Корни, что цепляют

Год спустя: 2018 Шото: 19-20 лет. Изуку: 20-21 год. 27 декабря 2018 года. Рождество в этом году выдалось хреновое. Доказательство Шото — синяк под глазом. В начале все было хорошо. Тодороки помнит, как зашел в дом отца через парадную дверь, без единого намека на трепет в животе и с пакетом кое-как обернутых подарков, покупку которых даже не помнил. Фуюми поздоровалась с ним с натянутой улыбкой и повесила пальто на вешалку. Далее было ожидаемое предупреждение. — Только не нарушай равновесие. В таком случае, Шото следовало оставить подарки в коридоре и сразу же выйти за дверь. Но он остался. И теперь все разрушено, и его мама плакала, и это его вина. Он помнит, каким было напряжение. Мама сидела во главе большого стола, опустив голову в послушной тишине. Ее пальцы нервно дрожали. Отец сидел на другом конце и один занимал почти половину комнаты. Фуюми и Шото были посажены прямо между ними, чтобы в случае чего выполнить роль одноразовых предохранителей. Они говорили о погоде (В этом году будет долгая зима, правда?) и карьере Шото в геройском агентстве (Все в порядке, спасибо.Никто не умер, так что я думаю, что это хороший знак). Его мама вздрагивала каждый раз, как Старатель просил передать картошку или делал широкие, смахивающие жесты своими огромными руками. Шото изо всех сил старался не поджечь дом и гонял еду по тарелке. Он нервничал слишком сильно, чтобы проглотить что-то плотнее собственной слюны. После они развернули подарки в напряженной и тяжелой тишине. Каждый недовольно сжимал губы, руки были сжаты в предупреждающие кулаки. Шото сидел слева от матери. Фуюми сидела на полу прямо перед Старателем — на всякий случай, говорил ее напряженный взгляд. В целом, все было хорошо. Пока Шото не развернул подарок Старателя. После все точно было не в порядке. Он не помнит, что именно было в контракте: шрифт был очень маленький, в этой хрени было, как минимум, пятьдесят страниц. Ему пришлось прочитать первые несколько абзацев, чтобы понять, что это. Там было что-то о переводе Шото в новое геройское агентство в Токио. Он мог пропустить стадию новичка и сразу перейти к статусу профессионального героя. Требовалась всего-то одна подпись, чернильная каракуля. И он мог бы делать в этом мире все, что пожелал бы. Для кого-то это было бы потрясающим подарком. Для Шото это было оскорбление. Еще одна лестница, подаренная отцом, чтобы пройти весь мир героев, чтобы показать свое наследие в лучшем свете. Он этого не хотел. Вот, что он ответил. И тогда все пошло по пизде. Шото не видел свою маму с тех пор, как персонал больницы вернул ее в психушку. Фуюми тоже ему не звонила, потому что знает, что ему нужно время. Старатель тоже не звонил Шото с целью обвинить в позоре семьи — подарок, если это можно таковым считать. Или, возможно, Старатель думал, что фингала под глазом и ожогов в форме пальцев на предплечье достаточно. Шото на это наплевать. Сейчас он пытается добраться до дома, не потеряв сознание. Тодороки проверяет, закрывает ли толстовка руки, и низко опускает капюшон, чтобы закрыть поврежденную, чернеющую кожу у левого глаза. В какой-то момент, в поезде, девочка в синей курточке поднимает глаза и встречает спрятанный тенью капюшона взгляд Шото. Она испуганно ахает и вцепляется в ногу своей мамы. Шото отворачивается к окну и надеется, что мама не станет задавать вопросы. Руки болят каждый раз, как толстая, прочная ткань толстовки касается кожи. Спина словно разваливается, спасибо огненному шару, что Старатель бросил Шото вслед. Лицо болит и опухает. Крохотная часть Шото хочет просто сорваться и расплакаться посреди вагона, потому что что еще ему остается? Он довел маму до слез. Он довел маму до дрожи. Непростительно. Поезд Шото прибывает на станцию примерно в одиннадцать часов. Приходится