***
Плохо. Плохо до такой степени, что хочется убить себя. Задушить собственными руками, но ты не можешь. Без какой-либо причины, просто не можешь и всё, а зачем нужна причина, для чего? Для смерти не нужен повод, просто однажды наступает тот миг, когда ты просто одурманен желанием умереть, умереть не от чьих-то рук, а именно своих. Вонзить в себя что-то острое, сделать глубокие порезы на запястьях, но опять же, ты не можешь, опять же без причины, просто чувствуешь, что это неправильно, что так нельзя, нельзя… Хорошо ли или плохо бредит желанием сбежать, когда это просто невозможно, но неведомое чувство тебе подсказывает, что скоро, скоро наступит такой момент, когда ты сможешь расправить свои крылья и выдохнуть, с огромным и таким умиротворяющим облегчением. Хоть в последнее время его жизнь намного стала спокойней, если конечно так можно говорить в такой ситуации, когда тобой продолжают пользоваться, как игрушкой. Но она стала спокойней, все действия стали происходить не так болезненно и тут можно сказать только одно — привыкание. Он действительно стал в какой-то мере привыкать к этому всему, что к нему приходят, потом уходят, он смотрит немного истеричным взглядом в потолок и засыпает с мыслями, что завтра станет ещё легче. Это помогает, эти мысли помогают и ему даже начинает казаться, что и вправду стало легче. Хотя глубоко внутри он так и кричит: «Иллюзия. Это все иллюзия, глупый ангел». Никто ведь не запрещает бредить о лучшем, вот и он бредит — о будущем, о лучшем и о том, когда он сбежит и окажется в объятиях своих самых лучших родителей, которые даже не подозревают, что с их горячо любимым сыном случилось за этот год. Если так подумать, то становится вновь так плохо, что прошёл целый год. Целый год он находится, как принцесса, заточенная в башне. Только он скорей ангел, заточенный в логове монстра: безжалостного, жестоко, страшного монстра, взгляд которого уже ломает тебя изнутри непонятной болью, въедаясь настолько глубоко, что становится тяжело дышать. И у него сейчас такое чувство, что скоро он в него вопьётся настолько, что поглотит всего, не оставляя хоть один процент на восстановление в себе того, кем он был раньше, всего-то год назад. Он часто стал окунаться с головой в прошлое, вспоминая своё детство в библиотеке, свои дневники в виде альбомов с рисунками, которые он, к слову, стал вновь вести, умоляя чуть ли не на коленях дать ему жалкий альбом и карандаш. И ему дали — он снова стал рисовать, только каждый рисунок покрывался толстым слоем пережитой его болью, без слёз не взглянешь, вот и он когда начинал рисовать проливал незаметные слёзы, рисуя с пеленой на глазах то, что с ним случилось: подвал, чёрные розы, его самого в луже крови и незаметно для него самого, половина его альбома ушла только на одного — Астарота, но только если раньше он рисовал его чистым и таким непорочным, выводил его черты лица так тонко и плавно, то сейчас каждый его образ был покрыт слоями жестокости и резкости, каждый рисунок в альбоме вновь проникся историей, его историей и его жизнью. Иногда он буквально засыпал с карандашом в руках и просыпаясь на утро обнаруживал, что все листы с рисунками размыты от его слёз. Он ещё ни разу не рисовал без слёз, казалось бы, их уже нет, сколько он рыдал за весь год, но на каждый рисунок они находились, будто каждую ночь запасы в нём пополнялись, чтобы вновь вечером или ночью, рыдая рисовать. Он не знал, что с ним такое, почему каждый раз, когда рисует рыдает, просто каждый раз сердце его сдавливает железная рука и слёзы самовольно выбегают из глаз. Ему надоело, рыдать ему уже надоело, но перестать рисовать он не может, а значит и рыдать. Он слишком расклеился, даже его защитной брони нет, она просто пала. Он прям как бутылка, с которой убрали этикетку, стало всё видно, стал слишком прозрачный. Он понимает, что