Корни, что цепляют

Шото знает, что рутина делает жизнь намного проще. Ожидать какое-то событие и наблюдать за его развитием собственными глазами, шаг за шагом, секунду за секундой, может быть самым удовлетворительным опытом в жизни любого человека. Вплоть до становления полезным. Даже обновляющим. Неудивительно, что Шото наполнил свою жизнь рутиной как ради собственного комфорта и благополучия, так и для сохранения рассудка. Ровно в шесть часов он просыпается и тянет свои изможденные мышцы, после чего идет на пробежку по окрестностям города. Он не слушает музыку, чтобы сохранить спокойный ритм своего сердцебиения, на который он полагается, чтобы установить темп. Вернувшись в свою квартиру, он заносит свой сердечный ритм в маленький блокнотик на столешнице на кухне, ставит чайник и снова тянется, пока из чайника не пойдет такой же пар, как из его ноздрей после спарринга с кем-нибудь из агентства. Он пьет свой чай маленькими, аккуратными глотками — жасминовый, потому что мама всегда его любила. Потом идет в душ. Ужинает. Ложится спать, но редко видит сны. Литания* домашней жизни. Как строитель, устраивающий двор вокруг старого, ветвистого дерева, он так организовал кирпичики жизни вокруг своего распорядка дня, что никакая неожиданность не пошатнет его и не выбьет из колеи. Шото аккуратно организовал каждую привычку, прижимая каждую из них к клею жизни, пока поверхность не стала гладкой и ровной. Каждый момент в расписании Шото занимает свое особое место, в которое ожидается то или иное событие, и предсказуемость — райский уголок в его беспокойной жизни. Все же, неожиданности случаются, несмотря на все старания Шото их предотвратить. Маячащие знамена в виде нежданных злодеев и портящей все бумажной волокиты? Кое-что остается неподвластным Шото. В общем, он как следует разбирается с неприятностями и как можно быстрее возвращается к своей рутине — вливается в свой ритм, как рука в идеально подходящую перчатку. Жизнь никогда не останавливается, так с чего же останавливаться ему? Но вот появляется Мидория. Он не очень хорошо вписывается в кирпичики. Если злодеи и документы похожи на камушки, то Мидория — оползень, разрывающий все на кусочки и швыряющий конструкцию Шото в пустоту небытия. Он — сила природы, ворвавшаяся в жизнь Шото где-то в пятнадцать лет и разрушившая его порядок жизни своими сломанными, истекающими кровью руками и солнечно сияющей улыбкой, и Шото никогда не был против этого. Хотя какое-то время спустя после Спортивного Фестиваля Шото терялся, неуверенный, что делать дальше, когда все, что у него было, покрылось черным и стало совершенно неизвестным. Мидория был тем, кто вывел его из темноты протянутой, покрытой шрамами рукой и теплыми словами. Шото следовал за ним, пока не нашел под ногами почву в форме расписания ЮЭй и летнего лагеря. Пребывание в Нью-Йорке во многом напоминает время после Фестиваля. Все меняется день ото дня, и в дневной занятости Шото нет определенного порядка: иногда Мидория и Шото просыпаются в шесть тридцать, а иногда они засиживаются допоздна и спят до полудня просто потому что. Одним утром они пойдут на пробежку, легко друг за другом успевая, а другим — устраивая гонку до Гринвич-Виллиджс использованием Причуды, потому что это здорово. Когда они на патрулировании, Мидория тащит его в шаблонные магазинчики и пихает в руки сувениры, которые, наверное, никто в мире не захотел бы купить и никому не были бы нужны, с возгласами о том, что Шото нужно полноценный «Нью-Йоркский опыт» перед возвращением в Японию. Шото всегда слишком много отвлекается на его улыбку или веснушки, чтобы спорить, поэтому подписывается на глупые селфи и тихо признается себе, что на самом деле веселится. Шото не смог бы сам выделить на все это время, если бы попытался. Их совместное времяпровождение, понимает он — вращающаяся сверхновая без ядра; гравитационный колодец с неукротимым притяжением в тысяче различных направлений. Запутанный, нелепый хаос. И Шото никогда не был счастливее. Экскурсия по Америке длится уже шестой день, когда до него доходит. Рано утром в квартире: Мидория сидит за небольшим столиком для завтрака с кроссвордом на столе и ручкой во рту — читает вопрос к номеру двадцать четыре со складкой между бровей. Шото тихо слушает, думает о возможных ответах и тянется за чайником, после чего ставит его на конфорку. Он допил жасминовый чай и хочет сделать еще- И тогда он понимает. Счастье — странная штука, но не совсем неизвестная Шото. Он уже был счастлив — например, когда обнимал маму, или в годы обучения в ЮЭй, несмотря на Лигу Злодеев. Конечно, с печалью он знаком лучше, но он не настолько несчастен, чтобы не узнать ударившее по голове чувство. Все же, ощущение мерцающей радости и удовлетворения слишком странно теплится в груди, по сравнению с глухой пустотой, что он испытывал в Японии в течение нескольких месяцев. — … ты задумался, Шото? Шото чуть вздрагивает и проливает немного воды на гранитную столешницу. Жидкость собирается у дна кружки. Он ставит чайник на подставку и смотрит на Мидорию, с беспокойством его разглядывающего. — Прости, что? — Я спросил, о чем ты задумался. Ты выглядел растерянным из-за чего-то, что бы то ни было. Шото вытирает вскипевшую воду, чувствуя себя чуть легче, чем несколько минут назад. На губах дрожит улыбка, но он держит их на месте. — Это… ничего особенного. Просто на минуту выпал из реальности. Продолжай. — Оу, хорошо, — Мидория улыбается, и слабый огонек в груди Шото разгорается чуть сильнее. — Повторить вопрос? — Да, пожалуйста. Мидория кивает и возвращается к кроссворду — на лице появляется сосредоточенность. — Хорошо. Девять букв, третья… Шото ненавидит кроссворды — они раздражающие и непонятные, и судоку намного лучше по всем возможным критериям — но неприязнь к ним не такая сильная, когда Мидория заполняет клетки своим кривым почерком. Счастье — странная штука.