подавить шипение, когда он сталкивается с кем-то плечом по пути с платформы. Шото сжимает зубы и делает вдох. Внезапно возникает острая боль. Что-то горячее и сырое начинает стекать по его руке. Ему даже рукава не нужно закатывать, чтобы понять, что это кровь. Похоже, ожог второй степени. Все нормально. Шото сможет с этим справиться. Бывало и хуже. Шото спотыкается о несколько кусков сломанного асфальта по дороге домой. Его зрение слишком размыто, чтобы смотреть под ноги. Добравшись до здания, он кое-как машет консьержке и тащит себя к лифту. Наконец, ему удается открыть дверь трясущимися руками и, плюсом ко всему, упасть на колючий ковер своей крохотной прихожей. Шото почти вырубается, готов умереть- — Тодороки? Шото застывает. Рука обхватывает дверную ручку, глаза широко распахнуты и уставлены в паркет. Нет, нет, нет. Он не двигается, не дышит и молится всем богам, чтобы это была всего лишь галлюцинация. В гостиной раздается шуршание. Пружины скрипят, когда кто-то встает с дивана за углом. Блять. Шото внезапно вспоминает, что сегодня двадцать седьмое декабря. Он почти смеется от всей этой иронии. Серьезно, какова вероятность таких происшествий в день визита Мидории? Должно быть, у Вселенной свои претензии к Шото. Другого объяснения просто не может быть. Шото дергается. Боль вспыхивает там, где ткань легко касается поврежденной кожи. Ему едва удается подавить всхлип. Ему нужно выгнать Мидорию, и как можно скорее. Тодороки не хочет, чтобы Мидория видел его таким. Рыкнув, он захлопывает дверь и прижимается спиной к стене. Конечности виснут из-за усталости. Может, если прятать руки достаточно долго, получится свалить все на какого-нибудь злодея. И Мидория купится и уйдет. Много «если», но Шото просто нужно сделать все правильно. У него просто нет другого выбора. — Тодороки, это т- Шаги внезапно стихают. Тодороки слышит резкий вдох. Слишком поздно. Мидория стоит в коридоре его квартиры в пушистых носках и с огромными очками, смешно сидящими на кончике его носа. Его глаза широко распахнуты, губы удивленно и до ужаса испуганно приоткрыты. Мидория смотрит на слишком бледную кожу и сгорбленные плечи Тодороки. И Шото… Не знает, что делать. Он бормочет без слов, и в этот момент — Мидория смотрит на Тодороки так, будто тот сделан из гребаного стекла — понимает, что не сможет солгать о своих ранах. Все, что он может, это минимизировать ущерб и надеяться на лучшее. Даже если «лучшее» сгорит в огне, как и весь вечер Шото. Нужно уменьшить потери и сохранить оставшееся, пока есть возможность. Конечно, это не самый лучший план. Но ему немного хреново из-за боли и, блять, чтобы придумать что-то лучше, просто нет сил. В общем, да. Так все и будет. — Тебе лучше уйти, — наконец, выдавливает Тодороки, с минимальным шипением снимая обувь. Холод стены чувствуется даже через толстовку, и он концентрируется на этом чувстве. — Прости, я не думал- — Что случилось? — выдыхает Мидория, внезапно перебивая. Он подходит к Тодороки и садится перед ним на корточки. Глаза широко распахнуты, взгляд пытливый. Когда он опускается на разбитое и разукрашенное лицо Шото под капюшоном, Мидория сжимает челюсть. В этот момент он выглядит так, словно только сошел с постера в магазине. — Скажи мне, как помочь. Шото неприятно морщится. — Мидория, я правда не- — Где еще болит? — прерывает он, но смягчает голос в конце фразы. Тупой клинок не для него. — Можешь встать? — Я в норме. — Нет, конечно, — взгляд ложится прямо на влажное пятно на рукаве, после чего переходит в сторону ванной. — Аптечка все еще под раковиной? Тодороки стоит покачать головой и сказать нет. Ему стоит сказать Мидории, что это не его забота, отправить домой к матери, что они смогут все наверстать в следующем году. Ему стоит сделать многое. Но он редко делает то, что ему