Корни, что цепляют

1 сентября 2017 — Мидория, куда мы идем? Склон крутой и скользкий и покрытый острыми кусками гравия, тыкающимися в подошву кроссовок Шото, когда тот поднимается. Тонкий, словно лезвие, серп луны освещает тропинку оттенками серебряного, показывая грубые камни достаточно отчетливо, чтобы он не споткнулся и не скатился к самому подножию — а это, надо признать, пугающе далеко. Сглотнув слюну, Шото прижимает свернутый шерстяной плед чуть ближе к своей груди и шагает дальше. Мидория впереди карабкается по склону вверх и вытирает руки о штаны. — Давай, еще немного. — Ты говорил это пять минут назад, — бормочет Шото. — И это не ответ на мой вопрос. Я спросил именно куда мы идем. — Это сюрприз, — отвечает Изуку. Его улыбка ослепительна даже в темноте. — Я ненавижу сюрпризы. — Нет, это неправда. Ты просто ворчливый старикашка, не умеющий веселиться, — он протягивает Шото руку. — Давай, пострадай со мной еще немного. Мы почти пришли. Шрамы на его руке кажутся серебряными в свете луны, почти из другого мира. Шото с недовольным фырком хватает протянутую руку Мидории, упорно игнорируя трепет в груди, когда теплые и сильные пальцы обхватывают его запястье. Он умудряется затащить Шото наверх по крутому склону, не издав ни стона и не сморщившись. С ума сойти. — Спасибо, — бормочет Шото, отводя глаза. Он оглядывает место, к которому они пришли, и замечает резкий и крутой спуск чуть дальше, чем в трех метрах. Это почти — почти — вызывает у Шото небольшой инфаркт, потому что боже мой, насколько высоко мы забрались? Они находятся на вершине отвесной скалы из пестрого серого камня, покрытого всевозможными наполовину проросшими деревьями, густым изумрудным мхом и небольшими кучками сланцевых камней, которые будто очень давно добыли и выбросили. А в самом обрыве– — Каменоломня, — объясняет Мидория, замечая непонимающий взгляд Шото, когда тот пялится на стеклянную поверхность озера в сотне метров под ними. Озеро несколько миль в ширину, и его размеров достаточно, чтобы утопить в нем солнце. Мидория застенчиво улыбается. — Как минимум, это было каменоломней. Ее затопило где-то пятнадцать лет назад. Сейчас это просто очень глубокое озеро. Шото глупо кивает, пытаясь подобрать слова и сказать, насколько потрясающе прекрасна каменоломня с этого ракурса — и как опасна. Один неверный шаг, и они разобьются насмерть. Места здесь достаточно, чтобы оба могли удобно устроиться, но все же. Судьбу лучше не испытывать. Шото чуть дальше отступает от края. — Оно великолепно, — честно говорит Шото. — Я даже не знал, что такое место есть. — Мало кто о нем знает. Никто сюда не ходит, потому что здесь опасно, — Мидория резко замолкает и хмурится. Он стучит пальцем по подбородку. — Мы, эм… Возможно, технически, нарушаем закон. Н-но не сильно! — быстро добавляет он. — Это едва ли правонарушение. Серьезно. Шото припечатывает его равнодушным взглядом. — Мидория, — медленно говорит он. — Мы вторглись на чужую территорию? Он смеется. — Ох, на очень чужую территорию. — Фантастика. — Хэй, — возражает он с кривой улыбкой, — уверен, все величайшие герои хотя бы раз вторгались на чужую территорию, — потом он легко бьет Шото по плечу и рукой показывает на самую ровную часть места. — Давай, идем. В этот раз нам не стоит задерживаться допоздна. С фырком и смехом Шото разворачивает плед в центре места, разглаживая складки и поправляя углы. Как только плед уложен, Мидория бросает Шото бутылку с замороженной водой, уже почти растаявшей с момента заморозки в общежитии. Конденсат стекает по пальцам, на удивление освежающий для нагретой кожи. Мидория разваливается на пледе, скрестив пальцы в замок за головой. Шото же садится в более привычную для любования звездами позу: руки по бокам, спина прямая, словно доска, а глаза направлены вверх в бесконечную чернильно-синюю темноту, к которой они так привыкли за последние несколько месяцев. Земля и вполовину не такая удобная, как может показаться, глядя на Мидорию, но они сидели на поверхностях хуже. Парковка в центре города была ужасна. Проходит несколько минут, медленных и тягучих, как наполовину высохший клей. Последние минуты лета от все еще прогретой солнцем земли просачиваются сквозь одежду, давая достаточно уюта, после чего холодный осенний ветер его крадет. Тысячи цикад поют на деревьях. Их окружают споры и поднимающиеся в космос конфликты времен года, меняющихся и сталкивающихся друг с другом. Прекрасный танец, который не особо беспокоил Шото до этих самых пор. — Я все время приходил сюда, когда был маленьким, — бормочет Изуку несколько минут спустя. — Мама на стенку лезла. Она угрожала привязать меня к ножкам стола, если я не перестану убегать. Картинка в голове более чем немного забавная. — Сколько тебе было лет? — Хм-м? — Мидория поднимает брови, искоса поглядывая. — Оу. Эм. Ну, я так и не перестал ходить сюда, на самом деле. Но привязали меня, когда мне было… — он задумчиво морщится, — шесть, возможно? Семь? — Такой маленький, — бормочет Шото. — Я не удивлен, что твоя мама была напугана. Мидория прыскает. — Кому ты рассказываешь. Хотя меня это не остановило. Я думал, что могу бросить вызов вселенной и победить. — Ты все еще так думаешь, Мидория. — Ну, да, но теперь это правда. Шото улыбается звездам. Он почти может это представить — маленький зеленоволосый Мидория с веснушками, рассыпанными по переносице и щекам, и улыбкой, слишком большой для такого лица, открывающей неровные зубы. Поцарапанные коленки, полные ботинки гальки, вылетающие изо рта оправдания и прицепившиеся к их полам извинения. Достаточно упорства, чтобы остановить движение на дороге. Достаточно радости, чтобы остановить мир. Шото пытается