Странно что-то предпринимать, когда уже сделал много плохих вещей. Ещё странней что-то предпринимать, когда ты просто хочешь избавить себя от лишний боли, чтобы она перестала тебя преследовать за каждый удар, за каждый блаженный толчок, за каждые секунды наслаждения от причинения боли ангелу, который уже просто раздробился так, что удивляешься тому, как он ещё жив. А жив ли он, существование и только, существование в никуда. Руки чешутся и тянутся к ангелу, желая обхватить его горло и сжать: давить, давить настолько сильно, насколько это возможно, смотреть как он начинает крутится, пытаясь уйти от рук, смотреть как в его глазах с каждой секундой надежды всё меньше и меньше, смотреть как с каждой секундой в его глазах огонёк пропадает и смотреть на это в двойне приятней, когда ты понимаешь, что это сделал ты. Так безумно хочется, хочется так сильно, что невозможно, что ноги сами идут в комнату, а потом останавливаются и уходят обратно, где от такой беспомощности он готов рвать и метать, потому что настолько хочется, какая-то странная потребность у него: причинять боль именно ему. Можно было причинить боль другому, для таких утех у него и существует подвал, но совсем не хочется, им причинять боль не хочется, в его мыслях только один, в его фантазиях только один и везде, повсюду, только один. Чёрт бы побрал всё, ведь у него на уме только один ангел. И может репейник перестал драть и сдирать с него кожу, но моральные мучения и сдерживания намного хуже, намного хуже физической боли, когда у тебя идёт реальная ломка с желанием причинить боль, особенно зная, что тот сейчас в комнате один такой беспомощный, сломанный и ненавидящий его. Опять это желание заставить его сломаться ещё больше и возненавидеть его ещё больше, но нельзя, чёрт дери, нельзя. Потому что всё, что он делает оборачивается против него. Он не мечтал иметь человека, который в принципе создан для него, он не мечтал об этом, он не хотел этого, так за что тогда ему сейчас это? За что теперь ему эта боль. После той треклятой, почти сожженной бумажки он знает, что остался со всем этим дерьмом, с так называемыми чувствами, благодаря своей половинке, и сейчас он должен биться об стену от того, что хочется боли и крови, но не может, потому что тогда будет больно ему самому. По замкнутому помещению проносится рык и глухой стук об кирпичную стену, что на стене остаются капельки кровавые, которые медленно, но верно стекают вниз по стене, оставляя после себя кровавые разводы.
Он не просил, он не просил, блять. Он ему нахуй не нужен, ему нужно только больше крови, причинять другим боль и упиваться ею, ему нужно лишь это. Ему не нужна жалкая половинка, которая сейчас даже стала не способна ни на что, ему чувства не нужны, ему нихуя не нужно, нужно только больше крови и боли. Но опять это желание, странное и которое не хочет его покидать, не желает, что опять по помещению разносится глухой стук. Но как бы он не продолжал повторять себе это, утверждать это, но желание не скроешь. Он его хотел. Во всех планах хотел. Везде хотел. По всякому хотел. Всё с ним хотел. И он это знает, где-то очень далеко, где-то в далёких задворках своего мозга, он это понимает. Но признавать не собирается. Потому что в его голове до сих пор стоит тот образ ломающегося парня, который безумно кричит, царапает себя и изгибается от боли. И ему это нравится, пусть и в какой-то момент у него начало где-то что-то колоть.
