Чувствуй

— Эй, Лис. Их надо запереть. Нехорошо, что они лежат тут не привязанные. Особенно этот… — Умолкни.       Через плотную ткань слабо пробивались солнечные лучи, и видно было, как две тени маячат перед пленниками.       Дышать с мешком на голове было ужасно тяжело. Пыль лезла в горло и нос, захватывала дыхание и скрипела на зубах. Казалось, она выделялась вместе со слюной.       Хинако почувствовала, как чужая рука приложилась к её затылку и грубо стянула мешок, прихватив клок волос.       Воздух!       Как только пыльная мешковина слетела с головы, глаза Хинако нервно забегали в поисках Хатаке, который оказался прямо напротив. Живой. Только рубаха потрёпана: видимо хорошо приложились, испугались, что вырвется. Девушка непроизвольно делает рывок к семпаю, но трое захватчиков в масках на пол-лица тут же усаживают её на место. «Боятся, — думает Хатаке и делает знак Хинако, чтобы она успокоилась. — Дёргаются, даже когда мы громко дышим».       О’Хара смотрит на незнакомцев и не сразу осознаёт, кто скрывается под тряпичными масками. Большинство из них невысокого роста, худощавые, мускулатура — невооружённым глазом видно, — не развитая. Неужели это…       Какаши украдкой оглядывает место, где они находились. Лес многолетний густой, явно за пределами города. Воздух тут такой на удивление… чистый. От кислорода прямо грудь распирает. Дыши не надышишься: здесь нос не закладывает, как в городских трущобах.       Какаши чуть потягивает руки, связанные за спиной: верёвка почти лопнула. Они могут сбежать в любую минуту: руки свободны, а у захватчиков за спиной чудаковатые мечи, да верёвки. Им стоит лишь сложить печать и оставить после себя облачко дыма, но такую возможность им лучше оставить на потом.       Хинако сверлит незнакомцев до тех пор, пока не слышит смешок прямо над своей головой. Поднимает глаза, а там — парень лет девятнадцати, высокий, смуглый, как майский жук, навис над ней, мерно покачиваясь из стороны в сторону.       Раз. Два.       Раз. Два.       Смеётся над ней. В нависшем молчании, в котором расслышать, кажется, можно лишь пульсирующую в затылке кровь, Хинако отчётливо распознаёт смех: глаза его откровенно ржут над ней, подрагивая бесстыжими ресницами. Из-за непослушной чёлки они сияют каким-то фосфорическим блеском. И не мудрено: в голове парень наверняка смакует победу, ведь нечасто в его ногах валяются безжалостные шиноби.       Закончив анализ местности, Хатаке замечает, как у Хинако начинают магнититься волосы: плохой знак. Ещё чуть-чуть и у неё пар из ушей повалит.       Пора действовать. Хатаке первым нарушает молчание: — Я так понимаю, перед нами вождь повстанцев?       Блеск исчезает из глаз мятежника, и в них появляется холодная надменность. — Я так понимаю, передо мной грязные убийцы? — теперь он хмурится всё больше и больше. — Тащите их в клетку.                     Пленников провели через густые заросли папоротника. Им открылась, казалось бы, непримечательная поляна, но стоило только поднять глаза… Там, высоко в вершине, они увидели тростниковые крыши, хижины и верёвки, хитросплетения мостов и переходов. Это был лагерь на дереве, убежище, которое никто не смог бы найти.       По спущенной лестнице из плотных верёвок группа поднялась наверх. То, куда хотели заточить пленников, представляло собой самодельную камеру из сплетённых прутьев и веток. Закрывалась она на простой амбарный замок, сворованный наверняка где-то на рынке.                            Какаши исподлобья рассматривал систему мостов: как эти хлипкие доски выдерживают такой вес? И эти хибары на стволах… похожие он видел в деревне Суги. Додумались же. А канаты сплетены не хуже, чем…       Мысли обрываются, когда кто-то тёплый пристраивается у Хатаке под боком. — Мы сбежим отсюда, когда поговорим с ним? — Хинако упирается всем весом его руку и громко сопит.       