представить пучок зеленой энергии рядом с более юной версией себя — застрявшей меж двух цветов, порванной пополам и основательно обожженной. Поврежденной. Мы бы никогда не подружились. От этой мысли становится грустно. — Тодороки? Шото вырывается из раздумий и поворачивает голову, смотря на Мидорию, с любопытством за ним наблюдавшим. Только тогда он замечает, что их лица в нескольких дюймах друг от друга, а дыхание перемешивается в крошечном пространстве между их губами. Слишком близко, слишком близко, недостаточно близко. Сердце колотится в груди Шото. Он знает, что должен отвернуться, потому что они должны были смотреть на звезды в эту предшкольную ночь и вести себя как лучшие друзья, без всяких ебаных чувств– Шото ловит себя на рисовании созвездий из веснушек Мидории, одного за другим, на вырисовывании этих коричных точек на обратной стороне век, чтобы сохранить их на непогожий день. Звезды всегда будут здесь, устроенные на небе, словно холодные крупинки бриллиантовой пыли, но это? Это… особенное. Шото должен это учитывать. — М-м? — все, что он выдает в ответ. Его взгляд приковывается к веснушке, особенно близкой к уголку губ Мидории. Той, что исчезает в ямочке, когда он улыбается. Сейчас Мидория не улыбается. Его глаза широко распахнуты и приобретают бледный нефритовый оттенок в серебряном сиянии лунного света. Покрасневшие щеки стали мягкими и перламутрово-розовыми. Он проводит кончиком языка по своим губам, а потом говорит. — О чем ты думаешь? Прекрасный вопрос. Если бы у Шото еще был приличный ответ, который не разрушит их дружбу. Кажется, я в тебя влюблен?(Нет, слишком прямо. Может его спугнуть — если Мидорию, конечно, вообще можно напугать. Скорее всего, нельзя. Все же, это слишком прямолинейно, а Шото не привык идти на глупые риски.) Мы выпускаемся через десять месяцев, и я боюсь, что больше никогда тебя не увижу? (Слишком фаталистично. Слишком депрессивно. Слишком… правда.) Ты лучшее, что случалось в моей жизни? (Вполне вероятно, что Мидория это уже знает. Шото не то чтобы пытался это скрыть. Говорить это вслух было бы просто бессмысленно.) Шото с мягким выдохом разворачивается к звездам, чувствуя, как момент, словно песок, утекает сквозь пальцы. Может, сейчас неподходящее время для раскрытия сердца и всего его содержимого. Может… когда-нибудь. Он не уверен где и когда, и даже какими людьми они будут на тот момент, но это случится, и это главное. Просто… не сейчас. Точно не сейчас. — Я думал о нас. О нашей дружбе, — в итоге говорит Шото, собирая созвездия так, словно от этого зависит его жизнь. Он сжимает кулаки по бокам, чтобы удержать себя от глупых поступков вроде забраться на Мидорию и поцеловать его, или выложить всю подноготную в виде страстной речи «Я думаю, что влюблен в тебя, но не уверен, потому что ни к кому и никогда ничего подобного не чувствовал». Мидория, к его чести, выглядит лишь чуть-чуть разочарованным ответом. Он наклоняется назад, возвращая глаза на темно-голубое покрывало неба. — Оу, — бормочет он. — Что насчет нас? Шото впивается ногтями в ладонь. — Я просто… благодарен быть здесь, — он проглатывает свое сердце и начинает обратный отсчет от миллиона. — С тобой. Мидория тихо фыркает. — Как будто я привел бы кого-то еще. Это место священно. — Тогда, я рад быть достаточно значимым для этого. — Ты мой лучший друг, — говорит Мидория, пожимая плечами, словно это самое очевидное объяснение в мире. — Мне бы не хотелось быть здесь с кем-то другим. Шото чувствует приятное тепло, бегущее по венам словно медленная лава. Он чуть улыбается. Он думает, что получать такой трепет от такого обладания Мидорией только для себя эгоистично, но будь он проклят, если променяет это на что-то другое. — Мы всегда будем друзьями, — тихо говорит Шото мгновение спустя. Он поворачивается к Мидории и смотрит на него. — Так ведь? Мидория поворачивается и зыркает на него. — Чувак, я руку ради тебя сломал. Это, вроде как, воплощение безвозвратности. Ты навечно со мной застрял, нравится тебе это или нет. Шото фыркает. — Ты знаешь, что я все еще чувствую себя виноватым. — Я знаю. Это умора. — Вообще-то нет, серьезно. — Еще как, — парирует он, локтем пихая Шото в ребра. Шото с ворчанием отбивается, но это только делает улыбку Мидории шире. — Да ладно, воспринимай мою руку как… Не знаю. Страховку. Что-то вроде пожизненной гарантии. Шото равнодушно выгибает бровь. — Страховка, — недовольно повторяет он. — Да, определенно, — Мидория энергично кивает, вытягивая свою руку перед ними. Он расправляет пальцы. Скрюченные костяшки и узловатые пальцы выгибаются под неловкими углами, из-за этого Шото не сдерживает гримасы. — Это можно считать нашим браслетом дружбы — от этого я не избавлюсь, от тебя тоже, — он переводит взгляд. — Улавливаешь суть? Шото кусает губу. — Кажется, да. Мидория опускает руку и переплетает пальцы в замок за головой. Он воплощение покоя и легкости, окруженное открытым воздухом со всех сторон и взгромоздившееся где-то бесконечно высоко. Неудивительно, что Мидория любит это место. Скорее всего, ближе к полету он уже не станет. — Мы всегда будем друзьями, Тодороки, — какое-то время спустя тихо говорит он, когда звезды переместились, а луна — высоко над головой. Его лицо задумчивое и такое, такое прекрасное. — Всегда. Даже если мы не вместе, мы найдем друг друга несмотря ни на что. Обещаю. Шото ему верит.  

Обещаю.