И он честное слово держался, но, к сожалению, его сила воли не такая уж и великая, ноги сами несут его на второй этаж. Где он ожидает увидеть за ней парня полного боли в глазах, в полном отчаяние и желающий поскорей сдохнуть. Исчезнуть из этой жизни. Ненавидящего и проклинающего его ангела. Да, именно это он и желает увидеть. Но кто же знал, что иногда ожидание расходится с действительностью. Да, такое бывает. Перед самой дверью в комнату, он чуть ли не целуется с другими обитателями этого дома, на самом деле, он и забыл про них. Он настолько был поглощён в эти дни своей болью, в своих желаниях и контролю эмоций, что и забыл про нахождение другого ангела, которого, к слову, сам притащил в дом. Почти сам. И своего нерадивого брата, но и не брата вовсе, не кровные они. Хотя это и не важно, языки у обоих на колкости друг другу подвешены что надо, даже и не догадаешься, что не родные. Его лишь голова способна кивок в сторону ангела, который ехидно усмехается и он готов поклясться, что видит там некое удовлетворение. Только не может понять от чего. Ведь это он недавно бился в истерике и материл его на чём свет стоял, а сейчас лишь ехидно улыбается. — И как он? — срывается губ, но обдумав хорошо, он понял, что он действительно это и хотел спросить. Да, ему и вправду интересно как он, сам потому что он бы никогда не спросил того, потому что не хочет. Зачем проявлять заботу? Да, он её проявил однажды, но эта забота вышла ему боком. Тот стал думать, что ему всё позволено, а это было не так, да и сейчас не так. Но где-то опять глубоко внутри, ему тихий голос шепчет, что сейчас бы он ему позволил, не всё, но что-то. Его чувства, они не изменились, он не стал добрее, совсем нет и не станет, наверное. Желание ему причинить боль всё ещё слишком явное, однако есть ещё что-то, но что не знает.
— О, поверь, отлично. Ты будешь в неком шоке, я думаю. — Протягивает парень, строя ехидную улыбку, от двери не отступает, но должен. Ему хотелось бы посмотреть на всё, что будет происходит в комнате, когда они уйдут. Но это не его дело, его дело лишь узнать, что у того всё в порядке, дать свою грудь, чтобы выплакаться и высказаться, однако ничего из этого не было, к сожалению, или, к счастью, он не знает. Однако, в какой-то степени, он рад, вправду рад, хоть и есть подозрение на некое притворство. Сзади чувствуется некий тычок, и он понимает, что и вправду пропустить того в комнату он должен, из-за ещё одного условия, который стоит за его спиной и ждёт. Парень делает шаг вперёд.
— И ты здесь. — Скорей констатирует факт падший ангел, глядя на выходящего из-за спины ангела брата, который хмыкает и кивает, протягивая. — Ага. — Ангел же делает ещё шаг вперёд и слышит недовольное бурчание. Которое вызывает некую улыбку вместе с раздражает, потому что он знает, что полудемон как бы его подопечный, за которым он должен относительно следить и помогать, но порой опека над ним слишком играет на его нервах, а именно на его нервах играет вечное встревание парня в неприятности, которые он находит почти каждый день. И его хоть наручниками к себе прикрепи, он всё равно найдёт способ вырваться и опять встрять в какое-то дерьмо. — Я хочу кофе, шевелись. — Говорит демон и вновь толкает в спину своего ангела-хранителя. С каким пор он стал его — не знает, но факт того, что его остается фактом. Ангел же не двигается с места, всё ещё поглядывая в сторону хмурого парня. Однако вечные толчки в спину значительно его начали раздражать.
Все думают, что ангелы святоши, в какой-то мере это правда, однако с другой стороны нихрена подобного. Он уродился с внешностью смазливого типичного ангела, которая его всё детство бесила, и он серьёзно бунтовал, говоря, что когда его отправят на землю, то он нахрен перекрасит свои волосы в какой-нибудь цвет, может, зелёный? Он бунтовал по жёсткому, однако он попал в то время, когда идёт война и сейчас ему реально не до зелёного. Хотя хотелось. Его характер полностью не вяжется с его внешность, он слышал это многочисленное количество раз. Он не святоша, совсем нет, он на небе-то любил использовать брань, а на земле так вообще предложение без мата — это не предложение. Иногда проскальзывает некая мягкотелость присущая ангелам, но он только проскакивает и то только к нескольким людям, а именно к я-влипаю-в-неприятности-Юнги и к Тэхёну. Он не знает почему привязался к Тэхёну, и когда вообще успел, ведь они почти и не успели побыть друзьями. Его просто манила его, может, необычность? Скорей всего, да.
Он сделал ещё пару шагов, снова слыша недовольное фырканье и что-то про улитку, которая быстрее ползает. Парень растягивает улыбку.
