Перстень

***

От него пахло апельсином и молоком. В первый же день, появившись здесь, он взял ее любимый гель для душа, и с тех пор Евандже казалось, что он пах ею самой. Она положила ладонь на низ его живота; кожа была влажная и прохладная. Алиньо едва заметно вздрогнул. Пальцами другой руки – самыми кончиками – Еванджа провела по его шее. Алиньо вздрогнул отчетливее, запрокинув голову, чтобы предвосхитить ее следующее прикосновение. Она довольно улыбнулась. Привстав на мыски, Еванджа коротко поцеловала его в мочку. Он был весьма чувствительным и чувственным, когда не замыкался в себе, но стоило ей погладить его по шее, как Алиньо моментально вспыхивал в любом настроении. Еванджа усмехнулась, зная, что ее дыхание опалило ему кожу за ухом. Обнаружила его мощную эрогенную зону она случайно. Когда-то немыслимо давно, но в то же время совсем недавно, его всего скручивало, если кто-то приближался к нему со спины. Алиньо не жаловался – Алиньо никогда ни на что не жаловался. Однако Еванджа не захотела оставлять все как есть. Может быть, если бы Алиньо поначалу не боялся всего на свете, касания шеи не пробуждали бы в нем желание. Иррациональный страх, – хотя, учитывая, как он жил, вполне оправданный – смешавшись со стыдом и еще с толикой удовольствия, породил безумный коктейль. Еванджа огладила его по спине вдоль позвоночника. Раньше из-под кожи виднелись ребра и ужасно выпирали острые лопатки. Сейчас Алиньо было не узнать. Он стал худощавым и поджарым, а не худым, как гвоздь. С губ его – бескровных и тонких – сорвался судорожный вздох. – Чего ты боишься больше всего? – прошептала она ему на ухо, соскользнув ладонью, что покоилась на его животе, ниже. – Боли, – ответил Алиньо без раздумий. – Больше всего я боюсь боли.

***

До собеседования, которое она назначила соискателю, оставалось еще минут сорок. В кофейне, куда Еванджа забежала, было светло и пусто. Бариста принес ей капучино в прозрачной чашке и с тремя кусками сахара на таком же прозрачном блюдце. Еванджа захлопнула пудреницу и убрала ее в сумку. Она не признавала кофе на вынос. Наливать жижу в картонный стаканчик – даже если сорт неплох, все равно жижу – хлебать ее на ходу, производя за пять минут кучу мусора и всем показывая, что не умеешь обращаться со временем? Нет, спасибо! Проигнорировав сахар, Еванджа сделала первый глоток. Вообще-то она стала редко забегать в кофейню напротив офиса. Теперь кофе варил Алиньо. Но сегодня… Еванджа крепко зажмурилась, заставляя себя взбодриться. Порой по утрам она, сонная, позволяла Алиньо перехватить инициативу. Вот и сегодня он развернулся и, оттеснив ее к столу, принялся ласкать сквозь белье. Да, все дело было в том, что еще не рассвело, ведь в шесть утра всегда витаешь в облаках, даже если проспала часов десять кряду. Мягкий, но настойчивый, Алиньо едва ли не вырвал у нее оргазм своими длинными, тонкими пальцами. Когда он поцеловал ее в уголок рта, робко, будто не будучи уверенным, что имел на это право, кофе поднялся черной шапкой и с шипением залил и турку, и конфорку. Еванджа улыбнулась своим мыслям. Она ненавидела грязь на кухне, но так и не заставила себя рассердиться. Она снова достала зеркальце. Чтобы завершить преображение в холодную деловую женщину, ей оставалось накрасить губы. Коричневатый оттенок, подарок от Ульгуса – сама Еванджа не знала и знать не хотела, какая помада подчеркивает ее смуглую кожу. Ульгус утверждал, что такой макияж делает ее рот суровым. Старый извращенец. Уходя, Еванджа поймала рассеянную мысль за хвост. Встретились бы они с Алиньо, не отдай она машину в ремонт? Дул весенний ветерок, и прохлада, сулившая скорее тепло, приятно покалывала щеки и икры. Совсем как в прошлом марте.