Сердце пропустило удар. Воздух стал душным и мягким, словно в клетку набилась вата. Хатаке медленно сглотнул, повернул голову и угодил носом в мягкую копну волос.       Дом.       Снова это предательское чувство, заставляющий ноздри жадно втягивать запах. Этот аромат преследовал его везде: витал на тренировках, шёл за ним домой по пятам и отвязаться от него можно было, лишь зашвырнув одежду в стиральную машинку. Но он, хитрец, ближе к ночи выныривал снова и перемешивался с запахом пожелтевших книжных страниц. Он мучил и крутил все жилы внутри. Он, единственный, мог заставить отложить любимый томик Ича-Ича.       Это был её запах.       Он въедался в кожу, опутывал своими бесплотными щупальцами горло. Заставлял дышать жадно.       С каждым годом он становился сильнее, и это, как рассуждал Какаши, ничего хорошего не значило… Его пугало странное чувство, цветником разрастающееся у него под рёбрами. Он не знал, что это и как это назвать. Или просто не хотел признаваться в том, что…?       Какаши пытается сглотнуть потише.       … в том, что его ученица забирается глубже.       Хатаке не любил ни к кому привыкать. Он считал, что привычка — зараза; эпидемия, разъедающая тебя изнутри. Для шиноби привычка — мусор, запихать её в консервную банку и отнести подальше на помойку.       Потому что судьба рано или поздно заберёт у тебя тех, кто дорог. С Хатаке так и произошло. Сначала мать, потом Сакумо, Рин, Обито, Минато-сенсей.       После того, как Наруто покинул деревню, они остались с Хинако вдвоём. Та, что при первом знакомстве чуть доставала ему до плеча, сейчас с нескрываемым задором смотрела ему прямо в лицо. Она на его глазах выросла, похорошела. Он выучил её улыбку, широкую, искреннюю, и научился понимать, когда она злится. Она стала стимулом идти дальше, после стольких потерь.       Сейчас Хинако выглядела старше своих лет, она думала лучше, говорила чётче. И он совсем забывал про её возраст.       Счётчик в голове то и дело тикал: ей шестнадцать и она твоя ученица. Ей шестнадцать. А ты старый мудак. Иногда Хатаке думал, что виной всему книжки Джираи-самы. И ему давно пора найти себе женщину или хотя бы снять одну в портовом городе. Это будет верное решение, но счётчик снова заливался ритмом бешеным, когда Хинако появлялась на горизонте.       Какаши пугало это чувство. О’Хара, как плющ залезала ему под кожу. Так глубоко пускала корни в сознание, что порой становилось не по себе. — Я есть хочу.       Мысли развеялись. Какаши прикрыл глаз и упёрся подбородком Хинако в макушку. «Узнать, для чего они обкрадывают казну. Сбежать труда не составит, если они медвежьих капканов в кустах не понаставили. Там к Префекту, доложить ему о лидере повстанцев и свалить из этого города…»                     Почернело. Месяц серебристым оскалом глядел на узников. Они провели здесь не меньше полутора часов, и кости их очерствели на промёрзлой земле. Неподалёку от них компания мятежников развела большой костёр, чтобы согреться и приготовить ужин. Задористый смех перекликался с треском дров. Шиноби вглядывались в лица: в основном мальчишки лет шестнадцати, у каждого: улыбка ясная, совсем ещё ребяческая, а глаза взрослого не по годам человека, мудрые и задумчивые. Сколько они уже здесь? И зачем?       Хинако почувствовала, что за ними уже как с полминуты наблюдают и ткнула учителя в бок. В кромешной тьме они не сразу признали шпиона, но как только он вышел из своего укрытия в свет разгорающегося позади костра, стало ясно: Юкине. Мальчишка тёрся у входа, не смея поднять глаз. Нога отстукивала какой-то бешеный ритм — по всей видимости, его колотящегося сердца, — а деревянные миски в руках чуть подрагивали. — Я вам поесть принёс. — А, это ты, пострел? — усмехнулся Какаши и медленно, пытаясь не спугнуть мальчонку, потянулся за мисками.       