Наши дни Тодороки Шото считает, что привык ко многому в своей жизни. Покупать вещи хорошего качества по абсурдно низкой цене входит в этот список, как и способность определять марку греческих йогуртов по одному только вкусу. Он профи в борьбе на дальней дистанции, в чтении поля боя с первого взгляда, в готовке здоровой пищи, подходящей его образу жизни, и в складывании идеальных, как в больнице, уголков каждый раз, когда заправляет утром кровать. Он также хорош в разделении — а это очень важное для героя умение. Шото всегда было легко разобрать мысли и чувства по картонным коробкам и аккуратно подписанным секциям, стоящим во всех ямочках и складочках его мозга. В самом первом ряду стоят мысли о работе, сразу же после идет его семья, друзья, а потом — его знакомые и бывшие парни из прошлого. Это организованная система: все помечено цветами и аккуратно расставлено, как ему нравится, и ему это прекрасно подходит, большое спасибо. Ему бы ни одной мелочи изменить не хотелось. По крайней мере, так он думал до того, как Мидория Изуку вышел из гребаного ниоткуда и разнес все аккуратные коробочки и картотеки Шото вдребезги лишь улыбкой и простыми вопросами. Тебе когда-нибудь хотелось все вернуть? Да. Нет. Никогда. Только по пятницам и по праздникам. (Все гребаное время.) Скажи мне правду. Он не может. Не может. Никогда не посмел бы. Вместо этого Шото запирает свои картотеки и плотно заклеивает коробки скотчем, после чего встает за левым плечом Мидории — это место Шото, всегда было его местом еще со старшей школы, — и они проходят оставшееся расстояние туннеля коллайдера под покровом темноты. Их шаги тихие, идеально синхронизированые, сердца стучат равномерно с гулом надвигающейся опасности. Воздух вокруг вибрирует. У них нет плана нападения. Неизвестно, появится ли подкрепление, когда они дойдут до ATLAS. Они не знают, сколько злодеев им противостоит и как скоро Киришима и Джиро дойдут до детектора со своей стороны Большого адронного коллайдера — если они вообще до него доберутся. Они двигаются вслепую. Это не лучшие условия работы Шото, но он думает, что бывало и хуже. — Нервничаешь? — внезапно спрашивает Мидория, взгляд с мрачной сосредоточенностью направлен вперед. Маска из титана закреплена на нижней половине лица, резко сверкая под светом каждой мерцающей лампы на стене. Шото, не сбавляя темпа, хрустит костяшками и разминает плечи, чтобы расслабить мышцы. — Ни за что. А ты? — Каждый раз. Они тихонечко добираются до ATLAS, на цыпочках шагая в тенях и бегая от алькова к алькову, от серверной комнаты* до серверной комнаты, осторожно избегая голубого света, освещающего туннель через каждые несколько метров. Впереди слышно приглушенные голоса — отдаленные и неразборчивые, но все же. Мидория внезапно останавливается посреди шага в нескольких сотнях метров от цели. — Ты это чувствуешь? — выдыхает он напряженным голосом. — Этот грохот? Шото закрывает глаза и концентрируется, сосредотачивая все внимание на подошвах ботинок. Он чувствует… что-то. Пульс, раздающийся слабо, словно эхо его сердцебиения. — ATLAS? — предполагает он, открывая глаза. — Должно быть, — мрачно говорит Мидория. Он сильно хмурится, складка плотной тени портит мягкую кожу его лба. — Ученые говорили, что он не должен быть включен в это время. — Это главная точка столкновения частиц. Если они пытаются создать черную дыру… — Шото затихает, стараясь игнорировать холодный ужас, засевший в костях. Мидория, кажется, понял суть. Глаза сужаются, когда он щурится. — Нужно торопиться. Шото кивает. — Я прямо за тобой. Отставив хитрости, они ускоряются, пока не начинают бежать по туннелю со страхом, крепко скрутившим сердце. Шото видит свет вдалеке: желтый, не голубой, и очень, очень яркий, и он становится больше с каждым шагом. Вскоре грохот под ногами становится полноценной дрожью, сопровождаемой громкой какофонией звуков, заглушающей их шаги. Шото кажется, что в этот момент слышит ругательство Мидории — он не совсем уверен. Ко времени их прихода все уже — весьма ожидаемо — идет по пизде. — Это ATLAS? — с недоверием громко спрашивает Мидория, чтобы перекричать оглушающий рев центра коллайдера. — Он огромный. «Огромный» — не совсем точно. «Гигантский» подошло бы больше, как кажется Шото, или «колоссальный». Нет. Чудовищный. ATLAS, как оказывается, точно соответствует своему имени в размерах* и пугает в два раза больше. Подземное помещение, где они находятся, простирается на сотни футов и до краев наполнено подвесными хлипкими металлическими мостками, окружающими машину, как гимнастические канаты в зале или, возможно, как в изящной клетке злобного зверя. Сам детектор занимает большую часть похожего на пещеру помещения, словно живой и дышащий глаз из сияющего огня и жужжащих деталей, вставленных в похожий на солнечный луч диск научного устройства, которое Шото никогда не смог бы понять. Оно ужасает. Оно оглушает. А еще оно включено. Шото и Мидория стоят на ярко-желтом мостике, висящем между полом и потолком помещения, держащем ATLAS в своих тисках. Труба коллайдера, по которой они шли последние восемь километров, подвешена в воздухе рядом с ними и тянется, пересекая самый центр титанического диска ATLAS, словно очень острая игла. Расстояние до пола легко набирает двадцать метров. До потолка — пятьдесят метров. Много места, чтобы спрятаться, и не очень много места для драки без сложностей. — В учебниках по физике он выглядел меньше, — кричит в ответ Шото, смотря через край мостика. Помещение вибрирует, машина мычит и рычит, быстро мигает свет. Волосы Шото встают от этого дыбом. — Есть способ его выключить? Мидория щурится и осматривает помещение. — Думаю, мы могли бы выдернуть провода, но сомневаюсь, что повреждением машины будут довольны. Может, где-то есть экстренный выключатель. Если мы обойдем машину с фланга и начнем поиски— — Нам нельзя тратить время на поиски выключателя, которого может и не быть, Мидория, — перебивает Шото. — Мы не знаем, как давно эта штука работает. Мидория