Я твоя, Эдвард Каллен

       Мы закончили с уроками, и я проводила Эдварда до окна. Он уже собирался домой, и не скажу, что не была рада этому. Он заставил меня выполнить домашнее задание не только на завтра, но и то, что задавали вперед. Я измотана, мой мозг кипит, но благодаря Эдварду, я немного освободила время на всю неделю и справилась в два раза быстрее обычного. Мой живот сейчас напоминал огромный аквариум, где в кофейном растворе плавали печеньки, крошки которых ещё предстояло тщательно вытряхнуть с постели и одеяла, прежде, чем лечь.       — Чем будешь заниматься? — спрашиваю я зевая, не удосужившись прикрыть рот ладонью.       Время ещё только девять, но я валюсь с ног. Эдвард прищуривает глаза и загадочно улыбается. Он видит, что я еле ворочаю языком.       — Буду всю ночь смотреть на звёзды, — я чувствую в его взгляде и улыбке подтекст, но мне слишком лень думать какой именно, поэтому я сонно киваю, — ты уже спишь, Белла.       Я печально вздыхаю. Как объяснить ему, что до утра ещё слишком долго, но в тоже время мне не хочется показаться влюблённой жеманной дурочкой, поэтому я соглашаюсь и, засунув руки в карманы тёплого халата, поднимаю подбородок для прощального поцелуя. Губы Эдварда накрывают мои, и он властно целует. Обожаю это чувство, когда он заявляет на меня свои права. Таю, но не стану говорить, что я ни капельки не против. Ему тоже не хочется уходить. Я улыбаюсь, прервав нежное касание наших губ.       — Спокойной ночи, Белла, — шепчет он, погладив меня по щеке, и скрывается из виду.       Мне не удалось заметить его передвижения в сторону леса, лишь колышущиеся ветви деревьев указывают направление. Весенний вечерний ветер омывает мое лицо ласковой прохладой. Я вдыхаю лесную свежесть, как можно глубже и улыбаюсь, ощущая мурашки, бегущие по рукам и ногам. С каждым днём в Форксе становится теплее, и я с нетерпением жду лета. Правда с приходом тепла и солнце будет выглядывать чаще, а это значит, Эдварду и его семье придётся прятаться, но теперь я могу проводить все свое свободное время рядом с любимым и Элис. От меня им не нужно убегать. Все будет прекрасно.       С этими мыслями, я ещё раз высовываю голову в окно и подставляю лицо прохладному ветру, а затем задергиваю шторку, и плетусь к кровати. Мои мышцы отяжелели, но я нахожу в себе силы переодеться в пижаму. Стряхиваю крошки, ставлю будильник, быстро забираюсь под тяжелое тёплое одеяло, заснув почти моментально, что мне не свойственно, особенно в столь ранний час.        Я бегу, бегу по лесу. Не представляю куда, просто знаю — мне надо бежать. Ничего не слышу вокруг, словно нахожусь в вакууме. Только собственное тяжелое дыхание, рваное, прерывистое. Боль сковала лёгкие. Ноги тянет, каждый шаг даётся с трудом, но я знаю, надо бежать, надо догнать его… Понимаю, что не ориентируюсь и резко останавливаю себя, миновав столкновения с деревом. Закрываю глаза и пытаюсь услышать…       В ночной тишине один за другим рождаются звуки: ветер, шум деревьев, листвы, шум ручья, стрекот насекомых, мимо пролетела птица?.. нет, летучая мышь, а за ней и сова… взмах тяжелых крыльев, она спикирует и раздаётся отчаянный писк мыши… поймала… в нескольких шагах от меня, шипя, проползает змейка.       «Все это не то!» — злюсь.       Прислушиваюсь, подключаю обоняние. Хвоя, сырость, кисловатый запах болота, гнилых листьев, терпкость дерева, сладость ночных цветов-охотников, приближающегося дождя. В паре миль с запада завыл волк и резко смолк, завершив свою песню жалобным скулением.       «То, что надо!»       Принюхиваюсь, беру след и снова бегу. Ещё быстрее. Настигаю. Хватаю за холодную гладкую шею и припечатываю тело к скале. Даже не сопротивляется, но тихо рычит. Раздаётся треск и несколько мелких камушков сыплются на голову, царапают щеки. Мне все равно. Мышцы напряжены и не уступают в твердости существу, столь омерзительному и противоестественному, что даже прикасаться к нему греховно. Не такой холодный, как всем кажется, не такой и красивый, не такой уж и твердый, (я знаю по меньшей мере три способа прервать их жизнь). Они отвратительны — запах сладкий, приторный с примесью солёной крови… чувствую тошноту, подступающую к горлу, сковывающую его железным прутом. Я хриплю, отстраняя своё лицо от него, но пальцы ещё крепче сжимают его горло. Поднимаю глаза и смотрю в лицо чудовищу.       — Белла…        «НЕТ!»       Вскакиваю в постели, тяжело дыша. Моя комната. Я дома… пытаюсь сглотнуть, но в горле пересохло. Поворачиваю голову вправо и в темноте шарю рукой в поисках ночника. Щёлкает кнопка, и комната прорисовывается в тусклом желтом свете. Машинально бросаю взгляд на будильник. Пол двенадцатого ночи.       Я медленно выдыхаю, проведя по лицу ладонью. Пульс бьет в районе горла. Я стараюсь успокоиться и лечь обратно, как замечаю темную фигуру в кресле у окна с книжкой в руках. Золотистые глаза обеспокоенно смотрят на меня. Это Эдвард. Но на этот раз не с перепачканным в крови лицом и полным ярости хищным взглядом, а мой Эдвард.       Все напряжение кошмара сходит на нет. Сердце перестаёт колотиться о рёбра, дыхание восстанавливается, и я расплываюсь в улыбке, понимая, что Эдвард и правда сейчас в моей комнате. Откинув в одеяло, встаю с постели и вслепую шарю по полу ступнями в поисках тёплых тапок.       — Это не сон?       — В этот раз определённо нет, — искренне смеётся он, откладывая в сторону мой потрёпанный экземпляр «Гордости и предубеждений».       В этот раз… не сон. Странно. С самого первого моего дня в школе, Эдвард снится мне каждую ночь, и теперь он здесь — наяву.       — Откуда ты знаешь, что снишься мне?       — Ты… — начинает он, но останавливается, и изучающе смотрит мне в лицо, раздумывая говорить или нет, — ты много говоришь во сне.       Глаза расширяются от удивления, я открываю рот, чтобы тут же напасть на него, но молча захлопываю его, скрещивая руки на груди.       — И частый ли ты здесь гость?       — Каждую ночь, — без обидняков признаётся он и тянет ко мне руку. Я подхожу, сажусь к нему на колени и обнимаю рукой за плечи. — Любопытство не порок.       — Любопытство — да, но это — шпионаж. — Мои слова звучат недостаточно сердито, мне льстит его интерес к моей персоне.       — А что еще делать ночью?       — Каждую ночь?       Он кивает, а я пытаюсь представить, каково ему сидеть здесь вот уже три месяца и смотреть, как я сплю, и ведь я ни разу не замечала его, хоть и частенько просыпалась. Разве что…       — Тогда! — воскликнула я, с возбуждением посмотрев на Эдварда, — в ту ночь, мне приснилось, что я застала тебя у себя в комнате! В ночь после Дня Святого Валентина!       Он вновь кивнул, сдерживая улыбку.       — Ах, ты, говнюк! — я бью его по руке, но он тихо смеётся мне в плечо, и дыхание его прошибает тело электрическим зарядом.       — Ты поймала меня в ту ночь, но сочла это сном.       Я злобно смотрю на него, все ещё обиженная, но он притягивает меня к себе и обнимает, от чего обида тут же гаснет.       — Я чуть с ума не сошёл.       — Ты поступил ужасно! Ведь я едва не… — я останавливаю себя, покачав головой.       — Я бы никогда не поступил с тобой так бесчестно.       Эдвард поднимает свободную руку и кладёт мне на шею. Я не двигаюсь. Сейчас я по-новому пытаюсь осмыслить ощущения, возникающие рядом с ним. Возбуждение, желание, и ничего похожего на страх. Билли был не прав.       — Такая тёплая и нежная… — шепчет он, приближая своё лицо к моему. — Я так скучал.       Кровь бешено несется по жилам, и мне очень хочется как-нибудь замедлить ее бег. Эдвард, очевидно, слышит, как стучит мое сердце.       — Румянец тебе идет, — вкрадчиво говорит он и, нежно коснувшись щеки, берет мое лицо обеими руками очень бережно.       — Ты украсила все мои ночи, придав им неимоверный смысл. Я стерегу твой покой и наслаждаюсь этим.       — Я люблю тебя, — только и могу я сказать.       Я целую его, осторожно, привыкая к прохладе его кожи. Меня потрясывает, но я не могу оторваться от него и, перекинув ногу через второе колено Эдварда, сажусь к нему лицом, не прерывая движение наших губ. Поцелуй захватывает нас, наполняя мое тело приятным жаром.       Оглушительная вибрация мобильного возвращает нас к действительности. Чертыхаясь, под тихий смех Эдварда, я нехотя встаю, бегу к кровати, хватаю с тумбочки телефон и вижу имя Джессики.       — Черт бы ее побрал! — нажимаю зеленую кнопку и падаю на кровать.       — Привет! Чем ты занята, не помешаю?       — Нет, я… эм… валяюсь в постели.       Эдвард оказывается рядом, и накрыв меня одеялом, ложится сзади. Я рада, что его запах останется на моих подушках, и когда он уйдёт, я смогу спать, обнимая одеяло с той стороны, где он сейчас лежит.       — Слушай, я вот что хотела у тебя спросить…       Я вся обращаюсь в слух, желая, как можно быстрее ответить на все вопросы Джессики и прекратить разговор. Спать мне уже совсем не хочется, хоть и слабое жжение все ещё донимает глаза, но в целом я в состоянии ее слушать. В этот момент Эдвард целует меня в шею, в самом чувствительном месте — за ухом, чуть ниже по кивательной мышце, я вздрагиваю от неожиданности холодного касания губ и шикаю на него, показывая свой кулак. Эдвард хихикает, тихо, но слишком близко, и прекрасный слух Джессики засекает его присутствие.       — Иззи, кто там с тобой?! Это Эдвард или Джейкоб?       — Кто такой Джейкоб? — спрашивает Эдвард.       — Все понятно! Валяешься в постели значит?       — Джессика, спокойной ночи! — нажав отбой, швыряю телефон на постель, — доволен?       — Джейкоб? — невозмутимой переспрашивает Каллен.       — Мой друг детства из резервации. Тот, кто рассказывал мне легенды, — поясняю я, но этого недостаточно, Эдвард хмурится, — сын Билли Блэка, — все равно не сработало. Эдвард отстраняется, увеличив между нами расстояние, он ложится на самый край кровати, — Эдвард, у Джессики слишком богатая фантазия.       Выдохнув, я откидываю одеяло и намереваюсь спуститься вниз за стаканом сока. Тапочки остались у кресла, и я засовываю ноги в шерстяные носки с рождественским рисунком, взъерошиваю пальцами волосы, и слышу позади:       — Я тебя умоляю, пожалуйста, оденься!       Я смеюсь. Эдвард больше не сердится. Поворачиваюсь перед ним, невинно хлопая ресницами.       — Тебя что смущает?       Оглядываю свой внешний вид в большое зеркало на платяном шкафу. Ничего необычного: моя шелковая пижама, коротковата немного, но это же Эдвард, и он пришёл без приглашения, так что это его проблемы.       — Миллионы женщин комплексуют по поводу своего тела и внешности! Я же знаю насколько я привлекательна. Мне нечего стесняться! Да и потом, — указываю на развалившегося на моей постели парня, — ты же сам говорил ты джентльмен, и, сейчас, ты находишься в моей комнате, так что если тебя что-то смущает, отвернись. Я уже давно раскрыла свою женственность и приняла себя такой, какая я есть. Я знаю, что моё тело совершенно, поэтому мне незачем стесняться.       — Я понял, — соглашается он, после столь длительной тирады, — это действительно моя вина, что твое тело сводит меня с ума.       Я прыскаю от смеха, показывая ему средний палец и спускаюсь вниз.       Открыв холодильник, чувствую, что ко всему прочему ещё и проголодалась. Спать я определенно не собираюсь, именно поэтому включаю кофеварку, и пока кофе закипает, делаю большой тост с арахисовым маслом и бананом. Кладу свой шедевр на тарелку, наливаю кофе и на цыпочках поднимаюсь наверх, стараясь не разбудить Чарли, храп которого разносится по всему первому этажу.       — А вот и я, — тихо говорю я, пытаясь закрыть дверь ногой.       Эдвард в секунду оказывается рядом, забирает еду и относит ее на прикроватную тумбочку, а затем возвращается и прикрывает дверь. Кажется, я умру от его галантности. Но сперва иду к шкафу и достаю «зимнюю» пижаму, которую одеваю лишь в двух случаях — либо адски холодно, либо болею. Моя любимая — ярко-розовая, усыпанная маленькими милейшими пандами. Мама подарила пару лет назад, хотела поднять мне настроение во время болезни и теперь эта супермягкая, суперуютная вещь всегда у меня вызывает тёплые воспоминания.       — Мило, — отзывается Эдвард и тут же накрывает лицо подушкой, приглушая свой хохот. Тщетно — старушка-кровать дрожит.       — Иди в жопу, — высовываю язык, пока закручиваю волосы на затылке и скрепляю резинкой.       — Нет, что ты! очень красиво.       — Спасибо, — благодарю я, искоса глядя на задорно смеющееся лицо.       Беру в руки тарелку и откусываю от тоста. Очень калорийно, но, к счастью, рядом со мной нет мадам Лулу, чтобы треснуть линейкой по спине, если вдруг я слишком увлекусь за столом или же забуду про осанку. Прикрываю глаза, медленно жую, смешивая легкую солоноватость орехов и сладость банана. Идеальное сочетание.       — Вкусно?       Голос Эдварда странный, будто он сам сейчас ест этот потрясающий тост и крайне доволен его вкусом. Я киваю, посмотрев на него и откусываю снова, протянув Эдварду тарелку.       — Попробуй сам, — предлагаю я с набитым ртом.       — Благодарю, — отказывается он и ждёт пока я расправлюсь с едой.       Я ем медленно, раздумывая, а не спуститься ли мне за второй порцией? Но лень перевешивает остальные чувства, да и навряд ли я сейчас смогу оторваться от Эдварда. Мои руки трусит мелкой дрожью, я тихо ругаюсь, меняя тарелку на кружку и устраиваюсь поудобнее.       — Как же хорошо!       Эдвард лежит полубоком, подперев голову рукой.       — Какие планы на выходные? — спрашивает он, убедившись, что я дожевала. В ответ я пожимаю плечами. — Эсми неоднократно просила привести тебя в гости.       — Конечно, мог бы не спрашивать! — ложусь поближе к Эдварду, но он скатывает одеяло между нами и отбирает мой кофе.       — Теперь надо поспать, Белла.       — Слушаюсь, мамочка.       — Я серьезно.       — Думаешь, я смогу заснуть, когда ты здесь? — Надуваю губы и скрещиваю руки на груди, чем вызываю хохот Каллена.       Опять он смеётся надо мной!       — Прежде у тебя это отлично получалось, — напоминает он.       — Я же не знала, что ты шпионишь.       — Чем тогда займёмся?       Не стоило ему задавать мне такой вопрос. Ой, как не стоило. Поднимаю голову и встретившись с ним взглядами, тянусь всем телом, хочу обнять его. Эдвард протягивает руки, но уклоняется от поцелуя, вместо чего, касается губами моих волос.       — Белла, хватит испытывать мое терпение, иначе мне придётся уйти.       Одновременно довольная, как слон и обиженная, как пятилетний ребенок, я ворчу себе под нос проклятья.       Чем бы нам заняться?! Телевизор внизу, игр никаких у меня нет, разве что… тянусь к тумбочке и достаю оттуда свежий журнал «Космополитен», где буквально вчера на уроке философии вычитала интересную статью с перечнем вопросов для пар. Открываю нужную страницу и возвращаюсь на подушку в полулежачее положение.       — Чтобы влюбиться в кого угодно, сделайте это, — читаю я заголовок, — по исследованиям Артура Арона, Университет Стоуни-Брук.       — Зачем?       — Ну, — тяну я жалобно, — давай сыграем, интересно же!       Мне очень хочется попробовать. Тест несложный, всего 36 вопросов, благодаря которым, мы станем ближе друг другу и узнаем друг друга лучше. Так пишет автор.       Эдвард вскидывает бровь:       — Белла, я и так тебя люблю.       — Именно-таки поэтому соглашайся, — настаиваю я и ищу глазами первый вопрос. Эдвард обреченно вздыхает. — Так. Выбирая из всех в мире, кого бы ты пригласил в гости на обед?       — Не знаю.       Меня обижает его несерьезное отношение к моему вопросу.       — Ну же!       — Пусть будет Фрэнк Синатра или Авраам Линкольн.       — Они оба покойники, — делаю я замечание.       — И я тоже, и что? Теперь ты.       Я задумалась лишь на пару секунд. Я уже знала ответ, ведь я пролистала эти вопросы ещё во время вчерашнего урока.       — Своего ангела хранителя. Хотелось бы узнать насколько ему тяжело со мной и что ждать в будущем. — Я тут же читаю следующий вопрос, пряча за журналом лицо. — Хотел бы ты быть знаменитым? Чем бы ты прославился?       — Нет, — категорично отвечает он.       — Да, — даю ответ. — Думаю, я стала бы отличным дизайнером.       — Почему не танцором?       — Хватит с меня сцены, — меня передергивает, и Эдвард расценивает этот жест, как-то, что я мёрзну и тут же накрывает меня одеялом плотнее. Я не стала спорить, я читаю дальше:       — Прежде чем сделать телефонный звонок, ты когда-нибудь репетируешь то, что собираешься сказать? Почему?       — Да, всегда, потому что хочу быть уверен что меня правильно поймут.       — Иногда, чтобы не запутаться в словах.       Он смеётся, и я подхватываю его смех, хоть и бью его за это журналом. Эдвард не сопротивляется, и мне тут же надоедает.       — Каким тебе представляется идеальный день? — читаю я дальше.       — Давай, ты первая, — предлагает он.       — Хм… — мне сложно ответить, так как сценариев очень много, — думаю, где-нибудь на острове, в тепле, под солнышком. Ни телефона, ни интернета, ни забот и хлопот. Главное еды побольше. И никаких напольных весов, — уточняю я и тут замечаю, как между бровей Каллена залегла складка, — эй, ты чего? Это из-за солнца?       