------------------------------------------------------
Похороны назначены на следующее утро пятницы. Это будет масштабное публичное мероприятие для гражданских и героев, чтобы те могли прийти и отдать дань уважение огненному герою. Для медиа это также будет цирком, горько понимает Шото, Фуюми сообщает ему всю соответствующую информацию по телефону. Он не удивляется, когда видит, как пресса требует его внимания, как только он выходит из квартиры два дня спустя, и, похоже, Натсуо и Ичиро тоже не могут добраться до работы без обстрела миллионом вопросов, на которые ответить можно только ложь. Фуюми в большей безопасности, раз уж она сменила имя после брака, но мальчикам даже вполовину так не везет. Агентство Шото дает ему неделю отпуска, чтобы привести жизнь в порядок. Его братья и сестра приезжают в семейный дом и остаются там, чтобы во всем вместе разобраться. У них есть силы, чтобы все сделать, дела, которые нужно закончить, и мама, о которой нужно позаботиться. Оказывается, Старатель почти все оставил Шото — а именно дом и сбережения, — и от этого открытия он отскакивает в ужасе. Конечная сумма всего включает в себя слишком много нулей и запятых. Однако итог становится более приемлемым, как только его делят между сестрой, братьями и мамой. (Шото никогда ей этого не скажет, но он тайком отдает чуть больше Фуюми. В основном, потому что она на третьем месяце беременности и одержима желанием сделать лучшую детскую на этой стороне планеты, а еще она была главной стеной между Шото и Старателем в течение многих лет. Он должен ей намного больше, чем сможет дать на всю свою жизнь, но это, как минимум, хорошее начало.) В конце концов, остается только разобраться с домом. Они молча соглашаются его продать, как только тот перейдет в руки Шото. Слишком много печали пропитало татами под их ногами, и слишком много криков все еще отдаются эхом в протяжных коридорах, чтобы хоть один из них смог тут жить. Когда они говорят об этом маме, она соглашается продать дом семье, которая сможет оставить в нем лучшие воспоминания. Ее улыбка лишь немного дрожит, когда она это говорит. Шото говорит ей, что как только дом будет продан, они купят ей новый в более уютном месте — в деревне в Кюсю, наверное, чтобы она могла быть ближе к Фуюми и своему внуку. — Кто-то же должен вязать детские комбинезончики до конца своих дней. И мы оба знаем, что это будет не Фуюми, — Натсуо сухо усмехается, и Ичиро и Фуюми оба тихо смеются. Фуюми ласково гладит рукой свой едва заметный животик. Даже Шото улыбается. Момент спустя плечи их матери начинают трястись, и все моментально застывают. Сворачивающей живот паники, которую чувствует Шото, достаточно, чтобы у него закружилась голова — последнее, чего он хочет, это заставить свою маму плакать. Он скорее умрет, чем сделает ей так же больно, как отец — а потом он понимает, что она плачет от… счастья. Шото никогда прежде этого не видел. Все слезы, скатывающиеся по лицу Рей Тодороки, сразу же замерзают на ее лице и падают на пол, где они разбиваются и тают на холодной плитке. Фуюми первая ее обнимает, сразу за ней идут Натсуо и Ичиро, и затем Шото. Они сидят так какое-то время, никто не двигается ни на сантиметр и ничего не говорит, потому что они не видят смысла в заполнении тишины бессмысленными общими фразами. Никто не говорит «я люблю тебя», потому что это не способ Тодороки, и это, скорее всего, никогда не изменится. Они просто крепче друг друга обнимают.---------------------------------------------
