Чувствуй

      С самого утра в Конохе жизнь кипела тихой кутерьмой. Во дворах и на улицах было оживлённо: где-то играла сякухати*, стайки детей сносили с ног прохожих, торговцы наводили порядок в своих только открывшихся лавках. Нетронутая деревня вела свой привычный быт, дышала размеренно и спокойно; источала благоухание цветущих подсолнухов и запах выпекающихся булок.       Сегодня прибывала делегация из Суны: через месяц должен состояться совместный с Песком Чуунин Шикен, и Шикамару попросил Хинако разделить с ним утреннюю канитель с подписанием бумаг и отметками на посту. Несмотря на то, что О’Хара смертельно хотелось поспать подольше в свой долгожданный выходной, она не могла отказать другу, тем более Нара выглядел уж больно замученным — конечно, ведь он будет проктором на экзамене во второй раз.       Пару минут назад товарищи расстались, потому как Шикамару встретил близкого сердцу делегата: по долгу службы Песчаной принцессе пришлось проводить экскурсию по Конохе. И теперь Хинако в одиночестве волоклась по шумной улице по направлению к дому. Жадно поглощая бутылку воды, девушка пыталась собрать своё разбитое состояние хоть в какое-то подобие единого целого, и, желательно, мыслящего существа. — Сестрёнка Хинако! — высокие децибелы нещадно бьют по ушам. Девушка оборачивается. — Погоди!       Бескрайний синий шарф стелится по воздуху вслед за мальчишкой. — А, Конохамару, — О’Хара тянет на лицо улыбку и треплет мальчика по волосам. — Ты что такой потрёпанный? — Ловили кошку госпожи Рёта, — Конохамару ненавистно отплёвывает шерсть изо рта. — Сущая зверюга! Это пушистая крыса всю душу вынула… Почему нам дают такие пустяковые миссии? Ещё бы заставили поросятину Хокаге выгуливать. — Конохамару. — Я бы рехнулся тогда! За неделю уже три кошки поймали. А они, знаешь, царапаются. Удону, вон, весь нос раскурочила… — Конохамару! — Ась? — При Цунаде-саме не скажи: «поросятина». Тогда точно будешь чистить копыта Тонтон. — А ты, я смотрю, уже пробовала. — А ты, я смотрю, сейчас без ушей останешься. Пойдём, до магазина со мной сходишь, пакеты донесёшь. Хоть делом полезным займёшься.                      — А это чёй-то там, а?       Конохамару пристально щурится, прикрывая лицо от ядерных лучей, и тычет пальцем куда-то в небо.       Хинако давно почувствовала излучаемые звуковые и световые волны оранжевого спектра, которых могло хватить на небольшую психологическую атаку против любого противника.       Это Он.       Там, высоко-высоко на столбе, засветилось второе солнце. Светлая колючая голова маячила под самым небом.       Точно он.       Внутри всё сжимается от волнения. — Спускайся, — командует Хинако куда-то в высь.       Голова чуть качнулась, глянула вниз, засветилась ещё пуще и спрыгнула. — Узнала?       Наруто.       Живёхонький, целёхонький. А вытянулся-то как! Конечно, она его узнала, столько лет прошло!.. А сколько лет прошло? Два года что ли?... Или уже больше? Нет, конечно, больше, два с лишним! Расставались в октябре, а нынче уже июль, значит, выходит больше двух с половиной!... И когда они пролетели, эти два с половиной года?! Как успели? Конечно, она его узнала. Если бы прошло триста лет — ну, даже с половиной, — она бы всё равно его узнала. — А тут ничего не поменялось! — Наруто, с видом бывалого солдата, вернувшегося с войны, оглядывает деревню уже с земли.       Пафосный взгляд останавливается на Хинако и тут же сменяется привычным простецким выражением Узумаки. — Выше меня стал, — единственное, что она может сейчас сказать.       Наруто хлопает глазами, не понимая комплимент ли ему сделали, и решив что всё-таки это был именно он и никак иначе, гордо вскидывает голову, пытаясь стать ещё выше. — Рост — это ещё не то… — Хинако хочет потрепать его за щёки, но они втянулись, преобразились в мужицкие скулы. — Ты бы видела какие техники я теперь знаю… шиза!...       