***
Сразу же после отъезда королевы-матери, Джастин приказал казнить Маргариту, и выбрал он совершенно мучительную казнь через сожжение, словно она обвинялась в колдовстве. Впрочем, новости о казни до многих парижских ушей донеслись именно в виде слухов о том, что фрейлина принцессы пыталась проклясть молодого правителя прямо во время коронации. Толпа бесновалась и требовала приближения дня расплаты. Когда за обедом король объявил приближённым о своём решении, Кена впала в отчаянье, почему-то чувствуя себя виноватой перед Марго. «Я должна была попросить Вилла забыть о произошедшем. Это же был всего один неверный шаг. Она не должна платить за него своей жизнью, нет. Она слишком молода, чтобы умирать» Принцесса полдня провела в своих покоях, безутешно рыдая и никого к себе не подпуская. Казалось, ничто не могло успокоить её изнывающее от боли сердце. В голове никак не укладывалось, почему фрейлина могла предать, или обмануть. Ближе к вечеру, наконец, выплакав матери свою душу, Кена просила её о совете: — Матушка, ничего ужасней нельзя и придумать! Завтра она умрёт, а я связна по рукам и ногам. Джастин сказал мне, что если помогу ей, то буду вызывать у него подозрения. Что же мне сделать, чтобы хоть немного облегчить страдания этой бедняжки? — Прекрати тратить свои слёзы на это. Ты будущая королева, в твоей жизни будут горести более великие, чем эта, — начала Елизавета, и ладонью провела по влажной щеке дочери, — Запомни, что предательство бывает разным. Одни люди изменяют для своей собственной выгоды, а другие поступаются своими принципами ради других. И то, и другое греховно, однако разница существует. Я не могу отговорить тебя. Ты ведь в любом случае сделаешь по-своему. Упрямая, вся в своего отца, — продолжала она, устало улыбаясь дочери, которая с надеждой в глазах ловила каждое слово. — Если бы я была на твоём месте, то я не стала бы лезть на рожон и бороться с королевской волей. Маргариту ничто уже не спасёт, и ты это знаешь. Ничто, кроме нашего милосердного Господа. Сейчас она нуждается в его утешении, как никто другой. Помоги же ей не отчаяться, напомни о милости Спасителя. Кена вновь была в восторге от мудрости матери. Принцесса заключила её в крепкие объятья, шепча ей на ухо слова благодарности. Мысли очистились, она знала, что нужно было предпринять. Той же ночью Кена подкупила стражников темницы и выпросила у них всего четверть часа, чтобы проститься, как следует. Не было понятно, перед чем именно они не смогли устоять, искренностью в глазах принцессы или перед двумя мешками с золотом, в любом случае, они легко закрыли глаза на присутствие девушки в подземелье. Маргарита, не двигаясь, лежала на каменном полу, скупо устеленном соломой. Душная темнота правила в подземелье, и один только факел, висевший на стене перед массивной решёткой камеры, изо всех сил протестовал. Пустой взгляд фрейлины был устремлён на единственный источник света, который стал для неё путеводной звездой, последним напоминанием о жизни в этом затхлом месте. Когда девушка услышала шорох платья Кены, то сильно испугалась, ожидая увидеть там разъяренную мадам де Бальбен, но спасительный свет факела осветил доброе лицо принцессы, и Марго выдохнула с облегчением. — В-ваше Высочество? — она не могла поверить своим глазам. Узница попыталась пересилить себя и подняться, но не вышло — после мучительных пыток ноги отказывались слушаться, поэтому она поползла к решётке, попутно хрипя и откашливая слова раскаянья. Когда она добралась, то схватила подол платья принцессы и начала говорить, очевидно, используя последние силы: — Зачем вы здесь? Чтобы посмеяться над моим жалким концом? Пожалуйста, поймите, я сделала это, чтобы спасти мою семью. Мне, правда, жаль, что всё вышло так и… Кена медленно опустилась на пол, чтобы быть с ней на одном уровне. Она с нежностью взяла её за руку, успокаивая. Фрейлина вздрогнула от этого прикосновения и устремила на девушку свой испуганный взгляд. — Я понимаю, всё понимаю. И не держу на тебя зла. — Правда? — спросила Марго, крепко сжав протянутую руку. Принцесса кинула и выдавила из себя улыбку, стараясь сохранить спокойствие. — У меня для тебя кое-что есть, — с этими словами Кена достала из сумочки крестик, украшенный самоцветами, и вложила его в маленькую ручку фрейлины. — Вот, я помню, он достался тебе от твоей бабушки. Надеюсь, это поможет справиться тебе с завтрашним испытанием. Фрейлина взяла распятье в обе руки и поднесла к потрескавшимся губам. Только Кена хотела уйти, ведь время было почти на исходе, как Марго судорожно схватила её за руку. — Мне страшно умирать. Пожалуйста, останься ещё немного и помолись со мной, — призналась она, зажмурив глаза. Принцесса удивилась тому, насколько людей меняло приближение чего-то столь неотвратимого как смерть. Однако, не сказав ни слова, она вернулась к ней. Они сложили руки в молитве и принялись читать «Отче Наш», которая время от времени прерывалась всхлипами узницы и пищанием крыс.***
