Чувствуй

      Хинако снится странный сон: она лежит на залитом солнцем лугу, а над ней склонился огромный серый пёс с умными, почти человеческими тёмными глазами. — Чего смотришь? — спрашивает у него О’Хара.       Но пёс предсказуемо молчит — лишь дышит тяжело, высунув наружу свой огромный, ярко-розовый язык. Хинако собирается было возмутиться и потребовать от наглого животного внятного ответа, но вместо этого вздрагивает и просыпается.       Солнце уже сияет вовсю, затапливая лучами всю комнату, и О’Хара жмурится, часто-часто моргая.       Хинако резко садится и прислушивается — с кухни доносится шорох одежды и лязг кунаев — семпай копается в своей одежде, понимает она, а в следующий миг квартира оглашается коротким хлопком. — Ну и дыра… Ты тут жить собрался? Знаешь, беру свои слова обратно насчёт твоей берлоги, на фоне этого она вполне ничего… А где неугомонная?..       Паккун.       Хинако с интересом продолжает выслушивать дальше, но слышит лишь обрывки фраз: — … у меня просто нет иного выбора, — в голосе Хатаке пляшут ироничные нотки. —… да после ваших перепёлок у меня всю ночь живот крутило. Постеснялся бы! — Ну пожалуйста, ну только сегодня, — вечно скучающий и низкий голос Какаши вдруг преображается и в нём появляется что-то от интонаций мальчика, клянчащего у матери сладости. — С меня обед. — Знаю я твои обеды. Ладно. Жди здесь.       Хлопает окно, и номер снова погружается в тишину.       Хинако скидывает одеяло и, засучив спальные штаны по колено, идёт на кухню. — Зачем Паккуна звали? — она, опёршись о дверной косяк, сонно улыбается и трёт лицо ладонью. — Нам нужна гражданская одежда. А лишние хождения в таком виде по городу ни к чему, — Какаши протягивает ей термос с какой-то бело-зелёной бурдой. Помнится, такое пьют АНБУ, чтобы привести себя в порядок после ночного дежурства. — Отправил его найти магазин.       Хинако делает глоток. На вкус, как толчёные огурцы. — Прямо по улице, там в переулок после чайной.       Какаши моргает. — Только не говори Паккуну, что я зря его вызвал.       Хинако прыскает и шлёпает босыми ногами по прохладным доскам. — Ладно, сенсей, я понимаю, что вы на «бабьи тряпки» внимания не обращаете. Сделаю вид, что ничего не знаю.              

***

      Магазинчик с одеждой скорее был похож на уменьшенную модель блошиного рынка. Вешалки, перегруженные скопом одежды, чудом держались на металлических ножках; на стенах висели меховые шапки, больше похожие на обмякшие тушки зверей. Старец за деревянным прилавком — видимо хозяин магазинчика, — рассказывал, что делает их сам.       Зарывшись с головой в кучу одежды, Хинако тут же выудила из неё мешковатую кофту на молнии. Сумка с оружием прекрасно уместится под ней.       Идя меж рядов, девушка проводит рукой по грубым тканям. Здесь пахнет кожей и черносливом. Воздух тяжёлый, спёртый; идёшь и будто проталкиваешься через густой кисель. Хинако смотрит на улицу — и видит его. Он уже попадался ей на глаза у чайной. Однако, быстро же их нашли. О’Хара вырывает с вешалки чёрную водолазку, уж больно похожую на ту, что носят в Конохе, и идёт к сенсею. Он, уже переодетый в белую майку с зелёной рубахой, рассматривает угольный платок на замену своей маске. — За нами хвост, — проговаривает она, делая вид, что пёстрые платки ей чем-то приглянулись.       Какаши кивает. Конечно он заметил шпиона ещё у гостиницы. Но надо отдать ему должное, подлец умело прятался. И Какаши чуть было не подумал, что это обычная случайность.       Мальчишка лет двенадцати деловито выбирал яблоки в лавке напротив. Подбрасывал их в руке, щурился, тёр о грудь. Но глаза его, шебутные, озорные — чёрт их возьми, эти глаза напоминали ему глаза Обито — то и дело выискивали кого-то.                     