Неужели это действительно он. Возмужал, подтянулся, поумнел, надеюсь. Но морда всё та же: довольная, румяная. — … Жабий отшельник говорит, что мне теперь вообще равных нет! Сейчас я вам покажу…       Тем временем Наруто складывает незамысловатую печать. Ещё с минуту Хинако смотрит на него молча, пока Узумаки не исчезает в розовом облаке искр. Оттуда, приторно-сладко вижжя, выплывает голая девица: пышногрудая блондинка, тонкая, розовощёкая. Хороша, ничего не скажешь.       Но вся её красота быстро улетучивается, когда Хинако хорошенько прикладывается основанием ладони ей по лбу. От чего девица крякает, как утка для ванны, трёт пульсирующие синяк и тут же превращается обратно в Узумаки. — Кру-у-уть! — восторженно хлопает Конохамару. Глаза у мальца горят. Да, такая дамочка — высший пилотаж. — Ну-ка цыц! — шикает она на пострела и склоняется над осевшем на земле Наруто. — То есть первое, что ты хотел показать мне после двух лет разлуки — это очередную голую бабу?       Да. Это точно Наруто Узумаки. — Но ты видела какая она?! — Пожалуйста, не заставляй меня бить тебя в первые же минуты после того, как я увидела тебя впервые за два года.       Она скучала по Наруто. Выключила все окружающие звуки и просто наслаждалась. Потрясающее состояние — вновь видеть того, кого тебе так не хватало. Всю жизнь она надеялась, что когда-нибудь она его испытает. И сейчас оно у неё есть, это чувство.                            В кабинете Хокаге свежо и приятно. Окна раскрыты настежь в душистость июльского утра, и приподнятые шторы слабо колышутся взад и вперёд от незаметного движения воздуха. Нос улавливает резкий запах успокоительного, а с тенистой стороны застыл крепкий дух сигарет. Где-то за кипой бумаг, в верхнем ящике стола — Хинако знает — прячется грязная пепельница. Цунаде курит нервно, часто не докуривая сигарету до конца. Одновременно с этим она перебирает бумаги с заданиями, списки шиноби, отчёты и донесения. Она не чувствует ни запаха, ни вкуса, просто ей надо чем-то занять свои руки во время чтения. Все окурки она выбрасывает в окно, а пепельницу прячет, чтобы никто из штабных не заметил. Но Хинако давно знает, что Пятая курит. Но старательно делает вид, что ни о чём не подозревает.       Цунаде устало откидывается на спинку кресла, прижимая ко лбу мокрое полотенце. — Ну что, рада меня видеть, бабуль? — Я буду рада вдвойне, если узнаю, чему ты выучился, мой дорогой, — женщина самодовольна складывает руки на пышной груди и прикрывает глаза. — Кстати, тебя кое-кто ещё хотел видеть, — кивает в сторону окна.       Шиноби разом высовываются на улицу.       Ну конечно. Кто же ещё может сидеть на полуотвесной крыше, греясь под утренними лучами? Одинокий глаз показывается из-за оранжевого переплёта, и воздух разряжается привычным: — Йо! — Какаш-сенсей! — Наруто бросается к учителю через окно. — У меня для вас тако-о-ой подарок, даттебайо! — парень запускает руку во внутренний карман куртки. — Первая книга из новой серии «Приди-приди рай»!       Хинако слышит, как Какаши смачно глотает слюну. Кажется, она застревает в горле и с трудом проходит. — Её ведь ещё не выпустили…       Сенсей даже задышал хрипло, будто в приступе астмы. Книга помаячила в руках ещё пару мгновений и исчезла в нагрудном кармане жилета. — Ладно-ладно, давай зайдём, — Хатаке благодарно хлопает Наруто по спине и подходит к окну. — О, и ты здесь? — улыбается.       Они практически сталкиваются с Хинако носами. — Давно не виделись, сенсей.       Будь Хинако собакой, её хвост завертелся бы как пропеллер. «Хорошо, я не собака», — подумала она с облегчением, и удивилась, какой дурой нужно быть, чтобы такое подумать. Она попыталась широко улыбнуться и, в принципе, «нормально» поздороваться, но вышло это, мягко говоря, хреново. Она чувствовала неудобство. Они это чувствовали.       