Время продолжает течь, события продолжают проноситься перед глазами. Падший ангел, которому пришлось знатно напрячься, чтобы хоть что-то выяснить о ангеле и о его случае. Ему пришлось так же подключить и ангела, который на протяжении месяца ему довольно-таки хорошо помог. Хоть между ними ещё иногда проскакивали нотки неприязни, то сейчас это почти не чувствуется, потому что ангелу самому интересно. Но как бы он не пытался выяснить у Астарота, а кто же всё-таки этот ангел, то тот просто вставал и уходил, предварительно гаркнув, что это не его дело, а он больше и не спрашивал.
— У него вообще есть хоть какие-то признаки? Его поведение, привычки, резкие желания, я не знаю. Ну хоть что-то? — Падший ангел пожимает плечами и вызывает к себе демона, который почти тут же заходит в комнату и опускает голову в качестве приветствия. — Вот, спрашивай у него, я там не был и заходить не собираюсь. Как закончите пришли ко мне кого-нибудь. — Демон, лишь кивает и поднимает бровь, смотря на ангела, который сидит на полу, заваленный книгами.
— И нахрена я вообще в это ввязался? Ему же надо, а не мне. — Вздыхает ангел и открывает очередную книгу, сдувая с неё пыль, думая в какой же она заднице валялась. Ангел только собрался спросить тоже самое демона, как он его опередил с ответом.
— Ничего нет. Он не ест, он не встаёт, и кажется будто вообще не двигается. — Ангел стонет и откидывает голову на диван. А потом снова косится на демона. — Как его зовут? — Демон хмыкает и мотает головой. На что ангел опять приглушённо стонет. — Он вообще в каком состоянии сейчас? — Всё-таки он ангел-хранитель и думая об этом ангеле ему становится больно, потому что тот лежит там как какой-то мешок, не подаёт признаков в жизни. Ему так жаль, будто он его знает, а ведь кто знает. Может и знает, но однако он об этом не узнает, ведь когда он всё-таки хоть что-то полезное выяснит, он, наконец, уйдёт из этого чёртова дома. Ему не нравится находится здесь, не нравится смотреть на всех демонов, падших ангелов. Ему вообще надо искать ангела за которого он отвечал, но его иногда посещают мысли, что этого ангела и вовсе может не быть в живых, потому что когда пошатнулась земля, то действия были прекращены. Ад и Небо ничего не предпринимали, но потом снова всё началось по кругу, Ад напустил очередных демонов, которые уничтожали всё живое. И ангела они могли убить, но сердце ему подсказывало, что ангел жив, может он где-то сейчас рядом ходит, кто знает.
— Ни в лучшем. Говорю же, он даже шмотки не надевал, они так там и валяются, в них скорей уже мыши поселились. — Ангел вопросительно смотрит на демона и поднимает медленно бровь. — То есть, ты, хочешь сказать, что он, блять, голый лежит на сырой земле? Вы совсем чокнулись? — Парень подрывается с ковра, что книга, которую он случайно пнул отлетает к стене и оттуда вылетает какая-то старая, жёлтая и на половину сожженная бумага.
— А чё я сделаю? Мне его как малого дитя надо было одеть и запеленать? Ещё чего, чтобы я ради какого-то о неженки в рабы нанимался. Поднеси и унеси, мне остальных 49 хватает, которым надо приносить под нос еду и убирать гнильё это. — Ангел укоризненно смотрит на демона. — Конечно, что я ожидал от бесхребетных тварей.