В день похорон Шото надевает костюм и галстук так, словно это его доспехи, и каждый из них создан для его защиты от натиска внимания СМИ и неприятных вопросов, которыми его будут забрасывать от рассвета до заката. Он ожидает стрелы и вербальные копья, замаскированные под соболезнования и пожелания, букеты цветов, которые проживут не больше недели, и лица своих бывших одноклассников, раскиданные по аморфной толпе, которая, как ожидается, появится, чтобы услышать надгробную речь для его отца. Он застегивает броню, и щели становятся невидимыми и непроницаемыми. Когда Шото уходит из квартиры, он выглядит отчужденно и нечитаемо, как ему нравится. Фуюми и ее муж с нежными улыбками забирают его на своей машине, оба одеты в черное. Даже в скорбной одежде его сестра сияет — яркий маяк в темноте, следующий за Шото, как вторая тень. Она кидает на него взгляд, как только тот щелкает ремнем безопасности, и понимающе улыбается. Она знает, что этот день не будет легким ни для кого из них. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает она, улицы, мелькают с обеих сторон. Шото ловит себя на мысленном отслеживании крыш дальних домов и мысли о том, какие герои сегодня дежурят. — Я в порядке, — спокойно отвечает он. Он смотрит на ее отражение в зеркале заднего вида. — Что насчет тебя? — Думаю, все будет хорошо, — тепло говорит Фуюми, защищающе кладя руку на живот. Ее муж ободряюще улыбается и тянется, чтобы нежно и с любовью сжать другую. Она ему улыбается, а ее глаза сверкают так, будто он повесил для нее звезды. Шото внезапно чувствует себя нарушителем — свидетелем чего-то драгоценного, чего он не заслуживает. Прочистив горло, он опускает взгляд на колени. — Мама нас там встретит? Фуюми смотрит на него через заднее зеркало. — Когда я проверяла в последний раз, персонал обещал привезти ее к девяти тридцати, — Шото резко поднимает голову. Его глаза распахиваются от возмущения, но Фуюми стреляет на него взгляд такой же эффективный, как в его детстве. — Всем, что связано с мамой, занимается Ичиро, — объясняет она. — Сопровождающие не будут выглядеть как работники, и в сад они приедут на машинах без логотипа. Все будет хорошо, Шото. Перестань беспокоиться. Он подавляет панику и заставляет свое сердце перестать стучать набатом в ушах. — Оу, — кое-как говорит он, медленно разжимая кулаки. — Начинай с этого в следующий раз, пожалуйста. — Прости, — тихо говорит она, ломано улыбаясь. — Ты сегодня очень напряжен, не так ли? Шото думает об окружающих их СМИ, которые, без сомнения, будут ждать в общественном саду, где будут проводиться похороны, будут толпиться у входов и выплевывать вопросы о становлении Шото Номером Три. Он думает о сотнях профессиональных героев, напарников и офицерах полиции, которые придут, чтобы пожать Шото руку. Каждый из них будет говорить различные формулировки «Соболезную вашей потере», даже если каждый из них прекрасно знает, каким мудаком был Старатель. — Ты можешь меня за это осуждать? — мягко спрашивает он и оставляет вопрос. Остаток пути в город они провели за болтовней обо всем и ни о чем. Разговор служил отвлекающим маневром от великой неизвестности перед ними. Фуюми болтает об именах для их будущего ребенка и прогрессом в детской. Ее муж иногда вставляет сухие и разумные комментарии, чтобы обуздать ее воображение до того, как она начнет мечтать о возможности воспитать ребенка на луне или чем-нибудь более нелепом и удивительном. Ей становится плохо на полпути в город, поэтому они останавливают машину, чтобы она могла пососать кусочки льда и попить воды, чтобы успокоить бурлящий желудок. Шото массирует точку на руке, чтобы ее не стошнило на приборную панель арендованной машины. (Он подхватил это от Урараки несколько лет назад и использовал на гражданских, спасенных на опасных заданиях.Фуюми приятно удивляется, когда это срабатывает.) — Ты бы заставил Исцеляющую Девочку побороться за свою должность, Шочан, — говорит она ему, как только они возвращаются на дорогу. Ее щеки снова порозовели, и она выглядит как счастливая мать, которой станет через полгода. Шото не может не улыбнуться. Их приезд в сад сопровождается вспышками камер и толпой журналистов и фанатов. Полиция выстраивается плечом к плечу на гравийной дороге, когда Шото, Фуюми и ее муж выходят из машины и передают ключи потрясенному камердинеру, который не может перестать смотреть на Шото с открытым ртом. Фуюми натянуто улыбается и цепляется за своего мужа, пока Шото на автомате встает слева от нее. — Это