Юки отдаёт тётушке Нахо двадцать рё за пару яблок и вглядывается в магазин напротив. Исчезли! Только что ведь были у стойки с рубахами. Неужели ушли? Нет, он не мог их пропустить. Юки наспех заталкивает яблоки в сумку и несётся в магазин. Мальчик петляет меж рядов, просовывает курчавую голову через вешалки — пусто. Чужаков и след простыл. Он останавливается в проходе среди бесформенных пальто и шапок из белок.       «Святые Коофу… Лис меня убьёт». — Парень, — раздаётся вкрадчивый голос над самым ухом и Юки буквально подпрыгивает на месте, выпуская из ослабевших рук свою ношу. Когда он резко оборачивается, ему кажется, что сердце его вот-вот разорвётся или в припадке паники сломает клетушку из хрупких рёбер.       Пропал. Мужик с перемотанным лицом наклоняется к самой раскрасневшийся морде Юки. Глаза его суживаются, как две щёлки. Улыбается что ли? — Где у вас тут рынок? Мы торговцы. Приехали из соседнего города. Чёрных рудников. Бывал в таком? Нет? — Юки, потеряв голос, лишь жалко мотает головой, и странный человек кладёт ему на плечо свою огромную тяжёлую ладонь. — Да у тебя вся жизнь впереди, ещё успеешь…       Мальчик сглатывает. Незнакомец молчит, терпеливо ждёт, и хитро прищуренный в полуулыбке глаз не даёт покоя — уж больно цепко, внимательно смотрит. Из-за спины его, точно вторая голова, вырастает девушка. Странная — глаза у неё хитрые и непривычно яркие. Тут женщины не такие. У матери Юки другие глаза — карие, песком припорошенные, и кожа не такая смуглая, наливная. Девушка подмигивает, и мальчик не замечает, как губы её чуть слышно шевелятся.       Ансин!*       И Юки, словно очнувшись, мигом падает на колени, торопливо засовывая всё обратно в сумку. — П-простите, — наконец выдыхает он, пытаясь незаметно отряхнуть яблоки от осевшей на полу пыли. — Есть рынок, в к-квартале отсюда. Тут недалеко, — мальчуган поднимается с колен и, подумав немного, покрепче перехватывает сумку. — Я вас провожу.                     Мальчуган вёл их обходными путями. «Так, — сказал он. — ближе. Правда помоями с окон облить могут». Он затащил их в первый же переулок. Так они и шли, петляя по закоулкам, перешагивая через мусорные баки и пригибаясь под свисающими проводами. Мальчик был шустрый, как сверчок и, казалось, знал каждую дыру в покосившихся стенах. Сомнений не было — он не просто дворовый мальчишка. Его кто-то заслал, и им надо было выйти на этого «кто-то». Послать мальчишку умно, кто подумает на ребёнка, когда речь идёт о восстание повстанцев?                     Рынок, огромный, тянущийся на целый квартал. Наполненный шумом и суетой, он был похож целостный живой организм. Столкнувшись с очередным встречным людским потоком, Какаши понял, почему мальчишка крепко ухватил его за рукав. Он последовал примеру мальца и не глядя взял Хинако за руку.       Рыночная суета кружилась быстро и весело, с выкриками, смехом и неожиданными песенными всплесками. Рынок гудел, волновал. Продавцы расхваливали товар, шныряли в толпе мальчишки.       Вокруг: крыши лавчонок из пёстрой мешковины и сотни деревянных ящиков с фруктами. На прилавках всё: от расшитых ковров до шкварчащих на плитках кальмаров. На бельевых верёвках висели птичьи клетки, постоянно покачиваясь, служа жилищем ошеломляющему разнообразию птиц, от которых в воздух летели тучи пёрышек и шелухи. «Тут бои петушиные», — бросил через плечо мальчонка.       