим, насколько, — усмехнувшись, сказала Кена. — Вы лишь помогите мне найти кухню и получить поднос с едой, а дальше я смогу справиться сама. Фрейлины без лишних вопросов принялись выполнять приказ, однако каждая из них была удивлена такой необычной просьбой.***
Принцессе удалось расположить к себе Ньюнсе, и тот позволил ей ненадолго пройти в покои юноши. — Я же сказал, не беспокоить меня! — грозно сказал Джастин, сидя за своим рабочим столом и заслонив лицо ладонями, как только услышал легкие шаги. Такой вид короля, опустошенный графин с вином и серебряный бокал, что стояли неподалеку от него, заставили Кену сомневаться в правильности своего поступка, однако первый шаг был сделан. «Он в отчаянном положении, и поэтому я должна довести дело до конца!» — подумала она и без тени сомнения прошла вглубь комнаты. — Добрый вечер, Ваше Высочество! Мне стало известно, что вы очень мало едите последнее время. К тому же, вы сегодня не появились на ужине. И я принесла вам это, — с каплей вины, которая появилась из ниоткуда, произнесла принцесса и указала взглядом на поднос с различной едой. Почему-то сейчас ей стало стыдно за свой поступок. Ведь она, дочь великого короля Англии, способна подать еду своевольному юноше, который пусть является королем Франции, но всё ещё не может быть достоин подобного. Она тихо вдохнула и выдохнула, дабы не допустить большего проявления волнения. Джастин, конечно же, понял, откуда этот стыд, и высокомерно ухмыльнулся своим мыслям. Кена с непониманием смотрела на уставшего короля, который даже в таком сломленном состоянии не мог упустить возможность выказать своё презрение и насмешку. Джастин чувствовал, как гордая принцесса начинает медленно, но верно раздражаться, и по этой причине поднял на неё чуть уставший и затуманенный, но всё такой же хитрый взгляд карих глаз. Кена поняла, что сейчас он опять ответит ей очередной колкостью, однако она, похоже, начала постепенно привыкать к этой дурной черте характера жениха. — Во-первых, где ваша гордость? Этот жест свидетельствует лишь об её отсутствии. Принцесса, будущая королева, а тем более моя жена не должна себя вести подобным образом. Во-вторых, не стоит думать о том, что вас никак не касается. И, в-третьих, мой приказ распространяется на всех без исключения, так что оставьте и убирайтесь, — сквозь зубы произнёс Джастин. «Какой неблагодарный!» — подумала девушка. Кена была возмущена и зла, и, казалось, будто бы сейчас она готова бросить содержимое подноса прямо в самодовольное лицо короля, но остановила себя, решила сделать кое-что хуже — ответить точно в таком же тоне. Принцесса с напускной аккуратностью поставила уже успевший надоесть поднос перед ним, поправила манжеты на рукавах платья и начала говорить: — Во-первых, этот жест является проявлением великодушия, о котором вы, скорее всего, не имеете никакого представления. Что ж, у вас была возможность узнать, что это такое. Теперь же, после ваших слов у меня отпало всё желание помогать вам. Во-вторых, прошу не забывать, что перед вами не рабыня и даже не придворная, а такая же королевская особа. Так что решать, каким будет моё поведение и, какие жесты мне совершать, буду только я. И, в-третьих, мне искренне жаль вас. Вы настолько боитесь помощи, что не принимаете её даже, когда она необходима. Вы видите абсолютно во всём скрытый подтекст. И что бы вы знали, у меня его не было! Кена не смогла до конца выдержать насмешливую интонацию и закончила сожалением. С грустью в глазах она посмотрела на короля, который выслушав её слова, тут же стал серьёзным. Его серьёзность наводила страх, но Кена продолжала смотреть на Джастина, который, выпрямившись на стуле, из сконцентрированного превращался в злого. Этого и боялась принцесса. Король встал из-за стола и, поправив шёлковую рубашку, стал медленно подходить к Кене. Она боялась двигаться, ведь думала, что сейчас он подобен непредсказуемому хищнику, однако глаз с его лица не сводила. Возникло такое ощущение, будто бы она пыталась отыскать в этих тёмных, карих глазах истину, которая поможет найти к нему подход, но там ничего не было, пусто. Либо она недостаточно разбирается в людях, либо он специально скрыл от глаз посторонних эту жизненную правду. Неизвестно. Джастин стал осторожно, словно играя и нагнетая обстановку, приближаться к личику принцессы и остановился лишь тогда, когда между ними остались считанные сантиметры. Рассмотрев подробно её черты лица, выдающие борьбу природной уверенности и свежего страха, он тихо, со злостью произнёс: — Вы…меня…жалеете? — Даже если и так, то в чём дело? — изо всех сдерживая дрожь, ответила она. Джастин начал так неумолимо давить на принцессу, что та стала боязливо отходить назад. В конце концов, она почувствовала, как соприкоснулась во стеной, и сердце пропустило несколько ударов. Было уже бесполезно скрывать свой страх. Юноша не останавливался, а даже наоборот оперся руками о стену, заключив тем самым Кену в некую ловушку. Посмотрев в её наивные голубые глаза, которые всё ещё отражали жалость, Джастин с яростью, громко произнёс: — Кем вы себя возомнили?! Какое вы право имеете жалеть меня?! Вы ничего не знаете, абсолютно, так что уходите и попытайтесь боле не лезть в чужие дела! Вы здесь лишь для одной всем нам известной цели, об остальном позаботятся другие! Зарубите себе на носу, здесь никому нельзя помогать и никому нельзя доверять, иначе жить будет невозможно! Кена выслушала ему, собрав всю волю в кулак, чтобы не заплакать от обиды к этому юноше, решительно произнесла, не разрушая зрительный контакт, который явно затянулся и уже причинял некой дискомфорт: — Как пожелаете, Ваше Высочество! Благодарю за наставления! Я не буду настаивать, однако запомните, что в этом случае виноват лишь тот, кто отказал, а не тот, кто осмелился предложить. Прошу меня извинить за излишнее беспокойство, спокойной вам ночи! — принцесса сделала некое подобие реверанса и, отодвинув руку недоумевающего Джастина, быстро, как будто туман, растворившийся в теплом летнем воздухе, удалилась из покоев. Как только прозвучал глухой хлопок двери, король осознал, что Кена ушла. Он разозлился, прежде всего, на себя за то, что не смог приструнить её. Вдруг он взял со стола кружку и с силой кинул прямо в дверь. Сосуд вмиг разлетелся на мелкие осколки. Ему хотелось сломать ещё что-нибудь, но внутреннему голосу каким-то образом удалось остановить юношу. Он стремительно вышел на просторную террасу, дабы уйти от вспыхнувшего и разрушающего гнева. Джастин долго ходил взад и вперед, думая о чём-то отдалённом, до того момента, пока злость не стала утихать. Подойдя к мраморному парапету и облокотившись об него, он выдохнул и устало усмехнулся, вспоминая, то, с какой небывалой дерзостью она ему ответила. Он сразу понял, что в ней кроется та безрассудная страсть, которая сможет перевернуть обыденность с ног на голову. А это именно то, что ему нужно сейчас. Смелый человек способный говорить с ним на равных — лучшее лекарство от лживой толпы придворных. «А гордости в ней хоть отбавляй, зря я обвинил её! Какая всё-таки упрямая! Очень интересно, что ещё она в себе скрывает, очень…»