Копия бесшумно перешагивает в кабинет. Он ступает осторожно и даже опасливо, прекрасно зная, что может последовать за его неофициальный вход через «не тот проём в стене». Но Хокаге копается в небоскрёбах из документов, и, кажется, даже не ведёт в его сторону носом. — Сражаетесь с бумажным демоном, Годаймэ? — тихо спрашивает джоунин.       Бумаг и в правду много: несколько стоп на столе, кипа на стуле напротив, что-то рассыпалось по полу. В связи с последними обстоятельствами, бумажных дел у Хокаге невпроворот. — Да, так, ерунда, — хмуро отмахивается она, не поднимая глаз. — Соглашение потеряла одно.       А сама злится. Эту недовольную складку меж бровей не скрыть никаким Хенге. — Мааа, вот те раз. Позвольте угадаю: совместное с Песком проведение Чунин Шикена? — Очень проницательно, Какаши, — раздражённо цедит Цунаде и резко поднимает взгляд: Хатаке с огнём играет. — И в следующий раз заходи через дверь. — Не хотел вас отвлекать, Цунаде-сама. — Зубы мне не заговаривай, Какаши, — Цунаде снова углубляется в поиски. — Я вас понял.       Он наконец решает замолчать, но… — Чёрт! …Осторожнее! Сейчас рассыплется! Ну, зачем ты облокачиваешься на документы? — Да, ничего, — Хатаке всем телом поддерживает раскачивающуюся пирамиду бумаг. — Немного утрамбовал ваши горы. — Горы он утрамбовал… — цыкает женщина. — Наруто, Джирайя вкратце доложил о ваших тренировках. Я хочу увидеть рез… Хинако, не садись туда!       Стул выезжает из-под девушки, и она, не устояв на ногах, раскорячивается на четвереньках. — Мало мне было бардака, ещё и вы на мою голову, — Хокаге подрывается с места и устрашающе машет рукой. — Наруто! — Да, бабуль?! — парень подпрыгивает на месте. — Я хочу проверить результаты ваших тренировок, к тому же мне нужен рапорт от Джирайи, чтобы точно понять… Ты сейчас и эту стопку обрушишь — стой! — Поздно…       Какаши рассеяно чешет пятернёй затылок. — Да твою ж… Не пойти ли вам обоим домой? Два сапога пара… А ты, Наруто, задержись.              

***

      Они сидели на открытой веранде, выходящей в сад. Прямо на полу, босиком: за день доски хорошенько прогрелись на солнце и ещё не успели остыть. Сёдзи была широко распахнута, и свет из прихожей робко освещал ночной сад. Коноха спала. Бесшумно дремала. И, казалось, лишь этот дом был единственным неспящим островком, маячившим где-то посреди бескрайнего океана.       Здесь, в траве, мерно стрекотали цикады, изредка булькала в пруду рыба, тихо-тихо, но всё равно слышно. Где-то вдалеке постукивало бамбуковое коромысло содзу, оно наполнялось водой, и ритмичный стук напоминал неспящим о течении времени.       На свет покачивающегося андона* слетелись светлячки и с тихим постукиванием бились о бумажный абажур.       В Конохе лето.       Шиноби ели арбуз. Сочный, сахарный, аккуратно нарезанный хозяйской рукой. Светловолосый парень, стоя на краю веранды, беззаботно плевался с неё семечками. — Наруто, совсем обалдел? Мама узнает, что ты ей в сад нахаркал — прирежет.       В паре метров за стеной кто-то то ли хмыкает, то ли кашляет. — Какаши-сенсей, ну скажите ему!       Девушка обращается к мужчине, расположившемуся на полу по ту сторону. Прислонившись к приятно-прохладной стене, он читал.       Девушка толкает парню под ноги медную миску. Сама же жуёт с семечками, хрустит ими, довольно морщится.       Теперь по саду разносилось бренчание медного таза. Но даже этот характерный звук через каждые пятнадцать секунд не выводил из привычной колеи, а вливался в умиротворенную какофонию сада.       Через какое-то время Хинако заметила, как к воротам кто-то подошёл. Безгласная тень неуверенно и робко вглядывалась в лица на веранде. То и дело покачивалась на пятках и топталась на месте. — Ирука-сенсей, вы тут какими судьбами?       