Корни, что цепляют

Слэш
Перевод
NC-17
В процессе
202
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
планируется Макси, написано 240 страниц, 19 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
202 Нравится 86 Отзывы 64 В сборник Скачать

4. Чтоб ты знал лишь часть плохих воспоминаний

Настройки текста
Не будет преувеличением сказать, что Мидория Изуку — герой номер один. Он Символ Мира, олицетворение всего правильного в обществе. Он регулярно рискует своей жизнью, чтобы спасти людей, которых никогда не видел или слышал просто потому, что знает, что может. Он охотно идет на эти риски и пачкает свои руки, чтобы пожертвовать собой ради всеобщего блага и улыбки в лицо неизбежной смерти. Но это не значит, что он храбрый. Вообще нет. По сути, когда дело доходит до Тодороки Шото, Изуку, скорее всего — самый большой трус на планете. И он первый в этом признается. Изуку чувствует, как его ладони неудобно потеют на пластиковой ручке чемодана Тодороки. Он толкает дверь в квартиру своим плечом, все еще побаливающим после захвата в аэропорту. Когда они заходят в фойе, Тодороки, как обычно, раздражающе молчит. Но его глаза со следами усталости сияют от скрытого любопытства, когда тот осматривает просторный дом Мидории — единственную часть жизни Изуку, которую не затронули журналы и интервью. Изуку нервно кусает нижнюю губу, когда ставит чемодан Тодороки рядом с дверью в гостевую спальню. Не секрет, что работа Символа Мира хорошо оплачивается. Но он не может не нервничать, когда Тодороки тихо обходит его гостиную, разглядывает технику на кухне или мягкую пастельную скамейку в уголке для завтрака рядом с балконом, которую Изуку обычно опрокидывает каждый раз, как получает экстренный вызов во время миски хлопьев утром. Если бы Изуку пришлось думать, он вместил бы три квартиры Тодороки в свое жилище, и при этом еще осталось бы немного места. Изуку наблюдает, как Тодороки осторожно осматривает окна от пола до потолка. Его взгляд скользит по острому городскому горизонту и мерцающим водам реки Гудзон, идиллически текущей вдалеке. Его волосы в лохматом беспорядке, плечи опущены от усталости и смены поясов, что Тодороки, по какой-то тупой причине, отрицает. Годы его пощадили: черты лица стали острее и плечи стали шире, чем, Изуку думал, это вообще возможно. И он выглядит так прекрасно в бледном свете утра, что Изуку интересно, было ли вообще хорошей идеей просить его в свои помощники. Держись, Изуку. Это всего на две недели. Но двадцать четыре часа в год — одно дело, а четырнадцать дней — вообще другое. И они будут разделены единственной тонкой стеной, которую Изуку может разрушить по щелчку пальца. Иисусе. Изуку обречен. — Хороший вид, — тихо говорит Тодороки, смотря на переполненные улицы внизу. Его голос низкий и хриплый от усталости, и Изуку чувствует непроизвольные мурашки на своей спине. За все годы Изуку слышал этот голос во всех ситуациях: как тот выкрикивал приказы на поле, как тот травил шуточки о лекциях Айзавы-сенсея и думал, что их никто не слышал, объяснял тему по математике, с которой у Мидории во время учебы всегда были проблемы. Но этот тон предназначен именно для Изуку, и ни для кого другого. Он низкий, и личный, и потрясающий, и Изуку клянется, что возьмет его звучание с собой в могилу. Он обильно сглатывает. — Эм, да. Милое место, вроде как. Мне его агентство выбрало. — Это центр города, — не вопрос. Тодороки просто понимает, что это место лучше всего подходит для экстренных случаев — на равном расстоянии для всего и всех, что нужно защитить. — Очень близко, да. Тот хмыкает. — Хорошее место. Удобное. Мидория пожимает плечами. — На мой вкус, слишком большое. Но оно служит своей цели, — говорит Изуку, нервно посмеиваясь. Он потирает заднюю часть шеи, которая внезапно кажется очень теплой. — Было бы мило пожить тут с кем-то для разнообразия. Тодороки кидает на него взгляд, на полмгновения сведя брови. — Ты уверен, что я могу