Старший брат Тэхён

(Тэхён) Войдя в квартиру, я почувствовал резкий противный запах. Это было что-то смешанное: спирт, как странно, что он ещё не выветрился, видимо он уже въелся в стены этой квартиры, запах бомжей и канализации, которую, похоже, придётся ремонтировать. В общем, кошмар. Мне пришлось прикрыть нос рукавом толстовки, которую я сегодня надел, хоть на улице и тепло. Я быстро прошёл на кухню и открыл полностью окна, чтобы можно было дышать спокойно, а не через ткань. Я начал осматриваться и взглянул на пол — засохшие лужи крови двух моих родителей. Я почему-то улыбнулся, что меня в себе немного испугало, неужели я действительно их так ненавижу? А с другой стороны — как это мерзко. Я про лужи. Смотря на почерневшие пятна, я не чувствовал какой-либо боли или жалости и мне просто оставалось замочить это место водой с хлоркой, чтобы смыть их следы. Я вообще больше не желаю вспоминать о них, тем более их уже нет. Мне сейчас нужно думать о будущем, о том, что в скором времени сюда вернётся и Чонгук, и нужно как-то начинать нормальную жизнь. Осмотрев кухню и не найдя ничего приятного, хотя, что можно найти в квартире алкашей? Лишь разбросанный мусор: пустые пачки сигарет, пустые склянки из-под спирта, стекла, на которых, должно быть, тоже есть кровь. Я пошёл в зал. Это была типа родительская комната, а через стенку уже моя с Чоном комната. В зале было темно, хоть на улице и было солнечно, но лучи сюда не попадали. Лишь только ранним утром зал озаряется ярким золотым светом, а днём солнца с теневой стороны дома было мало. Мне даже пришлось достать телефон и включить фонарик. Я подошёл к серванту, в котором стояли фотографии меня и Чонгука ещё совсем маленьких, фотография мамы и папы, ещё какие-то незнакомые мне люди, возможно, родственники, различные статуэтки и фигурки из киндеров, которые нам дарили на день рождения, в качестве подарка. Всё это было покрыто слоем пыли, и в углах шкафа висела паутина. Пройдя ещё по комнате, я остановился около кровати. Здесь мама и папа когда-то давно, но так редко, лишь тогда, когда папа хоть на чуть чуть переставал пить, лежали и смотрели телевизор, пытались о чем-то разговаривать, хотели быть нормальной семьёй, но этого, конечно, не получалось. Папа пил, потом они оба пили. Кто только ещё не пил и не спал на этой кровати. Нужно сменить матрас, не хватало ещё чем-нибудь заразиться. Как же я все-таки их ненавижу, у меня появляется чувство злости, когда я вспоминаю об этих людях. Сломать жизни собственные, жизни своих детей! Это кошмар, но ничего уже сделать не получится, всё в прошлом, они умерли, их больше нет, а даже если бы они и были живы, то я никогда бы больше не вернулся сюда, не знаю, правда, что сделал бы Чонгук. Их смерть — это, в некотором роде, освобождение для меня. Честно сказать, я не могу представить, что чувствует Гук, но после того, как я узнал, что они сдохли наконец от этой гребаной водки, мне стало легче. А ведь по-другому сложиться их судьба вряд ли могла. Что так они умерли по пьяной драке, что у них отказала бы печень и так далее. Я переживаю о том, как на это отреагировал Чонгук. Мы с ним старались об этом не говорить и, наверное, каждый из нас, по крайней мере я, пытались забыть всё, что было раньше, как страшный сон. Да, но и впереди нам совсем не весело будет. Я немного задумался и не заметил, как уже подошёл к зеркалу. В этом зеркале, когда-то маленький я смотрел на то, как мама замазывает синяки под глазами, а потом и я разглядывал в этом зеркале свои синяки на спине, руках, шее… Я вышел из зала и завернул в нашу комнату. Она была закрыта. Дверь изрисована карандашами и фломастерами, а кое-где был поналеплен пластилин.Это всё мы делали с Чонгуком, хоть так, но мы пытались украсить свою комнату. Открыв с противным скрипом дверь, меня охватила лёгкая волна эмоций и воспоминаний, я невольно улыбнулся. В комнате было также темно, ведь окна зала и нашей комнаты выходили на общий балкон, из которого было видно дорогу с редкими машинами, а дальше уже пустые поляны, разрушенные здания и деревья. Не очень-то уж интересный вид. По комнате были также разбросаны «наши» игрушки, как и в последний день, когда мы собирали самые необходимые вещи. На столе стоит полностью засохший цветок, точнее, просто две палки, торчащие из земли, в красивом горшочке. Слой пыли и паутина по углам также всё это сопровождали. Две рядом стоящих кровати заставили меня вспомнить, как я держал за маленькую тёплую ручку Чонгука, потому что он боялся их криков, потому что не понимал, почему папа бьёт маму, почему