— Мило. — Снова недовольное фырчание. — Я хочу в старбакс и бургер сожрать: огромный, с твою голову. — Ангел закатывает глаза и мотает головой.
— Нельзя. — Он знает, что всё равно пойдёт в этот старбакс и макдак, потому что не сможет эту ошибку-я-демон-Юнги оставить одного там, ибо демоны там всё ещё ходят и порой до его ушей доносится крики и хлюпающие звуки. Демоны, пожирают людей, он — ангел, его не сожрут, у них аллергия на них. Но вот на Юнги, который больше человек, чем демон, на него у них аллергии нет, и однажды такое случилось и это просто было чудо, реальное чудо, что он оказался там в этот момент и предотвратил гибель демона и свою. Это был первый раз, где они с друг другом заговорили. Почти заговорили: «Ты в порядке?», «да». Он знает, что тому плевать на то, что он говорит и он всё равно пойдёт, даже когда ему уже не надо, просто назло.
— Можно. Мне можно. — Парень выходит из-за спины ангела и проходит мимо, задевая того плечом. На что слышится тяжёлый вздох со стороны. Он-то знает, что тот с ним пойдёт, он просто этим пользуется. Ему нравится, когда исполняют его прихоти, особенно, когда тот знает, что на улице опасно и пытается любыми способами раздобыть любую вещь, лишь бы не выйти на улицу. Потому что в пределах дома безопасно, потому что тут хорошая такая охрана в виде демонов.
— Я вот думаю. Что если бы парни могли забеременеть, то клянусь богом. Ты был бы ещё той стервой. Истеричной стервой. — Демон хмыкает и направляется дальше по коридору. Он конечно знает, что он не подарок, однако обидно. Где-то под ложечкой неприятно сосёт, а его губы надуваются. Потому что обидно, действительно обидно. Он не стерва и не истеричка, он просто хочет внимания. За уходящей фигурой демона, удаляется и фигура ангела, который догоняет парня, хватая того за талию и шикает, чтобы от него не отходил ни на шаг. А тот и не против. Им по сути нельзя быть настолько близкими, но они видимо оба клали на это хуй.
Падший ангел остаётся там стоят в гордом одиночестве, смотря на приоткрытую дверь, из которой доносятся звуки, по-видимому телевизора. Ноги почему-то продолжают стоять около этой приоткрытой двери и не желают заходить в неё. Может мозг и хочет, но тело стоит. Он уже не знает чего ожидать, он вправду надеялся увидеть тёмную комнату, в которой тишину разбавляет редкое дыхание ангела, однако это сразу же уходит в самый зад. Потому что из комнаты льётся свет и тишину разбавляет работающий телевизор. Он хочет увидеть там ангела, который забит в угол и смотрит в пустоту, однако и это уходит в самый зад, когда перед ним предстаёт парень на кровати, который облокотился об спинку кровати, ноги сложил крестиком, в руках зажал пульт, а на губах легкая улыбка. Ожидал всего, но не этого, в голове опять всплывают обрывки той ночи, где он кричит и ревёт навзрыд, говорит что ненавидит и желает ему смерти. А сейчас там лежит абсолютно умиротворенный парень, будто ни он неделю назад обещал его убить и самому сдохнуть. Он просто не верит, его одолевает некая растерянность, некая неопределённость, что вообще происходит, он реально не понимает ничего. Он хотел увидеть тихо умирающего ангела, чтобы понаслаждаться этим, а в итоге увидел нечто другое, которое совсем не соответствует его ожиданиям. Руки и тело тянется опять что-то с ним сделать, но он собирает всю свою волю в кулак и одергивает себя, потому что он не хочет, чтобы его тело опять пронзила эта боль. В этом случае страдают они оба, один — морально, другой — физически. Но ему важней своя боль, чем чья-то другая, он эгоист, и благодаря этому он его не трогает. Он на самом деле не знает, что в этом случае делать, впервые он чувствует себя таким растерянным и потерянным, особенно, когда до него доносится голос ангела немного хрипловатый, но до сих пор такой же звонкий.