тут остаться? Не хочу тебя теснить. В буквальном смысле, в мире нет никого, кого Изуку даже подумал бы сюда пустить. Тем более позволить переночевать в гостевой спальне. Но он этого не говорит, потому что в противном случае откроется дверь, которую ему лучше игнорировать ради собственного блага. Вместо этого он просто улыбается. — После всех тех раз, что я у тебя ночевал? Все более чем в норме, Тодороки. Взгляд Тодороки пронизывающий и нечитаемый, но удар сердца спустя его губы изгибаются в подобии улыбки. Он качает головой. — Я это ценю. Не так сильно, как я. Изуку проглатывает свои похожие на разбитое стекло чувства, пропускает пальцы сквозь волосы и решает сосредоточиться на экскурсии по квартире без заиканий с каждым касанием руки Тодороки (потому что, Христа ради, его кожа каждый раз будто сгорает до тла, даже если он дотрагивается до правой стороны). Изуку бессмысленно бормочет, рассказывает об устройстве кухни и душа, которые они будут делить ближайшие две недели, чтобы заполнить тишину. А еще Изуку говорит, где находится его комната, и извиняется за отсутствие огнестойкого белья в спальне Тодороки. Тодороки, словно губка, впитывает всю информацию и прерывает словесные потоки Изуку, только чтобы иногда задать вопрос или прокомментировать чудесное оформление стены в ванной. Его лицо спокойно и прекрасно и нечитаемо из-за челки шелковистых волос. Изуку уже хочет, чтобы Тодороки его просто испепелил и со всем покончил до того, как он от отчаяния начнет читать Геттисбергскую речь*. Когда экскурсия заканчивается, Тодороки и Изуку стоят в гостевой спальне на расстоянии вытянутой руки. Свет затемняет и выделяет синяки под глазами Тодороки, острые скулы оставляют тени на щеках. (Изуку готов поспорить, что может порезаться об эти скулы. От такого он бы с радостью истек кровью.) Изуку отслеживает уставший взгляд Тодороки, прикованный к заманивающей поверхности матраса. Он прикусывает улыбку. — Она очень мягкая, если ты хочешь попробовать, — намекает он, мягко тыкая локтем ребра Тодороки. Тодороки бесстрастно на него смотрит. — Раньше это не срабатывало. И сейчас не сработает. — Ой, да ладно, — Изуку провел вверх-вниз в сторону согнутой фигуры Тодороки. — Хотя бы раз не спорь со мной. Ты труп напоминаешь, я не шучу. — Мда, спасибо, — его голос равнодушен. Изуку фыркает и закатывает глаза. Он вполне уверен, что даже если бы Тодороки возился на помойке и не мылся три месяца, то все равно выглядел бы так, словно только с обложки журнала сошел. — Заткнись. Ты знаешь, о чем я, — он по-дружески бьет Тодороки по плечу. — Ну, пожалуйста. Поспи часик, это все, о чем я прошу. Но Тодороки непреклонен. Он качает головой. — Ты же знаешь, это собьет мой режим. — Час сна не собьет тебе режим! — Легко тебе говорить. Ты спишь крепче. — Ладно, — Изуку скрещивает руки на груди. — А сорок пять минут? Тодороки скала. — Нет. — Тридцать? — Нет. Изуку драматично вздыхает и откидывается на кровать, смеряет Тодороки обиженным взглядом, что, возможно, выглядит глупо, но ему наплевать. Он хлопает рядом с собой и медленно выдыхает, пытаясь звучать маняще. — Знаешь, это меньшее, что ты мог бы для меня сделать после захвата в аэропорту- И вот к чему это ведет. После слов Изуку лицо Тодороки превращается во что-то непонятно шокированное и ужаснувшееся. Вдруг Тодороки разворачивается и тяжело садится на край кровати, словно кто-то ударил его по коленям свинцовой трубой, сжимает руки в кулаки на коленях и разглядывает свои носки. Из-за темноты трудно понять, но Изуку думает, что щеки друга стали чуть розовее, чем пару секунд назад. (Изуку интересно, насколько далеко опускается румянец. Ему интересно, он такой же теплый, как левая сторона?) — Очень… удобно, — бормочет Тодороки. Он смотрит на Изуку через плечо. Голубой глаз почти светится сквозь алую челку. Тодороки поднимает бровь. — Счастлив? — Даже близко нет, — и, не подумав дважды, Изуку тянется вперед и хватается за