зоопарк, — бормочет она, дергаясь каждый раз, когда вспышка камеры раздается слишком близко. — Боже мой. Половина этих людей даже никогда не встречала папу. — Я бы сказал, больше половины, — бормочет Шото в ответ, не показывая эмоций на лице. Правая сторона кажется намного холоднее, чем минуту назад, несмотря на теплый воздух. — И половина из них думает, что он был хорошим и правильным гражданином. — Шото, — предупреждает его Фуюми, но он от нее отмахивается и снова кладет руки в карман. — Знаю, знаю, — устало отвечает он. — Прости. Я плохо спал прошлой ночью, — он замолкает, тяжело думая. — А еще я забыл позавтракать. Фуюми фыркает со смехом и качает головой, с любовью раздраженная. — Ты голодный на папиных похоронах. Замечательная комбинация. — Ну, ты рано приехала. У меня не было времени на тост. — Пять минут с трудом считаются за рано. И не ты ли всегда был готов к выходу за час до занятий «на всякий случай»? — напоминает ему она, поднимая бровь. Муж Фуюми со смеху прыскает в свою ладонь. Шото чувствует, как его щеки опаляет жар. — Знаешь что? Я беру свои слова назад. Ты худшая старшая сестра на свете. Она кусает свою губу, чтобы не смеяться, потому что люди обычно не смеются на похоронах — хотя у большинства людей отец не Старатель, поэтому Шото думает, что в его случае можно сделать исключение. И все же, Фуюми — само определение правильной старшей сестры, поэтому она хлопает его по затылку, как и все старшие братья и сестры в мире. — Неудачник, — с улыбкой говорит она. — Грубиянка, — стреляет он в ответ. Губы Шото дергаются, но в целом он сохраняет тишину, потому что… Ну, потому что он не знает, как понять тепло в животе и легкость в груди. Шото никогда не был силен в словах. Он просто подходит ближе к Фуюми, зыркая на всех репортеров, подходящих слишком близко к его старшей сестре или его семье, потому что в этом он хорош — в защите людей. Фуюми ему улыбается, полностью и четко понимая смысл его послания, берет его за руку и переплетает их пальцы.---------------------------------------
Похороны долгие, сопливые и процентов на девяносто состоят изо лжи, но Шото удается держать рот достаточно закрытым, ничего не портя. С трудом. Он сидит в переднем ряду стульев, расставленных по саду. Спина прямая, как стрела, и плечи напряжены в два раза сильнее.Он обхватывает рукой бледные трясущиеся пальцы матери, пока не раздается выстрел и пока не заканчиваются погребальные речи, и даже тогда он держится изо всех сил, потому что впереди худшая часть: с гостями нужно разговаривать. Шото и его семья стоят в один ряд перед двориком. Он зажат между Натсуо и мамой, Фуюми стоит с другой стороны. Ичиро растворился в ответах от семьи на вопросы прессы и интервью, потому что он самый спокойный и собранный из всех них. Он с наименьшей вероятностью взорвется от гнева, потому что Старатель не заслужил таких почестей, черт возьми. Натсуо, вроде как, это понимает. — Нахуй это все, — бурчит он, когда шеф полиции Токио от них уходит. Фуюми тихо разговаривает с женой мэра, на ее лице нежная улыбка, которая вовсе не выглядит натянутой. — Не думаю, что хотя бы один из этих людей хотя бы раз в жизни встречал этого урода. Я уже наполовину готов все послать и уйти, может — я не знаю. Напиться в городе или еще чем-нибудь себя занять. — Пожалуйста, возьми меня с собой, — уголком рта бормочет Шото. Натсуо кидает на него взгляд. — Ага, разбежался. Ты здесь знаменитость. Моего побега никто не заметит, а вот твой? — он качает головой. — Всех героев моментально созовут, если ты исчезнешь хоть на минуту. Шото вздыхает, пожимает руку еще одному мужчине и забывает его имя, как только тот уходит. — Как же мне повезло, — припечатывает он. — Эй, ты сам захотел быть героем. Тебе нельзя жаловаться. — Я спасал твою префектуру шесть раз за последние два года, Натсу. Думаю, я могу жаловаться сколько влезет. Натсуо прыскает, криво ухмыляется и растрепывает волосы Шото. — Вечно ты серьезный, младший братик. Уже похож на ворчливого дедулю, но… в