Джастин не позволил Кене облачиться в траур по фрейлине, и даже специально велел сделать карету принцессы вычурней обычного. Как считал Его Величество, «это нужно для того, чтобы наши враги видели, как даже после предательства французская монархия процветает и не думает увядать». Принцесса не перечила, однако не могла заставить себя надеть то алое платье с вышитым на нём английским гербом, которое он прислал ей за день до казни. В одной из книг, которые Кене тайком давал её учитель, она вычитала, что на Дальнем Востоке цветом траура был не чёрный, а белый цвет, поэтому она выбрала довольно простенькое белое платье. «И впрямь, цвет холодного снега вмещает в себя гораздо больше грусти, нежели цвет плодородной земли» — пронеслось в мыслях у принцессы. За время поездки ни одна из трёх девушек не обронила и слова, ни у кого не находилось правильных слов. Наверное, поэтому все предпочли и вовсе молчать. Софи была на грани; казалось, если бы ветер подул чуть сильнее, или карета подскочила на камне чуть выше, она бы разразилась горькими рыданиями. Катарина сидела рядом с ней, крепко сжимала её ладонь, а губы её двигались в немой молитве. Кена прикрыла глаза и прислонилась головой к стенке, однако долгого так ехать она не смогла — карета беспрестанно тряслась. Принцесса вздохнула с мыслью о бесконечности этого пути, завершение которого обещало быть в разы ужасней его содержания. Экипаж принцессы подъехал к эшафоту, выстроенному прямо в центре столицы, рядом с центральным рынком. Тишина внутри кареты раскололась о галдеж злых зевак, которые жаждали хлеба и зрелищ. Кена вышла из кареты, и до этого шумные подданные замолкли. Бледная и потерянная. Всем казалось, будто бы именно она должна сгореть за свои грехи. Принцесса не замечала никого и спокойно поднималась к Джастину, который уже сидел на одном из тронов смотровой площадки; позади было два ряда мест для некоторых из почётных дворян, которые были заинтересованы не меньше, чем бедняки. Король смерил Кену недовольным взглядом, но не решился сказать что-то укорительное. Всё же нельзя было не заметить, какую тяжесть несла в себе её душа. Когда принцесса заняла своё место, король дал знак палачу, чтобы тот принялся за работу. Из скромной деревянной кареты с решеткой вместо двери вышла Марго, грубо подхваченная за предплечье палачом. Она была одета в разорванную и испачканную кровью сорочку из грубой ткани, а на шее неуместно блестело серебряное распятье с самоцветами. Измученная пытками она с огромным трудом передвигала израненные ноги, а плач, будто бы не замечал и всё подталкивал её. Марго помутневшим взглядом оглядывала людей, собравшихся, чтобы увидеть её позорный конец. «Ведьма», «Плутовка», «Предательница», она услышала многое из того взволнованного гудения, однако лишь взгляды подруг заставили её пролить последние скупые слёзы. Всё произошло так быстро, что Марго не успела уследить за тем, как палач закрепил последнюю цепь и принялся зажигать факел. Кена всё время подготовки не отводила взгляда от призрачно-худого силуэта фрейлины, желая разглядеть в её действиях намёк на что-то, что смогло бы остановить казнь, но ничего в них не находилось, кроме полнейшего отчаяния. «Поймите, всё, что я делала, было во имя славной Шотландии!» — это были её последние слова, которые она произнесла на последних возможностях голоса, однако принцесса услышала и понимающе кивнула. Далее последовали стоны и хриплые крики. Кена на мгновенье подняла взгляд и заметила, как языки пламени подбирались к бедняжке Марго, беспощадно пожирая солому под её ногами. Принцесса скривилась и отвернулась, и тут же услышала грубое «Нет-нет, смотреть, нельзя отворачиваться. Пропустишь самое интересное!». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу» — думала Кена, преодолевая желание зажмуриться и закрыть уши ладонями. Через некоторое время крики утихли, и до ушей Кены доносился один только монотонный, сводящий с ума треск костра. Свежий воздух позднего лета был безнадёжно испорчен тошнотворным запахом сгоревшей плоти, распространившимся плотным бурым дымом по периметру оживлённой площади. Кена не помнила, когда всё кончилось, не знала, как добралась до дворца.***
После казни Мари де Бальбен получила послание от шотландцев, которые грозили раскрыть королю всю правду, если она не выполнит их условия (о них в письме они не стали писать, желая озвучить их при встрече). Девушка чувствовала, как приближалось время разрушительных изменений, время, когда она из кукловода превратиться в марионетку. Любовь к Джастину была её слабым местом, возможно, это её и погубило. «Но разве можно считать сильную и беззаветную любовь чьей-либо слабостью?» Мари бросало то в жар, то в холод при мысли о возможных последствиях встречи с этими опасными людьми, но она продолжала лихорадочно собирать вещи, чтобы на следующий день с рассветом отправиться на окраину Парижа, в таверну, обозначенную в письме. Она совсем не знала тех мест, но была готова на всё, чтобы Джастин не узнал о скелетах, хранящихся в её шкафу. «Я делаю это ради моего Джастина, ради нашего с ним счастья» — она раз за разом повторяла эту фразу, стараясь избавиться от страха перед неизвестностью.