— Будто вы лучше. — Раздаётся со стороны хрипловатый голос и парень спускается со второго этажа, завёрнутый в одеяло и с градусником под подмышкой. Ангел кидает секундный взгляд на лесенку и отворачивается, подходя к бумажке, но парень спускаясь по лесенках продолжает. — Вы считаете, что трудитесь во благо, что должны назначать никто родился с меткой, а кто достоин этого титула. Вы считаете, что если рождаетесь с меткой, то вы должны заниматься этим всё свою многовековую жизнь. Вы как под одну копирку, вас даже не отличишь: одна причёска, одна одежда, одна эмоция на лице на всю жизнь. Живёте как роботы какие-то. Небо жалкое и вы жалкие, потому что вечно пытаетесь быть лучше, хотя вы понимаете, что Ад во многом вас превзошёл и что с ним вам не по силам тягаться. Думаете, что защищаете людей, смешно же. Смысл их защищать, если они сами друг друга сожрать готовы. — Демон проходит и садится на диван, шмыгая носом. Ангел молчит и раскрывает бумажку, не хочется ему спорить с этим демоном. Велика честь рот на отбросов открывать, пусть даже этот демон его подопечный, которого он как бы защищать должен. Уродился же уродом, человек и демон, какая ирония.
— Господин, Вельзевул… — Начинает говорит высший демон, как его быстро прерывают. — Юнги! не называй меня. — Где-то сбоку слышится смешок. — Повелитель мух? И ещё мне что-то втираешь, а сам-то повелитель мух, разве это не смешно? Недодемон, тебя даже мухи слушаться не будут. — Парень на диване злобно посмотрел на высшего демона, а потом на ангела, а ведь он так старался скрыть как его назвал отец. Он бы хотел быть полноценным демоном, а не вот таким вот жалким. Он всё ещё удивляется, что отец от него не отказался, а принимает как сына, вместе с этим неся огромную ношу, потому что он в большей степени человек, и в Аду долго тоже находится не может, воздух не тот, кислорода не хватает. Иногда он даже понимает какого ангелу, которого его замечательный братец называет недоангелом — это обидно. И иногда в нём просыпается человеческое сочувствие, при котором он всегда порывается сходить в подвал и посмотреть, но когда стоит уже перед дверью идёт обратно. Демон насупливается, засовывая нос в одеяло и шмыгая носом, который опять заложен. И опять эта его человеческая сущность, ему порой кажется, у него от демона только отец по крови и всё. Ангел замечает, что демон ему ничего не ответил и из-за этого он почувствовал вину, что обидел его. Он повернул голову в сторону дивана, где сидел демон и зарывался носом в одеяло шмыгая, в груди что-то сжалось, и он честное слово себя ненавидит за это, за эту вшивую мягкотелость ангела. Он подходит к демону, опускаясь рядом на диван и кладёт свою ладошку на лоб демона, который вздрагивает и поднимает глаза, смотря с вопросом. Ангел хмыкает и лезет под одеяло, вытаскивая градусник, который был у парня под подмышкой и смотрит на такие яркие 38.6 и мотает головой. Высший демон смотрит на ангела, который нахмуривает брови.
— Я так полагаю, мне нести жаропонижающие. — Ангел кивает и демон удаляется. Другой же опять зарывается носом в одеяло, его пробирает озноб, безумно холодно, хоть он сейчас и одет в свитеров так десять, в тёплых штанах и в двух парах шерстяных носков, плюсом закутанный в одеяло. Вот поэтому он ненавидит болеть, потому что тогда становится ещё слабее обычного, и эта слабость его раздражает.
— Тебе надо поспать. — Проговаривает ангел, на что демон фыркает. — Я серьёзно, у тебя высокая температура, тебе нужен хороший сон. Сейчас тебе принесут таблетки и иди в кровать. — Парень опять фыркает и проговаривает. — Не делай вид, будто переживаешь. — Ангел вздыхает, думая за что ему вообще это всё. — Естественно переживаю, только за себя, если помрёшь ты, то помру и я. Так что слушай что я говорю: ты пьёшь таблетки и идёшь спать. — Со стороны опять слышится фырканье, что парень готов уже задушить этого демона фигова, ибо как можно быть таким упёртым, словно баран какой-то. В зал входит высший демон со стаканом воды и таблеткой, которую он вручает шмыгающему парню и которую он благополучно запивает, продолжая дальше сидеть на диване. Другого же это немного начало подбешивать, и психанув он потянул свёрток одеяла на себя, заставляя того коконом упасть на его колени. Парень собирался вновь подняться с колен, но другой положил руку на одеяло и немного надавил, что тот лёг обратно. — Я говорю тебе надо поспать. Спи уже. — Из-под одеяла послышалось фырканье, но потом парень резко затих, устроил голову на коленях поудобнее, сложив руки под щёчкой и погрузился в сон. Ангел почувствовал мирное сопение парня и закатил глаза, пробубнив — Ну наконец-то, больше спорил.