мама плачет и ругается на папу. Тогда, лёжа около его головы и держа его за руку, я обещал ему, что всё будет у нас хорошо, что когда мы вырастем, мы будем всегда вместе, я буду защищать его, и никто больше не будет так кричать и бить посуду в нашем доме. Тогда он более менее успокаивался и засыпал, а я все ещё держал его пальчики и вслушивался в то, что происходит за дверью… От таких мыслей и воспоминаний мне становится так жалко Гука, да и себя жалко, а ведь сколько ещё живёт на свете детей, у которых также есть младшие братик или сестрёнка, и они также лежат ночью, думают и мечтают о том, чтобы это всё закончилось. Я сидел на кровати Гука и от этих воспоминаний у меня потекли слезы. И тут я понял, что больше не в силах сдерживаться, я терпел и не плакал столько времени, столько лет. Я не плакал, потому что Чонгук должен знать, что его брат сильный и со всем справится, что он сделает для него всё, как и обещал здесь, в этой комнате, на этой кровати, лёжа рядом с ним и держа его за руку. Я не мог допустить слёз. Но сейчас я снова в этой квартире, где прошло моё ужасное детство, у меня в голове появляется мысль за мыслью, как мне, как нам было плохо. Я больше не мог терпеть. Это всё разом на меня навалилось и я просто сидел и ныл. Я ныл, слёзы капали из моих глаз, и я не мог их остановить, я охватил руками свои колени и сидел рыдал в них. Слёзы промочили мне джинсы. Мне снова стало больно и грустно от того, как нам приходилось жить. Но вдруг я стал реветь и о того, что родителей всё-же нет! Мама, папа, я понимаю, что какими бы они не были, они, возможно, всегда хотели, чтобы нам было хорошо, чтобы была у нас семья, но просто они не смогли справиться и так получилось… Здесь я просто начал плакать так громко, и мне едва хватало воздуха, чтобы продолжить, чтобы выпустить всё это из себя. Я ныл, лёжа на кровати и кашляя, потому что, у меня в голове всё ещё была мысль о том, что нет теперь ни мамочки, ни папочки! У меня началась истерика. Они УМЕРЛИИИ… Возможно, я так сильно устал, что не помню, как я уснул. Но сейчас мне спалось легко, будто с меня сняли нечто тяжёлое. Проспал я часов до девяти вечера, помню, что пришёл домой в начале второго. Когда я проснулся, вокруг меня была темнота, по потолку проскальзывал свет машинных фар, выезжающих из двора. Сегодня я больше ничего не хотел делать, даже думать не хотелось. Я не знал чем себя занять в полной темноте. Полежав ещё минут пятнадцать, я понял, что спать больше не хочется, по крайней мере только через часа два — мой организм потребует соблюдения режима. Также я понял, что как-то я, вроде, даже голоден. У меня имелась небольшая сумма накоплений, которую мне нужно суметь растянуть до того, как я устроюсь хоть на какую-нибудь работу и доработаю до первой зарплаты… Ладно, всё — сегодня никаких мыслей о будущем и прошлом, только о настоящем, а в настоящем я сильно хочу чего-нибудь срочно поесть, потому что в интернате время ужина уже подходит к концу, а я успел привыкнуть по часам. Достал из кармана рублей триста, на лапшу и какой-нибудь сок хватить должно, ну и немного вкусняшек сегодня я тоже себе разрешу, но только сегодня. Я поднялся с кровати, дома стало холодней, но зато пахло намного, лучше и можно было спокойно дышать. Со включённым фонариком вышел из квартиры. В подъезде было темно. Пока я спускался, из некоторых квартир были слышны и музыка, и как кто-то ругается, а у кого-то телевизор орёт на всю катушку. Днём я как-то не заметил почтовых ящичков. В нашем ящике под номером 27 лежало немного бумаг, и в основном это были рекламы, много реклам. Видимо, соседи из своих ящиков к нам в ящик перекладывали. Я всё достал, а ящик закрыл на замок, чтобы не засоряли. Когда я вышел на улицу, дома пахло также как и на улице, ничего свежего в нос мне не ударило. Пройдя по тёмному двору, в котором горел всего один фонарь, я вышел из него и шёл теперь по вполне себе освещенной аллее. На пути мне никто не встретился, да, думаю, я бы и сам не выходил из дома в такое тёмное время, если бы не моё желание пожрать. Вдалеке я увидел вывеску, на которой все ещё для чего-то висели гирлянды. Войдя в небольшое светлое помещение я в начале никого не увидел. Но продавец мне пока что не нужен. Поэтому я принялся рассматривать полки с лапшой и выбрал себе коробку рамёна, а потом я нашёл витрину со сладостями. Но только я начал её рассматривать, как меня окликнул давно знакомый мне голос:  — Тэхён? Это ты? — прозвучал голос, в котором были смешаны удивление и радость. Я повернулся к женщине и узнал в ней нашу соседку.