говорят, и не собирается ничего менять. Тодороки знает, когда разбит. И в отчаянии. И до жалости одинок. Тодороки сдается, опустив плечи. — Да, она там, — он останавливается, после чего нерешительно добавляет. — Возьми еще крем от ожогов. Мидория не задает вопросов. — Хорошо. Доберешься до гостиной, или мне тебе помочь? Тодороки достаточно бодр, чтобы обидеться. — Я же добрался сюда на своих двоих? — Добрался, но выглядишь как труп процентов на восемьдесят. Уж извини, что не надеюсь на лучшее, — Мидория поправляет свои очки (серьезно, когда он начал их носить?), поднимается на ноги и протягивает Шото руку. — Давай, — говорит он, подзывая, — донесем тебя до дивана до того, как ты вырубишься. Шото нехотя берет его за руку и позволяет Мидории поднять себя с удивительной легкостью. Но Шото шатается, когда кровь приливает к голове. Он на автомате тянется, чтобы облокотиться о стену- Но в итоге кладет руку прямо в центр груди Мидории. Мидория теплый. Даже в сравнении с левой стороной Тодороки. Он похож на электрическую грелку — мягкий и успокаивающий во всех смыслах. Шото же больше напоминает раскаленную плиту без выключателя и бессрочной гарантии. Мидория поднимает руку и обхватывает запястье Тодороки для безопасности, когда тот опасно шатается. Круги перед глазами складываются в размытые созвездия. Другая рука прижимается к низу спины и подталкивает в гостиную. — Вот так, — бормочет Мидория. Он легко касается спины Тодороки через толстовку. Тот не то что бы возражает. — Осторожнее. Потихоньку. Тодороки ворчит, шаркает и падает на середину дивана, будто ноги больше не собираются его держать. Мидория к нему наклоняется, чтобы убрать подушки и одеяла и освободить место. Даже будучи полумертвым, Тодороки умудряется пробормотать: — Ты не обязан этого делать. Я сам могу об этом позаботиться. — О, я знаю, — говорит Мидория. Он выдает маленькую улыбку, что садится на уголках его губ. – Но в таком состоянии — не стоит. Не волнуйся, я скоро вернусь. И с этими словами он разворачивается на пятках, стартует в коридор и исчезает в ванной зеленым пятном. Шото прерывисто выдыхает и падает на подушки, словно сможет исчезнуть в узорчатом утке, если постарается. Конечно, это было бы в десять раз менее смешно, чем эта… катастрофа. Тодороки сглатывает, сжимает глаза и в миллионный раз желает никогда не идти на это идиотское семейное Рождество. Ему с самого начала стоило понять, чем это обернется — катастрофой. Немного дернувшись, Тодороки расстегивает толстовку, после чего снимает грубую ткань со своей кожи, подавляя каждый вдох, грозящийся сорваться, когда нитки задевают открытые раны. В глазах появляются слезы, когда Тодороки видит ожоги форме колбасок и синяки. Он сжимает зубы до хруста. С каждым, даже легчайшим движением, из ран идет смесь черной крови и желтого гноя. Кожа вокруг каждого ожога осела и шелушится. Пузыри волдырей под кожей созрели достаточно, чтобы лопнуть. Он думает, что могло быть хуже. Не намного хуже. Но все же. Хуже. Тодороки только сворачивает свою толстовку в клубок и кидает ее на пол, когда Мидория возвращается с аптечкой подмышкой, несколькими полотенцами в миске с водой и тюбиком сильного крема от ожогов, оставшегося у Тодороки с фестиваля несколько лет назад. (Старатель был не очень доволен неудачей сына со вторым местом, что вообще никого не удивило.) Мидория читает этикетку на тюбике. Его губы тихо шевелятся, когда он подходит ближе к дивану. Когда тот поднимает глаза, его взгляд становится мягче с этими глупыми очками. На уголках губ играет намек на улыбку. Потом его взгляд падает на открытые плечи Тодороки, и он сразу останавливается. Выражение немного рушится. — Все не так плохо, как выглядит, — неубедительно говорит Тодороки, прижимая руки к груди. Как будто, спрятав руки, он заставит