Когда демон всё-таки успокоился и заснул, парень, наконец, смог развернуть бумагу, которая вылетела из книги. Начало было бумажки нудным и неинтересным. Рассказывалась какая-то фигня о ангелах, другая хрень, но вдруг глаза зацепились за предложение: «Если пара ангелов связана судьбой, то ангел может забеременеть, даже независимо от того есть метка родителя или нет, ангел который оплодотворил может являться любой ступени хоть высшей так и низшей, так же если ангелы связаны судьбой, то этим ангелом может являться также и падший ангел, который благодаря своей второй половинке, когда был свергнут с неба не утерял того, что должен. Однако, если нить судьбы пре…» — Ангел резко начинает кричать: «Не-е-е-е-е-ет, какого хрена, нет-нет-нет!». Высший демон на него странно косится, в комнату так же заходит лениво Астарот в расстегнутой рубашке и спрашивает, что случилось. На коленях парня начинает ёрзать демон, на что тот сразу начинает гладить того по волосам, на что тот перестаёт ёрзать и снова засыпает. А Чимин гневно смотрит на бумагу, которая посчитала нужным прерваться, или точнее её мог кто-то сжечь.
— Я нашёл то, что нужно. Однако там последняя деталь прервана, и я без понятия что там. — Астарот так же лениво проходит по залу и садится в кожаное кресло, показывая всем своим видом, что готов выслушать. — Ангел уныло вздыхает и начинает с самого начала.
— Здесь сказано, — Ангел-хранитель указывает на листок. — что ангелы связанные вселенной, судьбой, могут забеременеть даже без метки. — Астарот напрягся, уже внимательнее слушая парня — Тут же говорится, что ангел может забеременеть и от падшего ангела, потому что благодаря своей половинке, коей является тебе тот парень ты остался с эмоциями и со всем тем дерьмом, что есть и у ангела. Я так полагаю оплодотворителем являешься ты, поэтому он мог забеременеть, вероятность 50 процентов. Почему 50? потому что там есть какое-то «но», которое прерывается! — Астарот подрывается с места, выхватывая у ангела листок и самому читая это всё. Вскоре он рычит и сжигает листок.
— Блять! Там что-то про нить судьбы чёртову! И как сейчас узнать чё там? Вот, блять, как? Какой больной сжёг конец? — Продолжает рычать Астарот, взъерошивая свои волосы. А ангел уже не выдерживает и тоже срывается.
— Если он беременный, то он не должен гнить в сыром и холодном подвале! Он же даже не одетый, он лежит там, блять, целый месяц голый, неподвижный и без еды! Если вы предназначены судьбой, то почему ты, чёрт возьми, с ним так поступаешь? — Откуда-то снизу бубнит тихий голос: «Не вспоминай чёрта». Ангел снова начинает гладить волосы парня, тихо шепча: «Спи». — Глаза Астарота загораются красным пламенем, показывая, что он взбешён. И если бы не его брат, который спит на его коленях и который является его ангелом-хранителем, то он бы этому ангелу уже сейчас отрубил голову.
— Пусть гниёт. Да пусть там сдохнет, я не просил себе пару и мне этот ребёнок нахуй не нужен. Если беременный, то пусть ребёнок сдохнет вместе с папашей, я даже скупую слезу не пущу. — Парень резко опускается на одно колено, чувствуя вновь прожигающую боль в ноге. — Сука! Опять! — Падший ангел смотрит на свой торс, где чёрные ветви репейника уже были на тазобедренных косточках. — Какого чёрта продолжаешь расти, не надоело?! — Он медленно поднимается, чувствуя ещё покалывания в на своей коже, как в зал снова заходит высший демон, которого оказывается всё это время не было здесь.