Рука семпая, сжимавшая руку Хинако, была мозолистой и заскорузлой, а ещё настолько горячей, что девушке казалось, будто у него начался жар. Он непроизвольно сжимал её длинные тонкие пальцы, как только они врезались в очередной встречный людской поток. Хинако смотрела, как на его руках набухали синие вены, подёргивались, перекатывались, как змеи; а ногти — коротко подстриженные, обрезанные наспех, были идеально чистыми.       Она не замечает, как впереди идущие останавливаются, и с тихим «ой!» врезается в спину сенсея.       Чёрт.       Мальчишка остановился у какой-то то ли чайной, то ли забегаловки, где собирались старики, торгуясь и меняясь птицами, россказнями и шахматными задачками. Густо висел в воздухе дымный дух от горького кофе из самовара и дешёвых сигарет, которые курили здесь пачками. — А вы с чем приехали? — спрашивает мальчуган, отводя незнакомцев ближе к стене — собьют ведь. — Что, прости? — Хинако хмурится, рассматривая птиц в клетках. — Ну, вы же торговцы. У нас вам чего надо? — Как чего? — Хатаке врезается в разговор, понимая, что юная защитница животных в одно мгновение может провалить операцию, и нагибается к пацанской морде, которая тут же наливается пурпуром. — У вас же лучший Лунный камень во всей стране. — А-а-а, — тянет мальчишка. — Дак лавка Хосэки-самы на той стороне, — он тычет куда-то в конец улицы. — Вам туда надо. У него сыновья на рудниках работают, а он продаёт.       Юки украдкой смотрит на незнакомцев. Одежду нашу нацепили… И зачем этому морду перематывать? Медведь погрыз что ли… — Пойду я!       Щербатая улыбка мальчишки сияет на веснушчатом лице. А белоснежные волосы, будто дотла выгорели на солнце. Мальчишка машет рукой и растворяется в птичьих рядах. — Дак как, говоришь, тебя зовут? — кричит вслед Хатаке. — Юкинори! Но все зовут меня Юки. Моё имя означает — везучий.       Да, Юкинори, ты по истине везучий, раз ушёл живым после встречи с диким, кровожадным племенем — шиноби.                     На окраине рынка — деревянная арена: забор из досок, да песок. Некогда крепко сколоченные деревяшки изрядно расшатались за время. Но несмотря на это пара раздолбаев всё равно облокачивается на них и смачно плюёт в «загон». Любой мимо проходящий даже близко не подберётся к такому месту — народа столпилось столько, что не протолкнёшься, да и кто в здравом уме пойдёт смотреть что там происходит — под крики, гуканье и грохот? Мало ли что? Мужики пьяные схватились или продавцы воришку поймали. Но вот шиноби кроме того, что народ кровожадный, ещё и хитрый. Кровь учуют за километр, да и гражданские в отличие от них по крышам не ходят.       Двое незнакомцев устроились на бамбуковой кровле. Один из них яблоко грыз, плевался косточками, да смотрел вниз на самодельную арену; другой — молча изучал что-то вдали, наверное малую стену, окружающую дворец Префекта. — Семпай… — Даже не думай. — Слушайте! — Хинако от этих слов подкидывает, и она тут же садится на корточки. — Мы на мели. И чёрт знает сколько тут проторчим. Будем яблоки с рынка воровать? — она трясёт огрызком перед лицом семпая. — Уже начали. — Я его одолжила.       Какаши усмехается и продолжает смотреть вдаль, надеясь, что тему эту они замяли. — Ты забыла, что здесь запрещено использовать дзюцу? — Конечно, семпай! Это же уличные бои, — чувствуя, что гранитная скала поддаётся, Хинако двигается ближе. — Вот я и буду использовать исключительно свои сла-а-абые девичьи ручки.       Какаши трёт лицо ладонью: ткань у платка мягкая слишком, лёгкая, ветром сдует, а в гражданской одежде непривычно — чувствуешь себя голым среди рисового поля.       «Просто выполнить задание. Без приключений. Просто. Прийти. И выполнить. Чёртово задание». — Семпа-а-а-ай… — Ну пойдём.                     