Юкине чувствовал вину перед двумя кровожадными чужеземцами. Но они прекрасно понимали: парень просто делал свою работу. И надо отдать должное, делал хорошо.       Трясущимися руками мальчик просунул ужин через плетение клетки. — Это каша… — он виновато чешет затылок, будто сомневается в пригодности такого блюда. Юкине молчит немного, ковыряет пяткой землю, а потом кивает на двух хмурых мальчишек, ожидающих чего-то у костра. — Лис ждёт. Как поедите, они вас отведут.       Какаши щурит глаз: один роста маленького, едва до самого Юкине дотянет, но добротно одетый, раздавшийся в плечах. В руке у него вился и змеился кнут, который он покручивал с превеликой гордостью. Второй — кормлёный и сильный здоровяк с изогнутым мечом за спиной, на его фоне походивший больше на зубочистку, а не на оружие.       Юкине собирается было уходить, отступает назад, но бросает через плечо:  — И там… это… бобы, вы их не ешьте: от них на зубах скрипит.                      — Вас послали, чтобы убить нас? — вопрос Лиса больше походил на утверждение.       Их завели в один из домиков на дереве. Изнутри они оказались гораздо просторней, чем казалось снаружи. Из наполнения разве что одеяло, больше походившее на рваную простынь, и кипы бумаг с непонятными чертежами. Хинако успевает разглядеть в них что-то похожее на план местности с размеченными крестами. — Всё, что от нас требуется: привести тебя к Префекту, — спокойно поясняет Какаши. — Что делать с тобой дальше, он решит сам.       При одном упоминании Правителя, у парня свело челюсть, словно он только что съел целый лимон. Он хмыкает, оскалившись на Хатаке, но глаза его по-прежнему остаются серьёзными: — Это навряд ли, — Лис отстраняется от стены и вытягивается в полный рост: мальчишка ни чуть не ниже Хатаке. — Вам не стоило приезжать сюда. — Ну как же, — вкрадчиво начинает Какаши, вымеряя каждое слово. — Ваше государство теряет деньги, потому что неизвестная никому банда подняла бунт и не перестаёт наводить беспорядки в городе. Это подрывает экономику вашей деревни, торговцы боятся приезжать: уезжают от вас не только без товара, но и без денег. Но вы молодцы, умело скрываетесь, — Какаши задумчиво кивает и оглядывает потолок. — никто из городской охраны так и не смог вас обнаружить. А вы сильно мешаете. Поэтому, кто, если не мы?       Травинка в зубах Лиса хрустнула. Хинако почуяла, как трое сзади напряглись. — Банда? Мы борцы за свободу! — За свободу чего? — с ледяным спокойствием спрашивает Хатаке. — Свободу нашего народа! — парень порывисто машет рукой и шагает вперёд. Желваки ходуном ходят на сжатых скулах. — Наше селение гибнет! — голос его срывается на рычащий бас. — Они дерут с нас три шкуры! В последние месяцы подняли налоги… — Они выплачивают вам деньги, — нарочито перебивает Какаши. — Их едва ли хватает!       Веревка на руках Хинако лопается: не зря семпай посоветовал спрятать под бинты лезвие. Под удивлённое чавканье одного из «стражников», девушка как ни в чём не бывало освобождает руку и потирает покрасневшее запястье. — Раз вы так ловко грабите торговцев, могли бы научиться завязывать верёвки. — Но… как… — испуганные «головорезы» хватаются за крючковатые мечи.       Хатаке тотчас заметил, как блеснула в ухе у Лиса серебряная серьга, и клацнуло по воздуху свистящее лезвие. Какаши уклонился от удара — к слову, такого ловкого, что не будь Хатаке тем самым Копирующим ниндзя, он мог остаться бы инвалидом — и заломил парню руку за спину, пресекая всякие попытки сопротивления. — Ну-ну, спокойно, — успокаивает его ниндзя, пока Лис, как уж на сковородке пытается достать второй меч. — По чём нам знать, что вы не врёте? — Вы сами видели, как мы живём! — шипит парень, выкручиваясь из цепкой хватки, но Какаши одной подножкой опускает его на колени.       