— Господа, у меня две новости. Не знаю какие хорошие, а какие плохие, а может и обе плохие для кого-то. — Астарот застёгивает свою чёрную рубашку и выжидающе смотрит на демона. — Не нуди, говори уже.
— Первая — ангел похоже очнулся, пришёл в себя, он сейчас одет и тарелки все пустые. —
На губах ангела расцвела улыбка облегчения. Падший ангел напрягся, думая о том, что эта скорей всего та хорошая новость. Однако ему стало не по себе от того, какая будет плохая, где-то внутри что-то начало ёкать, но он постарался избавиться от этого. Он продолжал смотреть на демона, который всё молчал и его нервы уже были натянуты, как струна у скрипки и вот-вот казалось она порвётся.
— Вторая — он не говорит. — В груди Астарота опять что-то ёкнуло и всё тело ещё больше напряглось. В груди болезненно заныло, что хотелось расцарапать там всё когтями, но убрать болезненное чувство, которое овладело им.
— В смысле не говорит? — Спросил ангел улыбка на его губах уже давно сошла на нет.
— В прямом смысле. Он не говорит — ни слова. По словам его «соседей» он очнулся вчера вечером. А они вроде как ладили же, но когда они с ним разговаривали, он молчал и ничего не говорил. Просто кивал головой или наоборот мотал. Когда я с ним заговорил он делал точно так же, а сам он сидит в углу с крысой в руках. Зрелище так себе. — Падший ангел продолжал смотреть на демона, желая всё-таки услышать, что он пошутил. Вообще насчёт всего пошутил, а именно над второй частью, его сердце разрывалось на части, грудь сдавливало с такой силой, что было невыносимо. Боль была просто сокрушительная, которая давила на него всё с новой силой, что дышать было просто невыносимо. И знать бы откуда она взялась, откуда вылезла такая, ведь ему не больно думать о том, что он сломал мальчишку, что тот раскрошился, ему не больно, однако отчего тогда сердце так безумно ноет. Знать бы ему это. Падший ангел кидает взгляд на ангела и говорит ему убраться на что тот хмыкает и делает агрессивное лицо, проговаривая, что только через его труп он свалит. Он рычит, но сейчас он просто не в состоянии спорить, он рычит о том, чтобы его привели сюда, к нему, к его ногам — демон выполняет, вскоре бросая к ногам Астарота ангела и ангела ли вообще. От него осталось лишь слово «ангел», он уже никто. Другой же ангел в шоке открывает рот, и впервые за всё это время по его щеке скатывается слеза, думая о том, что кому он это всё время помогал — чудовищу. Парень сквозь слёзы и зубы цедит, глядя на падшего ангела.
— Какая же ты мразь!
А другому ангелу плевать, что происходит за пределами его маленького мира, за пределами его огромных стен, которые казалось бы, возвелись до самих Небес и Ада. Ему не больно, совсем не больно, в душе лишь зияет чёрная огромная дыра, из него вырвали всё, что было. Он больше не в состоянии чувствовать и как-либо реагировать. Ему так спокойней, зато теперь ему не больно. Его бросили к чужим ногам, а он лишь подумал: «ну и пусть», его заставили целовать их и в мыслях лишь: «ладно», чтобы его не заставили сделать — он выполнит всё. Скажут ему свернуть кому-нибудь шею он лишь промыслит: «сделано». Его пустота окутала всё, она окутала так, что даже если попытаться, то всё равно никак не прорваться. Чтобы с ним не сделали, он подумает: «Так надо», пустота слишком поглотила его, все его чувства умерли, уже нет того мальчика, его нет, есть тело, которое уже даже нельзя назвать по имени, потому что ангел без чувств, это уже не ангел — инвалид. Поэтому, когда его позвали по имени, он даже не повернулся, не поднял голову, потому что это не его имя, у него нет имени, оно было у того мальчика, а не у него. Он не имеет права присваивать себе чужое. Он лишь в собственном мире, с собственном замке и в собственной комнате, где безопасно. И пусть его тело на воле, но он сам далеко от этого места, поэтому он даже не чувствует боли, когда получает, казалось бы, сильный удар в живот. Он её не чувствует, он лишь с тем же лицом поднимается, получая оглушительные удары и после каждого вставая, он не слышит: крики, вопли, рыдания. Ему на всё плевать, окружающий мир для него умер, а он умер в окружающем мире и как правило умерев никто ещё не воскресал, какой бы он особенный не был. Разбитую вазу не склеить, ты можешь попытаться, но один кусочек да не подойдёт и ваза всё равно уже будет не та: ужасна, уродлива, некрасива, с трещинами слишком заметными, чтобы её кому-то показывать. И будет видно, что она была уже разбита, такую вазу никто даже не захочет не то что купить, а за бесплатно отдать, только выбросить. Вот и он такой же, как ваза, он больше не нужен будет никому, потому что его разбили и за ненадобностью выкинули.