Мидорию уйти. Мидория дергает бровями, угрожая нахмуриться. В янтарном свете лампы Тодороки едва может увидеть, как двигаются мускулы челюсти, сжимаются и разжимаются его зубы. Он рассматривает ожоги так, будто в них содержатся ответы на все вопросы. (Их там нет. Если что, Тодороки бы уже заметил.) Тодороки задерживает дыхание и ждет от Мидории злополучный вопрос: это Старатель с тобой сделал? Он готовится к сожалеющему тону, кипящей ярости и раздражению, которые знает намного лучше, чем счастье. Он ждет, и ждет, и ждет… И Мидория ничего не говорит. Он не задает вопросы, не требует ответа. Мидория просто выдыхает через нос, быстро кивает и опускается на колени на паркет, между диваном и кофейным столиком, без единого слова, и задевает плечом колено Тодороки, когда пытается устроиться поудобнее. Он раскладывает запасы: бинты, ватные шарики и иголки — так, на всякий случай. Ни разу не сталкивается с Шото взглядом. Ни разу не задает Вопрос. Ни разу не говорит, что жалеет, что пришел. Ни разу не проявляет поверхностной жалости, которую Шото привык получать от других людей. Шото слишком умен, чтобы тыкать корочку от пореза, чтобы увидеть, потечет ли кровь. Он осторожно тянется за пультом мимо плеча Мидории и включает телевизор, чтобы создать фоновый шум. Шото листает каналы с тоннами бесполезной информации, не нужной ни одному разумному человеку. Мидория тихо благодарно мычит, но это все. Шото вполглаза наблюдает за новостями, мелькающими на экране энергичными пятнами и глупыми предложениями. («Но, стойте, есть еще кое-что!») Хотя они ненадолго привлекают его внимание. Его взгляд все время падает на тихо работающего Мидорию. Колени подогнуты, он нагибается над кофейным столиком. На глаза падают зеленые волосы, ставшие чуть длиннее, чем раньше. Пальцы работают быстро и качественно, несмотря на корявые шрамы на правой руке — напоминание о том, что Шото никогда не был хорош в дружбе и что Мидории, по понятным и очевидным причинам, не стоит ожидать ничего особенного. Выложив все лекарства как по линеечке, Мидория протягивает в сторону Тодороки влажное полотенце. Он поднимает бровь. — Думаю, ты захочешь это сделать сам. Тодороки осторожно берет полотенце и морщится, когда из-за движения обожженная кожа тянется в худших местах. — Спасибо, — сквозь зубы говорит он и прижимает ткань к ранам. Щиплет просто адски, но Тодороки делает все, чтобы этого не показывать. Мидория кивает и откидывается спиной на диван. Взгляд прикован к экрану, потому что он знает, что Шото не любит, когда его видят как минимум ослабленным. Ему позволено небольшое уединение, и Тодороки за это благодарен. Он аккуратно вытирает вязкую вытекающую из ран жидкость. Мидория тяжело вздыхает и поправляет свои очки. — С этим пора завязывать, серьезно. В один прекрасный год мы будем здоровы, не истекать кровью, и все будет потрясающе. Тодороки мягко вздыхает. — Мы герои, Мидория. Было бы странно, если бы у нас не оставалось ран. — Спасибо, Джонни Рейнклауд. Твой позитив вдохновляет. Он усмехается. — Стараюсь. — Угу. Эй, думаешь, такая штука серьезно может пожарить целую картошку за пять секунд? — не думая, спрашивает Мидория. Подушечки пальцев прижаты ко рту, он, прищурившись, смотрит рекламу на экране. –Это для друга. Шото пожимает плечами и убирает полотенце от своей раненой руки. — Скорее всего, нет, но наверняка не могу сказать, — он заменяет полотенце другим, что Мидория, не смотря, держит в его направлении, не отводя взгляда от экрана. — А что? Хочешь в мгновение ока пожарить много картошки? Мидория сопит. — Возможно. Не осуждай. — Кто, я? Никогда. Мидория через плечо кидает скептичный взгляд. — Слишком осуждающий тон для того, кто не должен меня осуждать. Он останавливается и закусывает слабую улыбку. — Ладно, подловил. Мидория внимательно