О’Хара не могла не узнать колючий хвост учителя.       Ирука трёт затылок и поднимает руку в приветственном жесте. — Узнал, что Наруто у тебя, — Умино делает два шага вперёд, попадая под блики тусклого света. — Прости, мальчик, не смог раньше, — виновато продолжает он, обращаясь к Наруто.       В ответ Узумаки что-то запыхтел невнятно, так и норовя сплюнуть семечки себе под ноги. Никто не понял, но наверное он хотел сказать, что вовсе не обижается и очень рад видеть учителя.       Всем было известно, что у Ируки-сенсея нынче дел было невпроворот. Перед новым учебным годом начальство заставило перекрашивать стены в Академии, а в помощь дали учеников, от которых пользы меньше, чем от козла молока: в первый же день затопили класс с помощью дзюцу и перевернули все банки с лакокрасочными. Уже тогда сенсей сдался, распустил всех по домам и докрашивал стену сам. — Да проходите, чего встали, — Хинако машет Умино рукой.       Ирука поднимается на веранду.       Из-за угла лениво выглядывает Какаши и улыбается, сузив глаза в знакомом прищуре. Не ожидав увидеть здесь Копирующего, Ирука запинается о миску и чудом удерживается на ногах. Даже когда Хатаке Какаши не требуется материализация, он всё равно появляется слишком неожиданно. Тем более в непривычной гражданской одежде. Даже глаз протектором не прикрыл: веко спокойно покоится на глазнице. — О, и вы тут, Какаши-сан. — И я, — улыбается тот. Или нет. А чёрт его пойми. Гений, что с него взять.       Ирука ещё пару мгновений топчется на месте, не зная куда податься, хотя места на веранде полно, и наконец приземляется на пол прямо там где и стоял. Один он тут в специальной одежде, на руках оранжево-розовые разводы от краски: так и не смог отмыть. Под любопытными взглядами бывших учеников он будто виновато шкрябает пальцами по разводам. — Это вас поди Конохамару так разукрасил? А, Ирука-сенсей? — Сейчас еще ничего, — улыбнулся джоунин, — раньше хуже было.       Умино вспоминает оляпистое пятно на сменных рабочих штанах: следы битвы Конохамару и ещё одного мальчишки. — Красивый у вас сад. — Спасибо. Мама спины не разгибает. Вчера уехали с отцом на Горячие Источники, хоть отдохнёт там.                      Во втором часу ночи они сидят в проходе на тёплых досках, и выясняется, что Копирующий не любит сладкого. «Вы что сдурели! Как можно сладкого не любить — вкусно же!» Свет в кухне будто потускнел и не достигал края веранды; кажется, что прямо под подошвами разверзается тёмная бездна. И потом, сахара же входят в обмен веществ. Усмешка, качаются седые пряди. «Всё равно не люблю». А над головой такая же бездна, только со звёздами. Хинако вспоминает, как мама делала конфеты из вишни в сахарной пудре. У Хинако не получается, сок пропитывает сахар, как кровь бинты, а у мамы такие ровненькие снежные шарики. Их потом складывают в коробочки из бумаги, которые делает отец, и разносят по знакомым. «Я бы съел одну. Только ради мамы твоей».       Наруто и Ирука-сенсей говорили о чём-то на краю веранды. Отрывками доносились разговоры о путешествии Наруто, рассказы о непоседливых учениках; плавно вибрирующий голос джоунина перемешивался с громогласным смехом Узумаки. Но ничто здесь не был лишним. Все они сшивались, перекатывались в плавную мелодию, и главное — ни один не был похож на въедливое жужжание уличного кондиционера из деревни Лунного Камня.       Они дома. — Какаши-сан? — М?       Она молчит пару секунд, собираясь с мыслями. Последнее время начинать разговор с семпаем становилось всё труднее: по горлу растекалась сладкая патока, которая в тоже время липко перекрывала все пути дыхания. Хинако вдохнула поглубже и на выдохе выдала: — Откуда у вас ожог?       