***

Тогда был понедельник, и Еванджа спешила на собрание, которое сама же и поставила на девять утра. Асква, полицейский, живший этажом ниже, подвез ее до перекрестка, однако дальше им было не по пути. Еванджа побрезговала забитым автобусом с запотевшими от дыхания стеклами – всего-то требовалось пересечь парк и пройти пару кварталов. Она всегда любила раннее утро, и ничто ей не помогало так сосредоточиться перед важной задачей, как короткая прогулка. Она оглядывалась по сторонам, будто делая в голове пометки, записывая все странное или подозрительное. Еванджа научилась этому во время неудачного замужества. Тогда, куда бы она ни отправилась, ей казалось, что за ней следит недобрый взгляд Джаана. Со временем, когда она стала выступать на публике, приобретенная привычка помогла ей. Она осматривала аудиторию и понимала, как нужно себя подать. И теперь замечала мелкие детали, не прилагая особых усилий. Чуть поодаль от центральной аллеи парка на скамейке сидел парень. Голова была наклонена, длинные белые волосы закрывали лицо. Ладони он прижимал к вискам. Люди мелькали мимо него, не замечая, словно он был очередной статуей (впрочем, не самой уродливой), по мнению муниципалитета украшавшей общественное место. Одет прилично, хотя и бедно. Не похож на бездомного или алкоголика. Максимум – студент перебрал на вписке, бывает. Собрание закончилось раньше, чем предполагала Еванджа. Начался ливень, о котором по какой-то причине умолчали метеорологи, и вдобавок отрубило электричество. Далее демонстрировать отчетные презентации не представлялось возможным. Еванджа велела команде подождать минут двадцать – может, починят. Однако со вздохом вынуждена была признать, что нет. Она вышла, чтобы освежиться перед обедом, и раскрыла зонт. Дел до вечера у нее не осталось. Краем глаза Еванджа заметила давешнего парня. Он не сменил позы и не пытался укрыться от дождя, разве что согнулся еще ниже к коленям. Еванджа нахмурилась. Он там вообще живой? По брусчатке застучали ее каблуки. – Эй, что с тобой? – окликнула Еванджа парня, почувствовав себя вдруг глупо. Куртка с джинсами были разодраны в нескольких местах. Его колотило от холода. – Эй! – Еванджа тронула его за плечо, и парень содрогнулся всем телом. Спустя несколько секунд он с явным трудом поднял голову. И Еванджа отшатнулась. Разбитый лоб плотной коркой покрывала запекшаяся кровь. Губы его и ноздри были как будто изорваны в клочья. Под глазами чернели припухшие мешки, и моргал он медленно, будто даже это простое движение причиняло ему боль.