такой разбитостью тешит огромное эго Астарота, но ему стало плевать, вот правда, действительно плевать. Ангел вновь сидит в тёмном углу, поглядывая на кровать и выводит карандашом всё те же быстрые и грубые линии, не проскальзывая нежности и не задумываясь зачем он каждую ночь сидит в этом чёртовом углу и рисует спящего Чонгука, будто в этом есть некая потребность, но вроде как потребности никакой нет, просто рука сама рисует, а он ей повинуется, как всегда. Когда рука устаёт и на альбомном листе красуется спящее и умиротворенное лицо, он сворачивается клубочком в углу и в последний раз зевает, он кажется уже привык каждую ночь засыпать в этом углу, потому что на кровать, когда там спит падший ангел он не пойдёт, никогда в жизни он не ляжет туда, где он, это не принципы, ему просто до сих пор противно его общество и останется противным навсегда, наверное. Ангел подкалывает ладошки под щёку и сразу же уносится в тёмное царство морфея, где ему вновь приснится сон, который ему приснился ещё тогда небе, перед тем как отправится на землю. И этот сон преследует его до сих пор, но слишком не охота задумываться о нём, ведь каждый раз Чонгук не договаривает какое-то слово, он кричит на него, шипит, бьёт из-за чего-то, а именно из-за последнего слова, которое вечно остается в неизвестности, и пусть там и останется, он не желает знать его.***
— Я сломаю тебя, сломаю и вырву твои ангельские крылья. Сделаю из тебя калеку, ещё большей чем есть. Ты будешь страдать так, как не страдал никогда. Ты не ангел, ты лишь жалкое подобие его, ненавижу тебя. Я сделаю всё, чтобы раздавить тебя, я убью тебя, но перед этим буду долго и нещадно мучить, чтобы ты раз и навсегда забыл о паршивом и не имеющем значении слова…***
Опять. Плохо. Очень плохо. Ангел подрывается и начинает тяжело дышать, на глазах неестественный блеск, руки дрожат, а в горле встал толи так и не вырвавшийся из него крик, то ли ком тошноты. И он не знает, что именно делать, то ли втянуть в себя воздух, толи пойти в туалет и убрать отвратительный ком в горле. В итоге останавливается на первом и глубоко вдыхает в себя воздух, немного успокаиваясь и унимая дрожь в руках. Он обратно откидывается на подушки и зарывается в пуховом одеяле, продолжая глубоко вдыхать и выдыхать, прогоняя так и застывшие на глазах слёзы и ком тошноты, который понемногу его отпустил. Ничего необычного, он привык, привык каждую ночь засыпать на полу, а просыпаться на кровати, укрытый одеялом, пледом и ещё много чем с ног до головы. Он бы с радостью отблагодарил за эту заботу его, если бы ситуация была не настолько абсурдна, тем более слово «забота» тут не очень уместа, скорее это делается из-за того, что он боится его потерять, естественно как игрушку, не более и не менее. Так что да, слово «забота» тут не к месту, однако и на этом спасибо, что хотя бы на холодном полу он спит только полночи, а может и больше, а может и меньше. Сначала он, конечно, просыпался на полу, примерно так было месяц, следующий месяц уже на полу, но под пледом, а вот ещё через несколько уже стал просыпаться на кровати. Расчувствовался видимо, стало жалко смотреть на него такого. В дверь громко стучаться, хотя он уже понимает, что это только для того, чтобы сделать вид любезности, на самом деле этот человек даже и не подумает о том, чтобы подождать пока скажут: «Войдите», человек сразу же врывается и плюхается на кресло, следом залетают ещё трое, и в его голове проносится лишь то, что и к этому он тоже привык. — Привет. — Ангел выдыхает еле слышно и ещё больше зарывается в одеяле, на улице вроде как ещё не очень холодно, а в дрожь всё равно бросает, пробирая холодком, как всегда. Все как один здороваются с ним и улыбаются, смотря на немного потрёпанного парня, потом начинают обсуждать свои вещи, замечая, что ангел на них внимание совсем никакого не обращает, а