смотрит рекламу, зажав нижнюю губу между зубами. Потом щелкает пальцами и драматично показывает на экран. — Знаешь, что? Я куплю тебе такую на День Рождения. Посмотрим, насколько осуждающе ты будешь жарить кучу картошки. Это будет твоим лучшим кухонным устройством. — Идет. Мидория прыскает. — Ладно, идет. Сколько? — Десять баксов. — Прекрасно. Готовь картошку к жарке и мозг — к взрыву, Тодороки. Мидория откидывает голову на край дивана, когда женщина пытается закинуть картошку в глубокую и твердую на вид фритюрницу и забивает на чан с кипящим маслом, хотя тот в шести дюймах от нее. (Она выглядит очень расстроенной из-за испорченной картошки и всхлипывает: «Есть же способ лучше!») Но Тодороки больше не смотрит рекламу. Волосы Мидории раскинуты, словно глупый зеленый венец, глаза сияют ярче листьев клевера летом, даже в приглушенном свете квартиры. И Тодороки понимает, что не может отвести взгляд. Тодороки машинально задумывается, как Мидории удается выглядеть так собрано и надежно, даже в таких ситуациях. Словно он смог бы взять на себя бремя всего мира с улыбкой на лице и без единого сомнения, словно смог бы перевернуть мир по щелчку пальцев. Засмеяться, и заставить солнце сиять ярче. Он почти завидует всему миру, ведь тот получает все свободное время Мидории. У Тодороки есть лишь двадцать четыре часа в году. Тодороки не знает, долго ли здесь пробудет Мидория, но думает, что этого будет недостаточно. Потому что этого всегда недостаточно. Так было, и так будет. Предательская часть его думает, какого было бы получить внимание Символа Мира на весь год. Как когда они ходили в школу, и Мидория сидел через два места, делал записи, улыбался и шутил с Тодороки, словно остальной мир не существовал. Тодороки интересно, какого было бы иметь такого Мидорию — высокого, в железном костюме, профессионального героя, с улыбкой, что развеет любую тьму — через два места? Словно быть слишком близко к солнцу, понимает Тодороки. Слишком яркий свет, палящий жар, таяние крыльев и возвращение на землю еще до того, как все осознаешь. Тодороки не Икар, но воск тает так же быстро, как и лед. — Хочешь поговорить? — тихим и спокойным голосом спрашивает Мидория. Свет экрана оставляет тени на его лице. Тодороки держится, чтобы не дотронуться до каждой веснушки кончиками пальцев. — Не очень, — выдавливает он, надавливая на рану сильнее необходимого. Ему не нужно смотреть на спину, чтобы понять, что крылья тают. Мидория осторожно за ним наблюдает. Губы сжаты в тихую задумчивую линию. Проходит несколько секунд, Тодороки ждет, когда тот потыкает и пощупает уже открытую рану, чтобы потекло побольше крови. Но Мидория просто кивает и разворачивается к экрану и смотрит рекламу многофункциональной соковыжималки, что может в то же время жарить тосты и варить яйца. Ну что за время для жизни. — Я с ума сошел или эта штука опасна? — тихо спрашивает Мидория, вопросительно наклонив голову. — Такое чувство, что было бы очень просто забыть, что что-то работает. Типа ты варишь яйца и делаешь сок, но забываешь про тосты и бум, — он показывает взрыв руками. — Дом взорвался. А вот и выход. Попытка вернуться в нормальное русло. Тодороки принимает это, чувствуя, как горячий воск дюйм за дюймом стекает по спине. Он этого не заслуживает. Он не заслуживает Мидорию. (Опять же, а кто его заслуживает?)

---