фыркает. — Есть идеи получше? — Найти злодеев, — резко отвечает он, пробегаясь взглядом по помещению на предмет любых признаков движения или деятельности. — Если мы их найдем, сможем найти панель управления, которая все контролирует. Будет лучше, если мы сузим- — И выдадим свое положение? — Мидория качает головой. — Нет. Нужно оставаться в тени столько, сколько получится. Как только они узнают, что мы пытаемся их остановить, все может быть кончено. — Они уже знают, что мы в здании. — Но они не знают, что мы здесь, — возражает Мидория. — Если у нас есть элемент неожиданности, нужно пользоваться им столько, сколько получится. Шото зыркает на него, чувствуя, как в груди поднимается волна раздражения. Горящая, как уголь. — У нас нет времени на шпионские тактики. Эта штуковина может в любую минуту создать черную дыру, и нам нужно выключить машину до того, как это случится. — Что, думаешь, я этого не знаю? — срывается он, чуть оскаливаясь в маску. — Очевидно, что нет, раз уж ты хочешь потратить время на поиски- — Это не трата времени! У нас есть элемент неожиданности, и мы должны его использовать, пока это возможно. Это факт, — Изуку многозначительно показывает пальцем, одетым в перчатку, на потолок и на мычащую машину впереди. — Мы не можем так безрассудно пользоваться пространством. Устройство слишком хрупкое, и мы под землей, если ты не заметил. Как только все покатится в тартарары, придется выплачивать несколько миллиардов долларов за коллайдер, а мы будем похоронены под обломками. — А я думаю, что Европа лишится Швейцарии, если мы не поторопимся и не найдем злодеев до того, как черная дыра будет сконструирована, — возражает Шото. Он сжимает кулаки и призывает лед, чтобы тот покрыл его правую руку тонким слоем серебряного инея. — У нас нет времени на точечную работу, Деку. Если хочешь прятаться — ладно. Пожалуйста. Я пойду за злодеями. Мидория моргает, переваривая слова, а потом в ужасе отшатывается. — Что? С ума сошел? Разделяться- — Сейчас это наш единственный выбор, — хрипло говорит Шото, подходя к перилам мостика. — Так мы покроем большее расстояние, а ты сможешь обыскать помещение, как тебе и хочется. За это время я задержу злодеев. Отвлеку, если потребуется, — он останавливается, руки лежат на металлических перилах. Он смотрит через плечо. — Только если у тебя нет идеи получше. — Есть, вообще-то, — говорит Мидория, опуская маску на шею. Его губы сжаты в очень тонкую, недовольную линию, что не подходит его лицу. — В идею входит оставаться вместе, потому что нам не стоит идти в одиночку. Мы должны быть партнерами. Партнеры работают вместе. Шото тяжело вздыхает, чувствуя, как в животе что-то болезненно переворачивается. — Сейчас не время для сантиментов. У нас есть работа. — И я думаю, что работа может быть сделана лучше, если мы действуем в команде, — его челюсть сильно сжимается. — И все. — Я предлагаю компромисс, — говорит Шото, отворачиваясь от поручня и смотря Изуку прямо в глаза. Он раздраженно пропускает покрытую льдом руку сквозь волосы. — Я не знаю, чего еще ты от меня хочешь, Мидория. — Немного сотрудничества было бы в самый раз, — срывается он. — Я сотрудничаю с тобой! — Нет, ты несешься напролом, как идиот, и из-за тебя мы оба погибнем. Теперь перестань вести себя, как дурак, и идем со мной- Шото чувствует взрыв до того, как его слышит. Он пробирает до костей, вбивает зубы в череп и отдается эхом где-то глубоко в груди. Металл рвется, словно бумажная салфетка, и ревет, когда мостик под ногами разрывает. Жар покрывает каждый сантиметр кожи, не закрытый огнестойким костюмом. Шото едва успевает прикрыть лицо руками, и в него летит шрапнель, впивается глубоко в плоть предплечий, как обжигающая до покраснения крапива. Он падает. Он это знает. В ушах звенит ветер, глаза слезятся от дыма в воздухе, а металлический запах сгоревшей техники прорезается сквозь рецепторы, словно бритва. Он слышит хруст суставов и бег крови в голове. Кто-то кричит его имя. В слове все оттенки паники, пустоты, лишения крови и полной глухоты. Неважно. Он его не слышит. Он ничего не слышит, кроме звона, острого и расстроенного, как остальной мир. Это все слишком, слишком ярко и горяще и, боже, где Изуку? Он стоял рядом, когда прогремел удар. Должно быть его- Осознание приходит отрывками, показывая вспышки света этого бедствия в слоу-моушен, прокручивая кадр за кадром перед глазами. Шото падает, у него идет кровь, его вот-вот размажет по бетонному полу, как перезрелый помидор. Где-то на подсознательном уровне он понимает, что сначала должен что-то с этим сделать. Затем он может позаботиться об Изуку. Колени дергаются. Он не отличает верх от низа или право от лева, но чувствует непреодолимую тягу гравитации и тянется правой рукой в направлении, он надеется, пола и надеется на ебаное чудо. Со вскриком он призывает лед. Полурастаявший бело-голубой склон зубчатого льда в одно мгновение вырывается из земли, встречая Шото на полпути между разрушенными остатками мостика и полом. Он врезается в самую крутую часть склона с ударом, поднимающимся по всему позвоночнику, выбивающим воздух из легких и вызывающим фиолетовые пятна перед глазами. С последним отчаянным всплеском инстинктов он закрывает голову руками и группируется, надеясь добраться до подножия без сотрясения или чего похуже. Наконец, он перекатывается в последний раз. Легкие молят о воздухе, а тело покрывается синяками в тех местах, в которых их никогда не было. В горле ощущаются частицы бетона, душащие меловой сухостью и кислотностью. Напоминает школьные тренировки с Бакуго и терпким запахом нитроглицерина, следовавшим за ним облаком. Интересно, взрыв был вызван Причудой или оружием. Может, обоими