маленьком теле. Сколько тебе сейчас, пятнадцать? Шестнадцать? Шото больно ударяет брата локтем в бок и усмехается, когда Натсуо скулит от едва подавляемой боли. — Мне двадцать два, засранец. — Двадцать два? — повторяет тот. Фырк. — Оу, да брось, мы все знаем, что это даже близко не так. Не с таким очаровательным детским личиком- — Боже, я тебя ненавижу, — выдыхает Шото. Он закрывает глаза и сжимает переносицу до боли. Натсуо умиленно мычит. — Я тоже тебя люблю, Шо-Шо, — пропевает он, дергая уголками губ. — Знаешь, думаю, СМИ будут очень рады узнать о твоем прозвище. Подожди, я найду журналиста. Шото рычит и пытается схватить его за локоть до того, как подходит следующий гость, но в этот раз Натсуо не попадается. Он уворачивается, одна рука летит вперед быстрее молнии и щелкает Шото по лбу. Это больно, и глаза Шото наполняются слезами, как и раньше, когда они были младше и Натсуо был на голову выше него. Но теперь Шото на два дюйма выше, тем более сейчас у него под ремнем удостоверение профессионального героя, поэтому он ни за что не оставит это просто так. Потирая лоб, он зыркает и скалится на брата, после чего тянется ледяными пальцами, чтобы- — Мальчики, — холодно рычит их мама, смотря на них своим замораживающим взглядом. Они сразу же замирают, словно она использовала свою Причуду. Даже с дрожащими руками и напуганными, заплаканными глазами, которые видели слишком много ужасов этого мира, Тодороки Рей — все еще их мама, и при правильных обстоятельствах она пугает больше, чем любой суперзлодей. Фыркая, Шото обменивается недовольным взглядом с Натсуо, говоря «мы еще не закончили», и поворачивается к гостям, которые только сейчас начинают странно посматривать на Шото и его брата. — Он это начал, — бормочет Шото. Натсуо наглеет и выглядит шокировано — потому что, конечно же, он это начал. — Я? — спрашивает он, положа руку на сердце. — Ты меня первым ударил, гений. — Ты растормошил мне волосы. — А ты- — Мне плевать, — жестко шипит их мама, недовольно их затыкая. — Вы оба ведете себя как дети, и я этого не потерплю. Не здесь, не сегодня. Пока похороны не закончатся, вы оба будете идеально себя вести перед этими людьми. Всем все ясно? Мальчики со страху опускают взгляды на землю и шаркают ногами, молча извиняясь — не то чтобы они на самом деле извинятся друг перед другом, потому что нахуй Натсуо и все его качества, большое спасибо. Шото все еще не простил ему непопулярный развод с грузовиком мороженого в две тысячи шестом, и Натсуо, определенно, не собирается с ним сейчас за это рассчитываться. Или вообще когда-нибудь, раз уж на то пошло. (Серьезно, нахуй Натсуо.) Шото вытягивает руку, чтобы снова поправить свою прическу, бормоча под нос ругательства. Он возится с красными и белыми прядями, надеясь и молясь, что он раскидал их по правильным сторонам — он не сможет сказать точно без зеркала, но ему нравится думать, что у него есть чутье на такие вещи в этой сфере своей жизни. В итоге мама говорит ему наклониться, чтобы она смогла их поправить, и бормочет под нос что-то вроде «ты только делаешь хуже» и «глупые упрямые мальчишки» все время. Закончив, она тыкает его в нос указательным пальцем и тепло улыбается. Это напоминает Шото о поздних ночах с жасминовым чаем и субботними мультиками, на татами. Он едва заметно улыбается ей в ответ, даже несмотря на то, что ему кажется, что к уголкам его рта привязаны гири. — Ох, милый, — тепло говорит его мама и протягивает руку, чтобы откинуть волосы с его лба с нежностью, которая тянет струны души Шото. Ее пальцы холодные на левой стороне его лица. — Когда ты успел стать таким красивым? Кажется, я должна была это заметить раньше. Он смеется, фыркая через нос, один уголок его рта заметно выше другого. — Спасибо, мам, но мне кажется, что ты немного фанючишь. Она морщит на это носик. — Мм, нет. Я так не думаю. Шото очень хочется возразить — Рей его мама, и она должна говорить ему, что он красивый — но толпа снова движется в их сторону, топя каждого Тодороки в