Pride and Prejudice

Гильроэн — эльф из отряда воинов-врачевателей, мастерил флейту для своей названной сестры, когда Глорфиндел, его друг, бывший в тот день в дозоре, подбежал к нему, сообщив, что на территорию проникли орки и король велел собрать несколько воинов для разведки. Гильроэн без раздумий вызвался пойти с ними. Оставив незавершённый подарок в своей комнате, расчитывая доделать его позже, эльф облачился в броню и быстро добрался до конюшни, где его ожидали ещё несколько бойцов. До границы леса они добрались быстро, по дороге главный дозорный рассказал остальным о положении дел и, встретив на границе орков, эльфы были готовы к сражению. Только они предполагали, что нужно будет всего лишь разогнать небольшой отряд зарвавшихся орков-отщепенцев. А на деле они попали в засаду, а потом в плен. Конечно, никто не ожидал подобного. Даже дозорный Лириэль, которого терзали смутные предчувствия и который пытался тихонько уговорить короля не рисковать собой. Сначала был неравный бой, а потом круг, в котором были заключены эльфы. Гильроэну было страшно, как никогда, особенно после того как бледный орк предложил одному из своих приближённых выбрать себе живую награду за заслуги, и этот орк выбрал его. Гильроэн не был воином в полном смысле этого слова. Он лишь обладал некоторыми навыками боя, но в больших сражениях ему участвовать не приходилось, да и смерть он видел очень редко, поскольку сам он являлся прежде всего врачевателем, а так же был влюблён в музыку и художественные свитки. Поэтому он был попросту растерян и выбит из колеи, не в силах поверить, что это действительно происходит — что их отряд попал в плен, что владыке Трандуилу грозит смерть, как и всему отряду, а огромный орк закинул его к себе на плечо и куда-то несёт. Это казалось ему очередной выдуманной историей из его любимых свитков. Сам орк в свою очередь не мог поверить в то, что Азог так наградил его. В какой-то мере, он был не менее шокирован, чем сам Гильроэн. Радбуг был отличным бойцом, лучшим из лучших, в прошлом он обучал молодых орков искусству боя и охоты. Довольно долгое время обучал орков-охранников, поскольку и сам множество зим посвятил этой работе и ему было чему научить новичков. И едва ли не половина орков считали его своим наставником. Позже он перестал учить — ему надоело возиться с молодняком. И с тех пор он просто верно служил своему повелителю — Азогу, и сражался во всех побоищах, на которые смог попасть. Сражался великолепно, и Азог не раз отмечал это. Но до сих пор обходился устными выражениями благодарности за службу. Потому Радбуг в кои-то веки чувствовал себя тупым, безмозглым орком — именно такие эпитеты о себе и своих сородичах он слышал всю жизнь. Вопреки всеобщему мнению, орки вовсе не были так глупы, как все считали. Они были жестоки и безжалостны, но им так же было свойственно чувство прекрасного, пусть и в большинстве своём весьма своеобразное и жуткое. Но конкретно этот орк, Радбуг, имел слабость к утончённой красоте перворождённых. И конечно же, не мог и мечтать о том, что к нему в руки когда-нибудь попадёт такое совершенное создание. Хотя он всё равно мечтал. И разумеется, получив в безраздельное пользование самую смелую из своих грёз, собирался насладиться ею в полной мере. Радбуг принёс свою добычу в грот, где у него было своё, защищённое от любопытных сородичей, логово. Он скинул эльфа на старый тюфяк, на котором сам обычно спал, сам опустился на лавку, стоящуюю рядом, и уставился на него, размышляя, что с ним делать. Красавец с необычным цветом глаз смотрел на него настроженно. Орк мог бы получить желаемое силой, но ему не хотелось уродовать такое совершенство, а если бы он попытался заявить на него свои права, упиваясь властью над эльфом, без повреждений не обошлось бы. Сам эльф понемногу отходил от шока, оглядывался вокруг, с сожалением глянул на выход, а затем снова на орка — ясно было, что дело плохо и без оружия, глубоко под землёй, где эльфийская магия сильно ослабевала, он беспомощнее, чем муха, угодившая в паутину. Пытаться вырваться и бежать было откровенно глупо. Нужно было что-то делать, а что — совершенно не приходило в голову. Осознание произошедшего постепенно наполняло его, повергая в панику. В груди скреблось и ныло волнение за собратьев и владыку, за себя, в конце концов. Потому первый его вопрос был самым ожидаемым — ведь чтобы помочь кому бы то ни было, ему нужно узнать планы пленителя хотя бы в отношении себя самого: — Что ты собираешься со мной сделать? Убьёшь? — В