7 октября 2019 года. Девять букв, вторая - р. Подсказка: лжец. Тодороки жует кончик карандаша и думает, брови сосредоточенно нахмурены. Он висит над этим словом минут десять — слово из девяти букв и лжец? Это может быть что угодно. Его колени дергаются под прилавком, он бормочет гласные и согласные себе под нос и проходит по алфавиту туда-сюда как минимум шесть раз. Боже, он всегда хреново разгадывал кроссворды. Стоило взять судоку. По меркам героев, прошел десятый месяц работы Тодороки. Он на пороге продвижения от помощника до профи и берет дополнительные патрули, чтобы приблизить этот момент. Похоже, в прошлом году злодеи переключились на Западную Европу и Штаты. Возможно, потому что Мидория работал на обоих континентах с того инцидента в Токио, в Японии стало относительно тихо. Тодороки немного скучает из-за безделья на работе, но знает, что это временно. Наверное. Из-за проезжающих мимо машин у Тодороки начинает шелестеть газета и идет рябь по чаю. Гудки и бешеное сердцебиение внутренней части города почти перекрывают звон мобильного телефона в его кармане. Шото, не сводя глаз с кроссворда, достает устройство из кармана и нажимает на экран, чтобы ответить. Он зажимает его между плечом и ухом и задумчиво стучит ручкой по столу. — Шото у телефона, — не задумываясь и шевеля мозгами, отвечает он. Может, шулер? Нет, не подходит. Второй буквой должна быть р… — Тодороки-кун! — из приемника доносится выдохшийся, дрожащий голос. — Хэй, это Мидория. Ты занят? За одно мгновение сердце Шото вырывается из груди, словно облитое металлом. Он убирает телефон от уха, чтобы проверить имя пользователя — ага, это Мидория. Значит, это действительно взаправду. Прошло десять месяцев. Десять месяцев с тех пор, как они сидели до трех часов ночи, полностью в повязках и одеялах, смотрели глупые шоу и говорили ни о чем. Десять месяцев с тех пор, как бронированный с головы до пят в облегающем геройском костюме и с сумкой через плечо Мидория выскользнул из квартиры Тодороки со словами: «Похоже, в Киеве появился динозавр. Я должен с этим разобраться». Десять месяцев. Как будто вечность прошла. Он непонимающе прижимает телефон к уху. — Эм, — красноречиво заикается он, не зная, что ответить, — нет. Я, эм, свободен. Что такое? — Ничего! У меня просто небольшой вопр- на другом конце раздается громкий треск. Тодороки слышит «СДОХНИТЕ, УЕБИЩА» и несколько взрывов. — Боже мой, — бормочет Мидория. Тодороки хмурится. — Ты… Сейчас на задании? Минутная пауза, полусомневающийся выдох. Шото подозрительно щурится. — …Нет? — это ни разу не убеждает, и Мидория знает. — Ладно, вроде того. Но это просто мелочи, не переживай. Мне очень надо с тобой поговорить. Шото тяжело вздыхает. — Я сбрасываю, Мидория. Ты должен сосредоточиться- — Нет! — вскрикивает тот, но раздается еле слышно из-за взрывов на фоне. — Не, не, не, не делай этого. Хатсуме поставила мне наушник в маску, так что мои руки не заняты. И Каччан разбирается с остальным. Я просто ищу гражданских в здании, хотя вполне уверен, что всех уже вывел и, — еще несколько секунд тишины, Тодороки почти видит, как у Мидории смешно распахиваются глаза. — Боже, ты же не сбросил? Тодороки? Пожалуйста, скажи, что ты все еще здесь. — Ты не должен разговаривать во время задания. — Но это важно! — Важнее спасения жизней? — Жизни уже спасены! Выполняется на раз-два, серьезно. Я просто проверяю, не осталось ли кого на этаже, хотя уверен, что нет, — его тон становится умоляющим. — Ну, пожалуйста? Обещаю, я не отвлекаюсь. Пожа-а-а-алуйста. Тодороки соврет, если скажет, что хочет сбросить. Он слишком долго не разговаривал с Мидорией, и это убивает. Может, он еще немного побудет эгоистом. Тодороки сжимает зубы. Когда он выдыхает, изо рта идет пар. — Ладно. Но как только хоть что-то произойдет, ты сбрасываешь и занимаешься своими делами, — у Мидории раздается еще один содрогающий взрыв и маниакальный смех. — Похоже, Бакуго сейчас развлекается. Мидория заливисто смеется. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но так и есть. Хотя не думаю, что он признается по своей воле. О, кстати о Каччане — я, вроде как, из-за него и звоню, — еще взрыв и больше раздраженного крика, но Мидория не обращает на это внимания. — Видишь ли, его отправляют в Японию для корпоративного обучения командному духу. — Это шутка? — Если бы, — с усмешкой отвечает он. — Приедет на две-три недели. Пойдет в горный поход с несколькими героями. Пройдет несколько личных приемов с профессиональным эмпатом. Работа. — На то есть особые причины? — спрашивает Шото. — Кроме очевидных, конечно. — О, нет. Он просто в процессе спасения ранит слишком много гражданских, детей в колясках до слез доводит. Ты его знаешь. Поэтому через несколько недель его отправляют в какой-то национальный парк в Саге. Шото почти коротко хрипло смеется — мысль о Бакуго перед лагерным костром с браслетом дружбы на руке есть особое удовольствие — и чуть хмурится, заметив нотки неудобства в голосе Мидории. — Звучишь… не очень-то счастливо. Болезненный стон и быстрые шаги. Должно быть, Мидория бежит. — Ну, я понимаю, ему нужны упражнения и все такое. Просто время очень неподходящее. Скоро выходные, злодеи зашевелятся. — Я в курсе. — Ага, поэтому я, вроде как, в непонятном положении. Ты, эм… Понимаешь, о чем я? Тодороки, нахмурившись, обводит небольшой ожог на подвороте джинс. После прошлогоднего инцидента в Токио Мидорию на год раньше подняли до статуса профи, а Бакуго (после тонны ругани и возражений) поставили ему в помощники. Если его не будет, как минимум, несколько недель… — У тебя нет помощника, — говорит Тодороки. — Поэтому ты мне звонишь. — Да! — вскрикивает Мидория. Его голос полон облегчения. – Спасибо, Боже, я думал, мне придется напрямую про- — Ты должен позвонить в мое агентство за рекомендацией, Мидория, — перебивает Шото, чуть нахмурившись. — У меня сейчас нет списка свободных помощников. Я смогу найти кого-нибудь только к понедельнику, если тебе это подходит. Тишина. Еще один взрыв, но приглушеннее предыдущих. Голос Бакуго, чуть громче отдаленного эхо, раздается в динамике. — Ты- что? — спрашивает Мидория, звуча искренне удивленно. Шаг замедляется, когда тот перестает бежать, он тяжело дышит. Тодороки слышит, как он хмурится. — О чем ты говоришь? Я прошу тебя побыть моим помощником, дурилка. Чай в кружке Шото замерзает и трескает фарфор с музыкальным дзынь. Он знает, что широко открыл рот и, скорее всего, выглядит как полный идиот, но ничего не может с этим сделать. Он не хочет говорить, что надеялся на это, но. Ладно. Он надеялся на это. Мидория прерывает тишину. — Слушай, я… — он останавливается, почти нервно. — Я знаю, что это внезапно. И я знаю, что Америка не в двух шагах находится, но мое агентство может отправлять тебя домой каждые выходные. Ты сохранишь субботние обеды с мамой. Можешь даже у меня остановиться, чтобы не искать отель. Не знаю, я просто очень надеялся- То есть, было бы круто, если бы мы смогли снова работать вместе. Как раньше. — Я уже кое у кого на побегушках, — внезапно выпаливает он, хоть и хотел сказать совсем другое. Логическая составляющая печатает слова на горле быстрее, чем он успевает подумать. — Я уже работаю над этим, — уверяет Мидория. — Мое агентство недавно связалось с твоим и со всем законно разобралось, так что ты можешь на время отлучиться, — пауза. — Ну, если хочешь. Ты можешь отказаться. — Мое агентство мне ничего не говорило, — тупо отвечает Шото. — Я и не хотел, чтобы они говорили. Хотел сам донести информацию, когда придет время. Думал, что будет легче отказать мне, а не безымянному гонцу, — в голосе усмешка, но Тодороки знает Мидорию достаточно долго, чтобы заметить волнение между строчек. Шото хочет сказать да. Он хочет подняться с места, бросить кроссворд в корзину и сесть на первый самолет из города. Он хочет сражаться рядом с Мидорией, потому что с их последней работы вместе прошли годы, и Шото не сражался рядом с кем-то на поле так безупречно еще с тех пор, как — ну, никогда. Яойорозу где-то рядом, но между их мыслями все еще есть это