поверхностных соболезнованиях, которые начинают звучать довольно глухо после пятисотого высказывания. Солнце опускается все ниже, герои и гражданские пожимают руку Шото и окружают его семью. Это раздражает и выглядит ужасно во всех смыслах, но Шото удается сохранить равнодушное лицо весь прием. Публика не ожидает меньшего от Номера Три. Но Шото знает, что время — штука капризная. Им неудобно и невозможно управлять, даже совсем чуть-чуть. И также это не очень хорошо ему дается. — Хей, — в какой-то момент прерывает его Натсуо, по голосу понятно, что он хмурится. Он тыкает Шото в бок, пока тот не дергается. Остатки щекотки бьют по коже, но он быстро их прерывает одним единственным дерганием брови в ответ. Натсуо продолжает его тыкать, разглядывая толпу со складкой между бровей и загадочно отстраненной улыбкой. — Чувак, — отвлекающе говорит он. — Эй, Шото. Это разве не парень из Америки? То есть тот, с которым ты в школу ходил. Клянусь, он знакомо выглядит. Шото накрывает странное чувство смещения в этот момент, в этот удар сердца. Небольшой отрезок времени оборачивается вокруг него и сжимает до тех пор, пока он не может дышать. Он чувствует, как его легкие наполняются кристалликами льда и душат его своей остротой ножа, угрожая разрезать его на части изнутри. Шото истекает кровью, она льет из него фонтаном, раскалывая надвое внезапной волной воспоминаний. Они играют на повторе в его сознании, насыщенные на двести процентов, все слайды открыты на максимум, а резкость поднята до миллиона. Шото чувствует мягкие губы и сбитое дыхание на своем горле. Он помнит форму зубов Мидории на своем языке. Хуже всего то, что он помнит слова — слова, которые Шото не обдумывал в течение двух долгих, пустых лет. Слова, о которых Шото жалеет больше всего на свете. «Пожалуйста, нет», — тихо молится он, температура вокруг него резко падает. — «Не сегодня. Не здесь, не сейчас. Пожалуйста пожалуйстапожалуйста-» Мир никогда не был добр по отношению к Шото. Мидория надел костюм, который свисает с его широких плеч так, словно он был сшит специально для него. Ткань обхватывала и свисала с его гибкого тела, словно вторая кожа. Пиджак подчеркивает его тонкую талию и длинные ноги, которые будто уходят в бесконечность. Длинный зеленый галстук касается его ремня, ткань почти сочетается с цветом его волос. Руки опущены в карманы его идеально сидящих брюк. Отсюда Шото может сказать, что он сжимает свои кулаки, костяшки оставляют топографическую карту из холмов и долин в местах, где они впиваются в ткань. Мидория останавливается в нескольких шагах от Шото. Он кусает свою нижнюю губу, его взгляд бегает между Шото и белыми камушками под ногами. Шото всегда мог контролировать лед, но он никогда не чувствовал себя застывшим до этого момента. — Хей, Тодороки, — через какое-то время говорит Мидория. Он нервно смеется, пропуская пальцы сквозь волосы. Наконец, он поднимает взгляд, встречая глаза Шото с сомнением в своих отполированных изумрудных радужках. — Давно не виделись. — Что ты здесь делаешь? Слова вылетают до того, как Шото удается их обдумать. Он видит, как его мама удивленно сжимается и как Фуюми прожигает дыру в его голове. Натсуо выглядит как никогда пораженным, но молчание выдает его интерес с головой. Шото игнорирует их всех. У него есть глаза только для Мидории. Мидория удивленно на него моргает. — Я… Прости? — Ты здесь. В Японии, — поясняет Шото, борясь со льдом на языке. — Я спросил почему. Искорка боли мелькает в его глазах. — Неужели настолько трудно поверить, что я приехал на похороны твоего отца? Да. Да, потому что Деку не покидает Америку, только если не приехал за одной-тремя медалями. Да, потому что уДеку девушка в Квинс, и собака, и друзья, и жизнь, которая никак не касается Шото. Да, потому что Мидория даже не отправлял ему простого «с днем рождения» с две тысячи девятнадцатого, Шото вполне смирился с этой тишиной. Он не уверен, что делать, если это так резко изменится. Похоже, Шото молчит слишком долго. Внезапно взгляд