сразу. Шото не знает. Холодный бетон касается щеки, и Шото погружается в это чувство. Вдалеке он слышит… что-то. Оно приглушено, тысячу раз пропущено сквозь вату и сжато во что-то неузнаваемое. — …ото… слышу… тебя… На мгновение на веках мелькает зеленый, и голос резко исчезает, заполняемый привычным фальшивым звоном, который он так ненавидит. Затем что-то звонко лопается рядом, снова и снова. Оно быстрое, чем бы ни было. Точечный шум напоминает бенгальские огни или хлопушки на тропинках летом. Попкорн в микроволновке, шипящий зеленый лук на сковороде. Хлоп хлоп хлоп– Интересно, плохо ли будет тут уснуть. Шлепок. Глаза Шото широко распахиваются. Он резко дергается и бьет правой рукой кого-то, кто отвесил ему пощечину, однако кулак в нескольких дюймах от цели останавливает сильная рука в перчатке. Он почти замораживает человека на месте и поджигает, чтобы тот сгорел до тла, но лед во рту тает, как только зрение затапливает глубочайший зеленый. Мидория смотрит на Шото, сидя рядом на корточках. Его глаза широко распахнуты и наполнены ужасом. Кожа пугающе бледная под тонким слоем серо-черной сажи, прячущей несколько маленьких и менее заметных веснушек возле носа. Над глазом порез — единственный мазок красного, проникающий в покрытый шрамами лоб — и грубая царапина, покрывающая всю длину правой скулы. Шото замечает часть ожога на боку шеи, уже надувшегося и покрывшегося волдырями по краям. Губы Мидории быстро двигаются, собирая слова, которые Шото не может расслышать. Подсознательно он понимает, что должен слышать, что ему говорят, особенно на таком расстоянии, но сейчас он может думать только об острой боли в ребрах — определенно, ушибленных, возможно, сломанных. Ледокол в его голове бьет в семидесяти разных направлениях. Шото проглатывает кровь во рту. — Я тебя не слышу. Мидория хмурится. Он говорит что-то еще, но Шото тупо качает головой. Звон в ушах пульсирует, мечась между громким и тихим, как будильник. Мидория раздраженно сжимает зубы и судорожно осматривается в поисках выхода или возможного укрытия. Они посреди бетонного пола у основы детектора ATLAS, окруженные трубами и вывернутым почерневшим металлом и наполовину растаявшим льдом. Он вытирает тонкую струйку крови, продолжающей стекать на глаза. Затем он замирает. Глаза распахиваются. У Шото есть лишь доля секунды, чтобы окружить их барьером изо льда. Затем он чувствует хлопки и вибрации пуль, врезающихся с другой стороны и проникающих глубоко в кристалл. Звук обстрела доносится вспышками ясности среди звона в ушах. Так вот что за звук был раньше. У злодеев есть пистолеты. Шото ненавидит пистолеты. С болезненной гримасой он сжимает пальцы в кулак и добавляет еще несколько слоев льда между ними и злодеями. Вечность держаться не будет, но, как минимум, даст время собраться. — …ужно… двигаться… — уговаривает Мидория, утягивая Шото за покрытое кровью предплечье и поднимая того на ноги. Голова его все еще стабильно кровоточит, а ожог на шее тянет на вторую степень. — Идиот, — внезапно кристально ясно слышит Шото. Шото вырывает руку из хватки Мидории и сжимает зубы из-за наполовину тупого укола горячей крови, стекающей вниз по запястьям. По ощущениям кто-то превратил все кости в металл и поиграл на них, как на камертоне. Голова пиздецки болит, но хотя бы слух начал возвращаться. — Позже будем искать виновных, — парирует он резко голосом, скорее всего, все еще слишком громким. Он чувствует вибрацию пуль, когда те погружаются глубоко в лед за его спиной. — Каков план? — У нас был план, — огрызается Мидория, закрепляя маску на месте. Он вытирает кровь со лба порванным рукавом костюма. — Если бы ты просто меня послушал- — То же можно сказать и о тебе, мистер Герой Номер Один, — отвечает Шото, сжимая зубы. Он чувствует, как в груди тянет с каждым укреплением стены, но дергается, когда одна из пуль попадает чуть дальше, едва ли касаясь внутренней поверхности льда рядом с его лицом, что его беспокоит. — План сейчас, ругань потом. Какого хрена произошло? Мидория выглядит раздраженным. — Не знаю. Должно быть, у кого-то из злодеев взрывающая Причуда. Дальнобойная, как ракеты. — Сколько их? — Как минимум, четыре, но, скорее всего, остальные ходят где-то неподалеку, — Мидория показывает пальцем на противоположную стену, осыпавшуюся и частично разрушенную. Шото видит поникшую, сидящую в тени фигуру, с открытым ртом, у задней стены. — Одного я уже вырубил. Шото моргает при виде обширных повреждений. — Он живой? Мидория выглядит оскорбленно. — Конечно, живой! Просто без сознания. — Без сознания и наполовину похоронен под обломками, — подчеркивает Шото. — Возможно, его ноги раздроблены, Мидория. Мы должны усмирять злодеев, а не калечить. — Я был немного ограничен во времени, — шипит он. — Знаешь, я мог бы устроить его поудобнее, но кто-то решил нырнуть лебедем с мостика, так что уже извини за- — А, то есть теперь это моя вина- Раздается оглушающий треск рядом с ухом Шото, когда пуля прорезается сквозь тонкую часть льда и едва задевает его щеку. Он мертвым грузом опускается на корточки и шипит ругательства. Щит дольше не продержится. — Нам надо выбираться! — кричит он сквозь шум обстрела, почему-то все еще продолжающегося. Сколько у них вообще пуль? — Я открыт для предложений! Есть идеи? Мидория показывает наверх. Где-то в пятидесяти метрах над ними есть еще сеть мостиков, висящая над вершиной ATLAS и исчезающая среди огромных труб, подсоединенных к коллайдеру и узлов проводов и цепей. Навес наверху похож на лабиринт, но шаткий. Он сделан из металлической сетки и стальных перил — смертельная ловушка, если прогремит еще один взрыв. Шото не уверен, что они переживут второй. — Придется