им и не нужно, они знают, что тот любит больше прибывать в себе, поэтому дают такую возможность, но не надолго. Потому что любезный ангел Пак Чимин вскоре всё равно пытается втянуть его в разговор и хоть как-то заставить появиться на нём улыбку, хоть и мнимую, хоть и фальшивую, но улыбку. Ангел всё же пытается вникнуть в разговор, выглядывая из-под одеяла, смотря одним глазком на них, замечая где-то сморщенное лицо, где-то довольное, где-то усмехающееся. — Он продолжает выполнять все твои прихоти, расскажи свой секрет. — Парень закатывает глаза и фыркает, прищуриваясь и довольно улыбаясь. Он вздергивает подбородок и всем видом показывает, что а-ля здесь только я так могу, потому что я слишком крут. — Надо найти правильный подход. — комната заливается смехом, оставляя парня сидеть в недоумении и хмурить брови, мол чё вы ржёте, идиоты. Ангел так и продолжает выглядывать из-под одеяла, выставляя на показ только глаза и скрывая лёгкую улыбку, потому что порой было до коликов в животе смешно наблюдать за неловкими ссорами и надуванием губ, показывая всем своим видом, что обиделся. Он бы так же хотел свободно разговаривать и смеяться, вот только не мог, потому что единственно на что он был способен на полуулыбку из-под одеяла и всё. Он слишком много пережил, чтобы вот так вот легко общаться, для него это сейчас кажется нереальной задачей. — Просто ему нравишься ты и твой зад. Он высший демон, все пляшут под его дудку, а не он под чью-то: смирись с тем, что ты тут не играешь главной роли, если только лицо твоё и задница. — Все вновь заливаются смехом, а парень подрывается с кресла, начиная возмущенно орать, ибо негоже такое натуралу говорить, хотя про эту человеческую гендерную расположенность все уже давно забыли, потому что они слишком влились и погрязли в обществе ангелов и демонов, где не имеет значения: мальчик ты или девочка, да хоть осёл — плевать. — Всё-всё, мы поняли. Ты натуральнее любого натурала, угомони свой пыл и сядь уже спокойно на кресло, у меня от твоих взмахах руками уже голова болит. — Ворчит парень и подтягивается на ковре, перекатываясь с бока на бок и громко зевая. — До сих пор не понимаю вас. Какое имеет значение пол? — Спрашивает парень, перебирая на голове полудемона волосы, который чуть ли не мурлычет от удовольствия. — Ну, большое, хотя именно сейчас никакого. Раньше могли избить из-за этого, это только у вас так, наверное. С людьми тут строго: девочка с мальчиком, ни больше, ни меньше. — Почему? — Ну, это неправильно. Ведь если парень будет с парнем или девочка с девочкой, то не будет ни детей, ни будущего, нельзя в открытую показывать свои отношения, потому что это мерзко и отвратительно. — Парни могут рожать, разве нет? — Все смотрят на него с удивлением или скорей с лицом, а-ля дурак или как. Парень вздыхает и откидывается на кресло, раздумывая над этой ситуацией, ведь парни и вправду могут рожать, поглядывая на Тэхёна он призадумывается, что тот с лёгкостью может зачать ребёнка, потому что он как бы с меткой родителя, только вот не обычным он всё равно остаётся, потому что смотря сколько раз его уже изнасиловали ничего так и не произошло, странно и не ясно. Сразу вспоминается то письмо, где края были сожжены, а потом и в порыве злости сожжено вообще всё. Там не было последних строк, которые явно бы дали отгадку на такую слишком сложную загадку, ведь он может, но не беременеет, причём именно от своей пары. Тут явно всё не так просто, может на это влияет их ненависть к друг другу, невзаимность, а может просто это всё брехня, ведь тот остаётся падшим ангелом, которые в приницпе, когда пали лишились всего. Может всё-таки легенда — это тупая брехня и предназначенные не обязаны быть вместе, потому что это тупость с долей правды. Он ещё тогда поклялся всё разузнать и выяснить, но все попытки остаются тщетными и смываются в