***

Алиньо почти каждый вечер готовил ужин, даже если возвращался позднее Еванджи. И обязательно красиво подавал блюда. Казалось, именно ради сервировки он и затевал готовку, засыпая на ходу и едва держась на ногах. Еванджа сидела на кухонном стуле, подобрав ноги под себя. Колени противно гудели, она слишком долго ходила на каблуках. Она держала в руках вилку и не знала, как подступиться к тому, что поставил перед ней Алиньо. Жареное яйцо, вяленое мясо и порубленная свежая зелень. Вроде ничего особенного, но все вместе благоухало и создавало какую-то немыслимую композицию. Пожалуй, стоило бы завести инстаграм только ради его сервировок. Какие бы поставить хэштеги?.. Алиньо сел рядом. Длинные волосы стянуты в хвост на затылке и прихвачены заколкой – ее заколкой. Сегодня он казался особенно уставшим. – Я думала, тебе на работе этого с головой хватает, – хмыкнула Еванджа. – В закусочной особо не разгуляешься. Так что скорее все обстоит наоборот. Тон его, в отличие от ее, был серьезным. Еванджа почувствовала угрызения совести и поспешила перебить их, отправив в рот первый кусок мяса. Может быть, того, что она делает, недостаточно. Может быть, если бы она смогла пересилить себя, если бы спрашивала, как у него дела – в круглосуточной закусочной, где ставили бешеные смены, на бесконечных курсах, на которые он копил сам, с яростью отказываясь от ее помощи, если бы заставляла рассказывать о каких-то проблемах – а нет сомнений, что он сталкивался с проблемами, и давала миллион советов, если бы они выбирались в парк, в кино, в бассейн на выходных… может быть, он был бы счастливее. Еванджа потянулась, чтобы огладить его по щеке. Порез от бритья заклеен пластырем; когда у Алиньо нелады в закусочной, по утрам у него трясутся руки. Вопросы – участливые, сладкие вопросы – уже царапали горло, готовые повиснуть в воздухе. Алиньо перехватил ее ладонь и поцеловал в самый центр. Она не могла перебороть ощущение, что если начнет приставать к нему с расспросами, то будет похожа на молодящуюся мамашу, опекающую великовозрастного сыночка. Обовьет его как змея и задушит своей заботой. Но нельзя сказать, что они жили в полном молчании, время от времени сталкиваясь на кухне или в ванной и тогда трахаясь. Тем вечером они засиделись за полночь. Зацепились языком за немецкого рэпера, мелькнувшего в чарте на музыкальном канале, поспорили насчет места рэпа в искусстве – причем никто не рвался его защищать, но Алиньо стеснялся быть категоричным. Еванджа показывала ему, что было популярно у нее на родине лет пятнадцать назад, когда она покинула ее. Сегодня даже не верилось в это. Когда они поднялись из-за стола, Еванджа прижалась губами к впадинке между ключицами у Алиньо. Он прерывисто выдохнул, и она подняла глаза на его лицо. Прядь выбилась из хвоста и свисала вдоль щеки. – Так чего ты боишься больше всего? – спросила она, заправляя волосы за ухо. – Боли. Всегда, – он отвел от нее взгляд. Алиньо уже спал, а она стояла у окна и курила, выдыхая дым в форточку. Он всегда отвечал Евандже правду. У него вообще было полно страхов, но он предпочитал посмеиваться над ними. Иногда – в последние месяцы реже – у него случались «перегрузы». Это не было похоже на панические атаки. Ему не казалось, что он умрет с секунды на секунду. Просто в какой-то момент он понимал, что не может это все осознавать, переносить, подавлять. Тогда Еванджа оставляла его в одиночестве, Алиньо выключал свет и замирал в кресле. Она слышала, как он в задумчивости хрустел пальцами. Они не обсуждали и это. Она не знала, как он выходит из этого состояния, о чем думает, чем утешается. У Алиньо был свой секрет от нее, Еванджа хранила свой от него. Порой на нее накатывала злость за то, что, когда ее избил Джаан, ей пришлось самой идти к Ульгусу, полуослепшей, мокрой от крови, предательски