этом пока нет нужды, — хмуро произнёс орк. А на первый вопрос у него не было чёткого ответа. Так часто бывает, когда сильно и долго чего-нибудь хочешь, а получив это — теряешься. Эльф испуганно и выжидающе смотрел на орка. Тот, судя по виду, о чём-то задумался. Затем взгляд орка упал на свирель, с которой Гильроэн никогда не расставался. Оружие — меч, кинжал, лук и стрелы, — у него отобрали, но свирель трогать не стали, для орков она не представляла интереса, а в качестве предмета обороны не сошла бы даже для отвлечения внимания. Она была прикреплена к поясу эльфа кожаным ремешком. Радбуг чему-то фыркнул. А затем, решившись, указав взглядом на музыкальный инструмент, произнёс: — Сыграй мне. Эльф вдрогнул. Когда он наконец осознал, что всё это не страшный сон и он с владыкой и другими эльфами действительно пленён, он внутренне готовил себя к пыткам, к тому, что его будут ломать — эмоционально и физически, изтязать, всячески измываться, а затем, наигравшись, убьют. Поэтому он, право, подумал, что его подвёл слух, когда услышал эту... просьбу. А это была именно она. Орк, наблюдая за переменой эмоций на лице эльфа, попутно любовался аметистовыми глазами, которые были расширены в изумлении и неверии. Радбуг издал короткий смешок — похоже, эльф решил, что тронулся рассудком. — Сыграй мне, — повторил орк, уже приказным тоном. Гильроэн сделал несколько вдохов и выдохов, пытаясь успокоиться и унять бесконтрольную дрожь. Исподлобья глянул на безобразное лицо своего пленителя, и, решив, что хуже от этого никому не будет, и стараясь не задумываться об абсурдности происходящего, потянулся к свирели. Щемящие, очаровывающие звуки, наполнили логово орка. В них был перезвон ручья и пение птиц, пронзительная чистота небесного свода — эти звуки вплетались в саму душу неразрываемыми нитями. Эльф играл долго, потеряв счёт времени, не зная, что в это время умирают мучительной смертью эльфы, оставшиеся в круге. Сам того не зная, он играл им прощальный гимн, с помощью своего дыхания и пальцев воспевал их храбрость, их жертву, их боль, он воспевал будущее горе тех, кто ждёт их возвращения во дворце, думая, что они лишь ненадолго отлучились, но никогда уже не дождётся. Закончив играть, он долго сидел неподвижно, зажав в руках свирель, чувствуя всем своим существом, что произошло что-то жуткое. В грудной клетке словно ворочался большой, неповоротливый шипастый зверь, который просыпался только во времена большого горя, а в остальное время сидел тихо и неподвижно. К Гильроэну по капле, по песчинке, прокрадывалось понимание. Горечь, нежелание поверить, убеждённость в том, что он не ошибся в предположениях, и, как апофеоз, внезапное бессилие и апатия. Орк тоже не шевелился. До этого ему как-то не приходилось слышать свирель в исполнении... в чьём бы то ни было исполнении. Он был оглушён и покорён прекрасным исполнением музыки. Радбуг посмотрел на эльфа, который явно был чем-то подавлен. В растрёпанных чувствах, орк поднялся с лавки, на которой до этого сидел, и вышел из своего убежища, оставив эльфа в одиночестве. *** Радбуг пришёл, когда с эльфами уже было покончено. Ничего нового он не увидел, но рассказывать об увиденном своему пленнику почему-то не хотелось. Оставался ещё король, но там и без него было предостаточно желающих «выпустить пар», включая самого Азога. К тому же, настроение Радбуга сегодня не было подходящим для такого рода забав, хотя обычно он с удовольствием принимал в них участие. Поэтому орк вырыл большую яму и собрал в неё останки эльфов. Ему не было жаль их. Они сами виноваты в своей глупости. И, как бы прекрасны они не были, пока были живыми, их разлагающаяся плоть имела не самый приятный запах, как и любая мертвечина. Да и кроме него обычно никто не занимался «уборкой» после подобных развлечений. Большинство орков не было брезгливыми, как, в целом, и он сам, но всё равно он всегда избавлялся от мёртвых, покуда это не доставляло ему особых хлопот. *** Радбуг вернулся в логово, но не пошёл к эльфу, а остался в подобии гостиной — видеть он никого не хотел. Орк не ожидал, что игра эльфа его так взбудоражит. Улёгшись на шкуре варга, он некоторое время бездумно смотрел в потолок логова. В голове действительно не было не единой мысли. Он пролежал так довольно большое количество времени, но потом, — что-то звало его к эльфу, — встал, и с неохотой открыл дверь в свою, за неимением лучшего слова, спальню. Эльф обнаружился на том же месте, где его оставил Радбуг. Он лежал, свернувшись