ворот футболки Тодороки, сжимая мягкую ткань между пальцами и таща его назад. Тот падает на матрас с невнятными протестами. Изуку ухмыляется, переплетая пальцы у себя на затылке. — Вот. Теперь я счастлив. Тодороки смотрит в потолок. Его мягкие на вид губы сгибаются в призрачном недовольстве, но он не пытается встать. Волосы раскиданы по серому одеялу, челюсть отбрасывает четкую тень на шею, но в этот момент Изуку видит только благородные черты его лба и носа. Он изо всех сил пытается оторвать взгляд; по венам бежит горячий, как расплавленный метал, стыд. Ему не стоит так глазеть на друга. Серьезно, у него совсем стыда нет? (Ответ, определенно, нет. Ни разу, никакого. Ему и так нормально.) Ему нравится, когда у Тодороки убраны волосы. Это глупо и беспричинно во всех смыслах, но в этом ключе все глупо, поэтому, возможно, все нормально. Просто, пока Тодороки ни о чем не знает, все будет хорошо. Нормально. Проходит несколько минут тишины. Слышно только как они одновременно дышат и как глухо стучит кровь у Изуку в ушах. Правая сторона Тодороки посылает табун мурашек вверх и вниз по руке Мидории. — Слушай, я… Я по тебе скучал, — наконец бормочет Изуку, не сводя глаз с бледного потолка. Он выдавливает слабый смешок и качает головой. — Вроде как, очень сильно. Знаю, это тупо. То есть, звучит тупо. Ты не обязан это озвучивать. Он ждет ответа, но не удивляется, когда его не слышит. Тодороки всегда больше делал, чем говорил. Тишина растет, как бездонный каньон, требующий наполненности чем-то — нет, всем. Изуку ходит по лезвию ножа. Он бы ударился головой об пол, если бы знал, что выживет после этого. С кровати не видно пола, а он не настолько храбрый. Но, Боже, он столько всего хочет сказать Тодороки. Что последние десять месяцев тянулись словно десять лет, когда он обеспокоенно ждал, когда по новостям объявят, что Тодороки убили во время миссии, или что он пропал или ранен — воображение Изуку всегда неплохо заполняло пробелы самыми пугающими предположениями. Он хочет, чтобы Тодороки знал, что он наблюдает за его растущей карьерой в Японии и Старателем, чтобы обмудок не лез к сыну больше необходимого. (Старатель всегда был говнюком номер один, по мнению Изуку, но ожоги в прошлом году укрепили его позицию до конца времен. Ублюдок сам выкопал себе яму, и когда судный день настанет, Изуку посмотрит, как тот упадет. С радостью.) Изуку хочет сказать это Тодороки каждый раз, как берет в руки телефон для звонка или сообщения. Трусит только потому, что уверен, что выпалит что-то вроде «Хей, знаю, давно не виделись, но я был влюблен в тебя с третьего класса и очень хотел, чтобы ты знал, потому что не вынесу, если ты будешь не со мной, так что давай как-нибудь поужинаем вместе?» Каждое слово крутится на кончике языка Изуку и грозится оттуда вырваться. Он проглатывает их. Когда-нибудь. — Я рад, что ты приехал, — шепчет Изуку, заталкивая свои чувства туда, где их никто и никогда не найдет. Он сжимает в руках ткань толстовки прямо напротив сердца. Там, где больнее всего. — Твой… Твой приезд многое для меня значит. Спасибо. Изуку задерживает дыхание. Его слишком занесло? Тодороки всегда был очень осторожен. Изуку медленно поворачивается, боясь взгляда на его лице… Оу. Глаза Тодороки закрыты. Красные и белые ресницы отбрасывают небольшие тени на лице, он мирно спит. Его губы приоткрыты и лицо расслабленно; он долго, спокойно дышит. Это делает его черты невинными и мягкими, и легкие Изуку болезненно сжимаются и отекают, пока словно не становятся в три раза больше его грудной клетки. Он тянется и проводит указательным пальцем по линии губ Тодороки, запускает ладонь в его волосы, чтобы убедиться, что на ощупь они такие же мягкие, как и на вид. Это слишком искушает. Изуку перекатывается на спину и прижимает ладони к глазам, пока не начинает видеть цветные пятна. — Я просто невероятно проебался, — бормочет он.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.