Какаши облокачивается на ограждение, которое чуть покачивается от его веса. Не нравилась ему эта затея. Ох, как не нравилась…       «Лучше бы мы яблоки воровали…» Какой-то мужик рядом с ним трясёт бумажками и призывает делать ставки. Все вокруг, как псы, ожидающие кормёжки, гавкают и бросаются деньгами. — Мне кажется, вам стоит на меня поставить, — шелестит над ухом знакомый голос. — Не выделывайся сильно, — говорит Какаши, когда Хинако уже закатывает рукава.       Она смотрит на него укоризненно, будто уличает в недоверии.       Но он знает, что она всё сделает правильно. А если что-то пойдёт не так — он рядом.       Против неё поставили коренастого борова, в плечах широкого, с кулачищами больше, чем её черепушка. Но, как известно, чем больше шкаф, тем громче он падает. От этого грохот будет бешенный. С него они получат сто сорок рё.       «Даю ей три минуты, — Какаши приценивается, оглядывая противника. — Нет. Пять. Пускай не привлекает внимания».       Боров двигался примитивно и предсказуемо. Нельзя спорить, что такой может одним ударом переломить Хинако хребет, но он определённо этого не сделает — просто не успеет. Удары со свистом проносятся где-то в паре сантиметров от девичьего черепа: тело срабатывает на чистых рефлексах и Хинако за долю секунды уворачивается от костедробительных кулаков. Раз, два, — считает она про себя, зная, что на «три» оппонент ударит левой. Хук — кабан бьёт левой, шиноби ставит блок (от такой силы невольно пошатывается) и пробивает в челюсть. Теперь ныряет под его рукой за спину, и, пока тот пытается сориентироваться, прислушивается: мужик дышит неровно, а мерзкую выделяющуюся слизь под носом она давно заметила. Теперь точно: искривлена носовая перегородка. Это значит, что бой закончится раньше, чем она думала.       Всё это время Какаши внимательно наблюдал за Хинако, но его не покидало ощущение, что за ним самим следили. Хоть Юкинори давно скрылся из виду, Хатаке отчётливо чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Джоунин в полуприщуре смотрел в толпу, выискивая кого-то подозрительного, но в такой сумятице было проще найти кого-то не_подозрительного. Тут в ноздри Какаши забился до боли знакомый полусладкий медовый аромат, перед глазами мелькнула густая копна волос: Хинако стремительно пронеслась мимо него. Вместе с ней зигзагом проносится мысль: «Симпатичная. Нет, не просто очень симпатичная. Она просто очень красивая». Но Какаши тут же моргает, будто в глаз разом попал скоп мошек.       «Нет. И ещё раз нет, — мужчина хмурится, отгоняя кровожадно напавшее на него наваждение. — О чём ты вообще?»       В глотке стало мокро, как на болоте.       Хинако ловит взгляд семпая, в котором отчётливо для неё читается: не вы-де-лывайся. И тогда девушка с тихим вздохом закатывает глаза и подаётся вперёд: нарочно пропускает удар куда-то в область плеча и с грохотом влетает в деревянное ограждение. Кучка болельщиков с визгом отпрянула от забора, и толпа, почуяв свежую кровь, громогласно взвыла. Здоровяк ударил её страшно, со всего размаха. Девичьи кости должны были бы переломаться, но куноичи сплёвывает, утирает рукавом губы и поднимается, опёршись о борт.       «Простите, сенсей, но с этим пора кончать…» Хинако скалиться и, оттолкнувшись от забора, бросается вперёд.       Через пару секунд под её кулаком что-то мокро хрустит.       Сто сорок рё у них в кармане.                     Хинако выкладывает на стол полученные деньги, а потом отстёгивает сумку с оружием и с тихим вздохом берётся за молнию на кофте. Судя по неловкости движений, ей выбили плечевой сустав, вправлять надо тут же, на месте. — Помочь? — спрашивает Какаши, отряхивая руки от воды. — Если не сложно.       