Откуда-то из самых глубин он снова слышит его когда-то имя, нескончаемые рыдания, казалось ему, знакомого голоса. Но ему слишком нравится быть в своём мире, что он даже не способен сосредоточить взгляд на чём-то, он лишь способен смотреть сквозь этого. И вот очередной, казалось бы, сильный и жгучий удар в его спину и в этот раз на него наваливается тёмное чудовище, погружая в себя, пожирая его и завлекая в эту темноту. Он и так был заключённый в темноте, только был заключён в темноте собственного мира, а сейчас он в темноте чудовища. Веки его опускаются, и он идёт прямо в пасть этого чудовища, где сплошная темнота. Он уже не помнит, когда находился в сознании, когда это было в последний раз, может он и был, то только на мгновение, потому что каждый раз его пожирает страшное чудовище, вовлекая его в темноту и уничтожая его этой самой темнотой. Намного приятней быть в своей темноте, в своих стенах, когда ты существуешь, и ты вроде бы в безопасности — это намного приятнее, чем быть полностью в распоряжении чудовища под названием — Чон Чонгук, который каждую встречу его заставляет уйти в темноту, уйти в темноту к нему в пасть и каждый раз сжимать его горло, и задыхаться от неё. Он дал точное определение ему — чудовище, его личное чудовище из Ада, которое его ломает до хруста костей, до того, что он его просто стирает в порошок, до того на мелкие частицы, что их не видно. Ему кажется, что в нём уже нечего ломать, что все его кости и сознание и так раздроблено, но он каждый раз находит всё новое место и ломает его. Или когда заживает старое — ломает повторно, только в тысячу раз мучительнее и медленнее. Он платится за своё молчание собой же. Ему каждый раз приходится платиться за свою расколотую до пыли душу. Он каждый раз платиться, каждый раз хочется рыдать и биться в конвульсиях от Адской боли, от того что он стал чей-то игрушкой, в том числе и игрушкой в руках судьбы, которая определила ему такие мучения. Но не может, просто не может, хочется рыдать, но слёзы не идут, они будто все высохли, в нём всё высохло, и эта боль ещё сильнее оттого, что он не может выпустить её наружу, тем самым раскалываясь сильнее и сильнее.