унитаз, он даже уже на небо письмо отправил, но ответа так и не получил, а может вскоре и получит, но только с тем, что это не его дело. Все вокруг смотрят на него, как на умалишенного, но ему плевать, просто он знает и всё, потому что как-то очень давно в детстве, когда у них был урок в небесной школе к ним приходил профессор и рассказывал всё о людях. И тогда ему было абсолютно плевать на учёбу — бунт, помните же. Поэтому уроки он просирал благополучно, но обрывки фраз всё же слышал. Когда-то давно, когда человечество только начало вновь развиваться после взрыва, после которого умерло половина живого, случилась революция человечества, оно начало прогрессировать только с некими дополнениями: парни смешались с девушками, у представителей сильного пола появились женские гормоны, которых в принципе не должно было быть, а у слабого — мужские. Сейчас же люди даже не подозревают об этом, да и времени с того момента прошло предостаточно и революция, к которой когда-то подверглись люди начала пропадать. Остались те особенные, у которых преобладают смешанные гормоны, но их осталось категорически мало. Если этот человек с этими гормонами, то он как полноценная девушка или мужчина, все функции женского и мужского пола достпуны и ему. И это передаётся из поколение в поколение, некий особенный ген, но этим геном надо уметь пользоваться: с кем, как, в какое время и тому подобное, много нюансов. Тем более в человечестве повелось такое, что парень с девушкой, у них не так как у нас, поэтому люди и не знают об этом гене и не надо, чтобы они о нём знали, иначе начнётся паника. Но эту информацию знают лишь единицы, тот профессор приходил только один раз, больше он не появлялся, поэтому даже ангелы не знают об этом, он в числе тех особенных, который услышал это, ну как услышал, большую часть пропустил мимо ушей, но полезные отголоски всё-таки уловил. Конечно, этот ген не у каждого, но почему бы сейчас не предположить, что именно человек перед ним обладает этим геном, который яро отстаивает свои права на счёт мальчика и девочки и слышать ничего не хочет про отношения между двух людей с одинаковым полом. Но это лишь его предположения, они не играют никакую роль, да и тем более, тот скорей кинется в руки пожирателю, чем подставит свою задницу демону — некое ярое противостояние, однако он тот ангел, кто замечает всё. И взгляды кидающие на этого демона с закусыванием губы и горящие уши, которые выдают его с ног до головы рядом с ним — смущается, но упирается рогами, вечно отрицает сей факт и вопит во всё горло: «Натурал я!». Ну и они не лезут, в шутку только говорят, но тот от этих шуток только ещё больше краснеет и давится слюнями. Для человека, видимо, очень трудно принять этот факт, ведь они думают, что с начала зарождения человечества создали девочку и мальчика, чтобы они вместе были, но ничего подобного. И когда-то кто-то сказал этот глупый сказ и сейчас все на земле и начали считать, что мальчик и девочка — правильно, остальное — грех, однако ничего подобного. Ведь если для неба такое нормально, то о каком грехе тогда идёт речь. — Забудьте. — Тихо говорит ангел, прикрывая глаза и поворачивая голову к другому ангелу, который зарылся в одеяло и оттуда доносится тихое сопение: «Опять спит», проносится у него в голове, ангел немного приподнимает уголки губ, думая о том, что тот хоть и пытает скрыть свою заинтересованность и улыбку под одеялами и скрывает он это очень хорошо, однако, он с детства был слишком наблюдательный, он может уловить любую незначительную деталь, будь она даже самой незаметной в мире. Поэтому иногда он и не достаёт его, потому что чувствует, что тот их слышит и ментально находится вместе с ними в беседе.***
