***
Мари окончательно пришла в себя уже в своих покоях. Вильгельм и её служанка тайно провели её во дворец. Она добилась от барона обещания ничего не рассказывать королю. Когда Вильгельм удалился, фаворитка приказала служанке говорить королю, что поехала повидать отца, который на тот момент был в Марселе по государственным делам. — Сделай всё, что угодно, чтобы Его Величество отвлёкся и не вспоминал обо мне, — безразлично говорила она ей, залезая в ванну. Мари чувствовала себя разбитой и грязной. Она судорожно пыталась мочалкой смыть с себя липкие, гнилые прикосновения. Ещё ужасней она почувствовала себя, когда через такую долгую неделю одиночества и горя, она узнала, что понесла от одного из тех негодяев. Мир обрушился, она ненавидела себя и то, что оказалось у неё под сердцем. Мари послала служанку за снадобьем, которое могло бы избавить её от этого бремени, но было уже поздно. Дворцовые стены, как всегда, имели слишком чуткие уши.***
Мари стояла перед королём на коленях, опустив глаза на шикарно расшитый персидский ковёр. Она считала, что больше не имела права смотреть на Джастина. Король, сложив руки за спиной, медленно ходил вокруг согнувшейся, словно ссохшейся от сожаления, девушки, и, будто бы насыщался, глумясь над слабостью Мари. Он чувствовал себя самим спасителем, который решает, простить ли грешную Магдалину или нет. — Ну, давай же, посмотри на меня, — наконец произнёс король, усмехаясь при виде Мари, которая стала судорожно мотать головой, отказываясь. — Хорошо, — продолжал он, делая нароком длинные паузы, желая задушить девушку тишиной, — тогда расскажи мне, как так вышло, что ты, уверяя меня в своей бесконечной верности, залетала от какого-то из твоих других любовников, а? — Ты же знаешь, что я не виновата в этом, — тихо произнесла девушка, с трудом пытаясь сохранить остатки своего достоинства. Тогда, когда её взяли силой, ей было больно, но та боль была ничем по сравнению со страданиями учинёнными тупой ненавистью в глазах любимого. Король засмеялся, словно сходя с ума, а затем угрожающе затих. — Да что ты говоришь?! Именно ты виновата, поэтому сейчас и платишь за своё коварство, — безумным шёпотом говорил ей Джастин на ухо, резко схватив Мари за волосы. — Да, я не была святой, но почему же так сложно понять, что я рисковала только ради тебя? Я уже давно ничего для себя не делаю. Всё, что я делаю, я делаю для тебя, чтобы тебе было лучше. — А кто сказал, что мне будет лучше, если я избавлюсь от Кены? — Но…но, — замялась Мари и растерянно принялась напоминать ему, — Ты сам сказал, что она — помеха. Я подумала, что она отягощает тебя. — Да, это так. Но когда я говорил, что это твоя забота, когда говорил тебе путаться с шотландцами? Ты хоть представляешь, как позоришь меня и моё честное имя?! Струны души, которые помогали ей сдерживаться, лопались от каждого слова и создавали полнейший хаус. Джастин так сильно дёргал её за волосы, что ей не удалось сдержать тошноты. — Чёрт! — воскликнул он, с отвращением отдаляясь от неё, как от прокажённой. — Тебе, похоже, уже самой от себя противно, — добавил он, вытирая запачканную руку платком. — Что же мне делать? — отчаянно, но тихо, будто бы сама у себя, спросила Мари. — Избавься от этого… существа внутри твоего чрева и, возможно, я подумаю от твоём помиловании. — Правда? — с безумной надеждой в затуманенных глазах спросила Мари, — обещай мне, Джастин. — Ладно, ладно. Только сейчас даже не смей произносить моё имя. Ты мне противна, иди и унеси свой позор.***
Дверь в покои девушки отворилась, и зашла пожилая повитуха. Она начала раскладывать свой инструмент на столике рядом с кроватью. В груди Мари что-то ёкнуло при мысли о том, что она могла стать матерью, она даже засомневалась в правильности своего поступка. «Большой ли это грех убивать собственное дитя?» — подумала она, но затем немедля ответила на свой вопрос — «Большим грехом будет оставить Джастина» Было адски больно, но Мари, вцепившись руками в простынь терпела ради Джастина. В ушах звенело, внутренности горели, голова была пуста. Когда повитуха закончила своё дело, то оставила склянку с болеутоляющим средством, наказав служанке давать только одну ложку микстуры в день, иначе лекарство станет ядом. «Будет лучше, если умру сейчас» — подумала она, и провалилась в глубокий сон. Ей снились родители, их поместье у моря, виноградники. Это казалось раем. — Луноликая моя, иди сюда, — мать завала её и широко улыбалась. Мари почти добежала до неё, но сон оборвался. Уже наступило новое августовское утро, полное свежести и аромата желтеющих деревьев. Мари не могла радоваться ему. После нескольких ночей, проведённых в мучительной лихорадке, она сильно ослабла, однако чувства почему-то стали острее. Хотелось покончить со всем в ту же секунду. Она сгорала от стыда и желала навсегда убежать, укрыться в каком-нибудь уютном месте, где её никогда не обидят и не осудят. Вдруг внутренний голос нашёл выход и напомнил о словах лекарши. Дрожащая рука, будто бы по своей собственной воле, потянулась