***
Он просто замер, его жизнь пролетала сквозь него. Он не понимал какой вообще день, какая неделя и какой месяц. Он лишь предполагал, что зима, потому что всё замело снегом, покрывая развалины вокруг дома толстым слоем снега. Он это знает только потому, что его проводят через весь дом, чтобы открыть дверь и впихнуть его в комнату чьей игрушкой он стал. И каждый раз, каждый раз — это его убивает, только так медленно и мучительно, когда он лежит уткнувшись в подушку, чувствуя на себе чужие, отвратительные и такие ненавистные прикосновения, и каждый раз как в первый — тогда в подвале. Ни один раз ничего не отличается, потому что всё жестоко, беспощадно и чересчур мучительно, разрывая на части, а потом кидая в подвал, где он забивается в угол с крысой в руках и сидит так, не двигаясь до следующего. Порой он не ест ничего, всю еду которую ему приносят он игнорирует и смотрит сквозь решётки вдаль, стеклянным взглядом и прижимая к своим рукам полюбившеюся крысу. Ирония ли это, что раньше он считал, что крысы это мерзкие существа, но сейчас эта крыса стала его успокоительным, которая при виде его пищит и когда он берёт в руки не вырывается, а остаётся рядом. Вот и сейчас он лежит в углу на земле, смотря на тарелку с едой, но к ней не прикасается. Доходит до того, что он ничего не ест, но в него потом силком впихивают еду, которая его организмом отторгается, выходя на ружу. Но в него пихают её до последнего, потому что негоже падшему ангелу игрушки своей лишаться — сдохнет же и что дальше?
Ангел валяется на сырой земле, выдыхая пар из-за рта и смотря как он быстро развеивается. В руках он держит крысу, которая зарывается в его пальцы вместе с носиком. Он её гладит подушечками пальцев и дальше продолжает смотреть сквозь стены, что картинка начинает двоится перед глазам. Его пробирает дрожь, потому что на улице температура минусовая, а он лишь в одной длинной рубашке. У него есть одежда, она валяется где-то в самом начале его заточения, но он не хочет её надевать, ему бы вообще хотелось умереть, но он понимает, что ему не дадут, так пусть он себе хотя бы все конечности отморозит. Ангел закрывает глаза, пребывая в собственном мире, где полная гармония и спокойствие. Из далёких отрывков реального мира он слышит разговор двух парней, которые о чём-то говорят, но он не вслушивается в их разговор, потому что не хочет, но одна фраза всё-таки проскальзывает в его маленький мир, что его сердце сжимается от боли, потому что сегодня 30 декабря — день рождение, его день рождение. Он тянется рукой к кусочкам кирпича, лежащих не так далеко, отпускает серую крысу, которая сразу же убегает к одежде, прячась в ней, а он начинает выводить на кусочке кирпича буквы: «30 декабря. Моё день рождение». Ангел смотрит на кусочек кирпича, где кривыми буквами написаны слова и сжимает этот кусочек кирпича в своей руке, прижимая к сердцу, снова сворачивая в маленький клубочек и закрывая глаза, пытаясь больше об этом не думать. Но кусочки детства время от времени всплывают в его голове, что причиняют ужасную боль, которая прошибает его настолько сильно, что он опять начинает задыхаться, как в пасти чудовища. Только сейчас он задыхается от того, что больше никогда не увидит своих родителей и они больше никогда не принесут в его комнату маленький тортик и не будут петь ему, обнимая и шепча, что это особенный день, что в этот особенный день родился, особенный ангел. Сердце разрывается на части и хочется опять рыдать, но опять не получается, из него не выходит даже всхлипа, даже вздоха, ничего. Он снова возвращается в свои стены и снова закрывается в себе, ничего не замечая, замечает только тогда, когда его за шкирку хватают и так продолжают тащить до уже знакомого этажа. Проходя зал, он замечает, что на улице метёт, маленькие снежинки кружатся в небе и всё белым бело, жаль что только такая атмосфера только делает больно. Этот день должен быть стать особенным, а станет самым ужасным и ему придётся возненавидеть и своё день рождение. Именно в этот день, почему именно в этот день его в очередной раз схватили, как бродячую кошку и как какой-то мешок кинули на пол. Хотя, ему не привыкать, так происходит всегда, и он вновь чувствует как его резко поднимают с пола и бросают на кровать. В очередной раз он утыкается лицом в подушку и только сейчас замечает, что кусочек кирпича до сих пор в его руке и что с его ладони уже идёт кровь, стекая тоненькими струйками по руке и утопая в чёрных простынях. Опять эти противные прикосновения и обжигающая боль, от которой хочется реветь, но из него опять же не выходит ни звука. Он уже забыл когда последний раз говорил, сейчас ему уже кажется, что он не то, что не хочет ничего говорить, он просто не может вымолвить и слова, он вроде и пытается выдавить из себя звук, но нет ничего. В этот день почему-то ему по особенному больно, казалось бы, куда ещё возводится стенам? Оказалось есть куда, его бёдра сжимают до синяков, и он бы поклялся, что слышал хруст, только не бёдер, а своего сердца.