Мидории становится уставшим и печальным. Он опускает плечи и медленно выдыхает через нос в болезненном поражении. Шото не уверен, что когда-либо видел Символ Мира таким крошечным. Холодное прикосновение ладони к боку говорит Шото о присутствии матери. — Шото пытается сказать, — тепло говорит она, — что мы очень удивлены, что ты прошел весь этот путь на похороны моего мужа. Мы совсем не ждали Символ Мира на этой стороне океана, так ведь, дорогой? Она больно щипает Шото за бок, и он изо всех сил старается не дергать глазом. Натсуо кладет руку на его плечо. «Расслабься, мы разберемся», вроде как, говорит он, и его пальцы успокаивающе сжимаются. (Получается вообще не успокаивающе.) — Да, для нас большая честь, что ты пришел. Шо-чан очень много нам о тебе рассказывал. — Правда? Натсуо заразительно улыбается. — Нет. Мидория сдувается. — Оу. Натсуо злобно ухмыляется. Шото начинает планировать убийство. — Не пойми меня неправильно, — говорит ему Натсуо. — Этот мелкий придурок не говорит нам ничего ни о ком, даже если мы спрашиваем. Я просто максимально пассивно-агрессивный. Не обижайся. Мидория выглядит удрученно и расстроенно — странная комбинация, если такая вообще есть. — Эм, — заикается он. — Ладно. Наверное. — Натсу, — огрызается Фуюми. Ее лицо рассержено нахмурено. Это напоминает Шото ее «не-играй-со-мной-и-не-действуй-на-нервы» лицо, которым она иногда одаривает детей в садике. — Перестань вести себя как говнюк хоть на пять минут, ладно? Он от нее отмахивается. — Я веду к тому, что тебя клево здесь видеть, чувак. Типа, во плоти. Я слежу за твоим Инстаграмом. То, как ты расправился с тем злодеем-землетрясением на прошлой неделе, было круто. Мидория смотрит между всеми членами семьи Тодороки с чем-то вроде растерянного, испуганного шока. Как будто он никогда не ожидал, что родня Шото будет настолько болтливой и надоедливой. (Шото подумывает пнуть Натсуо на ебаное солнце, потому что, серьезно, фанбоить на Мидорию на похоронах? Где твои манеры — даже если это похороны такого мудака как Старатель.) Шото стряхивает руку Натсуо с плеча тяжело вздыхает, потирая виски. — Мидория, это моя сестра Фуюми, — говорит он, показывая на конец линии своей рукой на сестру, которая кивает. Ее бледные руки защищающе лежат на животе. — А это моя мама, Рей. Она тянется, чтобы тепло пожать руку Мидории, и улыбается так мило, как только может, как будто она не собиралась заморозить своих сыновей несколько часов назад. Как будто она никогда не думала продать их подороже и не задумывалась о чем-то даже отдаленно значимом в своей жизни. Никогда не говорите, что Тодороки — плохие актеры. — Это честь наконец-то встретиться с вами, Деку-сама, — почтительно говорит она, низко кивая. Напряженное и смущенное выражение лица Мидории тает на глазах, и он улыбается, накрывая их руки своей ладонью. — Мэм, для меня это еще большая честь, поверьте. И прошу, зовите меня Мидория. Я предпочитаю использовать свое имя вне службы. Его мама ярко улыбается и внезапно оживляется, будто прикосновение руки Мидории — все, что ей нужно в жизни. Она поворачивается к Шото. — Ох, милый, он мне нравится. Да, именно это и нужно Шото — предварительное усыновление Мидории Изуку посреди похорон. Потому что не то что бы все и раньше шло как надо в жизни Шото. Совсем нет. За Шото бушует несдерживаемая энергия, когда Натсуо фыркает и проходит вперед мимо него. — Что, меня не представят? — обвиняет он, зыркая на Шото. Когда он возвращается к Мидории, на его лице выступает улыбка. Он протягивает ему руку. Когда Шото ничего не говорит, он, вдобавок ко всему, пихает его локтем в ребро. Шото шипит и трет бок, зыркая на брата. — Боже, ладно. Мидория, это мой старший брат Натсуо. Он урод, и ты не обязан пожимать его руку, если не хочешь. Мидория уже тянется, чтобы пожать его руку, с благоприятным взглядом, созданным чисто из вежливости, но как только Шото говорит его имя, он замирает в нескольких дюймах. Он с недоверием смотрит на Шото. — Натсуо? — повторяет