----

— Итак, ты с кем-нибудь встречаешься? Нога Шото резко соскальзывает с кондиционера, к которому он прислонился, чтобы завязать шнурки. Он всасывает воздух и ловит равновесие до того, как ударяется лицом в грязь — это было близко. Нога бьется о гравий, и ряд кондиционеров издает глухой звук, который расходится по всей крыше. Они провели там последние полчаса. Шото зыркает на Мидорию, по виду похожего на спросившего о погоде или экономическом положении Киото. — Прости, что? Мидория поднимает взгляд от небольшого пореза на костюме с невинно приподнятыми бровями. На щеке след пепла, оставшийся после огня, который Шото отправил за преследуемым ими грабителем банка. — Я спросил, встречаешься ли ты с кем-нибудь? — А что? Мидория стреляет в Шото веселый взгляд и ухмылку. Он быстро машет рукой между ними. — Эм, потому что это обычный дружеский разговор? Семья, личная жизнь, хобби — ну и все в этом духе. Подумал, что мне можно спросить. — Ты никогда меня об этом не спрашивал. — Ну, до этого у меня не было причины. — И что у тебя за причина? Фырк. Мидория нервно качает ногами и смотрит на черту города глазами цвета клевера, мускулы челюсти быстро двигаются под кожей. Между бровей небольшая морщинка, которую Шото едва удается рассмотреть. — Просто… Неважно. Ты не обязан отвечать, если не хочешь. Это просто вопрос. Несмотря на то, что это не просто вопрос, Шото хочет ему ответить. Это тот самый вопрос. Над этим вопросом Шото думал последние шесть дней, но озвучить его не хватало духу, потому что тогда это открыло бы для Мидории дамбу разрешения спросить о его личной жизни. Шото вполне устраивает перспектива чуть подольше побарахтаться в незнании, если это позволит ему сделать вид, что на этой стороне Тихого океана еще никто не привлек внимание Мидории. Но Шото никогда не умел врать. Как минимум, не когда дело касается Мидории. Тяжело вздохнув, Шото разворачивается и откидывается на кондиционеры, наслаждаясь ощущением холодного металла на спине. Он изо всех сил пытается выдавить слова. — Я… Нет, — тихо проговаривает он. — То есть, ни с кем не встречаюсь. Мидория удивленно поднимает брови, но все же на Шото он не смотрит. Вместо этого его взгляд приклеен к розово-золотым брызгам заката над небоскребами перед ними. Он открывает свой рот, затем закрывает. И опять открывает. — Хах, — в итоге выдает он. Шото на него пялится. Что это, черт возьми, значит? Такое чувство, что он дошел до конца лестницы, но сделал лишний, ненужный шаг, и из-за этого каждая косточка ноги наполнилась чувством несбывшегося ожидания. Шото нервно откидывает волосы назад, без сомнений, разрушая пробор. — Я не понимаю, что ты имел под этим в виду. — Ничего, — Мидория скрещивает руки на груди и неоднозначно пожимает плечами. — В этом нет особого смысла. Просто… Я удивлен. Наверное. — Не понимаю причины. Ты же знаешь, отношения никогда не стояли у меня на первом месте, — как минимум, здесь есть доля правды — отношения с героями опасны и отвлекают и, обычно, заканчиваются слезами. Он просто опускает ту часть, где отношения с кем-то кроме Мидории — основная причина отсутствия приоритета в списке дел. — Возможно, — Мидория наклоняет голову в сторону и медленно кивает, прокручивая в голове слова Шото. Челка падает на глаза чередой волн, выглядящих до невозможного мягкими, даже после целого дня преследования злодеев и перевода бабушек через дорогу. Шото сглатывает, чувствуя, как по спине идет холод и как начинают гореть щеки. Он никогда не был хорош в диалогах, но ему нравится думать, что сейчас дела обстоят куда лучше, чем в первую его встречу с Мидорией. — А ты встречаешься с кем-то? — спрашивает он, вытирая пальцы о бока. Теперь Мидория на него смотрит. Закат калейдоскопом ложится на его лицо, и Шото пытается сохранить эту картинку в памяти. Он бы выжег ее на своих веках, если бы мог. — Да брось, Тодороки, — говорит он, сухо поднимая кончики губ. — Ты же знаешь, это никогда