— Чё встал? Или туда или сюда, сквозняк, дверь закрой. — Он пару минут только осмысливает сказанное. До не всё не доходит какой сквозняк и что ему вообще сказали. Он не понимает вообще, что с ним. Подумаешь ангел, который вроде ушёл в нокаут, сейчас преспокойно лежит на диване и смотрит телевизор. Нет, это не нормально, особенно, когда ты вроде как немного радуешься этому. Однако слишком это подозрительно и странно, он всеми фибрами ощущает какой-то некий подвох в этом. Или просто параноик.
— Чё? — Действительно, в голове он строил дипломатическую речь на окончание войны. Как принимать роды у кошки. Как понять, что у этого ангела в голове сейчас, а выдавил из себя лишь «чё». Браво, просто браво. Ему остается только похлопать и вручить медаль за тупость. Великую тупость. Ангел, что до этого пялился в телевизор, медленно поворачивает голову к нему и ему хочется провалиться сквозь землю. Ибо, дьявол всемогущий, что с ним не так? Парень изгибает бровь, и ему кажется, что это чертовски сексуально. Но опять же он говорит держать себя в руках, повторяя про себя лишь слово: «Нельзя». И ему остаётся лишь удивится, когда он стал, чёрт возьми, таким правильным. Наверное, тогда, когда осознал, что его тело наполовину покрылось красивым и завораживающим рисунком, который каждый раз разрастается и причиняет каждый раз всё больше боли. И может он просто прекрасен, однако боль он причиняет далеко не прекрасную, а скорей адскую. И он понимает почему. Он слишком умён, чтобы не понимать это. И слишком умён, чтобы продолжать это делать. Как бы ему не хотелось, он обещает себе, что больше не будет. Однако никто не знает сколько он продержится. Потому что его силы воли хватило, чтобы не заходить в эту комнату только на неделю. А неделя это слишком жалкий промежуток времени, чересчур жалкий.
— Дверь. Говорю закрой дверь. Сквозняк. — Парень снова отворачивается к телевизору и было видно, что того пробирает некая дрожь. На улице всё-таки сейчас слишком морозная зима. С снегопадами, которые покрывают буквально всё в белый, а этот снег потом окрашивается в кроваво-красный. Именно сейчас он вспомнил об отце, к которому он по факту должен был зайти ещё неделю назад вместе с Юнги. Но его брат был слишком занят тем, что болел, а потом испытывал на прочность нервы своего хранителя. А он был слишком поглощён обдумыванием и прокруткой того дня, он вспоминал всё до мельчайших деталей и сдерживал свой порыв, чтобы не пойти наверх. В итоге он совсем забыл про отца, который сейчас его то ли проклинает, то ли получает от матери, в принципе ничего необычного. Он усмехается, глядя на парня, который не обращает на него никакого внимания.
— Быстро оправился. Ну ничего. — Он разворачивается и выходит из комнаты хлопая дверью, а потом спускается на первый этаж. Руки потряхивает, а колени еле заметно дрожат. Он направляется на кухню, откуда слышны бряканье посудой и разговоры ни о чём. Почти ни о чём, если бы его не зацепило кое-что.
— Он странный. Пока мы находились там улыбался. Лез к тебе с объятиями. Странно это.
— Я тоже об этом думаю. Чует моя жопа, что он что-то задумал. Но что?
— Я заметил, что его глаза снова голубыми стали. Они вроде были чёрными за всё нахождения здесь.
— Я уже ничего не понимаю.
Он кидает взгляд на второй этаж, а потом достаёт из своей памяти фрагмент их очень дельного разговора и понимает, что они серьёзно были голубыми. Брови сходятся на переносице, что это. Неужели он что-то задумал? Странное ощущение подкрадывается к нему липкими щупальцами и проходится по всему телу, что становится противно и не приятно. Скользкое чувство он сейчас чувствует и это ему точно не нравится.