слабой. И никто не помог ей так, как она помогла Алиньо. Она никогда не выдала бы эту небольшую тайну. Именно потому, что Алиньо и впрямь боялся боли. Не такой, которая возникает, когда бьешься пальцем о табуретку или обжигаешься, пролив чай. Нет. Алиньо боялся, что ему причинит боль еще один человек. Еванджа сразу вызвала врачей – мобильник залило дождем, и он потом долго еще зависал, когда она пыталась позвонить кому-нибудь. Минуты, пока ехала карета скорой помощи, казались вечностью. Рука затекла, но Еванджа заставляла себя терпеть: парень неловко наклонился к ней, навалившись на плечо, и она держала зонт над ними обоими. Это было совершенно ни к чему, незнакомец уже промок до нитки, но ему стало будто легче. Парень жался к ней, и Еванджа не разорвала это прикосновение. Странное дело, но ей не было гадко и противно, хотя она и близких-то неохотно подпускала к себе на расстояние вытянутой руки. Когда прибыли медики, Еванджа быстро ощупала карманы его куртки и извлекла оттуда только паспорт. Вернее то, что раньше когда-то было паспортом. Рваные клочки отсырели, и Еванджа разобрала только имя и дату рождения. Алиньо. Чуть больше месяца как совершеннолетний. Но ни денег, ни телефона, чтобы связаться с родителями или друзьями. Еванджа напросилась с ним в травмпункт. Не родственница и не жена – подруга матери, так она представилась. Вранье было очевидным, но, возможно, сыграла роль ее властность, благодаря которой она убеждала партнеров или клиентов Ульгуса заключать такие договоры, которых они, скорее всего, предпочли бы избежать. Она стояла у входа. Холл был просторным и светлым, однако присесть было негде. Еванджа сама не знала, зачем сорвалась вместе с этим парнем и чего ждала. Подняться она не решалась – понимала, что никто не сообщит ей о его состоянии. Сердобольная старушка на вахте налила ей чай в пластиковый стаканчик. От желтой жидкости отдавало лимоном и особым терпким запахом старости, но Еванджа была благодарна. Она собиралась уже разворачиваться и уходить, когда на лестнице показался Алиньо. Он не заметил ее. Голова туго стянута бинтами, на лице и руках – яркие пятна от мази, покрывшей ссадины. Еванджа пропустила его вперед и выбежала за ним. Смеркалось. Дождь перестал, но тучи клубились над головами. Было сыро и зябко, не хватало воздуха – казалось, он напитался водой и в нем не осталось кислорода. Алиньо застыл в полуметре от проезжей части. Машины проносились мимо, разбрызгивая лужи. Водителей мало заботило, что грязные струи, бившие из-под колес, окатывали пешеходов с головы до ног. Руки Алиньо безвольно повисли вдоль тела. Пальцы – чуть согнуты, будто он готовился схватить что-то перед собой. Еванджа нагнала его и сжала запястье. Он даже не удивился или не показал этого, спокойно обернулся на нее. – Я… – она осеклась, поняв, что без понятия, что сказать. – Если хочешь, я могу набрать кого-то… кто забрал бы тебя. Помнишь какой-нибудь номер? Алиньо едва заметно качнул головой. – Да мне и звонить-то некому, – произнес – нет, прошелестел – он, почти не разжимая губ. – Ну а где ты живешь? – продолжала допытываться Еванджа, тут же рассердившись на себя. Зачем она пристает к незнакомому парню? Алиньо назвал район, и Еванджа ошарашенно присвистнула. От парка – два часа дороги на машине, от травмпункта же ехать еще дольше. Алиньо издал странный звук, и Еванджа осознала, что он расплакался. Повинуясь первому порыву, она отступила на пару шагов, безумно жалея, что прицепилась к парню. Он давился всхлипами, зажимая себе рот и нос ладонью. Зрачки его расширились и потемнели, словно Алиньо видел то, что было недоступно Евандже. Она заставила себя подойти ближе. – Вот что – поехали ко мне. Потом Алиньо ей признался, что считал, будто бы должен был отказаться. И презирал себя за то, что не нашел в себе сил на это.