Их разговоры переходят на кухню, где ангел-хранитель что-то готовит, а остальные тихо обсуждают всякую фигню. — в последнее время он слишком много спит, будто пытается забыться во сне. — поговаривают парень, отхлебывая из кружки чай. — если раньше он держался, то сейчас вновь расклеился. Оголился так, что все его слабости вновь вышли наружу. Он спит много, но каждый раз он просыпается с криком. Так что сомневаюсь, что он пытается забыться, просто у него возникла некая потребность спать, чтобы отгородиться от этого мира, где больно и уйти туда, где тоже боль, но не такая сильная. — парень смотрит в сторону гостиной и делает тяжёлый вздох, у него такое чувство, что этот ангел въелся в него, потому что каждый раз, когда он смотрит на него, грудь сжимается в размерах и сердце ёкает, заставляя несколько раз стукнуть по груди, чтобы это щемящее чувство исчезло. Тут все такие, все испытывают тоже самое, потому что больно, чертовски больно смотреть и слышать каждую ночь или вечер крики доносящиеся из комнаты. Хочется встать перед Астаротом и хорошенько въебать, проорать, что он творит и при желании упасть на колени, чтобы тот перестал так мучить этого ангела, потому что так он мучает и сердца других. Ведь тот особенный, действительно особенный. Его боль переходит на окружение вокруг, а если он счастлив, то его счастье окутывает и других. Он особенный, это поняли уже все, но только не тот, кто должен был понять это самым первым. — Я хочу домой, в Сеул. — Хоть парень и знает, что там опасно, но в последнее время, все начали надевать маски счастья. Как бы не было ужасно сейчас в Сеуле, чтобы там не происходило, для него этот город был кислородом и он скучает по нему. Хотя если судить здраво, он скучает по старому Сеулу: оживлённому, красивому и такому завораживающему городу, вот по нему он скучает. Сейчас же он совсем не такой, он всё больше и больше превращается в какой-то город-призрак, где по улицам нет никого, только самые безбашенные рискнут выйти на улицу и всякие отвратительные существа наподобие пожирателей. Но его душу тянет настолько сильно, тянет в институт, тянет к своим друзьям, тянет к семье, которые неизвестно живы ли вообще, тянет так, что всё причиняет боль, будто горло сжимает рука и давит, лишая кислорода. Он хочет домой, он хочет в Сеул. — Я тоже, Хосок, я тоже… — И не надо больше слов, когда-то беззаботная атмосфера сменяется на гнетущую, над ними сгущаются огромные грозовые тучи и над каждой головой раздаётся молния и гром, заставляя опустить руки и разойтись по своим комнатам, чтобы сесть на кровать и тихо плакать. Кому-то просто не хватает родного, как кислорода, а кто-то понимает, что на дворе уже идёт 2019 год и скоро, совсем скоро будет конец всего. Потому что шар в небесной библиотеке так ярко выпускает из себя лучи света, и с каждым днём трещины на нём увеличиваются и всё движется со скоростью света к краху, краху вселенной, всего мира, ведь скоро 2020 год, год когда всё закончится, если не предотвратить войну.***
Плохо. Опять. Плохо. Лунный свет падает на кровать, на белого, как полотно парня, который смаргивает вновь идущие слёзы, рисуя на на альбомном листе. На этот раз вырисовывая мягкие линии, не надавливая на карандаш, всё делая настолько плавно, что он забывается на мгновение. По щеке скатывается слеза, падая на альбомный лист, немного портя рисунок, основные черты не пропадают, хоть рисунок и начинает размываться, но профиль чётко виднеется. Профиль маленького мальчика и девочки. По его коже проходит дрожь, а плечо начинает нещадно жечь, что он сгибается в три погибели и зубами впивается в подушку, отбрасывая альбом. Выпуская из горла невыносимый стон боли, потому что после плеча начинает жечь буквально всё тело, он будто в Адском огне, который сжигает его кожу и внутренности, настолько больно, что он на миг теряет сознание. После этого, казалось бы, настолько незначительного мига, он приходит в себя и смотрит в потолок, чувствуя у себя по щеке скатывающиеся