клубком, и смотрел на стену остановившимся взглядом. Едва орк прошёл в дверь, эльф чуть хриплым голосом спросил: — Они убили их, да? — Не было нужды спрашивать, что он имеет ввиду. — Да, — коротко ответил орк. — Почему? Что мы сделали вам? Орки тоже убили немало эльфов, это просто вопрос выживания, за такое не мстят. — Гильроэн не пытался сдерживать скользящие по щекам прозрачные струйки. Сегодня погибли несколько перворождённых и их владыка, это ли не повод для горя? — А почему обозлённые люди срывают свою злость на своих же сородичах? — усмехнувшись спросил орк. — У них это в порядке вещей, и никто не удивляется и не задаёт вопроса «почему». Это просто способ выпустить эмоции. Откровенно, да? — криво улыбнулся орк. Эльф выглядел ошеломлённым. — Вы просто «выпускаете эмоции»?! — задушенным полушёпотом вопросил Гильроэн. — Почему так?! Ведь есть множество способов делать это, не убивая никого, и не калеча! — Эльф закусывал губу, пытаясь остановить слёзы. — Спроси что-нибудь полегче. Никто не станет ничего менять в своих привычках, если им самим это вреда не приносит. — Это же неправильно! Так не должно быть. Почему вы не хотите измениться? Постой... ты так говоришь, так необычно... Орки так не говорят, — сбивчиво залепетал эльф. Его мысли путались. Он не мог найти себя среди боли от потери, и возмущения от сказанного орком... варварства. — Заткнулся бы ты. Почему все эльфы так свято уверены, что орки — безмозглые тупицы? Молчи, ничего не говори. Не представляю, какого демона я перед тобой здесь распинаюсь. Вы судите по тому, что большинство орков на рожу не вышло? Так мы в этом не виноваты. — Мы судим по тому, как вы, не задумываясь, убиваете. По тому, как получаете удовольствие, пытая, — запальчиво произнёс эльф. — А о чём здесь, по твоему, задумываться? — насмешливо поинтересовался орк. — Стой, успокойся, — резко произнёс орк, хватая за руки Гильроэна, кинувшегося на него с кулаками, и откидывая его обратно на тюфяк. Эльф яростно сверкал на него глазами. — Тебе известно такое слово, как «менталитет»? Известно? Ну вот, считай, что у нас такой менталитет, — назидательно произнёс Радбуг. — Никто же не станет обвинять человеческих аборигенов, съедающих своих умерших собратов, в том, что они просто дурно воспитаны? — фыркнул орк. — У них это в порядке вещей.Такова их натура. Эльф демонстративно отвернулся. Но, не поворачиваясь, спросил, очевидно не очень интересуясь ответом: — Почему ты не убил меня? — Хотел бы я знать, — задумчиво произнёс орк. — Ведь, если подумать, от тебя никакой пользы, а болтаешь слишком много и не по делу. Но не волнуйся, я найду тебе применение, — сказав сиё, орк усмехнулся, и вышел из «спальни», подумав, что всё равно эльф от него никуда не денется. И рано или поздно он получит то, что хочет. Заночевать он сегодня решил под открытым небом. *** На следующий день орк, вместе с остальными собратами, занялся обычными делами — охотой, приготовлением пищи и запасов на зиму, заготовке топлива для костров и прочими скучными, но необходимыми для жизни действиями. Об эльфе он вспомнил, когда один из орков поинтересовался, что он сделал со своей «наградой». На что он ответил, что «награда» его, и он не советует никому совать к ней свой нос, поскольку делиться он ни с кем не намерен. Орки поворчали, но у Радбуга была достаточно впечатляющая репутация, чтобы ни к нему, ни к его добыче, никто не лез. Вечером, прихватив свой ужин — большой жареный кусок мяса — и собираясь вернуться с ним в логово, у него в голове мелькнула мысль, что эльф, должно быть, голоден. Он раздражённо фыркнул, вспомнив, что эльфы травоядны, но собрал сладкие съедобные корешки, растения, зёрна, даже нашёл несколько орехов, и засунув это, с его точки зрения, абсолютно несъедобное нечто в небольшой мешок, наконец отправился к своему пленнику. — Привет, остроухий, — Радбуг кинул эльфу мешок, — я тебе поесть принёс, — сообщил орк, после чего вгрызся в своё мясо. Эльф поморщился на это, с опаской посмотрев на мешок. — Ты уже решил, что сделаешь со мной? — настороженно спросил Гильроэн, не притрагиваясь к мешку, хотя выглядел голодным. — Нет, — бессовестно соврал орк. Сам себе он не отрицал, что желает этого перворождённого. Но всё ещё не хотел применять насилие, прекрасно сознавая, что добровольно эльф на это не пойдёт. — Врёшь, — проявил догадливость эльф. — Вру, — почему-то не стал юлить орк. Эльф почему-то не стал расспрашивать дальше. Наверное, догадался, что ничего хорошего орк не задумал. Насколько