И правда, видели… Их ведь сразу смутил контраст роскоши дворца Префекта и бедности городских дворов. Если мальчишка не врёт, то всё становится предельно ясно… При наличии власти трудно устоять и не подчинить себе целый народ. Сделать его безвольным и покорным.       Какаши смотрит на другой конец хижины, где Хинако уже скрутила на полу одного из «стражников» его же хлыстом. Второй же метался посередине, не зная, кому помогать. — Поэтому единственный выход — грабить и воровать? — Как ещё выживать? — парень утих, переводя дыхание. — Мы не трогаем своих, только тех толстосумов, что за стеной. Им от пачки крупы не убудет, а у нас каждый день на счету. Отцов и парней, которые способны держать в руках мотыгу, отправляют на рудники. А матерям и сёстрам как быть? Они услуживают, пресмыкаются. Несколько лет живут в страхе!       Хатаке ослабил хватку и отпустил жилистую руку. Парень тут же выпрямился и отошёл на расстояние. Нет, он по-прежнему не боится, Какаши при первой же встрече подметил эту его привычку: держать всё и всех в поле зрения. Он здесь главный и за каждого несёт ответственность, поэтому всё должен контролировать. Виду, что шиноби пережал ему все вены, даже не подал. Глаза, некогда смотрящие с вызовом, затуманились. — Мы отпустим вас, если вы уйдёте из города. На рассвете вас не должно здесь быть.                     Они сидели у костра — было это уже за полночь — то ли дым от огня, то ли пар от крутившихся на вертеле тушек защищал их от крылатых мучителей. Повстанцы позволили незваным гостям остаться на праздничный ужин. Праздничный потому, что скоро дворец Префекта, тирана и вора, будет взят. Все сидели в кругу. Кто-то строгал ветки в костёр, кто-то пускал слюни на поджаристое мясо. Те, что постарше обсуждали дальнейшие планы. А сорванцы помладше, точно древние шаманы вершили старинный обряд: гудели, стучали в ладоши, топтали ногами, прыгали у костра.       Какаши и Лис тихо беседовали. Хинако заплетала косу, пристроившейся у неё в ногах Сумико. Пальцы механично скользили по жидким детским прядям, сплетая их в незамысловатый узор. Девушка то и дело поглядывая на сенсея, сидевшего напротив. Взволнованные блики огня дрожали на его спокойном лице. Только сейчас она заметила, что глаза у него серые, не тёмные и не светлые, не яркие и не тусклые, просто серые. Сегодня они особенно глубоки и печальны.       Разделённые стрекочущим костром, они встретились взглядами, оба вздрогнули и замерли. Ей показалось тогда, что ничего во взгляде его не изменилось: семпай, как и всегда смотрел спокойно, бесстрастно, тонкое, почти полупрозрачное веко, прикрывающее Шаринган, было неподвижно. Семпай.       У Какаши свело пальцы на ноге. Все мысли, блуждавшие в голове, тут же остановились.       Это было странно.       Одного света в глазах Хинако хватало, чтобы Какаши показалось, будто его оттолкнули или обняли одновременно. Он не был готов к тому, что может стать для Хинако кандалами, сковывающими её лодыжки. Но и противоположное тоже имело место. Возможно, она сама может превратится в оковы, обхватившие его запястья.       «Поэтому…»       Хатаке отводит взгляд.       «Поэтому от людей столько проблем. Чем больше ты имеешь с ними дело, тем сильнее становятся путы. Они ограничивают движения. Может, нам вообще не стоило встречаться? Может, однажды, Хинако, ты тоже придешь к такой же мысли».       «Ты пялишься», — О’Хара принялась усердно закручивать жгут на девичьих волосах. Между ними слишком часто стало повисать молчание. Эти, казалось бы, безобидные в детстве «гляделки» заводили их куда-то не туда. Или… «Тебе просто кажется, Хинако». Не даром брат говорил, что не нужно залезать людям в голову. «Не заходи без стука…»       Лис подбрасывает палку в огонь. — Она… — Моя ученица, — бросает через плечо Какаши. Увидев недоумение в глазах парня, он поясняет: — У нас так принято. Шиноби, достигшие ранга джоунина, могут взять на обучение команду из трёх человек. — Дико, — ухмыляется лис. — Единственный мой учитель — отец. — Где он сейчас? — Умер. Оставил нам с матерью чайную лавку, — парень скребёт ладони. — Каждый из нас потерял кого-то. У Сумико мать недавно умерла. Рак, — он кивает на девочку, с чьими волосами колдовала Хинако. — А медикаменты не смогли достать: дорого.       «Они просто пытаются выжить…» — мысль, точно скопище мух роится в голове. Черепная коробка так и норовит треснуть, Хатаке трёт дребезжащий затылок. Это всего навсего дети. И они сами видели, в каких условиях им приходится жить: в каждом дворе так и несёт гнилью, да смертью, за пределами правительского дворца — бедность. Неужели в этой деревне все настолько обречены, что только дети способны выйти на улицы и сказать своё слово…       Хатаке чувствует на себе взгляды. Любопытные детские глаза исследовали его лицо: стайка ребятишек помладше, перешептываясь, разглядывала чужеземца в странной маске. Парень постарше шикает на них, и они, как воробьи, с хохотом разлетаются по разным углам.       Обычные подростки… Так умело их схватившие, и так наивно их отпустившие.       Им подложили свинью… Из-за обособления страны от Союза Шиноби Цунаде-сама просто не могла предвидеть такого поворота событий. В Коноху уже давно не поступали сведения об этой деревне и её внутренней политики. Казалось бы, стандартная процедура: миссия оплачена, шиноби высланы. Все нюансы выполнения никого, кроме выполняющих не касаются.       Если верить этому парню, народный бунт при таких обстоятельствах очевиден. И Префект их руками хотел подавить неповиновение власти. Думал, шиноби не будут разбираться в чём тут дело: не их забота. Задание было получено: найти очаг, сообщить о нём правительству. И скорее всего, по-тихому, без шума убить повстанцев…       Под гнетом всех этих рассуждений тревога внутри Какаши непрестанно нарастала. — Но скажи, — из раздумий его выводит уже знакомая усмешка. — Неплохо мы вас поймали? — Лис скалится и отрывает зубами мясо с кости. — Если не можешь выйти на врага, сделай так, чтобы враг вышел на тебя, — назидательным тоном констатирует Хатаке. — Кхе-кхм… — парень чуть не давится. — В каком это смысле? — От вас торфом воняет за километр, — поясняет джоунин, но уже с улыбкой. — Не почует только дурак. Ну, или ваши мамору. — Значит, вы знали, что мы придём за вами? — Кхм, — Какаши вскидывает брови. — это было… — парнишка вспыльчивый, надо следить за словами. — предсказуемо.                            Через пару часов их довели до выхода из леса: тоннеля под городом. Лис рассказал, что раньше его копали шахтёры, искали лунный камень. С тех пор он так и тянется паутиной под землёй, все о нём давно позабыли. — Ты помнишь, что я сказал, — хмурится Лис.       Хатаке кивает и пожимает протянутую руку. Дальше их поведут двое.       Всё те же дворы и переулки, всё тот же закрывающийся люк под мусорными баком. Их проводили до самой гостиницы. Тени махнули рукой на прощанье и скрылись во дворах.       Всё это было одним страшным сном. Скрипнул порог отеля, зазвенел колокольчик над дверью. На звук, как водянистая тень, выплыла хозяйка. Но никто не обратил на неё внимания, она же махнула рукой, выругавшись себе под нос, и заскользила обратно в каморку.       Номер встречает их успокаивающей тишиной. — Идите первым.       Хатаке кивает, расстёгивает рубашку и уже на пороге в ванну стягивает через голову серую от пыли водолазку. По узкому коридору мигом разливается запах костра, листьев, пота и, почему-то, прелых грибов.       