***

Тогда, правда, Еванджа вовсе не распознала настроение Алиньо. Казалось, он так вымотался, что у него не осталось сил на проявление чувств. Она вызвала такси, промучившись с закоротившим, почти разряженным телефоном, потянула его за собой, и он пошел. Как маленький ребенок, уставший капризничать. Очутившись на пороге квартиры Еванджи, он вел себя так, будто жил здесь всю жизнь. Не нагло, но без лишней скромности. В душе Алиньо проторчал добрых полчаса; за это время Еванджа успела найти кое-какую одежду Джаана, которую он не сподобился забрать, а она – не решилась выбросить. Еванджа почуяла запах ее геля для душа, распространившегося вокруг Алиньо, раньше, чем заметила его самого. Ее любимый и самый дорогой, рука Алиньо потянулась именно к нему, хотя на полке стояла целая шеренга разных флаконов. Волосы он подколол заколкой, ее заколкой, которую затем присвоил себе, – нельзя было мочить повязку. Полотенце, завязанное небрежным узлом, непонятно каким образом держалось на худых бедрах. Глядя на него, Еванджа почувствовала, как к ней возвращается привычное расположение духа. Жалость, беспокойство, глухая нежность, которую она особенно старалась отогнать от себя, – все отступило. Еванджа открыла рот и высказала вслух шутку, больше похожую на издевку. Она не помнила точно, что говорила, но явно намекала на женственность Алиньо, доведшую его до проблем на голову и – наверняка – задницу. Алиньо выслушал ее и, покраснев, улыбнулся. Нельзя было сказать, что он отразил подколку. Он полностью принял ее на себя, и она его не ранила. Одевшись, он настороженно спросил: – У тебя есть парень? Он не?.. Еванджа фыркнула, едва не расплескав кипяток из чайника. – Нет, но любая женщина моего возраста должна иметь дома немного мужской одежды. Так, на всякий случай.