Странное чувство. Тягучее.       Ладонь Хатаке прижимается к щеке, обтянутой тканью. — Просто плюнули в рожу огнем. И кожа сгорела. — А сколько лет-то было? — Девять… Как ты сообразила? — Нижнее веко у вас оттянуто книзу, — Хинако кладет палец рядом со своим глазом и, чуть прижав, отводит. — Точно, — Копирующий смотрит и кивает. –…Миссия была детская… Навстречу нам обоз крестьянский: волы, телеги, рисовая солома под циновкой. А между соломой и циновкой они и лежали себе тихонько, — Какаши складывает на бедре салфетку, разглаживает сгиб, переворачивает и складывает снова. — Сенсей заподозрил и убрал нас подальше. Пока они с ним разговоры разговаривали, я решил проверить. Проверил. Слетает рогожа, и первый же из них, не вставая… Спасибо сенсею — спас.       Хинако смотрит на маску. Никогда её не интересовало по-настоящему, что под ней… Разве что в детстве они думали об устрашающем птичьем клюве и крысиных зубах. А сейчас?       А сейчас у Какаши в руках фигурка собаки. Осталось приподнять ему уши и завить хвост колечком. А потом он стоит на ладони, а ладонь протянута вперед к Хинако. Девушка осторожно берёт его за спинку. — Брось его в воду, он поплывет. — Нэ, он мне нравится. У него ухо такое… забавно торчит, — Хинако даже садится лицом к Какаши и ставит пса меж колен, — Я его с собой заберу, пусть у меня живёт. Это будет мой Ину-ками*.       Копия тоже меняет позу, садится так же, лицом к собеседнику; повисшие на коленях руки помогают поддерживать безразлично-вальяжную позу. Молчание длится совершенно без неловкости. Что-то незаметно переключается между ними в летних сумерках — разговор остался, а вежливая необходимость его поддерживать отпала. Складки бумаги на собачьем тельце сгибаются так, что пса можно посадить на край веранды, и он будет сидеть, как настоящий.       Подул ласковый ветер, нежно-нежно погладив шиноби по щекам. Хинако вытянула шею, блаженно прикрыв глаза. Свежесть… — Дышится-то как… — Хорошо.       Голос Какаши показался ей бархатным и одновременно печальным, но в нём присутствовали шумы, некие всполохи интонаций. Если бы голос имел цвет, этот был бы тёмно-вишнёвым.       Чуть слышно скрипит половица. Хинако распахивает глаза и оборачивается.       Какаши тянется к ней. Медленно, гипнотизируя, точно удав, наклоняется. Единственный видимый глаз смотрит пугающе и уверенно прямо. Всё ближе и ближе. «Ч-что…» Дыхание перебилось. Он был так близко, что Хинако сумела разглядеть радужку его глаза — серую с чёрной каймой. Расстояние между ними стремительно сокращалось… Жар пробил всё тело, волной ударяя по вискам и обжигающе накатываясь на лицо. Сердце стучит одновременно всюду… Дыхание у Какаши прохладное, как февральский морозец. Пшеница. Пшеницей пахнет… Он протягивает к ней руку…       Какаши небрежно и по-мужицки грубовато чиркает твёрдыми пальцами по её щеке. — Арбуз.       Чёрт.       Внутри что-то поднялось — затем упало. Может, сердце? — Арбуз, — монотонно повторяет она.       А он улыбается. Вот этой глуповатой улыбкой деревенского парня. С которой он сейчас так просто чуть не остановил сердце шестнадцатилетней девочки. — Хико-чан, ты чего, как помидор? Плохо что ли?       Голос Наруто залетает в одно ухо, воздушным змеем крутится в голове, приводя в движение застопоренные механизмы, и вылетает через другое. Хинако со шлепком прикладывает ладони к щекам. — Горю. — О-о-о! — жёлтая голова засветилась пуще лампочки. — А может нам искупаться?       Ирука давится злосчастным арбузом. — Никакого «искупаться»! Ночь на дворе.                      — Мне кажется, это не очень хорошая идея.       Увидят учителя, купающегося ночью в речке — точно нажалуются и уволят. Ещё подумают, что нагой… Ирука недоверчиво смотрит на поблёскивающую гладь воды. Не хорошо. — Ирук-сенсей, вы плавать что ли не умеете?       