Всё ещё мокрые пальцы скользят по тугой железной молнии, но та, всё же, поддаётся и гражданская серая кофта раскрывается, словно створки раковины, демонстрируя миру субтильное тело, обтянутое чёрной водолазкой.       Взявшись за край ткани, Какаши вопросительно смотрит в лицо Хинако. Та, на секунду замявшись, всё же кивает. Ей и руки-то не поднять. Первое, что привлекает внимание Хатаке — огромный, просто грандиозный синяк на пояснице. Роскошная, с ладонь величиной, ссадина вольготно обхватила своими синевато-бардовыми щупальцами нежную кожу. — Когда я говорил не выделываться, — Какаши тянет водолазку вверх. — я не имел в виду так подставляться.       Хинако хмыкает, где-то там, в недрах одежды, бормочет что-то. От боли язык узлом перетянуло.       Водолазка ползёт вверх, оголив тело, чуть застревает на голове… Какаши пытается не смотреть, но видит: обнажённый торс полностью перемотан бинтами, которые мужчина по началу принял за майку. От рёбер до груди: аккуратно и плотно — сразу виден почерк Годаймэ.       Хинако трясёт головой, как упирающийся телёнок, окончательно стаскивает водолазку и тут же ловит встревоженный взгляд Какаши.       «Нет, сенсей, пожалуйста. Молчите. Не спрашивайте». Она выхватывает у него из рук одежду и на ощупь шагает к раковине, задевая по дороге табурет. Спрятаться… куда бы от него спрятаться. Она чувствует, как он пилит взглядом её спину. «Перестань так смотреть!» — Ничего не хочешь мне сказать? — в гробовой тишине слышно, как джоунин потирает ладони.       Время течёт медленно, часы тикают гадко. — Спасибо, — Хинако начинает споласкивать и без того чистый стакан. — Ты знаешь о чём я. — Спину потянула на тренировке. Размялась плохо, дёрнулась, — тараторит она. — а с вами знаете ли на месте не посидишь. Так и хожу.       «Да, спину потянула, а прыгаешь, как коза горная».       Какаши понимал прекрасно: ему не надо знать, что скрывают эти бинты. Если она захочет ему рассказать — расскажет. А будешь допытываться, ещё хуже будет: проверено временем. — Ладно-ладно. Иди сюда, — Хатаке пытается не спугнуть её ещё больше и тянет к вперёд руку. — что ты ушла? Плечо надо вправить сейчас.       Хинако сперва недоверчиво косится, а потом покорно встаёт перед ним. Какаши кладёт одну руку ей плечо, другой берёт за запястье. Подушечки пальцев приятно перекатываются по мягкой коже.       Кажется, они вдыхают одновременно. Хинако закрывает глаза и упирается лбом в грудь сенсея. Хатаке аккуратно тянет травмированную руку. Он не хочет сделать ей больно. — Вот так, — мурлыкает Какаши. — так.       Ему ни раз приходилось делать это на миссиях: члены АНБУ не прихотливы. Зашивать на себе пробитые дыры, вправлять поехавшие суставы — дармовщина. Главное нитку в иголку продеть.       Хруст.       Сознание встаёт на место вместе с суставом. Ни писка, ни звука — лишь плотно сжатые зубы. Всё поплыло, но лишь на мгновение: Хинако чуть покачивается, и Какаши успевает поддержать её, ухватив за талию. — Отдохни, — он помогает дойти ей до своего дивана. — Через пару часов проследим за мальчишкой. — Но как мы найдём его? — тихо вздыхает девушка, подкладывая под спину подушку. — Не думаю, что сегодня он ещё раз к нам сунется.       Хатаке ухмыляется и достаёт из потайного кармана гражданской одежды красную нить. Да ведь это браслет мальчишки, он носил его на правой руке. И как у Хатаке получилось незаметно снять его… — О-о, Какаши-сан, — девушка иронично кривит лицо. — Это же воровство! — М-а-а-а, — джоунин удивляется с ребяческой искренностью. — Парень обронил — надо вернуть. — Не хочу вас расстраивать, но теперь вы официально вне закона.               — Здесь так рано темнеет. Дома по-другому.       Было около пяти часов, а на город уже опустились сумерки. В маленькой комнате стало совсем темно, и только одна единственная вывеска бросала аляповатый режущий свет. Так жутко, будто они были на другом конце света. — Да, — Какаши поднимает глаза, давая должной грусти дрогнуть в его голосе.       Коноха… Хинако тарабанит пальцами по стеклу. Представь, что гудящие кондиционеры — это сверчки; а ржавые провода… ржавые провода так и останутся ржавыми проводами, потому что в деревне они, чёрт возьми, окажутся не скоро.       Единственное, что связывало их с домом — это они сами. — Думы думаем? — меланхолично вопрошает Паккун, тыкаясь в ладонь хозяина холодным носом.       Какаши моргает и белая дымка разом сходит с глаз. Они связаны по рукам и ногам необходимостью сидеть тише воды, ниже травы, иначе их легенда, шитая белыми нитками, расползётся по швам, а это было бы очень некстати. Поэтому им приходится вызывать Паккуна чуть ли не по два раза на дню. — Нашёл что-нибудь? — Найти-то нашёл, — вздыхает нинкен. — Да не то.       Какаши достаёт из любимого томика сложенную карту и, развернув её, кладет перед псом. — Показывай. — Вот здесь, прямо у западной крепостной стены, — пёс тыкает лапой в разметку на карте. — Но твой мальчишка там и исчез. Запах пропал. Я всё обнюхал, лапы истёр. Нет его. Будто сквозь землю провалился.       Ну и что там может быть? На стену залезть невозможно, если только у тебя крылья не появятся. Потайной ход? Это возможно: мальчишка вон как скакал по дворам. — Мы сами проверим. Спасибо, Паккун. — Проверьте, но не думаю, что вы сумеете найти то, чего не сумел найти я.                     В городе Полной Луны не растут цветы. Они здесь большая редкость. Разве что на полях за ущельем можно увидеть токкобану или торговцы привозят в горшках, иссохшиеся и за деньги бешеные. Запах цветов здесь чужой, неестественный. У жителей нос от него морщится. У всех, кроме десятилетней Сумико.       Она сидит голыми ступнями на промёрзшей земле, ей не нравится ходить в ботинках: земля ведь живая, она дышит. Правда, рядом сидящий Эйске всегда ругает её за то, что она бегает босиком: «На твоей живой земле чёрти что валяется, — говорит он. — Можешь порезаться».       Сегодня он принёс ей цветок. Любой другой сказал бы, что он похож на выдранную с корнем траву, но это был колокольчик. По словам Эйске: самый красивый, что был у торговца за малой стеной.       Склонив огненно-рыжую голову, мальчик с таким же благоговением, как и его подруга, раскладывал на земле три ножика.       «Хороши… — думает он. — Слава Коофу, успел дёру дать. Шкуру бы сняли, падаль мерзкая». — Я достал тебе сандали, — мальчик вытаскивает из рюкзака потрёпанные башмаки на липучке. — Я бы давно отдал тебе свои, но в них ходить паршиво.       Девочка молчит и, кажется, даже не слышит его, тонкие веки чуть заметно подрагивают, а курносый носик втягивает какой-то эфемерный запах, который способен уловить только он один. Потому что Эйске чувствует только гниль да сырость. — Сумико, — терпеливо повторяет он.       Девочка открывает глазёнки и нежно улыбается. — Спасибо, Эйске.       Сумико — самый искренний человек на этой планете.       Сандали оказываются на размер больше, и ремешок с липучкой может на два оборота перетянуть тоненькую ножку. Эйске плотно пристёгивает его и смахивает пыль с носка. — Потуже затянул.                     