слёзы. Он бы продолжал так лежать и смотреть в потолок, чувствуя свой собственный крах, который граничит с безысходностью, но живот сводит. И он понимает, что ел значительно давно. Ангел поднимается с кровати, где его освещением является только луна, свет которой падает прямо на бледное лицо парня, освещая его и прокладывая ему путь до двери. — За что вы меня так наказали? За что… — Ангел произнёс их настолько тихо, будто не произнёс и вовсе, но ему казалось, что он эти слова прокричал на весь мир. А ведь и вправду, пусть они были сказаны настолько тихо, но вот его душа рвала и метала, билась в конвульсиях и кричала слёзно, умоляла, стоя на коленях, чтобы это всё оказалось сном. Страшным сном, где он стал главным героем. Только вот как бы не хотела его душа и тело этого, это не сон — это жестокая реальность. Небо — не рай. Ангелы — слабы, их надо защищать, а не ломать так медленно, каждый раз по косточке, раздрабливая её в пыль, чтобы эта косточка больше не смогла восстановиться, чтобы он больше не смог стать прежним. — Помогите, — Ангел падает на колени перед окном, поднимая стеклянный взгляд на яркую луну. — Умоляю вас. — Горячий лоб ангела касается стекла, а ладони безжизненно опираются о стекло. — Я не могу больше, помогите мне.***
Ангел медленно спускается с лесенок, в доме стоит полная тишина, тишину разбавляют только босые ноги, шлёпающие по ступенькам в низ. Дойдя до первого этажа, он заметил, что из общей ванной комнаты выходил лучик света и еле слышные разговоры. Ангел подошёл ближе и заглянул в щёлочку, сердце ухнуло в низ и болезненно сжалось. Ему было больно на такое смотреть, потому что эта блядская забота его убивала. Это блядская забота, с которой высший демон относился к человек с самого начала. Он, наверное, стал эгоистом, но ему плевать, потому что понимание того, что это только у него жизнь настолько никчёмна, что это только он живёт жизнью недоангела, у которого предназначенный падший ангел, который его мало того ненавидит, но и причиняет боль, заставляет страдать. Ему никогда не познать эту блядскую заботу, потому что ему Чонгук никогда её не сможет дать, потому что это Астарот, потому что он падший ангел, у которого нет сердца. Парень отходит от двери с дрожащими руками и идёт на кухню, а слова так и остаются позади его.— Да не дёргайся ты. — Ай, мне больно! — Я говорю не дергайся, ты думаешь если будешь мотать своей головой из стороны в сторону легче станет? Да поверни ты голову на меня. — Айщ. Только аккуратней. — Естественно. Где ты только умудрился свой лоб рассечь? — Не скажу. — Хорошо, лунатик. — Э-э-э, ты знаешь? Откуда? — Не скажу.
***
Ангел медленно проходит на кухню, оглядывая кромешную тьму и глубоко вздыхая, всё ещё пытаясь унять дрожь в руках. Его желудок сводит спазмом, и он от бессилия чуть ли не стонет. Полагаясь на своё шестое чувство он находит холодильник, отворяя его и выпуская свет на свободу. Быстро осматривая глазами и прислушиваясь к себе, что именно он хочет, и всё также не решив точно, берёт что первое попадётся на глаза и захлопывает холодильник, вновь погружаясь в кромешную тьму только с контейнером в руках. Ангел быстро открывает контейнер, втягивая в себя запах еды и желудок ещё раз его предупреждает, что как бы до сих пор хочет кушать. Парень снимает крышку контейнера и полагаясь опять же на своё шестое чувство нащупывает палочки, стоящие в неком стаканчике. Спросить бы у него, почему нельзя было включить свет, но он ответил бы, наверное, что он привык больше к темноте, чем к свету. Год назад бы он выбрал свет, но сейчас он выберет тьму, потому что темнота тебя скрывает, не выдаёт, в ней ты можешь забыться. Парень начинает быстро поглощать еду, удовлетворяя этим желудок, который наконец-то перестаёт ворчать и успокаивается. Он был слишком голоден, только такое объяснение он себе