***

Алиньо остался не только на чай и не на неделю. Впрочем, порой она не могла избавиться от навязчивой иллюзии, что Алиньо у нее лишь в гостях, что забегает на пару минут, чтобы потом сорваться с места и исчезнуть. Еванджа не кидалась тогда зацеловывать и затискивать Алиньо, дабы убедиться в его реальности. Как правило, поддавшись этой иллюзии, она даже не поворачивала головы в его сторону. Просто отмечала про себя, – ставила галочку в голове – что не удивилась бы такому раскладу. Алиньо любил комфорт, любил, когда его окружали красивые вещи. Он пришел в детский восторг от посудомойки и кофеварки. И оживил гостиную, переместив вазы с искусственными цветами с журнального стола на подоконник и выставив книги по цветовой гамме. «Ну прям икебана», – смеялась Еванджа. То, что раньше ей казалось хламом – и что она не решалась отправить на помойку, помня о годах нищеты, когда любая ненужная вещица могла пригодиться в самый неожиданный момент – засияло по-новому. Но его собственных вещей в квартире почти не было. Когда дело касалось его самого, Алиньо превращался в сурового аскета. Даже изорванную куртку он поначалу упорно пытался зашить, лишь бы не покупать новую. Она ничего не говорила Ульгусу, но что-то ее выдало. Может, тонкий белый волос, приставший к рукаву синего суконного пальто. Может, чужой запах, оставшийся на сгибах запястий и коленей, после того как Алиньо покрыл ее кожу поцелуями. Все же нюх у Ульгуса был феноменальным. – Качественный вибратор обошелся бы тебе дешевле, – выплюнул он, как слюну. Лицо его, онемевшее после того, как он попал в автокатастрофу, ничего не выражало, однако Еванджа его достаточно близко знала, чтобы представить, как он сально ухмыляется. Так, как, скорее всего, хотел бы. Она послала его на хер. Для соседей Алиньо продолжал быть сыном подруги, которая жила в другом городе. Однако от внимания Асквы их это не избавило. Наверняка разболтал Ульгус. Старый сплетник, чей язык всегда был куда активнее члена. – Спасибо за проявленное беспокойство, конечно, но я вполне осторожна. Правда, ребята с твоего участка еще осторожнее, чем я, – шутка ли, парень просидел почти пятнадцать часов в этом гребаном парке, а ни один из твоих хваленых патрульных не обратил на него внимания! Она не понимала, чем был вызван подобный интерес к ее личной жизни, однако отбивалась от непрошеных доброхотов с такой яростью, что лишний раз подтвердила репутацию бешеной суки. Алиньо не знал об этой ее стороне. Или она надеялась, что не знал. Последней каплей стала Браниму, дальняя родственница Ульгуса, которую он держал в фирме за фанатичную преданность семейному делу и готовность подлизываться, а значит, и выполнять грязную работу. Она поймала Еванджу у автомата с кофе и, склонившись к уху, ехидно предложила привести Алиньо в BDSM-клуб, где сама Браниму сияла, как восходящая порнозвезда – совершенно бесплатно, к слову. Они с Еванджей отлично смотрелись бы вместе: ее монгольская внешность резко контрастировала бы с мальчиком, смахивающим на арийца, только разве что худоват для полного сходства. Еванджа открывала бы только кисти и шею, он же был бы полностью раздет и жался бы к ее ногам, скованный наручниками. Еванджа так изумилась, что даже сначала заслушалась, тем более что грудной голос Браниму баюкал и усыплял. Но когда та вскользь упомянула анальную пробку, Еванджа плеснула ей горячим кофе на декольте и, не обращая внимания на обиженные крики, вернулась в свой кабинет. Много месяцев спустя, когда Еванджа заводила руки Алиньо – тонкокостные, но крепкие – ему за спину, влажно целуя плечо, она вдруг вспомнила слова Браниму. Кончиком пера – очередная безделица с какого-то семинара – она провела вдоль позвоночника Алиньо, и он выгнул спину дугой, запрокидывая голову. С завязанными глазами, полностью открытый ей, он трепетал в ее руках, на каждое прикосновение отзываясь протяжным стоном. После, когда они, пропитавшиеся запахами друг друга, пили кофе на кухне – а Еванджа еще и курила сигареты с ментоловой кнопкой, не открывая окна – она снова мысленно обратилась к идее, подброшенной ей Браниму. Наверное, Алиньо и впрямь был склонен к отношениям подобного рода. Податливый до послушания, он, кажется, доверял Евандже настолько, чтобы согласиться на некоторые практики. Его возбуждала смесь удовольствия с тем, что большинство старается всеми силами избежать, – даже не с болью, со страхом. Это она поняла, когда, неслышно подойдя сзади, огладила по шее, надеясь избавить Алиньо от очередной фобии. Но могла ли сама Еванджа быть готовой к тому, что Алиньо войдет во вкус? А если он захочет примерить роли доминанта и саба – Еванджа хмыкнула про себя, слова-то какие отвратительные – вне постели? Такие, как Браниму, утверждали, что BDSM – оно не про власть, а про абсолютное доверие, приправленное оргазмами на грани человеческих возможностей. Или как-то так. Еванджа кивала, делала вид, что верит, но на самом деле ей хотелось блевать от Хозяев и Рабов, готовых играть в свои жестокие игры круглосуточно. Джаан любил боль – не испытывать, а причинять. Он считал, что это заложено в его мужской природе. Он часто ставил на скачки и неплохо разбирался в конном спорте. Куда бы они ни переезжали, Джаан всегда брал с собой пару хлыстов и не замедлял пускать их в ход на непослушной жене. Джаан считал, что оказал милость ей и ее родителям, женившись в счет долга. Еванджа, скрепя сердце, признавала его частичную правоту. Он мог бы поиграть ею и бросить, оставив наедине с разъяренной семьей – гораздо более широкой, чем просто отец с матерью. Тогда бы она не уехала за ним и не окончила свой ежедневный и еженощный кошмар. Но он напирал на то, что за оказанные милости необходимо платить. И она платила – до поры до времени. Он ставил ей на спину поднос с чашками горячего кофе и заставлял ползти на четвереньках, ничего не расплескав. Хорошо, если в зал. Плохо, если в спальню. Разумеется, это не имело ничего общего с настоящим садо-мазо, однако Еванджа не могла не вспоминать сцены из жизни с бывшим мужем – если тот ужас можно назвать жизнью. Однако… если попробовать элементы практики?.. – Чего ты боишься больше всего? – прозвучал ставший привычным, почти ритуальный вопрос. – Боли, – хмыкнул Алиньо, и в глазах его мелькнуло затравленное выражение. Он потянулся за пачкой сигарет, и Еванджа подавила в себе неуместное желание хлопнуть его по руке.