Через несколько минут из-за угла появляется солнечная голова Юкинори. — Так и знал, что вы здесь! — Не шуми, — угрожающе шипит Эйске, потрясая рукой.       Мальчонка не обращает внимания на упрёки и, на ходу достав два румяных яблока, делится с товарищами. — У-у-у, какие… — Юкинори, перевесившись через плечо Эйске, таращится на сверкающие ножики. — Где взял? — Где взял, там уже нет, — мальчик хмурится и чешет рыжую голову. — Лучше скажи, что с наёмниками? Лис не будет долго ждать. — Я т-тут подумал… Может, — Юки поджимает губы и сцепляет пальцы в замок. Ему безумно стыдно так подводить товарищей, но… Как же объяснить Эйске то невыносимое, странное чувство, которое охватывает его при виде того забинтованного чужака и странной девчонки? Это даже не страх, это что-то другое, невыразимое, от чего волоски на руках встают дыбом, а в горле пересыхает. — Может это и не они вовсе… Мы могли перепутать… — Это они.       Юкинори сглатывает и глядит на друга исподлобья. — Может мы не будем говорить Лису, что они те самые? Их же тогда… — Что значит «не будем»? — Эйске сгребает ножи себе в карман и подскакивает с земли. — Ты забыл ради чего мы всё это сделаем? — с нажимом продолжает он и шагает к Юки. — Сумико, иди домой.       Девочка покорно поднимается и, бережно держа цветок, машет товарищам. Дождавшись, пока Сумико скроется за проводами из лиан, Эйске продолжает: — Они людей убивают! — Мамору тоже людей убивают! — вспыхивает Юкинори. — Поэтому мы и сражаемся против них всех, — Эйске со зла пинает камень, тот со звоном отлетает в жестяную банку. — А твои друзья, — янтарные глаза мальчонки загораются на пробивающемся сквозь сплетение проводов солнце. — по заказу души выбивают. — Ты-то почём знаешь, — почти шёпотом бурчит Юкинори, внимательно разглядывая собственные грязные пальцы, выглядывающие из сандалий. Он прекрасно знал, почему друг так в этом уверен и теперь корил себя за свой длинный язык. Несколько лет назад отца Эйске убил один из них. На нём живого места не осталось, не понятно как в город смогли доставить. И как только Юки смог усомниться в товарищах и проникнуться к этим жестоким убийцам… — Пошли, Юкинори. Мы должны доложить о них Лису.               — Я не понимаю, — шепчет Хинако, прощупывая стену дома в глухом переулке.       Все плиты, как влитые: ни одна не поддаётся. Через фасад дома мальчуган точно не прошёл бы. А через стену перебраться… — Хинако запрокидывает голову — невозможно: высоко слишком, тут никакими тросами не зацепишься, а чакру малец явно не умеет использовать.       Какаши, опустившись на корточки, приложился ладонью к земле. Ещё влажная, рыхлая от шагов. Ну, куда ты делался, пацан?.. — Нет ничего, семпай. Пусто. — Есть. Мы просто не видим.       «Они куда умнее, чем мы думаем. Водят нас за нос второй день, а мы бегаем, как крысы в лабиринте, не зная, куда приткнуться. И Юкинори единственная зацепка. Он один может вывести нас на лидера мятежников…»       Мерзкий скрип заставляет Хатаке подёрнуться. Он поднимает глаза: Хинако скакала на одной ноге над мусорным баком и пыталась отодрать от себя прилипший к ботинку кусок бумаги. От того, что девушка задевала металлическую крышку, бак то и дело двигался с места.       Вдруг под ним что-то мелькнуло. Прорезь или какая-то щель в земле… — Ну-ка, подожди… — Какаши хотел было подняться, но грубый внезапный удар по затылку опережает его. В ту же секунду кто-то бьёт его под коленями и надевает на голову плотный мешок.       Дальше Хатаке слышит, как летит на землю металлическая крышка и сдавленный девичий вздох растворяется под шершавой мешковиной.       «Вот мы и встретились», — думает Какаши, прежде чем всё погружается во тьму.