он, поднимая бровь. — Натсуо из великого развода с грузовиком мороженого в две тысячи шестом? Тот Натсуо? Шото мертво кивает. — Тот самый. Мидория убирает руку и резко хмурится. — Ну, хорошо, — он бросает обвиняющий взгляд на Натсуо. — Как ты посмел? У Натсуо распахиваются глаза, он молча прыскает, чем зарабатывает усмешки его сестры и матери. Он опускает руку и, повернувшись, с возмущенным лицом тыкает в Шото пальцем. — Ты рассказал ему об этом? Шото пожимает плечами. — Может, упомянул один-два раза. — Один-два раза? Мидория хмыкает, хмурясь и поворачивая голову и осматривая его снизу-вверх. — Мужик, — почти задумчиво говорит он, — мне кажется, что я должен арестовать тебя из принципа. — Он на испытательном сроке, — сухо отвечает Шото. — Под бдительным присмотром. — Хорошо. На секунду я заволновался. Натсуо что-то ворчит себе под нос, после чего резко двигается вперед и захватывает шею Шото в крепкое объятие — только вот Натсуо не обнимается, особенно со своим младшим братом. Для непривыкших глаз это кажется полноценным моментом любви двух братьев, но для Шото это раздражающее препятствие, медленно, но верно перекрывающее доступ воздуха в его легкие. Простой рывок, тяга и шлепок по запястью могли бы помочь ему выбраться из неудобного положения, но ему не очень хотелось дробить братское запястье на глазах у мамы. Он ценит свою жизнь, спасибо большое. Шото поднимает голову из своего раздавленного положения возле подмышки Натсуо и убийственно смотрит на Мидорию, из-за чего Символу Мира приходится прикрыть свою улыбку и смех. Он прикрывает их кашлем. Его сдают розовые следы на щеках, но только для Шото, который знает его лучше всех и способен раскусить в любой ситуации. Знал его, горько напоминает разум. Его мама что-то строго говорит, и это тяжело услышать за разнообразными ругательствами и слабыми угрозами Натсуо, которые, кажется, не слышит никто, кроме Шото. Однако ему удается различить несколько слов, когда Фуюми хлопает его по плечу в безуспешной попытке остановить его. Они говорят об Ичиро, и Мидория выдает им формальные соболезнования, которые они уже получили ото всех. Его — теплее и более искренние, хотя это неудивительно, потому что говорит их Мидория. Шото видит его улыбку, достаточно широкую, чтобы вызвать ямочки, и слышит, как его мама мягко смеется над… чем-то. (О чем бы они не говорили, возможно, это касается Шото.Потому что, похоже, его жизнь только из этого и состоит.) Натсуо, наконец-то, с ворчанием выпускает Шото из импровизированного захвата и дуется, как ребенок, потому что Шото испортил его шанс впечатлить Номер Один. (Как будто у него этот шанс вообще был — что за неудачник.) Шото сохраняет бесстрастное лицо, поправляя воротник и галстук и удерживая взгляд на земле, чтобы снова не посмотреть случайно на Мидорию. — Ну, — говорит Мидория, потирая заднюю сторону шеи и застенчиво улыбаясь, — кажется, я задерживаю очередь, так что я пойду. Было очень приятно наконец-то с вами встретиться, — Натсуо практически сияет от его слов, даже Фуюми, вроде, стесняется. Мидория сует руки в карманы и покачивается на каблуках, кусая нижнюю губу. Он смотрит на Шото сквозь ресницы. — Увидимся, Ш- Тодороки, — ошибка небольшая, но это все равно задевает Шото. Мидория кашляет и измученно улыбается. — Не пропадай, ладно? В горле стекло, в венах огонь. Он чувствует на себе заинтересованный взгляд матери, но не смотрит на нее, потому что боится, что она поймет. Вместо этого он кратко кивает и на автомате вытягивает руку, нагревая ее от температуры ниже нуля, в которой она была с того момента появления Мидории. Мидория принимает это, пожимая руку Шото. Он улыбается. Шото пытается сделать вид, что это не разбивает его сердце. Вместо этого он сосредотачивается на жестких подушечках его пальцев и шрамах на костяшках, которых не было два года назад, и на том, как сухожилия выступают под кожей. Это приятное, крепкое, дружеское рукопожатие. Идеально нейтральное во всех смыслах. И чувствуется оно… Неправильно.