Падший ангел заходит на кухню, что парни сразу затыкаются. Он хмыкает. Всё равно уже всё услышал, скрывать бесполезно и его брат это понимает как никто другой, поэтому лишь молчит, уткнувшись в кружку с кофе. А ангел ходит по кухни делает домашний гамбургер, ведь ему удалось уговорить демона не выходить из дома только с условием, что перед ним будет лежать гамбургер как в макдаке.
— Нам надо идти. — В этом случае, наверное, говорят: «сказал, как отрезал». Демона устало вздыхает и стреляет взглядом в брата.
— Ко…
— Нет.
— Ясно. — Демон поднимается со стула и хватает приготовленный гамбургер, запихивая его в рот и кивает. — Пошли.
***
— Явились. — Люцифер, стоя перед очередным грешником, помахал рукой. Демоны его схватили и потащили за деревянную дверь. Крики человека отдалялись всё дальше и дальше, пока от них не осталось лишь жалкое эхо, которое вскоре тоже исчезло. В какой-то момент становится жалко всех этих людей, которые попадают сюда и которым приходится проходить такой нереальный Ад всю следующую и бесконечную жизнь, и ведь ты от этого не избавишься никогда. Потому что куда тебе умирать ещё раз? Ведь уже и так мёртв, но с другой стороны, эти люди были грешны, все они совершили грех: осознанно, не осознанно, но совершили и поэтому обязаны за это понести наказание. Пусть даже они убили себя, а никого другого. Жизнь — это дар, если ты пренебрегаешь им, то обязан отправится в Ад и стать деревом, слиться с ним воедино, чувствовать боль, как в тебя врастают корни этого дерева и жить так. Стать ещё одним деревом в лесу самоубийц. Они убивают себя и это будет убивать их бесконечность.
— Я устал от всего этого дерьма. Ад надоедает, серьёзно надоедает. Каждый день одно и тоже. Хочу уйти на упокой душевный, садить цветочки и заботится о них. — С боку слышатся смешки. — Я был ангелом, что вы хотите? Когда-нибудь вы поймёте, что ты можешь хотеть много власти. Получить эту власть, однако, зачем эта власть, когда у тебя есть дети и жена? Когда у тебя есть семейная жизнь, только она может удовлетворить в моральном плане. Знаете, приятно видеть, когда растут твои дети. Приятно за этим наблюдать, ты чувствуешь гордость. И как бы тебе не нравилось смотреть на лужи крови и на крики мучающихся, это всё равно не приносит такового наслаждения. Вы ещё поймёте меня, надеюсь поймёте. Хоть и без детей, но думаю, что вы хотя бы найдёте человека с которым будете идти рука об руку всю жизнь. — Люцифер вздыхает и садится в кресло, запрокидывая голову назад. — Честно, мне надоела эта война. Однако, есть определённые правила, когда она должна прекратиться, раз уж началась. Или кто подаст заднюю, что маловероятно, ведь чёртово божество с гордостью в заднице и поражение не признает даже тогда, когда значительно проигрывает. И ребёнок, что тоже маловероятно: легенда же. — Ещё один тяжёлый вздох и усталый взгляд на двух сыновей, который так же расслабленно сидят на диване и слушают. Астарот долго думает, обдумывая всё до мельчайших подробностей, а потом понимает, что отец должен знать хоть что-то.
— Отец? — Люцифер поднимает взгляд на сына и кивает. — Что ты знаешь об этой легенде? — Он погружается в свои раздумья и начинает говорит.