отвратительное расстояние в три миллисекунды. И от этого уже появляются трудности. Но Шото нельзя быть эгоистом, даже если очень хочется. Мир никогда не был к нему добр. Нет причин думать, что что-то изменилось. — Есть помощники лучше, Мидория, — бормочет он. — Я не должен быть первым кандидатом. Мидория протяжно выдыхает и бормочет что-то, заглушенное новой порцией взрывов и криков Бакуго. («НУ ЖЕ, ТРУБОЕБЫ! ЭТО ВСЕ, НА ЧТО ВЫ СПОСОБНЫ?!») — Не занижай свои навыки, Тодороки. Особенно передо мной, — тихо говорит он. Его голос внезапно становится радостнее. — То есть, просто подумай: мне нужен помощник, способный бить на большие расстояния и маневрировать, и у тебя есть оба качества. Еще мне нужен способный постоять за себя в ближнем бою. Не знаю, помнишь ли, но в школе ты постоянно укладывал меня на лопатки. Тодороки сглатывает. — Токоями тоже мог бы хорошо поработать. Или Иида. — Ииде нужно думать о своем агентстве, — парирует Мидория. — И, эм. Мне не очень хочется делить квартиру с Темной Тенью — не в обиду Токоями. Шото кусает щеку, пока зубы не сталкиваются, и во рту чувствуется вкус железа. — Ты основательно подготовился, да? Мидория смеется на выдохе. — Рядом со мной ты слишком зажатый. Я знал, что нужно все подготовить. Без шуток, мне оставалось вот столечко, чтобы сделать в PowerPoint презентацию с, например, секторами и диаграммами. Тодороки чувствует, как уголок губ сворачивается в улыбку. Левая сторона подозрительно горит. — Секторы, значит? — бормочет он. — Я думал, ты больше по графикам. — Ну, это зависит от места, где я выступаю, но меня всегда тянуло к секторам. Гистограммы на втором месте, — повисает тишина, но Тодороки практически слышит медленную улыбку Мидории. — Это ты так странно соглашаешься? — Это я так странно говорю «может быть». — Ну, это частичное согласие. Почти-да. О какой стадии да мы говорим, так, для галочки? Расписание поджимает, понимаешь ли — Символ Мира и все такое. Дел много. Тодороки ручкой рисует маленькие закорючки на газете. Он зажимает нижнюю губу между зубами. — Угу. Много. Конечно. — Не заставляй меня умолять, — еще пауза, в этот раз полная сдержанных улыбок. — Давай, просто соглашайся! Сам же знаешь, что хочешь. В последний раз мы вместе работали, когда, года два назад? — Два с половиной, — поправил он. — Вот именно, два с половиной года. Что скажешь? Тодороки сосредотачивается на замороженной жидкости в чашке и понемногу ее разогревает, с покрасневшими щеками наблюдая, как та просачивается через трещину возле ручки и капает на бетон под стол. Он протяжно вздыхает. — Я… Наверное, смог бы выделить немного времени, — беззаботно говорит Тодороки. — Да или нет, Тодороки. Ты меня убиваешь. — Да. Да, я согласен. Голос Мидории становится раз в 10 счастливее с ухмылкой в тысячу ватт. — О Боже, серьезно? Если ты сомневаешься, я все еще готов к PowerPoint. То есть, я могу нарисовать все сектора. И несколько графиков, если они так сильно тебе нравятся. Шото фыркает. — В графиках нет ничего плохого. — Но они такие скучные! Ни цветов, ни- На другом конце снова появляется череда взрывов, ближе предыдущих. Тодороки морщится, когда Бакуго кричит: «ЗАТКНИСЬ, ЗАДРОТ ЕБУЧИЙ, И ЗАЙМИСЬ ДЕЛОМ, ИЛИ, БЛЯТЬ, Я УБЬЮ ТЕБЯ». Мидория всасывает воздух через зубы с небольшой отдышкой. — Черт. Я пошел. Мое агентство свяжется с твоим и обо всем договорится, идет? — Звучит неплохо, — Тодороки открывает рот, немного мнется и добавляет. — Будь осторожен, Мидория. Еще беззлобный фырк. — О чем ты? Я всегда осторожен. Связь прерывается посреди красочных ругательств Бакуго. Внезапная тишина выталкивает Тодороки в жизнь города, где он сидит за столиком в заведении, с испорченной чашкой и испорченным бессмысленными загогулинами кроссвордом. …Оу. Ответ: предатель. Он не утруждается вписать слово.