ломать, — морщась, объясняет Мидория. — Вырвем провода, посмотрим, получится ли выключить машину. Другого выбора нет. Выиграем немного времени, чтобы вырубить этих ребят. Шото кивает. — Подбросить? — Да. Думаю, я сломал что-то, — он хмурится, — где-то. Не уверен, где именно. Нужно воздержаться от перегрузки, пока не разберусь. Два раненых героя против четырех (или больше) нетронутых злодеев. Прекрасный расклад. Шото резко выдыхает и расправляет пальцы, призывая лед, несмотря на жгучую боль в голове — яркое мигающее предупреждение использовать Причуду по минимуму. Сейчас он игнорирует требования тела. Тонкий слой хрустящего льда образуется под их ногами, растаявший по краям. Должно сработать. — Хорошо, — говорит Шото. — Готов? Мидория сгибает колени, взгляд направлен вверх. — Готов. Шото выдыхает струйку мороза. Сейчас или никогда. Он сжимает кулаки, вытягивая все из самого своего нутра. Из земли поднимаются две колонны льда, сильно толкая ноги со всей мощностью скоростного поезда. Пули дико свистят над ушами, когда они поднимаются вверх, вверх, вверх. Ветер шумит в ушах, руки вытянуты в сторону перил быстро приближающегося мостика- От звука трескающегося льда у Шото замирает сердце. Колонна Мидории лопается в центре, смещается и перестает расти, как срубленное дерево. Большие зеленые глаза с въевшейся в них правдой смотрят прямо на Шото. Инерции, чтобы преодолеть расстояние, не хватит. Неприемлемо. Тело Шото двигается само по себе. Он хватается за поручень мостика миллисекунду спустя, игнорируя пули, рикошетящие от техники вокруг с немелодичным лязгом, как град с крыши, и немедленно хватает Мидорию за запястье, когда тот достигает пика своего подъема. Пальцы захватывают и впиваются в кожу. Внезапный вес почти выдергивает плечо Шото из сустава, натягивает сухожилия, как резиновые ленты. Где-то глубоко в локте вспыхивает жгучая боль. Стараясь не вырубиться на месте, Шото сжимает челюсть и, шипя, тянет изо всех сил. Мышцы рвутся и тянутся под кожей. Каким-то образом ему удается поднять Мидорию и перелезть через перила. Они грациозно падают на металлический пол мостика. Грудь тяжело поднимается, а сердце колотится. Они не двигаются несколько драгоценных секунд, игнорируя звук бьющихся о другую сторону металла пуль. Воздух здесь кажется разряженнее. — Спасибо, — хрипит Изуку. Шото слабо поднимает руку. — Без проблем. Внезапно пуль становится больше, и свистят он ближе к краю мостика. Они оба матерятся и перекатываются в одном направлении, ползут вниз по длинному мостику, тянущемуся над массивным детектором ATLAS метр за метром и за метром, Боже милостивый, у этой комнаты вообще есть потолок? Машина под ними гудит и мычит, словно полусонный монстр, а шум почти оглушительный. Шото хватается за больное напряженное плечо и морщится, глядя на все провода и шланги, которые словно оплетают комнату как яркие вены. Мостики растягиваются впереди, выгибаясь и изворачиваясь во всех возможных направлениях. Шото не видит злодеев внизу, но чувствует, что они где-то недалеко. — Вытаскиваем? — спрашивает Шото, рассматривая провода над головой. Мидория выглядит измотанным, но его плечи напряженные и крепкие. Он кивает. — Вытаскивай все, что выглядит важным. Они приступают к делу. Мидория носится по мостикам; зеленый сияет на его теле, когда он хватает полный кулак проводов и колб и тянет их, как сорняки в заросшем саду. Шото находит решение проще: он создает кристаллы льда на сплетениях и расширяет их настолько, чтобы те двинулись с места. Он плавит медные трубы и жарит платы левой стороной, и, когда половина работы уже сделана, у него начинает немного кружиться голова. Огромный пластиковый узел регулятора уже наполовину расплавлен, когда Шото чувствует, как мостик под ногами трясется. Он разворачивается на пятках и на автомате поднимает покрытую льдом руку. Ему едва удается поймать изогнутый металлический прут, направленный ему в голову. Шото пошатывается под тяжестью удара, а злодей наклоняется, придавливая его ниже. — Так, так, так, — усмехается злодей. У него кривые зубы, а копна черных волос вылезает странными клоками. Темные круги под глазами говорят о недосыпе или о принятии наркотиков. Может, к нему применимы оба варианта. — Неужели это Шото, лучший герой Японии. Думаю, мы должны быть польщены вашим решением к нам приехать. Шото зыркает на него, чувствуя напряжение в мышцах. Он давит рукой на прут в этой сумасшедшей борьбе за первенство. — Никогда не был в Швейцарии, — напряженным голосом выдавливает он. — Решил, что в это время года деревня выглядит потрясающе. — Вид будет прекрасный, когда на ее месте останется ебаный кратер, это точно. Шото криво ухмыляется. — Какая жалость, что мы этого не допустим. Злодей с рыком убирает прут, чтобы еще раз, теперь в ребра, ударить с разворота, но Шото руками блокирует удар и направляет всю свою левую сторону на металл, пока тот не раскаляется докрасна. Злодей с шипением и криками отбрасывает его, судорожно размахивая руками. Шото использует этот шанс и хватает мужчину за шею сзади, после чего тянет вперед и бьет коленом по лицу. Силы достаточно, чтобы разбить ему нос с приятным хрустом. Отпущенный и плачущий, с красными разводами на лице, мужчина отходит назад. Руки ощупывают поврежденное лицо. Шото готовится заморозить его по шею под пятнадцатисантиметровым слоем льда. Две одетые в зеленое руки охватывают шею злодея, сжимая в крепком захвате, из которого, Шото знает, выбраться невозможно. Он пытался, ни разу не сработало. В Мидории слишком много силы, чтобы вырваться в одиночку. Мидория над макушкой злодея выгибает брови. — Плохой-хороший коп? — произносит он губами. — Чур, я хороший. Шото качает