не было по моей части. Это да или нет. Тодороки чувствует, как в груди болезненно сжимается сердце. — И кто теперь уходит от ответа? Мидория смеется удивленно и на выдохе и качает головой из стороны в сторону. — Ладно, все честно. Мой ответ — нет, — говорит он. — Я ни с кем не встречаюсь. У меня на себя едва времени хватает, что уж о другом человеке говорить, — пауза, Мидория сжимает губы. — Честно, я не представляю, как профи это совмещают. Так он свободен. Слова снова и снова прокручиваются в голове Шото, где-то между «нет» и «ни с кем не встречаюсь». Что-то пускает по Шото мурашки с головы до пят. … Не то что бы его признание как таковое что-то значило. Но тот факт, что отношения с Мидорией весьма и весьма возможны, стал волнующим открытием — даже если отношения могут быть только в какой-нибудь параллельной вселенной, где у них нет ни Причуд, ни обязанностей перед обществом. Шото пытается не показать облегчения, но все же мускулы заставляют бровь выгнуться. Ему кажется, что он мог бы взмыть в небо, будь у него достаточно сил. — Я тоже не знаю, — бормочет он. — Айзава-сенсей никогда нам этого не объяснял. На лице Мидории появляется ухмылка, делающая солнце жалким огоньком. — Боже, можешь такое представить? Уроки полового воспитания от Айзавы-сенсея. Было бы потрясающе. И ужасно. — По большей части ужасно, — соглашается Шото, но не может подавить полуулыбку. Черт возьми. Когда он поднимает взгляд, чтобы понять, заметил ли Мидория, то понимает, что тот с нежностью на него смотрит. Он ищет на лице Шото… что-то. Такое же лицо он делает, когда решает кроссворд или просматривает свои старые геройские записи о профи. Это лицо я-хочу-знать-о-тебе-все-и-немного-больше. Шото бы соврал, если бы сказал, что вообще из-за него не нервничает. — Что? — спрашивает он, ненавидя защитный тон в своем голосе. — Ничего, — говорит Мидория. Он засовывает руки в перчатках в карманы и пинает гравий под ногами. — Я просто рад, что ты здесь. Вот и все. В горле Шото образуется ком. Он его проглатывает. — Лучше, чем с Бакуго? При упоминании напарника лицо Мидории становится полным ужаса. Он дергается. — Намного лучше. — Тогда получай удовольствие от последних восьми дней, — это должно было быть напоминанием для них обоих — о том, что это соглашение, каким бы идеальным оно ни было, только на время. Чуть больше, чем через неделю, Шото будет сидеть в самолете в Японию, а Мидория вернется к работе с Бакуго, словно ничего и не было. (Шото просто до смерти хочется узнать, как они еще не поубивали друг друга, но ему слишком стрёмно спрашивать.) Взгляд Мидории внезапно становится пронзающим, а лицо — серьезным. — Это ведь не обязательно должно длиться восемь дней, — тихо говорит он. Шото моргает, ничего не понимая. — О чем это ты? — Ты можешь остаться здесь, в городе, — объясняет Мидория. Он кусает нижнюю губу и смотрит на убывающий закат. Его брови сосредоточенно нахмурены. — Мое агентство может тебя нанять. Ты можешь подписать с нами контракт и остаться в Нью-Йорке со… — он сглатывает, — со мной. Ему удается это представить на мгновение: ходить на работу и видеть улыбку Мидории, патрулировать с ним на улицах и покупать обеды в ларьках. Работать вместе, как шестеренки в часах, полагаться друг на друга и сражаться вместе, как хорошо смазанная машина. Последняя неделя подтвердила их профессиональную совместимость. В идеальном мире это было бы прекрасно, и Шото не раздумывая согласился бы. Вот только мир не идеален. Даже близко нет. Шото впивается зубами в щеку, пока не чувствует кровь. — Я… не могу, — тихо говорит он. — Моя мама — я ей нужен. Я не могу ее так оставить. Мидория кивает, словно такого ответа он и ожидал. Он мягко улыбается Шото, только выглядит улыбка немного натянуто. — Я понимаю, — он выдыхает, протяжно и тяжело. — Что ж, ладно. Я должен был спросить хотя бы раз. Попытка не пытка. — Прости. — Не извиняйся, — Мидория разворачивается, чтобы встать перед