находит, когда доедает последний рис находившийся в контейнере. Он и вправду был слишком голоден, желание принять ложь намного больше, чем принять действительность, в которую он не хочет верить. Потому что если он в неё поверит, значит признает поражение, признает свою слабость, что он проиграл и недостающий пазл встанет на место и преследующее его в последний год слово найдёт своё место. Но он не хочет этого, только не сейчас, только не тогда, когда желание уйти пока что пересиливает это слово. Здесь ему жизни не будет, здесь его порвут в клочья, здесь его душу раздерут цепкими когтями, заставят её кровоточить и гноится, здесь он погибнет. Хоть иногда у него и возникает желание сдаться, но воспоминания о прошлой жизни и о родителях заставляют его каждый день жить. Может в скором времени воспоминания о родителях сменятся другими, но сейчас именно они заставляют его жить, ведь когда-то за ним придут, должны прийти. Ты можешь в темноте забыться, только вот не стоит упускать тот момент, что если долго находится в темноте, то и она перестанет быть полезной, потому что ты к ней слишком привыкнешь и начнёшь видеть даже в ней. Ощущение безопасности даже в ней временное, что ещё раз доказывает, что вечного ничего нет. Тёмная фигура, облокачивавшаяся об арку отчётливо прослеживается: широкие плечи, высокий рост, волосы торчащие в разные стороны и расстегнутая рубашка. Слышится из темноты смешок, темнота давно перестала быть полезной, темнота его предала и выдала, заставляя колени немного подогнутся. Тёмная фигура резко отстранилась от арки и развернулась, приготовившись уходить. Больно. Так больно, что его слабость видят другие. Что его слабость видит он, который так цинично удовлетворяется её. Ему уже давно стало плохо, порой ему хочется, чтобы он уже покрылся ледяной коркой, чтобы стал ледышкой, чтобы перестал чувствовать жгучую, прожигающую боль в его сердце. Он не знает что хочет: заботу, любовь, теплые объятия. Тут всё это не подходит, он бы просто хотел не видеть такое лицо. Лицо которое так яро насмехается над его слабостью в этот момент, усмехается над его разбитостью. Он бы просто хотел убрать хоть чуточку равнодушия с этого лица, хоть капельку. Фигура начинает отдаляться, а ноги всё-таки не выдерживают и подкашиваются; на глазах вновь застыли кристальные слёзы, а руки начали дрожать, глаза ангела смотрят на отдаляющуюся фигуру в темноте и зачем-то, сам не знает зачем шепчет, таким надломленным и таким беспомощным голосом. — Чонгук, пожалуйста… — Слова уходят в тишину, а фигура растворилась полностью в темноте. В голове продолжают крутиться мысли: «Глупый, глупый ангел». Он и вправду глупец, глупец который хотел хоть один раз не почувствовать на себе удовлетворяющий взгляд, перестать чувствовать эту ухмылку, это безразличие. — Пожалуйста… — Так гулко врезается в его сердце, он видимо родился только для того, чтобы умолять, но везде получать звонкую пощёчину и плевок. Он устал, прямо сейчас он понял, что устал от всего, что ему нужен отдых. Плевать, что он спит и так целыми днями, просто боль изматывает, пусть и во снах его раздирают в клочья, но там пережить её проще и легче. Палочки и контейнер с едой остался забытым на полу, нет сил его поднимать, нет сил подняться самому и только он собрался свернутся в клубочек на холодном полу, как почувствовал на своих плечах тяжесть чего-то тёплого — одеяла. Вобрав в себя максимум воздуха, он почувствовал, что одеяло не его, далеко нет, но запах слишком знаком ему, странно было бы, если бы он его не узнал, ведь как не ему знать его лучше всех. Кухня всё ещё погружена в темноту, только темнота перестала ею быть, потому что у него было чувство, что в этой комнате горит свет, он отчётливо всё видит и тянет руки вверх, надеясь на взаимность, в которой он безумно нуждается. Его руки продолжают быть на весу, а