Хорошая компания, ничего не скажешь: школьный учитель, Герой Конохи, джинчурики Девятихвостого и одна девчонка.       Точно уволят. — Умею я. — Ну так пойдёмте!       Наруто мигом сбрасывает футболку и бежит по мостику, попутно освобождаясь от сандалей. Только и слышны топот босых ног, да всплеск брызг. Наруто бомбочкой плюхается в воду.       Ирука всё ещё неуверенно оглядывает остальных: Хатаке стоял по колено в воде, сложив на груди руки. Купаться он явно не был намерен, потому как лениво закатал штаны. Глаза полузакрыты. Замер. Как статуя. А волосы от света луны не отличишь.       Хинако же уверенно шла в воду, заматывая в гнездо тяжёлую копну волос. Худая и смуглая, под облипшей рубахой начали проступать намокшие бинты. Но девушка не думала о них и шла всё глубже и глубже, пока вода не достигла груди. А она была нежной, прохладной, подводное течение приятно покалывало ноги. — Может вы боитесь, что вас Садзаэ-они* утащат? — Хинако, обернувшись через плечо, ехидно сверкнула глазами. — Ну, может хоть тогда у Ируки-сенсея девушка появится, — Наруто лопается, как перезрелый помидор, и ржёт, удерживаясь рукой за мостик. — Я смотрю, на уроки полового воспитания в Академии никто не ходил? …Отставить смех! — Так точно, Ирука-сенсей!       «Дети» дружно отдали честь и разразились хохотом.       Умино равняется с Хатаке и зарывается пальцами в песок. А водичка хорошая. — Ныряйте уже. Все спят давно, — усмехается Копирующий, не открывая глаз.       А ведь Ирука всегда говорил себе: «Не иди на поводу у учеников. Сядут на шею и не слезут». Эх, Ками-сама, ну, что поделать? Придётся говорить, что от краски отмывался…                     Луна отражалась в переливающейся водной глади, при лёгком дуновении ветерка она ныряла, словно поплавок. Время текло незаметно, будто это был отдельный мир со своим густо-чёрным, как чернила, небом. И только звёзды на нём качались, пульсировали, точно рыбы в сетях.       Ребята всё ещё плескались в озере, а Ирука усердно отжимал волосы, присев на край моста. — Выходите, — тоном отца-командира говорит Хатаке и кивает головой в сторону берега.       Наруто нехотя взбирается к Ируке-сенсею, а Хинако бредёт к Какаши на берег. Песок облепил мокрые ноги, рубашка, почти что потерявшая цвет из-за воды, предательски обтянула субтильное тело. Девушка трёт подбородок и хрустит позвонками, разминая шею. Тут резинка лопается, и тёмные волосы грузом спадают на плечи. Это сбивает девушку и она наконец поднимает глаза на сенсея. — Зря вы не… — он смотрит на неё так грустно и… обвиняюще? Хинако моргает, и тень с его лица тут же пропадает. Серый глаз привычно растягивается в полуухмылке. — искупались…       Показалось, наверное. — Смотри.       У ног Какаши лежит пара оставленных кем-то бутылок. Он поднимает одну. Стекло начинает голубовато светиться у него в руке. Свечение нарастает, потом бутылка легко подбрасывается, ложась в ладонь горлышком, и длинным замахом от самой земли отправляется в небо. Чакра тянется за ней, как хвост кометы… Бабах! Горящие частицы разлетаются далеко и, горя, летят все медленней. — Фейерверк, — выдыхает Хинако. — Вот так я умею, — косматая голова наклонилась к плечу, прищуренный глаз улыбается. — Здорово! А эту запусти… — Давай сюда. В честь маминых конфет… — Ну я же просил не шуметь! — доносится с конца мостика. — Простите, Ирука-сан…       Бабах! Хинако ничего не может с собой поделать — всегда любила эти салюты в ночном небе, Кьюби их задери. Красиво же! Долго летит в стороны сияющая стеклянная пыль и гаснет, только прочертив подобие зонтика. Небеса повисают вдвое больше прежнего, густые и чёрные, а Хинако всё смотрит…  — НУ КАКАШИ-САН!!!       Хатаке вдруг подмигивает Хинако. И губы её помимо воли растягиваются в глупой улыбке.