— В принципе почти тоже самое, что и вы. Что в один прекрасный момент ангел предаст небо, спустится с него в низы Ада. Потом появится какой-то особенный ангел, который влюбится в падшего ангела. Произойдёт соитие и родится ребёнок, который станет концом войны. Потому что он родится с светом и тьмой: отец и мать. Ребёнок — это как условие удовлетворяющие обе стороны для перемирия. Только легенда в книгах не пишет того, что этот ребёнок может и станет концом войны, но для того, чтобы ему стать спасением человечества, ему надо выжить. На него будут охотится все: ангелы, демоны, все Адские существа, в том числе и мы. Ребёнок, как прекращение войны, а войну-то прекращать никто не собирается, поэтому на него пойдёт жестокая охота. Поэтому нет ребёнка — есть война. Есть ребёнок — нет войны. Это очень глупо, я считаю. Какой дебил придумывал эту легенду. Какой нормальный ангел вообще влюбится в падшего, который его просто может разорвать на части: надо быть мазохистом, чтобы это сделать. Да и тем более, падшие ангелы не могут оплодотворить, потому что пали. Эта легенда очень старая, сколько я живу, она существует. Только зачем? Глупо же. — Люцифер поднимается с кресла, подходя ближе к своим детям. — А зачем тебе это? — Он поднимает бровь, смотря с вопросом, а потом кидает взгляд на запястье руки, где из-под чёрной рубашки торчит чёрная ветвь. Он вновь смотрит на своего сына и снова на запястье, быстро сокращая расстояние до минимума, хватая руку и задирая рукав рубашки. Глаза становятся красными и злобными, но парень лишь спокойно продолжает стоять, будто ничего особенного.
— Что это? — Пока что спокойным голосом интересуется Люцифер, сжимая запястье до хруста костей, на что ангел еле заметно морщится, но продолжает стоять с пустым лицом. Надо ли ему сейчас оправдываться, проносится в голове, и как бы он не хотел сказать правду, выходит ложь, и честно, он не знает почему лжёт. Однако понимает, что зря, потому что его ложь всегда слишком явная. — Тату. — Так просто, будто ничего особенного, будо самая простая вещь в этом мире, однако страшно, очень страшно, потому что давление на запястье усиливается и слышится очередной хруст его костей. Он продолжает отрицать, хоть понимает, что это бесполезно, просто ему не хочется, чтобы кто-то знал о том, что у него пара как бы существует и что легенда могла и может быть правдивой. Точнее является правдивой. Только они не соблюдают очень важного пункта: не любят. Они ненавидят друг друга. Ангел уж точно, а ему хочется чтобы его ненавидели ещё больше. Он так нагло лжёт и отец видит это, он видит это и усмехается, надавливая на руку сильнее, кажется, что его запястье раздробилось в пыль. Он отпускает запястье сына и дёргает на себя рубашку, которая рвётся и пуговицы разлетаются по плитке, отскакивая и отстукивая. И Люциферу представляется его тело, половина которого в чёрных ветвях, покрытых фиолетовыми цветками. По залу раздаётся эхом голос, который уже далеко не похож на нормальный, теперь он уже похож на дьявольский, который он услышал впервые лет в 7, наверное. Он уж и забыл, прошло слишком много времени, когда слышал этот голос, который означает только то, что он зол, невероятно и беспощадно зол.
— Что это? — Отрицать бессмысленно, серьёзно бессмысленно, и опасно для жизни в принципе, но он похоже бессмертный раз опять лжёт. — Большое тату? — Прозвучало скорей как вопрос, однако было утверждение, но было ли оно. Он так лжёт, не стесняясь, всё с тем же пустым и серьезным лицом, однако он понимает, что вся его ложь тщетна и отец давно уже всё понял. Он лишь хочет услышать правду. А какую правду? В чём заключается эта правда, что в его доме находится жалкий ангел, который является его парой, которого он по факту изнасиловал раз дцать, заставил его несколько раз сломаться, заставил его единожды пасть с неба, потом спас его и кинув подвал, причинял сплошную боль. Много боли, невыносимую боль, которую он причинял ему и себе. И какая тут правда, за такую правду его отец лишит жизни, потому что отец его старых времён: он знает о таких случаях и считает, что это самое особенное что может приключится с ангелом. Он бы сам хотел такое. И теперь оказывается, что его сынок, который падший ангел, имеет пару свою, которая судьбой ему дана. Но он над ним жестоко издевается, удовлетворяет свои физиологические потребности, насилуя. И никакой любовью даже и не пахнет. И какая вообще любовь, когда ты Астарот, который написан в книгах, как самый жестокий падший ангел, который переплюнул Люцифера. И что является чистой правдой, что сделал он — отец бы не сделал никогда. И его недавняя речь о семье и детях это подтверждает. А что делать ему, он этого не хочет, ему это не нужно: чувства, семья, дети, семейное счастье — нахуй. Он уверен, что это ему не захочется никогда. Сейчас он в этом уверен, почти на все сто процентов.