неожиданные слёзы бегут по щеке, обжигая её и в какой-то момент он чувствует, что опять проиграл — промах. Руки начинают опускаться, но резкое движение вверх заставляет его глухо выдохнуть и пустить новые ручьи слёз, уже вжимаясь холодным носом в крепкую грудь и обхватывая руками шею. Да — это именно то в чём он нуждался. Одеяло на его плечах начинает спадать, но сильные руки его накидывают обратно. Возможно ли настолько увлечься вдыхая в себя запах, что не заметить как тебя уже несут на руках — возможно. Запах чистого тела и мыла для ангела стал личным успокоительным. Ему честное слово уже стало плевать на всю ту боль, потому что как бы для него он не был ужасен, однако вместе с этим он для него стал успокоением. Судьба — это полная дрянь. Пары созданные вселенной — дрянь. Но иногда судьба играет с ними злую шутку, потому что чувство успокоения приходит именно с ним. Кожи ангела касается холодные простыни, заставляя по телу пройтись табун мурашек. Его накрывают этим тёплым одеялом и шепчут в самое ухо. — Тебе надо поспать, спи. — Он, наверное, мазохист, но ангел хватает уже уходящего парня за руку, заставляя того остановиться и теперь уже его очередь шептать. — Умоляю, останься. — Он точно мазохист. И нет он всё-таки был не прав: крепкие объятия ему были не просто нужны, а необходимы, как кислород для человека, чтобы жить. Горячее дыхание распаляет кожу, заставляя ангела сделать глубокий вздох. А пальцы будто не под футболкой, а под кожей. Вонзаются так крепко, что из-за рта вновь вылетает тяжёлый вздох. — Не боишься, что я тебя могу убить? Например так, — Длинные пальцы обхватывают тонкую шею ангела, немного надавливая, а ангел заглядывает в глаза: чёрные и такие горящие. — Сегодня нет. Сделай это… — Грубые ладони ведут по тонкой талии, задирая футболку вверх и разводя колени ангела, который впервые за весь этот год не сопротивляется, впервые за этот год не потому что надо, а потому что необходимо. Впервые за этот год он стал непосредственно инициатором. Падший ангел наклоняется к уху и шепчет. — Твои глаза чёрные. — Ангел закусывает губу и смотрит из-под длинной чёлки. — Из-за тебя. Они чёрные из-за тебя. Ты слишком грязен для меня. — Сбоку слышится смешок и вновь тёплое дыхание около его уха, губы почти касаются мочки уха и ангелу кажется это настолько знакомо, что невольно улыбается. — Это не я грязен для тебя. Это ты слишком порочен при мне. — Падший ангел прикусывает мочку уха и тут же проходится по укусу языком, заставляя ангела гортанно простонать. — Если бы ты был настолько чист, то тебе бы не достался я. Сука, но я признаю, что ты стал просто особенным видом для меня. — Тёплые губы с мочки переходят на шею и горячий язык проходится по пульсирующей венке ангела, — Недоангел, вы слишком порочны. Я видел твой альбом и знаешь что? Меня очень привлёк рисунок в середине, где ты на мне. — Парень хватает за тонкую талию ангела и переворачивается на спину. — Ты жесток. — Шепчет ангел с туманным взглядом. — Соглашусь, но это не хуже адских плетей, разве нет? — Парень усмехается, смотря как ангел снимает с себя футболку. — Намного лучше. — На губах ангела появляется дерзкая улыбка и парень чувствует, что пятая точка Тэхёна трётся об его уже давным давно вставший член. — А я говорил, что просто так не достаюсь в пары — я. — Заткнись, этого больше ни… — Тэхён чувствует на своих губах чужие и расширяет глаза, потому что его впервые целуют. По крайней мере он явно не припомнит, чтобы его целовали, может он был без сознания или был просто поглощён собой, но он точно помнит, что губ ему ещё не доводилось чувствовать. Всё очень необычно, но так маняще и притягательно. Ему опять становится невыносимо плохо, только сейчас плохо становится от того, что слишком хорошо — впервые так хорошо. — Если не уверен в этом слове, то никогда не говори «никогда». Хорошо.