Вода быстро смывает грязь и усталость, словно вместе с пылью и неуёмными мыслями уходит всё то, что Какаши берёт только на миссии. Что-то дикое и необузданное, чуждое дому, где его ожидает покой и близкий человек.       И пока Какаши смывал слой грязи, Хинако унимала буйные волосы, в которые в перемешку вплелись сухие листья и собранными детьми ромашки, больше похожие на чертополох. Ноги ломило от двухчасового заточения в клетке два на два, потому Хинако взяла термос с недопитой бурдой и сползла на пол. Доски источали приятную прохладу, глаза потихоньку начали закрываться. Как сладок будет сон… Но запах «целебного элексира Хатаке» быстро приводит её в чувства, развеивая весь туман в голове. Как же он пьёт такую гадость… К тому же, судя по повеявшему из ванной холоду, Копия мылся исключительно ледяной водой. Задержав дыхание, Хинако допивает остатки и, громко причмокивая, вытирает губы. Чего не сделаешь ради сенсея?       Обещанные пятнадцать минут давно превратились в сорок: в отличие от Хатаке Хинако моется кипятком, и пар из щели заполоняет всю кухню. Какаши отправляет в рот таблетку для улучшенного пищеварения и залезает на диван, который трещит под его весом. Вот-вот и развалится.       В номере царят непроглядная тьма и мёртвая тишина. Только шум воды напоминает о том, что здесь ещё остались живые. Когда Хинако выходит из ванны, Какаши уже начинает засыпать. Он слышит скрип двери, вялый ход ног… Будто бы удостоверившись, что с девушкой всё в порядке, и она не сварилась в кипятке, Хатаке удовлетворённо вздыхает и закрывает глаза. Завтра будет сложное утро. Столько решений предстоит принять и столько…       Что-то валится к Хатаке на диван. Он машинально подтягивается на руках и поджимает ногу, которую, кажется, раздавило. В темноте джоунин не сразу понимает кто это. А это Хинако. Свернулась в калач где-то у него в ногах. Распаренная в горячей ванне уснула сразу. С полотенцем на голове.       «Ну вот», — вздыхает Какаши и аккуратно, чтобы не проснулась, поднимается с дивана. Мужчина хрустит позвоночником, оглядывает кухню, диван, Хинако… Ну что теперь поделаешь? Какаши аккуратно укрывает её одеялом, снимает с головы полотенце, откуда тут же засочились медовые кудри. Смотрит: а она спит и улыбается. И ей, кажется, было ровным счётом все равно, что лежит она на чужом прогнившем диване в задрипанной гостинице где-то на другом конце света. Да ей и вовсе снилось, что сейчас она дома. Жёсткий матрас обволок засохшие кости, как мягкая перина. Грубое одеяло укрыло, точно топлёное молоко.       Какаши не дышит.       Что я могу сделать для тебя?       Что смогу дать?       Мужчина забивается где-то в углу дивана. Скрючившись, неудобно. Ему становится невыносимо душно, и не только потому, что диван и без того слишком мал для одного Хатаке: Хинако ворочается и упирается ступнями в его спину. Невольно проводит носком вдоль позвоночника, утыкается в старый, давно забытый шрам… а пятки у неё грубые, сточенные. Какие и должны быть у шиноби.       У Какаши сжимается низ живота. Он сползает на пол. Облокачивается спиной о диван, перетаскивает себе под голову валик. Спать полусидя не в первой, на службе и стоя приходилось. Клубок сзади сопит, не хуже Акино. Хатаке запрокидывает голову назад: спит. Пальцы на ноге смешно подёргиваются. Какаши принимает исходную позу и закрывает глаза. Голову тут же занимают мысли о миссии. Он знал, что Хинако будет против. Он чувствовал, что не надо брать её на эту миссию. У них нет времени возвращаться в Коноху. Нет времени связываться с Годаймэ и советом Пяти. Надо решать здесь и сейчас.       А это значит, что на утро Префект будет знать имя.