***

Ладони Алиньо крепко сжимали ее бедра, и Еванджа широко разводила ноги, подаваясь навстречу ласкам. Язык его, влажный, юркий, то невесомо скользил по лону, то надавливал на самые чувствительные места. Алиньо ослабил хватку на ее бедрах и нежно водил руками по ягодицам. В животе у Еванджи стало тепло. Пресловутые бабочки, чтоб их. Она судорожно выдохнула, когда Алиньо слегка надавил пальцем между ягодиц, и согнула ноги в коленях, подтянув к животу. С Алиньо по ее телу каждый раз распространялся жар, поднимавшийся от клитора, затапливавший живот, давивший на сердце. Она хватала ртом воздух, чувствуя, как глаза набрякли от подступивших слез. Еванджа резко села, притянув Алиньо к себе и поцеловав в губы. Она скользяще провела рукой у него между ног – основание члена было стиснуто силиконовым кольцом. Взгляд Алиньо был мутным, пряди у висков намокли от пота; он вскинул бедра вслед за ее движением. Размякшая, разомлевшая, она не сразу отдышалась, чтобы заговорить. От ее извечного вопроса, заданного в такой момент, Алиньо передернуло. – Я могу избавить тебя от этого страха. – Он уперся лбом ей в плечо, и Еванджа положила ладонь ему на затылок. – Хотя бы попытаться. Ты ведь веришь мне? Алиньо кивнул, тяжело дыша ей в шею. Должно быть, он согласился бы сейчас на все, лишь бы она скорее позволила ему снять кольцо. Еванджа отбросила его на кровать. Она достала из тумбочки две шелковые ленты красного цвета. – Заведи руки за спину, – в горле пересохло, хотя она привыкла отдавать ему приказы. Мышцы на плечах и спине напряглись, но Алиньо безропотно повиновался. Лента стянула ему запястья – преграда скорее символическая, но Еванджа знала, что Алиньо не выйдет из игры, не пренебрежет условностями. Таков уж был его склад. Второй лентой она завязала ему глаза и, не удержавшись, влажно прошлась языком по уху. Отстранилась и недолго полюбовалась им – сосредоточенное лицо, побелевшие губы, не иначе как мученик, восходящий на костер. Развернув Алиньо, Еванджа запечатлела несколько поцелуев на его спине у самого позвоночника и, сняв кольцо, заставила лечь на живот. – Если тебе хоть что-то не понравится, ты скажи, и я немедленно прекращу. Еванджа, усевшись на ноги Алиньо, огладила его по ягодицам, намеренно задев промежность. Алиньо сжал кулаки. Чуть помедлив, – все же она до сих пор сомневалась в правильности решения – Еванджа повернула перстень на пальце камнем вниз. И оставила первый шлепок на белой коже. Алиньо обернулся, словно забыв о завязанных глазах. Еванджа внимательно следила за его реакцией. Она по своему опыту знала, как тяжело бывает прекратить происходящее, даже если оно тебе отвратительно, – из чувства вины перед партнером, из желания проверить собственные силы, да мало ли что… Каждый раз, когда ее ладонь опускалась на ягодицы, Алиньо шумно выдыхал в подушку и выгибался. Еванджа постепенно увеличивала силу шлепков, но не слишком, чтобы не травмировать кожу камнем. Из-за перстня боль, вспыхивавшая, будто молния, долго тлела, и Еванджа старалась не попадать на одно и то же место дважды. – Если хочешь кричать, не сдерживайся. Алиньо неопределенно дернул плечом, давая понять, что услышал, но разрешением не воспользовался. Рука у Еванджи гудела, и она опасалась, что ночью не сможет снять перстень. Но от вида Алиньо, распластавшегося почти что под ней, с грудью, ходившей ходуном, и покрасневшими ягодицами, у нее перехватило дыхание. Она ласково провела кончиками пальцев по внутренней стороне бедра, и Алиньо с задушенным всхлипом заерзал на простынях. – Да ты никак тащишься? – просипела она, не узнавая своего голоса. И обрушила на него новую серию ударов, коротких и быстрых, не давая ему передышки в промежутках между ними. – Тебе больно? – спросила она, когда поняла, что больше не чувствует ладонь. – Да, – ответил Алиньо неожиданно твердо. – Тебе страшно? – Боже, нет. Еванджа развязала ему запястья и, отодвинувшись, велела встать в коленно-локтевую. Ей всегда нравилось в Алиньо, что он не стеснялся показаться в постели пидором. Многие парни тушевались или проявляли агрессию, стоило Евандже намекнуть на что-то подобное, что она сейчас проделывала над Алиньо. Большая часть из них становилась бывшими прямо в тот же момент. – Видел бы ты себя со стороны. Он изогнулся, полностью открытый, и покачивал бедрами. Член его прижимался к животу. Еванджа склонилась над Алиньо и несколько раз провела языком меж ягодиц, вызвав волну дрожи. Медленно, с осторожностью, она ввела два пальца, задевая простату. Алиньо вполголоса ругнулся, но подался навстречу, облегчив ей задачу. – Настоящий красавец. Он потянулся, чтобы дотронуться до члена, но Еванджа отвела его руку и принялась ласкать сама, не прекращая трахать пальцами. Вскоре ладонь ее вымокла от спермы.

***

Они не обсуждали тот случай. Они вообще редко обсуждали, что делали в постели, но если что-то не понравилось, то не оставляли без внимания. Так что молчание уже было хорошим знаком. Она больше не задавала ему глупых вопросов. Приступы, когда ему нужно было «отключиться» от внешнего мира, исчезли насовсем, оставив лишь тени неприятных воспоминаний – причем они доставляли дискомфорт больше Евандже, чем самому Алиньо. Он часто брал ее ладонь в свою и целовал пальцы – целомудренно, почти по-рыцарски. Доверительный, интимный жест. – Может быть, повторим? – усмехнулся Алиньо однажды, скосив глаза на перстень. – Да хоть сейчас, – Еванджа едва удержалась, чтобы не потрепать его по затылку. Кто знает, возможно, она когда-нибудь наберется сил и скажет, что любит его. И она надеялась, что к тому времени он и сам об этом догадается.