за сиропом. К счастью, рядом не было никого из слуг. Через мгновенье на прикроватном столике стоял пустой флакончик, а девушка встала и медленно пошла к выходу их покоев. Она не знала, куда направлялась, просто каждый раз заставляла ноги двигаться. По коридорам дворца ходили слуги и их господа, все они одинаково были шокированы появлением фаворитки с растрёпанными волосами в одной только ночной рубашке. Кто-то пытался спросить у неё, в чем дело, но Мари не слышала их и продолжала идти. Даже стража пропустила её, не задавая лишних вопросов. Толпа её обеспокоенных слуг настигла её только, когда та вышла в один из павильонов. — Госпожа! — кричала Констанция, спеша за Мари, — Что вы делаете?! Остановитесь, вам нужно обратно в постель. — Заткнись, не мешай! — ответила фаворитка. Она решила забраться на старый дуб, кроны которого распластались над прудиком с чёрной от торфа водой. Мари то взвывала, то смеялась. Слуги, услышав крики служанки, тут же сбежались, но тогда Мари уже забралась почти на самую вершину. Тело ныло от боли, девушка не унималась, и продолжала находить силы. Один паж хотел залезть на дерево, но Мари ту же выкрикнула: — Только попробуй, и увидишь моё тело в этом пуду! — Что вы хотите, мадам? — сквозь слёзы истерики спрашивала Констанция. — Я хочу, — здесь она сделала паузу, притворяясь, что размышляет над вопросом, хотя она с самого начала знала ответ, — хочу, чтобы Его Величество король французский Юстиниан прибежал и умолял. Сказав это, она задрожала от смеха. Хлюпкая ветка, за которую она держалась, роняла один сухой лист за другим. Казалось, будто бы дерево оплакивает нелёгкую судьбу молодой фаворитки; листья — это горькие слёзы. Погода в тот день была безветренной, поэтому вода чёрного пруда в своём могильном безмолвии казалась устрашающей; и только листва время от времени тревожила спокойствие вод. В то время по коридорам дворца Джастин бежал сломя голову, так, словно от этого зависела его жизнь. Ему безумно хотелось успеть и спасти её. «Ещё чуть-чуть» — звучало многократно в его воспалённой голове. Хотелось разорвать себе грудь и вырвать с корнями сердце, которое заставляло чувствовать вину за то, что натворил мозг. Ньюансе пытался набегу говорить о правилах королевского двора, но когда получил в лицо короткое и ясное «Заткнись», больше похожее на львиный рык, то сразу притих, продолжая бежать за Его Величеством. Как только он подбежал к дереву, то увидел возлюбленную, стоящую недалеко от края одной из веток так, что листва закрывала лишь её ноги. Лёгкая и светлая, как пёрышко, она дрожала от приступов истерики. Джастин едва мог понять, кто сделал из его Мари этого призракоподобного человека. «Я сам это и сделал» — мимолётно произнеслось в мыслях, и он инстинктивно потряс головой в желании избавиться от подобных идей. — А вот и Его Величество, — продолжала кричать Мари голосом, который уже не выдерживал давления и начинал хрипеть. — Да, я здесь, любовь моя! — стараясь скрыть волнение, отвечал Джастин. После этой фразы в музыке, созданной плачущей толпой слуг появилась другая нота. Начались заинтересованные перешептывания тех, кто до конца не верил в роман Мари и короля, особенно сейчас, когда они видели, скорее, городскую сумасшедшую, нежели даму благородных кровей. — Ха, теперь я снова твоя любовь? — её неистовый смех донёсся до ушей толпы. — Всегда была — сказал Джастин, но, похоже, гул толпы был громче, поэтому Мари попросила его повторить; Джастин делал всё так, как она говорила, боялся, что от падения её отделял всего один смелый шаг. — Знаешь, а я избавилась от того, что делало меня предательницей. Я молодец? Теперь я снова благословенна? — Во всём виноват я, спускайся, и поговорим. — Смотрите, меня простил сам Его Величество! Сейчас, я иду к тебе, любовь моя! — выкрикнула она и бросилась с ветки прямо в пруд. Слуги вытащили девушку, которая ещё не успела наглотаться воды. Джастин подбежал к девушке, которая, тихо дыша, лежала на траве. Растолкав слуг, он заключил её в объятья в попытке поднять. Вдруг её холодная рука тронула его предплечье, и до него донёсся тихий шепот, больше похожий на писк. — Не нужно. Бесполезно, я выпила яд, чтоб наверняка. Тут Джастина будто бы ножом в спину ударили. — Зачем, глупая? — не скрывая слёз, говорил он и смотрел за тем, как его возлюбленная угасает на глазах. — Я избавилась от того, что не нравилось тебе, — повторила она и с трудом дотянулась рукой до живота; белоснежная рубашка налилась кровью. Джастин взял её ладонь и поднёс к своим горячим, обветренным губам. — Я… умираю в руках моего возлюбленного. Это ли не счастье? Чего же ты слёзы льёшь? — Прости меня, прости меня, прости — повторял он, сильнее сжимая в объятьях Мари. Она снова засмеялась, но смех был прерван жутким кашлем. — Будь ты проклят хоть сто раз, Джастин, но я люблю тебя, — выжив из себя последние силы сказала Мари. Её веки медленно опустились, а из полуоткрытого рта пошла струйка тёмной крови. Ничего страшнее смерти Мари он не видел и вряд ли ещё увидит.