Он чувствовал только пару раз, что ему хочется сделать что-то такое нежное, трепещущее — он это сделал и ебал он это всё в жопу, потому что больше этого не сделает никогда. Ему хотелось это сделать тому самому ангелу и теперь он понимает почему, не дебил, тупым не является. Его просто тянуло к нему, потому что связанные судьбой это и предполагает, что влечение, охуительное влечение. Только они с самого начала были неправильными, это его влечение быстро прошло и это влечение и сделать нежность сменилось на чувство сделать боль — он сделал и не раз. Ему пришлось пожертвовать почти до единого цветка его жизни на земле, чтобы спасти того. Однако он сделал это для того, чтобы вновь и вновь причинить боль, дойти до такой стадии, в которой он находится сейчас. Чёртовы цветы по его телу впиваются в его кожу и проникают глубоко внутрь. Такое чувство, что эти корни вонзятся настолько глубоко однажды, что вопьются в его органы: сердце.
— Что ты, чёрт возьми сделал?! — Раздался вопль по залу, такое чувство, что от этого вопля полопались все стекла. В мыслях так и пронеслось: «Много всего». Однако он лишь пожал плечами и усмехнулся. Демон сидевший на диване, уже готовится линять, потому не хочется ему как-то видеть кровопролитие в лице своего брата.
— Я вижу ты на славу поразвлекался, что твоё тело в этом дерьме. Что не убил-то сразу, вместе с ним бы сдох. Значит вот, что это был за треск. А ты ловко выкрутился. Только в этот раз не прокатило. Теперь я точно уверен, что ты и твоя тупая башка явно не способны на чувства. Это надо как, чтобы свою пару, которая дана тебе, чёрт дери, судьбой, вселенной, такое сделать, чтобы всё твоё тело стало таким. Знатно. Знатно. А знаешь плевать, абсолютно и безгранично плевать, только знаешь что? Ты так уверен, что тебе это не нужно, что ты и без любви прожить сможешь, потому что свои кровные тебя родители ненавидели и ты не вкусил такое чувство, как забота и любовь. Видимо, даже я не смог этого дать, хоть и пытался. Но знаешь, потом, это приходит с временем, когда ты это теряешь, как я потерял мать Юнги, которая его родила и умерла. Тогда ты понимаешь, что всё могло бы быть иначе, будь умней и сообразительней. И может ты этого не поймешь никогда, а может поймёшь тогда, когда лишишься этого. Продолжай в том же духе. Мне плевать. Убирайся. — Не сказать, что он шибко расстроился, но и не сказать, что был счастлив этому. Наверное, впервые его прогнал отец. И где-то в отголосках совести, он понимает, что это заслуженно. Но он не может по другому и он уверен, что даже если что-то случится и ангел, находящийся в его доме исчезнет, испарится, будто его и не было, то он жалеть и не будет, лишь хмыкнет и пожмёт плечами. Но правда ли будет всё действительно так? так радужно и спокойно? Он не уверен, он серьёзно не уверен в том, что вообще будет. Слишком сложно и разбираться с этим пока что не намерен. Ведь он уверен, что ангел никогда не пропадёт, что он всегда будет в заточении этого дома,
навсегда…
…слишком громко сказано.
***
— Как же ты не понимаешь, что мне уже глубоко посрать на тебя. Даже моя ненависть иссякла. Хочешь получить личную шлюху — получишь. Однако, надолго ли? Навсегда. Слышишь меня? Навсегда ты останешься тем мальчиком с чёрными крыльями: жестоким. А рисунок с милой улыбкой исчезнет, превратится в пепел и разнесётся ветром,
навсегда…
…слишком громко сказано.
Я держусь за мир и глубоко вдыхаю
Горячий воздух, что наполняет мои легкие
Говорит все. Долгие, болезненные, скучные
Моменты, когда я хотел сбежать, пришли.
RM — everythingoes