головой. — Нет времени. Обездвижь его, — говорит он и возвращается к проводам, которые плавил до состояния массы пластика и меди — а затем до него доходит. Он поворачивается к Мидории. — Почему я всегда плохой коп? Мидория моргает и чуть пожимает плечами. Злодей в его хватке все еще скулит от боли. — Не знаю. У тебя лицо подходящее. — Что, черт возьми, это должно значить? — Это значит- — но он сразу останавливается, кусает губу и быстро качает головой. — Хотя знаешь что? Забудь. Думаю, этот спор мне не выиграть, — Мидория кивает в сторону злодея. — Что мне с ним делать? Шото щурится и подумывает спросить, как его лицо вообще на что-то влияет, но, в итоге, решает на это забить. Оно того не стоит. — Выруби и привяжи к чему-нибудь, — говорит он, небрежно отмахиваясь. — Сейчас нужно сосредоточиться на устройстве. Мидория лучезарно улыбается. — Это лучшее, что ты придумал. Шото сердится. — Мидория- — Да ладно, Шото, успокойся. Это была шутка, — раздраженно говорит Мидория с кривой ухмылкой на покрытом сажей лице. Он продолжает сжимать шею злодея, даже не шевелясь, когда тот начинает дергаться в его руках. — Я пытаюсь немного разрядить обстановку. Это не преступление. Шото старается не закатывать глаза и продолжает нагревать ряд тесно расставленных электронных плат, выглядящих особенно важно. Они шипят и жарятся одна за другой. — Выполнение работы могло бы немного разрядить обстановку. — Ну, ты ворчун, поэтому извини за прием твоего предложения с щепоткой сарказма, — бессознательного и истекающего кровью злодея Мидория мешком бросает на пол, после чего с особой заботой надевает на него подавляющие Причуду наручники, а затем аккуратно пристегивает его к одной из балок поручней. Встав на ноги, Мидория трусцой подбегает к боку Шото. Его лицо снова грозное. — Оно вообще работает? — спрашивает он, поглядывая на ATLASиз-за поручней. — Клянусь, я вырвал уже примерно тысячу кабелей. Я не понимаю, изменило ли это хоть что-то. — Я тоже не понимаю, — угрюмо говорит Шото, его левая рука тлеет. — Оно все еще работает, так что я бы сказал нет. — Но в этом нет никакого смысла, — бормочет Мидория, прижимая пальцы ко рту и задумчиво хмурясь. — Он вообще не должен быть сейчас включен, поэтому работает на резервном питании, значит, у него не должно быть вторичного источника, к которому можно было бы подключиться по программе в случае неисправности. Откуда идет энергия? — Может, они снова подключили генераторы, пока мы обыскивали периметр? — предполагает Шото. Мидория качает головой. — В этом случае в туннеле работало бы все освещение, а не только экстренное. Его обеспечивает что-то другое, не на территории ЦЕРН. Что-то большое. — Причуда, — мрачно говорит Шото. — Это мое предположение, — отвечает Мидория. — Но что за Причуда? Электрическая? — Эта штука использует электромагнитные волны, чтобы протолкнуть частицы через Большой адронный коллайдер. Думаю, этот источник работает так же. — Но ему все еще нужно электричество для работы. Может, два злодея с такими Причудами работают одновременно? Или это технопат? — Две Причуды от двух разных людей работали бы слишком неточно, чтобы добиться нужного им результата. И это точно не технопат. Мидория переводит на него нахмуренный взгляд. — Почему нет? ATLAS — машина, и теоретически- — Моя сестра сейчас замужем за одним из самых сильных технопатов в мире, — быстро отвечает Шото. — Но даже ему было бы сложно протянуть свою Причуду на двадцать семь километров. Не говоря уже о том, что энергия детектора вполне может погрузить его в кому. Изуку моргает. А затем понимание, яркое, словно солнце, расцветает на его лице. — О, точно! Совсем об этом забыл. Кажется, я видел его на похоронах. Хороший парень. — Не настолько хороший, — ворчит Шото, вырывая горсть выглядящих необходимыми проводов чуть сильнее, чем нужно. — Он жульничает в «Монополии». Мидория прыскает со смеху. — Чувак, жаль тебя расстраивать, но ты просто не умеешь играть в «Монополию». Никто не должен жульничать, чтобы тебя обойти. Шото деревенеет. — Это неправда. — Определенно, правда. Ты каждый раз разоряешься. — Это дедовская игра! — вспыхивает он, возмущенно скрещивая руки на груди. — На реальном рынке жилья предлагаемая цена домов и гостиниц, с учетом инфляции- — Не будет уравновешиваться внутренней нормой доходности и чистой приведенной стоимостью недвижимости, на которую они размещаются, — заканчивает за него Изуку. Он ухмыляется. Его плечи дрожат от смеха, а улыбка ослепляюще яркая. Он пихает плечо Шото своим. — Поверь мне, я в курсе. Ты раньше заталкивал мне эту речь. Много раз, вообще-то. — Тогда ты знаешь, что эта игра — бред собачий. Изуку смеется, и от этого звука сердцебиение Шото неприятно сбивается. — Нет, Тодороки. Ты просто настолько ужасно играешь. Шото фыркает и зыркает в пустоту. Он не обиделся. Не обиделся. — Я… играю лучше, — бормочет он под нос. — А? — Говорю, я стал играть лучше, — он прочищает горло и специально не смотрит на лицо Мидории. — Я иногда играю со своими братьями и сестрой, когда мы вместе в городе. Мизуки нравится скидывать деньги со стола, они напоминают ей бабочек, — он сглатывает. На всякий случай поджигает еще несколько плат. — Вообще, я… выиграл. Один раз. — Один раз, — с сомнением повторяет Изуку. Шото слышит улыбку в его голосе. Он опускает голову, чтобы спрятать, как его губы дернулись. Это коленный рефлекс* — то, что никогда не мог контролировать рядом с Мидорией. Особенно когда его голос звучит так. — Заткнись, — бормочет Шото. — Нет, нет, — Мидория смеется. Он встает перед ним, когда Шото пытается пройти мимо него и вернуться тем же путем, которым они пришли. Он ухмыляется во все тридцать два, щеки