Его всегда радово хоть то, что он никогда не смотрит в эти чудовищные глаза, что всё происходит без его внимания, но в этот день его решили добить окончательно, переворачивая на спину и смотря в эти чёрные глаза, в которых мелькает красный оттенок, он чувствует боль ещё сильнее и всё на него начинает давить. Он не хочет туда смотреть, не хочет, но его хватают за подбородок снова поворачивая и снова та разрешимая боль, которую он чувствовал в подвале. И этот Адский шёпот, который заставляет его сорваться, запустить процесс самоуничтожения этих стен, которые взываются и осыпаются, которые рушатся мгновенно, и обнажая всё, что за её пределами. Продолжая разрушать стены и прорываться в его замок, взрывая его вместе с тёмной комнатой и заставляя падать мёртвым телом в самый низ, где легли те самые, казалось бы, прочные стены рухнули, рухнул замок и вместе с ним рухнул и ангел. Сейчас даже не осталось стен и замка, потому что сейчас он и в своём мире умер, быстро, но так болезненно. Сейчас его мёртвое тело валяется в низах, где началось строительство стен, и с высоты Неба он рухнул на эту самую стену, раздрабливая всё тело и сдирая кожу живьём, ломая кости, проникая глубоко внутрь и впиваясь так крепко, как это возможно. Его подсознание сломалось, заставляя раздирающему крику выйти наружу, а слёзы политься градом. Он кричал настолько громко и душераздирающе, что даже падший ангел перестаёт принимать какие-то действия, смотря на ангела, который ломает сам себя снова и снова, вырывая из себя эти крики, которые казалось скальпелем снимают кожу. В руке продолжая сжимать кусочек кирпича, впиваясь до того, что этот самый кусочек погружается в его ладошку, а кровь из неё кровавым пятном растекалась по простыням, но этого было мало, хотелось большего. И ангел этим самым кусочком кирпича распарывал себе грудь, где находилось сердце, ему хотелось добраться до него, чтобы оно перестало нещадно болеть, хотелось заставить это сердце перестать биться. В его день рождение, это был его день. Он рухнул весь в этот особенный день, это было его чертово день рождение. Ангел продолжает раздирать себе грудь до того момента, пока не почувствовал на своих руках тёплые и до удоре противные руки, что крик стал более Адским и голову он стал запрокидывать сильнее, продолжая снова попытаться вцепится в это сердце. Но эти же тёплые руки отобрали у него этот самый кусочек, который хоть как-то помогал ему справиться с болью, заглушая её физически. Но лишившись его, его руки пытались разодрать всё остальное, но и это ему сделать не дали, потому что объятия в которые его заключили, ограничили его в действиях, и он продолжил гнить в той горе развалин, находясь в объятиях того, кто заставил упасть в эти развалины. Его облегчением бы стала только смерть физически, которой не будет никогда, потому что он слишком связан по рукам и ногам, слишком связан тем, кто заставил его: пасть, возвести стены, уйти в свой замок и самоуничтожится в нём же, пасть и умереть.
А у падшего ангела так и стоял перед глазами этот кусочек, где было выведено:
«30 декабря. Мой день рождения…»
А у ангела в ушах так и звенело:
«Давай же, потеряйся навсегда в этих ощущениях, которые смогу доставить тебе только я. Ведь ты стал ненужным и ты давно уже пал. Но давай же, пади ещё больше, сломайся ещё больше…»
Я живу не потому что не могу умереть,
А потому что я связан с чем-то
Как и ты, если бы я мог
Просто стучаться куда-то
Если бы я мог поцеловать весь мир, так сильно
Смог бы кто-то принять меня?
Возможно, обнять мое уставшее тело?
«RM — forever rain»