Он качает головой.       — В этом идеальном дне нет меня.       И правда. Я забыла упомянуть Эдварда. Какая глупость! Он обиделся из-за такой мелочи! Но правда в том, что его присутствие я рассматриваю, как само собой разумеющееся, не считая, что это стоит уточнять. Решив перевести все в шутку, я подмигиваю ему.       — Почему нет? Ты ушёл за кремом от солнца… должен же кто-то намазать меня кремом!       Секунда. Две. Черты лица Эдварда смягчились. Обиды забыты.       — Следующий вопрос.       — Нет, — возражаю я, — теперь ты!       Он вздыхает, но я упрямо жду.       — Белла разве не очевидно?       — Нет.       — Мой идеальный день — это любой день рядом с тобой.       Я краснею, кусая нижнюю губу и прячусь от Эдварда повернув лицо в сторону. Он тянет меня к себе и подтащив ближе, устраивает спиной на его груди. Очень удобно. Я раскрываю журнал и читаю:       — Когда ты в последний раз пел наедине с собой? А для кого-то другого?       — Наедине с собой напеваю мысленно во время охоты, помогает абстрагироваться от мыслей бегущих рядом.       — А для кого-то?       — Часто напеваю, когда играю для Эсми, она очень счастлива в такие минуты. Мне — не сложно, ей — приятно.       Хотелось бы мне послушать. Если у Эдварда и в обычном разговоре настолько приятный и чарующий голос, то что он сделает со мной, если запоёт. От подобных мыслей по коже начинают бегать мурашки. Уверена, если попрошу — он споёт, но тогда мы не пройдём этот тест. Мне нужно дать ответ.       — Наедине с собой — в душе, каждый день или когда собираюсь куда-то, а для кого-то… лет в шесть рождественский гимн на праздничном обеде с семьёй. — Эдвард вопросительно смотрит на меня, но я тут же спрашиваю дальше: — Чтобы ты выбрал: сохранить в ближайшие 60 лет своей жизни тело или разум себя 30-летнего?       — Странный вопрос для столетнего старика в облике семнадцатилетнего парня.       Я хохочу:       — Ну да.       — Лучше отвечай ты, — предлагает он. Я ещё раз перечитываю вопрос.       — Тело, — уверенно говорю я, — разум совершенствуется с годами, а тело стареет. Хочу оставаться молодой и красивой с потрясающим телом, но не такой глупой как я сейчас.       — Глупой почему?       — Потому как была бы умна, занималась бы сейчас чём-то вроде… — я подтянулась к губам Эдварда и поцеловала его. Он ответил, но очень сдержанно, при всем при этом ухитрился поднять журнал, выпавший из моих рук.       — Белла, — шепчет он мне в рот.       — Эдвард?       — Следующий вопрос, — он открывает журнал на нужной странице.       — У тебя есть тайное предчувствие о том, как ты умрешь?       — Да, — его взгляд застыл, а бархатный голос омрачился. — Единственный для меня возможный вариант — это разозлить Вольтури.       — Кто такие Вольтури?       — Могущественный правящий клан мне подобных, — поясняет Эдвард, проведя ладонью по моим волосам, словно рассказывает ребёнку сказку перед сном.       Хмурюсь. Зря я вообще затеяла эту игру! Не хочу знать, что где-то есть существо, способное причинить вред моему сокровенному. Эдвард подмечает мою оторопь и нежно улыбается.       — Очень старая семья. Наверное, в мире людей им сопоставима королевская династия, — голос его такой спокойный, будто ему невыносимо скучно. — Одно время Карлайл жил с ними в Италии, до того как перебрался в Америку.       Я попробовала представить их, но в голову лезли картинки образов Лестата и Луи — холодные, бездушные, мерзкие. Какими бы они ни были эти Вольтури на самом деле, я бы не хотела с ними столкнуться.       — Так вот, раздражать их не рекомендуется, — неожиданно прерывает мои мысли Эдвард. — Если, конечно, не хочешь умереть, или что там с нами происходит… Теперь твоя очередь.       — Сложный вопрос. — Эдвард пристально следит за моим лицом. — Я никогда не задумывалась о собственной смерти… но сейчас думаю… мне бы хотелось…       Я замялась, многозначительно посмотрев на Эдварда. По одному моему взгляду он понял, что я имела в виду.       — Белла, нет.       — Да! — упрямлюсь я. — Рано или поздно, но нам придётся поговорить на эту тему.       Борясь со страхом неизбежной ссоры, я поворачиваюсь к Эдварду лицом и, приложив ладони к холодной груди, умоляюще смотрю ему в глаза. Каждая линия, каждая черточка его лица напряжена, но в его взгляде нет злобы, полагающейся мне.       — Нет, — все же строго отвечает Эдвард, приложив ладонь к моей щеке, — хотя бы не сегодня, прошу тебя.       Я наклоняю голову, трусь щекой о холодную ладонь и касаюсь мраморной кожи губами.       — Дурацкий список, — Каллен пытается закрыть мой журнал, но я завожу руку за спину.       — Нет, мы должны пройти его до конца! — Чтобы озвучить восьмой вопрос, мне приходится читать, выгнувшись дугой, — назовите три общие черты, которые есть у вас и вашего партнера.       Эдвард соглашается продолжать, но без особой охоты отвечает.       — Если не считать очевидного, что мы оба любим музыку, то мы оба смотрим по другому на этот мир и считаем себя умнее других. Возможно, ещё… чтение?       — Согласна! А ещё красота.       — Я не красив.       — Красив и не спорь, — я стрельнула в него сердитым взглядом, — что еще… мы оба любим меня. Ну-у… и естественно пристрастия к красному.       Он согласился, не стал даже возражать, спорить или журить меня за отстойную шутку. Я кладу голову ему на грудь.       — За что в своей жизни ты чувствуешь наибольшую благодарность?       — За то, что Роуз, в своё время, настояла на возвращении в Форкс спустя столько лет.       Он имел в виду нас. Мне стало очень приятно, а Розали немного улучшила свой образ в моих глазах.       — Я не буду признаваться в своей слабости к тебе, поэтому скажу так: я благодарна папе и маме, что Изабелла не самый худший вариант имени для меня, потому как изначально они хотели назвать меня Джульетта.       Эдвард хихикнул, по всей видимости не поверив мне.       — Я серьезно!       — Никогда больше не вспоминай об этом, Джульетта. — Белоснежные зубы сверкнули в полумраке.       Сжав в руке одну из мелких подушек, лежащих на кровати, я со всей силы ударила ей Эдварда, чтоб тот прекратил смеяться надо мной. Он вновь не реагирует, я разочарованно капитулирую.       — Если бы ты мог изменить что-либо в процессе своего воспитания, что бы это было?       — У меня было прекрасное воспитание, — убеждает Эдвард, но я не согласна:       — А знаешь, что я бы изменила в вопросе твоего воспитания? — смотрю на него исподлобья.       Он закатывает глаза и возвращает мне мою подушку тем же путём, в голову.       — Белла, нет. Твой ответ.       Сворачиваю журнал так, чтобы взять его одной рукой, второй беру кружку, вспомнив про остывающий кофе.       — Эм… мне бы хотелось, чтобы меня научили затыкаться во время, а не нести все, что на уме.       — Мне бы тоже очень хотелось видеть у тебя это качество.       Я едва ли не подавилась кофе, хорошо, что он уже остыл.       — Наглец, — огрызаюсь я. — Если бы ты мог проснуться завтра, приобретя определенное качество или способность, то какое?       — Человечность, — не раздумывая отвечает он и смотрит на меня в ожидании.       — Странный вопрос, обычно люди отвечают летать или бессмертие, чтение мыслей, видеть будущее. Любая бы девушка хотела всегда оставаться молодой и красивой… — я поставила чашку на тумбочку и похрустела шейными позвонками, заметив, что на часах уже два часа ночи.       — И все же, какая?       — Есть и не толстеть! — озвучиваю я самое гениальное, что пришло мне в голову.       Мы весело смеёмся, правда быстро вспоминаем, что можем разбудить Чарли и тут же прикрываем рты ладонями. Я утыкаюсь лицом в грудь Эдварда, и он крепко обнимает меня. Так и лежим целую минуту, пока любопытство не пересилило меня. Я подтянула к себе журнал.       — Если бы хрустальный шар мог рассказать тебе правду о твоей жизни, о будущем или о чем-нибудь еще, что бы ты хотел узнать?       — Зачем мне хрустальный шар, когда у меня есть Элис и ее мысли доступны для меня 24/7?       — Логично, — я подкидываю варианты ответа, но в голову лезет не то, что стоит озвучить: есть ли будущее у наших с Эдвардом отношений. Вместо этого я снова скрываюсь за шуткой: — форма свадебного платья идеальная для моей фигуры. Это бы существенно снизило проблему выбора!       Он не верит мне, но как джентльмен считает правильным промолчать.       — Есть ли что-то, что ты мечтал делать в течение длительного времени? Почему ты не сделал этого?       — Я мечтал стать врачом и помогать людям, теперь же… сейчас для меня это недоступно.       Желудок болезненно сжался. Надо было прочитать список вопросов целиком, прежде чем задавать их Эдварду. Тогда б мы избежали этих неловких ситуаций.       — Карлайл же смог, — я делаю попытку поддержать Эдварда.       — Ему понадобились две добрые сотни лет для этого, — невесело отзывается он. Я кивнула. Этого мне достаточно.       — «Есть ли что-то, что ты мечтал делать в течение длительного времени?» Даже и не знаю, — говорю растянув слова, — я всегда делаю все, что хочу и добиваюсь всего, о чем мечтаю.       — Этим ты меня и покорила. Ты свободна от всего и всех, — взяв за подбородок, Эдвард заглянул мне в глаза.       Кажется, я забыла как дышать.       — Свободна? Я в плену твоей любви, причём добровольно.       Несколько секунд мы изучающе смотрим друг на друга. Я тону в теплоте медовых глаз, он блуждает взглядом по моим губам, целует меня одним взглядом, но я ощущаю это острее, чем при прикосновении. Облизываю губы, опускаю взгляд на его рот, приближаюсь на миллиметр, но Эдвард отпускает меня, и, смутившись, деловито берет в руки журнал.       — Назови самое большое достижение в своей жизни, — читает он и тут же отвечает, безразлично пожав плечами: — да в общем-то и не ничего такого, — я готова возразить, но Эдвард разъясняет, — человеческую жизнь свою я провёл достаточно скромно: гимназия и подготовка к армии, потом болезнь. Все, что я делал после, лишь для того, чтоб убить годы ожидая тебя.       Мне стоило как-то отреагировать, улыбнуться или хотя бы подмигнуть, но я лежу, погрузившись в воспоминания детских лет. Эдвард терпеливо молчит, наблюдая за мной.       — Аризонский международный конкурс, — наконец говорю я, разглядывая разводы на деревянном обшарпанном полу, — мне было пятнадцать.       — Что танцевала?       Я усмехнулась, посмотрев на Эдварда с приподнятыми бровями:       — Партию чёрного лебедя.       — Великолепно, — мечтательно произносит он и начинает намурлыкивать вступительную часть чёрного адажио Чайковского.       — Это и правда было великолепно, — мрачно говорю я, хотя должна бы с гордостью. — Тридцать два фуэте! Как же я ненавидела занятия.       Эдвард очень удивляется моему тону, но вдруг понимает, что я ковыряю едва зажившую рану. Тянется, захватывает меня в нежные, ласковые объятия. Я вдыхаю уже ставший мне родным запах Эдварда и слова льются сами собой.       — Мама так гордилась мной… а я потом ещё неделю залечивала раны на ногах и пила успокоительные. Кошмары снились долго: я танцевала и падала, танцевала и… а все хлопают, хлопают.       — Почему ты тогда продолжила заниматься?       — Я больше ничего не умею, — грустно улыбаюсь, — всю мою жизнь рядом со мной был балет и… книги. Тайком читала ночью и в перерывах между тренировками. На другие предметы просто не оставалось времени, но маму не волновали неуды по математике и географии. Главное, чтоб тренировки не пропускала и было чем похвастаться… — щеки увлажняют две соленые дорожки, я шмыгаю носом.       — Одна из причин переезда?       Эдварду не сложно догадаться о моей боли, моем личном, настоящем. Я киваю. Не хотелось произносить это вслух — слишком стыдно.       — Ты и сейчас тренируешься в спортивном зале.       — А зачем наркоман ищет очередную дозу? — невесело спрашиваю я, вытирая рукавом слёзы.       — Точно хочешь продолжить? — Эдвард указывает на чертов журнал.       — Да, — беру в руки кружку и почти допиваю кофе.       Глаза все ещё пощипывает. Лицо наверняка опухшее и красное, но думаю Эдварда это мало волнует. С учетом того, что он регулярно видит меня во время сна, это не самое страшное. Делаю медленный вдох, приводя чувства в равновесие, и мы дальше несёмся по списку:        «Что ты больше всего ценишь в друзьях?»        «Какое твое самое заветное воспоминание?»        «Самое страшное воспоминание?»        «Если бы ты знал, что в течение одного года ты внезапно умрешь, ты бы изменил что-нибудь в своей текущей жизни? Почему?»        «Что значит дружба для тебя? Какую роль любовь и привязанность играют в твоей жизни?»        «Продолжи эту фразу: «Мне бы хотелось разделить с кем-нибудь…»        «Насколько близки члены твоей семьи? Считаешь ли ты, что твое детство было счастливее, чем у большинства других людей?»        «Что ты думаешь о своих отношениях с матерью?»       «Назови положительные характеристики своего партнера, примерно 5 пунктов».        «Составь по три правдивых предложения, начинающихся с «мы». Например, «Мы оба в этой комнате думаем о…»       Я старалась отвечать честно и максимально откровенно на все вопросы, рассказывая Эдварду все больше и больше подробностей своей жизни, своих мыслей. Он же все свои ответы сводил, по большей степени, ко мне. Заветное воспоминание — мое признание в любви. Страшное — секунда до аварии с фургоном. Разделить ему бы хотелось всю мою жизнь, будучи рядом со мной. А на пункте положительных качеств его вообще было не остановить.       — Что должен знать о тебе человек, с которым ты хочешь стать близкими друзьями?       — У меня нет друзей, только семья, — без тени грусти говорит он, переводя стрелки на меня.       — Иногда у меня есть плохое настроение, и в эти минуты меня всегда лучше оставить в покое, я перебешусь и подойду сама. Иначе будет взрыв.       Нутром чувствую привычную шутку про ПМС, желающую сорваться с его губ, но благо мой возлюбленный истинный джентльмен.       Мы все еще в такой позе, что можем оба читать журнал. Эдвард подложил под спину несколько подушек, а я устроилась спиной на его груди, и теперь лежу с журналом в руках и медленно вожу стопой по его голени. Эдвард гладит меня по волосам, не упуская возможность коснуться губами моего виска, щеки, макушки. Я зеваю, дремота застилает глаза. Эдвард читает следующий вопрос:       — Расскажи своему партнеру, что тебе больше всего в нём нравится. Старайся быть предельно честным, — он с энтузиазмом отвечает, — это легко! Все! Я все обожаю в тебе абсолютно все.       — Эдвард! — Поднимаю руку и без старания пытаюсь достать до его лица, в попытке дернуть его за нос, но Эдвард перехватывает меня за запястье и нежно целует пальцы. — Отвечай.       — Твоя доброта и желание сделать этот мир лучше, — шепчет он, лаская губами мою ладонь, — твоя естественная красота, которую ты почему-то все время прячешь под косметикой, твой ум и чувство юмора.       — Твоё воспитание, терпение, мужественность, откровенность и умение настоять на своём, — признаюсь я Эдварду, пока он с жадностью вдыхает запах моей кожи. — Ты стал менее восприимчивым!       Мне нравится, что Эдвард с такой легкостью находится рядом, дышит моим запахом и это не доставляет ему такой мучительной боли, как первые дни. В душе зарождается надежда, что мы все же сможем ужиться и быть счастливы.       — Ну, раз уж не пью вино, то хотя бы букетом могу насладиться… Ты пахнешь пряно: сандалом и арганой.       Он теснее прижимает меня к груди, но как только я тянусь к нему за поцелуем, он тут же обращает мое внимание на список.       — Поделись со своим партнером самым неприятным моментом из твоей жизни, — читает он. Его лицо омрачается, но вопрос озвучен и ему приходится дать мне ответ. — Около семидесяти лет назад, когда я убежал из дома, бунтовал против вегетарианской диеты, я странствовал по миру и…       — Убивал? — я затаила дыхание. Сердце забилось быстрее, кровь хлынула к щекам. Это не осталось незамеченным для Эдварда.       — Да… они были не больше людьми, чем я сам, но я утешал себя мыслью, что убивая их, спасаю других. Я читал их мысли и знал насколько они изгажены внутри. Но в один момент, я спасал девушку от маньяка, и заглянул в её голову. Она смотрела на меня с ужасом и кричала мысленно, что лучше бы отдалась маньяку. Она жалела его и презирала меня.       Он замолчал. Я старалась дышать ровно, но все равно дрожала.        «Эдвард убивал людей».       Страшно об этом даже подумать, но каким-то краешком сознания, я бы хотела увидеть его на охоте. Меня возбуждала мысль об этом.       Эдвард прижался губами к моему затылку. Я решаю поделиться с ним своим худшим моментом, больше для того, чтобы отвлечь любимого, но в тоже время и сама хочу освободиться от воспоминания.       — Помню, как папа собирал вещи. С грустным лицом, он складывал свой немногочисленный багаж и пил. Прямо из бутылки, шепча под нос что-то. Он старался оставить все, чтобы мы с мамой ни в чем не нуждались, хотел сделать нас счастливыми, несмотря на то, что мама так жестоко предала его. Помню, как он упал на колени, закрыл лицо руками и сотрясался от рыданий, осознавая, что мы теперь не единое целое. Он не знал, что я подглядываю… Чарли никогда более не показывал таких чувств, но тогда эта картина очень ярко врезалась в памяти. Я почти ненавидела маму. Их брак был для меня образцовым…       — Чарли ещё найдёт своё счастье, — ласково говорит Эдвард, поглаживая меня по рукам. Я грустно улыбаюсь. Я бы очень хотела этого.       Оставалось ещё пять вопросов. Мне хотелось поскорее закончить с этим. Я не стану признаваться Эдварду, что жутко хочу спать. Весь час я старательно подавляю зевоту, но под конец силы покидают меня.       — Вспомни, когда и от чего ты в последний раз плакал? — сонно бормочу я.       — Вампиры не плачут. А при жизни, даже и не помню.       — Когда узнала, что родители развелись. Убежала в свою комнату и плакала. Сама не знаю почему, — я пожала плечами. — Словно мой розовый идеальный мир рухнул, и уже ничего не будет так как прежде.       — Жалеешь? — осторожно спрашивает он.       — Теперь нет, — я улыбнулась, посмотрев на Эдварда.       — Какая вещь тебе кажется настолько серьезной, что шутить о ней — невозможно?       — Война. Не люблю войны.       — Бедность… есть страны, где каждая капля воды на вес золота, дети голодают и умирают на руках родителей, — я поморщилась и тут же стала читать дальше: — если бы ты должен был умереть в этот вечер, что важное бы ты хотел сказать и кому?       — Всем своим родным я бы написал письма и выразил каждому из них свою любовь, признательность.       — Попросила прощение у родных и близких за свой характер и некоторые поступки… — я поискала глазами место, где остановилась. Не хочу слушать нравоучения Эдварда о том, что я хорошая и все прочее, поэтому скорее заканчиваю игру: — твой дом со всем твоим имуществом загорелся. После спасения близких у тебя есть время, чтобы вернуться в дом еще раз и спасти какую-то одну вещь. Что это за вещь и почему ты выбираешь ее?       — Фотографии и дневники, — отчасти я согласна с ним. Воспоминания важны, особенно, когда живешь ни одну сотню лет, но у меня более практичный ответ:       — Я бы схватила документы. Их крайне сложно восстанавливать, а мои все фото оцифрованы и выложены в сеть.       — Документы мелочь, нам постоянно приходится их менять, — Эдвард пожимает плечами.       Его пальцы все ещё ласково перебирают мои волосы. Я улыбнулась, удивляясь насколько мне нравится его постоянное присутствие в моей жизни. Неужели мне всегда будет мало? Удивителен сам факт того, что я не могу «надышаться» им, но станет ли Эдвард тратить свою жизнь на меня? Я всего лишь человек. Сколько ещё я проживу? Да, я привлекательна, но вампирские девушки в сто раз красивей. И потом, я стану стареть и попросту могу наскучить ему. Про это тоже не стоит забывать.       Настроение падает. И все бы ничего, если б я не заметила последний вопрос, собственно из-за которого и затеяла всю эту игру.       — Расскажи о своей первой любви.       Я затаила дыхание, но бешеный ритм сердца выдал меня. Эдвард замечает это волнение и улыбнувшись, облизывает губы, стараясь потянуть время.        «Проклятье! Кажется, я покраснела, » — медленно выдыхаю, унимая волнение, — «черт! Он же слышит, как оно бьется!»       Я жмурюсь, отчаянно желая провалиться сквозь землю, но Эдвард тихо смеётся в темноте. Его руки скользят вокруг моего тела, он приподнимает меня, как пушинку и сажает себе на колени.       — Здесь все просто — это ты, — шепчет он, касаясь губами моей шеи, — тебя я ждал и искал всю свою жизнь. Ты — моя первая и единственная любовь в этом мире.       — Вопросы закончились, — пищу я, когда Эдвард проводит дорожку поцелуев от моей шеи к щеке и губам. Очень опасная игра.        «Сам нарвался, » — я нахожу в темноте его губы и требовательно целую, Эдвард отвечает.       Тепло разливается у меня в животе, даже холодные прикосновения обжигают. На нем лишь тонкий джемпер, очень мягкий и свободный, и мне не составит труда стянуть его. Хотя уверена, я могу разорвать его одежду, если придётся. Я покачиваю бёдрами, сидя у него на коленях, его запах затуманивает мою голову. Эдвард сдавленно рычит и спихивает меня с колен так, что я падаю спиной на подушки. Грубо с его стороны, но я отчаянно хочу, чтобы он повторил все это вновь, а затем набросился на меня, позабыв о всех опасностях.       Это ощущение не похоже ни на что, чувствуемое мною ранее во время поцелуев или ласк. Оно заполнило каждую клеточку моего тела, поглотило меня, взяло в плен, заставив отчаянно желать чего-то, но вот вопрос — чего? Технически я понимала, что должна сделать дальше, но меня все равно потрясывало в нерешительности. Я потянулась к вороту джемпера, намереваясь стянуть его с Эдварда и услышала его сдавленный стон.       — Белла.       Открываю глаза, Эдвард уже у окна. Его длинные пальцы сжимают подоконник, а сам он наполовину торчит наружу, жадно глотая свежий, наполненный моросью воздух.       — Прости, — в растерянности я прикусываю верхнюю губу, елозя по ней зубами.       — Нет, — он мотает головой, делает очередной вздох и поворачивается ко мне, его глаза, почти чёрные, медленно проясняются. — Это ты меня прости, я каждый день подвергаю тебя опасности.       Он возвращается ко мне, полностью овладевший собой. Укрывает меня одеялом и ложится рядом.       — Я очень стараюсь. Если станет совсем невмоготу, уверен, что смогу… — прекрасное лицо исказила гримаса боли. — Прости… тебе надо поспать.       Я нахмурилась — подобные разговоры мне совсем не нравятся. Приподнимаюсь и беру в ладони его лицо, держа наши лица на разумном расстоянии.       — Ты сильный, ты справишься!       — Завтра будет сложнее, — продолжает Эдвард. — Сегодня я наслаждался твоим запахом почти весь день и стал менее восприимчивым. Однако стоит нам расстаться, и все придется начинать снова. Это вечная борьба с собой!       — Тогда не уходи!        Он смеётся.       — Отлично! Принеси наручники, я буду твоим пленником! — При этом он хватает меня за запястья так сильно, будто в наручники, и снова смеётся. Сегодня он смеялся больше, чем за все время нашего знакомства.       — Настроение у тебя, похоже, отличное, — осторожно говорю я, — никогда тебя таким не видела!       — Разве не так и должно быть? Первая любовь творит чудеса. Совсем не похоже на то, что пишут в книгах или показывают в кино!       — Да уж, я и представить себе не могла, что все будет так! Это чувство так сильно и всепоглощающе!       — Как и ревность, — он качает головой. — Сколько раз я читал о ней в книгах, видел, как актеры изображают ее в театре и кино. Вроде бы все яснее ясного, но когда дело коснулось меня самого… — он невесело улыбнулся.        — Надеюсь, мне нет необходимости убеждать, что мое сердце принадлежит тебе?       — Никогда не устану об этом слушать, — он щурится с усмешкой на губах.       Я хочу рассмеяться и съязвить, но вместо этого сонно зеваю. Губы Эдварда растягиваются в тонкую линию.       — Теперь пора спать.       — Нет, не буду, — упрямо говорю я. Не хотелось бы уснуть и проснувшись, оказаться одной. Из последних сил я борюсь со сном. Эдвард протестующе смотрит на меня — он непреклонен, и я сдаюсь, — хорошо, я буду засыпать, но ты расскажи мне ещё что-нибудь.       — Что ты хочешь знать?       — Не знаю, — я медленно моргаю отяжелевшими веками, — что-нибудь интересное, о семье.       Эдвард прижимает меня к груди и награждает поцелуем в лоб. Я таю, поплотнее укутываясь одеялом. От долгого сидения тело мое немного затекло, но теперь, лёжа, каждая мышца сладко расслабляется.       — Хочешь историю Карлайла? — предлагает он, я киваю. — Он родился в Лондоне примерно в 1640 году, незадолго до правления Кромвеля. Даты рождения простолюдинов тогда не записывали, поэтому мы не знаем, когда точно его день рождения.       Понимая, что Эдвард за мной искоса наблюдает, я стараюсь не показать удивления по поводу возраста доктора. Я предполагала, что он старше Эдварда, но не думала, что настолько.       — Он родился в семье англиканского священника. Мать умерла при родах, и Карлайл остался с отцом, человеком крайне суровым. Когда протестанты пришли к власти, священник участвовал в гонениях католиков и представителей других религий. А еще он твердо верил в существование зла и организовывал облавы на ведьм, оборотней и… вампиров.       Услышав это слово, я замерла, однако Эдвард, похоже, ничего не заметил, продолжая рассказывать дальше.       — В то время они заживо сожгли много невинных. Число доходило до нескольких сотен. Пастырь воспитывал единственного сына так, чтобы впоследствии передать своё дело, но послушный сын приносил одни разочарования: он не умел обвинять невинных и видеть дьявола в душах праведных. Но ум и находчивость Карлайла в конце концов дали реальные плоды. Он обнаружил логово настоящих вампиров, которые жили среди нищих и выходили на охоту по ночам. Несмотря на свою мощь и силу, выжить в то время вампирам было непросто. Вооружившись факелами и горячей смолой, Карлайл, на тот момент двадцатитрехлетний, возглавил рейд. Отряд собрался у логова вампиров и наконец появился первый.       Эдвард смолк, глубоко вздохнув. Он рассказывал мне, что он не нуждается в воздухе, и я поняла, что ему просто тяжело говорить — мы подобрались к неприятному. Я погладила Эдварда по руке, обнимающей меня, подбадривая, и он продолжил очень тихо.       — Это был обессилевший от голода старик. Карлайл тут же предупредил остальных и бросился бежать, петляя среди трущоб. Старик мог легко оторваться от преследователей, но, по мнению отца, он был голоден, поэтому внезапно развернулся и бросился на Карлайла, однако противников было слишком много, и вампиру пришлось обороняться. Убив двоих, старик убежал с третьим, а истекающего кровью Карлайла бросил на улице.       Эдвард наклонился к моему лицу, проверяя сплю я или нет. Покачав головой, я приложила ладонь к его щеке и поцеловала его. Эдварду пришлось рассказывать дальше.       — Карлайл знал, что сделает его отец: пощады не будет — сожгут даже раненных. Чтобы спасти свою жизнь, мой отец доверился интуиции. Пока толпа гналась за вампиром, он пополз в противоположном направлении. Карлайл нашел заброшенный темный погреб и смог продержаться в нем все три дня, пока трансформация не закончилась. Ему пришлось сидеть тихо, не издавая ни единого звука, несмотря на чудовищную боль и жжение во всем теле. Лишь когда жизни ничего не угрожало, отец понял, кем стал.       Меня не отпускала мысль, что Карлайл в какой-то степени был охотником. Устраивая рейды на вампиров и ведьм, по сути дела он сам являлся охотником. Как и его отец, как и все его окружение.       — Ты нормально себя чувствуешь? — волна прохлады окатывает меня по волосам.       — Конечно, — успокаиваю его я, однако Эдвард слишком внимателен, чтобы не разглядеть любопытства, горевшего в моих глазах.       — Я думаю о Карлайле… — честно признаюсь я, — какая же сложная была у него жизнь…       — Сейчас он счастлив.       — По крайней мере сейчас… у него есть любящая семья…       — Мы и правда очень любим его и благодарны ему за то, что он нашёл для нас выход — питаться кровью животных. Эта идея пришла к нему…       Голос Эдварда я уже слышу извне — тихий, бархатный, словно нашёптывающий мне на ухо. Я стараюсь запомнить каждую деталь рассказа, но все равно медленно погружаюсь в сон.