горят, а глаза сияют, и это раздражает — или хотя бы должно раздражать. Раздражает так, что оно совсем не раздражает. — Если твои навыки и правда улучшились, мы должны как-нибудь сыграть. Устроить реванш, как в старые добрые времена. Может, ты не подожжешь доску, когда проиграешь, и мы сможем быть более… — он пожимает плечами. — Не знаю. Приличными и все такое. Мы можем вести себя как нормальные люди без проблем с контролем гнева или странных вендетт рынку недвижимости. Звучит заманчиво. Шото помнит те поздние ночи в общей комнате: заложенная недвижимость лежала лицом вниз, насколько хватало глаз, а скудные доллары были спрятаны под доской со стороны Шото. Они оба знали, что лучше не играть с Иидой, который не верил в правила, и Ураракой, которая была особенно беспощадна, когда дело доходило до приобретения парковок и дорожек. Тсую и Момо тоже были прекрасными игроками, когда была возможность поиграть. Шото вспоминает их последнюю игру. Кажется, это было в Нью-Йорке. Он помнит мягкий ковер в гостиной Мидории, закат над горизонтом в центре города и бутылку Совиньон Блан, распитую без всяких шикарных бокалов. Он случайно в порыве гнева поджег доску, когда неизбежно разорился — что было и есть полным дерьмом, большое спасибо. Сент-Чарльз-авеню может гореть в аду. Кажется, это было так давно. Но затем доходит смысл остальных слов Мидории. У Шото достаточно сил, чтобы сдержать недовольный оскал. — Стоп, когда я проиграю? — возмущается он, сильно хмурясь. — В смысле, когда я проиграю? Изуку закатывает глаза. — Да ради всего- Из всех моих слов ты обратил внимание на это? Да брось, Шото. — Ну, я думаю, что это немного самонадеянно так предполагать, что я- — Что ты делаешь двадцать седьмого декабря? От этого вопроса сердце Шото покрывается льдом. Он смотрит на Изуку, внезапно чувствуя каждый сантиметр кожи, словно нервы зарядили, а чувствительность выкручена на миллион. — Почему, — прямо спрашивает он без интонации на едином слоге. Мидория моргает и кусает губу, почти нервно. Он неловко смеется. — Э, вау. Л-ладно. Не худший из всех моих отказов, наверное, но в топ три прошел на раз-два. Боже. — Я не- — но Шото замолкает, внезапно неуверенный. Одно неверное движение, и все может расколоться, развалиться на кусочки, как в те годы, с блеском и фанфарами. Он впивается ногтями в руку, пока не чувствует боль. — Это… не был отказ, — осторожно говорит Шото. — Думаю, я просто удивился. Я не думал, что тебе захочется когда-нибудь все восстановить после– эм, после всего, что произошло. Изуку морщится. — Что, из-за ссоры? Он помнит острую, словно лезвие, сирень и лунный свет в саду и «ты не должен быть здесь». Шото обильно сглатывает, распихивая воспоминания обратно по коробкам. — Помимо этого, — расплывчато отвечает он. Если Мидория и слышит напряжение в голосе Шото, он не подает виду. Он слабо хмурится. — Конечно. Ну, я не знаю, что это за «помимо», но я готов не обращать на них внимания, если и ты готов, — вместо этого говорит он, расправляя плечи и смотря прямо в глаза Шото. Его лицо чуть напряжено из-за… чего-то. — Если ты хочешь, так тому и быть. Шото не знает, что ему делать. Он не знает, что ему делать. Он сжимает кулаки по бокам и пытается не разорвать щеку зубами изнутри, обдумывая и рассчитывая все возможные исходы этого, без сомнений, ужасного решения. Было бы ужасно восстановить то, что между ними было? Начать заново, похоронить топор войны? Шото не знает. Он ненавидит расчеты с неизвестными. ATLAS под ними гудит. Мостик шатается под ногами. — Если мы выживем, я… подумаю об этом, — в итоге говорит Шото, отводя глаза. — Ничего не буду сейчас обещать. Мидория выглядит лишь слегка разочарованным ответом, но не возмущается. Он сжимает челюсть и напряженно кивает, возвращаясь к своему мрачному героическому облику. — Я понимаю. — Это не отказ, Мидория. — Но это и не согласие, — Изуку слабо улыбается, у глаз появляются морщинки от болезненного веселья. — Но, хей, думаю, это уже дает мне что-то стоящее ожидания, когда это все закончится. Что-то- что-то, за что стоит бороться. В этом мире много чего стоит того, чтобы за него боролись. Шото никогда не думал, что входит в это число. До того, как Шото успевает открыть рот и забрать свои слова назад и сказать «Да, да, пожалуйста, сыграй со мной в «Монополию» и посмотри дурацкие рекламные ролики на диване», Изуку разворачивается на пятках и идет по мостику в том направлении, в котором они пришли. Плащ величественно развивается за спиной, делая из него больше Символ Мира, чем Мидорию Изуку: мальчика с улыбкой суперновой и силой духа, способной наполнить океан. Он, не оборачиваясь, через плечо зовет Шото вперед. — Давай! — кричит он, голосом в десять раз ярче, чем минуту назад. — Я заполучу это согласие, Шото, но до этого нам нужно закончить несколько дел. Ты со мной? Всегда. *Серверная комната — выделенное технологическое помещение со специально созданными и поддерживаемыми условиями для размещения и функционирования серверного и телекоммуникационного оборудования. *…точно соответствует своему имени в размерах (на случай если кто-то не понял) — отсылка к огромному титану Атланту/Атласу, держащему небо на плечах в древнегреческой мифологии. * Коленный рефлекс, или пателлярный рефлекс, — это безусловный рефлекс, относящийся к группе рефлексов растяжения, или стретч-рефлексов. Коленный рефлекс возникает при непродолжительном растяжении четырёхглавой мышцы бедра, вызванном лёгким ударом по сухожилию этой мышцы под надколенником. При ударе сухожилие растягивается, действуя в свою очередь на мышцу-разгибатель, что вызывает непроизвольное разгибание голени. (помните молоточком по колену? Вот это вот оно)