Шото. Его взгляд мечется между голубым и серым, словно он не может решить, в какой глаз ему хочется смотреть больше. — Никогда не извиняйся, Тодороки. Не за такое. Твоя семья всегда должна быть у тебя на первом месте. К тому же, — говорит он, кривя улыбку, — если ты уедешь из Японии, скорее всего, она уйдет под воду без моего присмотра. И что мы тогда будем делать? Шото коротко прыскает со смеху. — Ты слишком много от меня требуешь. Я же просто напарник, забыл? — Это ненадолго, — объясняет он. — А когда ты станешь профи, то быстро выбьешься в первую десятку. Я бы поставил на это. — А ты сильно веришь в мои навыки. — А как же иначе, — его взгляд мягкий и полон любви. — Всегда в них верил. И- И сердце Шото болит. Это особая боль, звенящая в костях и выходящая в бледное облачко дыма, за которым следит Мидория и которое летит вверх вверх вверх и растворяется. Боже, что бы Шото только ни сделал, чтобы остаться тут, в этом моменте, до конца времен. Ему хочется, чтобы эта секунда длилась вечно, чтобы он мог каждое утро видеть лицо Мидории за завтраком, слышать его мягкий голос, задающий вопросы, и слушать знакомую мелодию его смеха. Чтобы он мог читать воскресные комиксы через его плечо, достаточно близко, чтобы почувствовать свежий запах его футболки. Чтобы он мог полностью погрузиться, сгореть до пепла, как феникс, и любить человека, которого всегда слишком сильно боялся любить. Небо теперь окрашено в бледно-лавандовый с мазками пурпура, делящего горизонт на длинные узкие полоски. Гудки машин, разочарованные крики таксистов и мягкое бормотание горожан на десять этажей ниже обеспечивают успокаивающий белый шум его стучащему сердцу. Шото хочет исследовать карту веснушек Мидории своими губами, пока они оба не смогут дышать. Пока прикосновения не смогут говорить громче когда-либо произнесенных слов. — Я бы очень хотел остаться, — бормочет Шото, уводя взгляд от лица Мидории, пока не произнес ничего глупого. Он сжимает кулаки, чувствуя, как руки замерзают и нагреваются. — Мне здесь нравится. Ты мне нравишься. Мидория медленно моргает, наклоняя голову и изучая лицо Шото. — Ну, — медленно говорит он и выдыхает через нос, — у нас все еще есть двадцать седьмое декабря, я прав? Мы же не разойдемся как в море корабли, когда все закончится. Мысль бьет по Шото. Он сглатывает, раздавливая угрожающую родиться надежду. — Оу, я… Я не думал, что мы и в этом году это делаем. — Мне бы этого хотелось, — Мидория в надежде поднимает бровь. Он кусает нижнюю губу, и взгляд Шото притягивает на нее словно магнитом. — Если ты меня примешь, конечно. Ненавижу пропускать традиции, понимаешь? Если ты меня примешь. Шото никогда бы от такого не отказался. — Конечно. Я всегда рад тебе, — говорит он, чуть поднимая уголки губ. Мидория практически повторяет его действие, его глаза светятся, а в уголках собираются морщинки — он всегда воспринимает улыбки Шото как редкие подарки. — Замечательно, — выдыхает он. Его взгляд прикован к линии губ Шото. — Замечательно. То есть, не замечательно, а… Здорово. Не то что бы это не замечательно! Просто. Эм. Я очень этого жду? — Шото осторожно за ним наблюдает, а щеки Мидории краснеют, когда он понимает, куда смотрел. Он нервно смеется, запуская руку в волосы. — Прости. Не обращай на меня внимания. Давай, эм — пошли. Мы должны вернуться в агентство до темноты. Как насчет индийской еды на ужин? Шото смотрит, как Мидория резко разворачивается на каблуках и идет к краю крыши, надевая на лицо металлическую маску и закрывая нос и рот, как будто это скроет румянец. Очаровательно. Щеки Шото тоже, без сомнений, горят под треснувшим стеклом его лица — он проверяет, не загорелся ли на самом деле. Не горит. Но вполне мог бы. *Лита́ния — в христианстве молитва, состоящая из повторяющихся коротких молебных воззваний. Литании могут адресоваться к Христу, Деве Марии или святым. Наиболее часто употребляются в богослужебной практике Католической церкви.