его догадки соответствовали истине, Радбуг не пытался предположить. С того дня так и повелось — днём орк занимался делами, а поздно вечером приходил к эльфу, прихватив ужин для обоих — эльф сначала порывался устроить голодовку, но инстинкт самосохранения в конце концов пересилил. Иногда они молча сидели в логове, время от времени переругиваясь, реже просто разговаривали, а чаще Радбуг просил эльфа сыграть на свирели. Гильроэн, на удивление, никогда не противился этой просьбе, возможно оттого, что и для него самого она была отдушиной, единственной, доступной ему, ведь из логова орк его не выпускал. Эльф не жаловался, хотя ему было тяжело без леса и свежего воздуха, и он по-прежнему горевал о погибшем владыке и собратьях. Орк и эльф постепенно привыкали друг к другу. Гильроэн относился к орку, насколько возможно, ровно. Большую роль сыграло то, что Радбуг не принимал участия в расправе над эльфами. В таком темпе прошло около двух месяцев. В один из дней Радбуг узнал, что лесной король жив, и Азог всё это время держал его в темнице. Он лишь немного удивился, но не более. Но что-то дёрнуло его рассказать об этом Гильроэну, уж слишком сильно, с точки зрения орка, тот переживал гибель своего отряда и короля. Право, он не ожидал, что реакция на весть окажется настолько бурной. Сначала эльф ему не поверил. С горечью осведомился: — Решил всё-таки надо мной поиздеваться? Спасибо, что позволил мне ещё раз убедиться в том, что оркам нельзя верить. Орк мрачно посмотрел на него. — Это не шутка. Жив твой король. Не знаю, насколько невредим, но жив. — Радбуг вышел из «спальни» логова, в которой жил эльф, проклиная себя за то, что развязал язык. Немного постоял в «гостиной», задумавшись над вечным вопросом — что делать дальше, ведь за столько времени он не приблизился к исполнению своего желания. Отчего-то он по-прежнему не предпринимал ни действий, ни посягательств в отношении своего эльфа. Когда это он стал своим? Неизвестно. *** Когда орк вышел из комнаты, Гильроэн с трудом сдержал порыв кинуть что-нибудь ему вслед. Остановило его то, что кидать было просто нечего. Он злился, что орк снова прошёлся по незажившей ране. Да, да, со временем любое большое горе сглаживается, но никогда не уходит совсем, поджидая лишь подходящего момента, чтобы выбить землю из-под ног от боли. За эти два месяца эльфу стало немного легче, хотя пугала неизвестность, но орк ничего с ним не делал, только смотрел своими странными глазами и язвил почём зря. Но всё же эльф начал привыкать к нему, и, если забыть о том, кем они оба являются, он даже мог назвать его... не другом, но кем-то близким к этому. И тут — как удар по солнечному сплетению, он пришёл, и в своей привычной раздражающе-язвительной манере сказал, что лесной король жив. Он что-то ответил, на что орк сказал, что это не шутка. Из груди вырвалось тихое рыдание, перешедшее в такую же тихую истерику, по истечении которой эльф задумался — а вдруг орк действительно не соврал? Странная вещь — надежда. Она, как молодой росток, упорно пробивается даже сквозь камень и железо. Эльф долго смотрел вперёд, на стену, сомневаясь, не смея верить, но росток пробил-таки огромный камень. Он счастливо рассмеялся, снова плача, но на это раз от счастья. Его владыка жив. Он жив! Хотя бы он. *** Стоящий за стеной орк очнулся от своих мыслей, услышав громкий, счастливый смех своего эльфа. В грудной клетке странно потеплело, и орк попытался отмахнуться от этого раздражающе-щемящего чувства. Бросив бесполезную попытку, он усмехнулся. Значит, всё-таки не зря. *** После того, как Азог ушёл, Трандуил долго лежал, не двигаясь. Всё тело сгорало от боли. Но был в ней один, пусть и сомнительный, плюс — в голове не осталось ни мыслей, ни воспоминаний, только агония. И инстинктивное желание избавиться от неё. Если бы Трандуил был сейчас способен думать и вспоминать, он бы точно потерял рассудок. Сил совсем не было, ни физических, ни душевных. Когда ощущения немного притупились, эльф смог всего лишь свернуться в дрожащий, истекающий кровью комок. Попытаться выбраться — только рассмешить орков — Трандуил слышал, как Азог, выйдя, закрыл дверь на ключ, да и у выхода наверняка оставил охрану, пусть и нужды в ней, по сути, не было. Боль медленно, капля за каплей, сходила на нет — внутренняя магия постепенно исцеляла тело. Пропорционально уходящей боли, возвращались мысли и память. Но видимо, из-за сильного потрясения, эмоции были несколько отрешёнными. Трандуилу приходилось воевать, он много раз видел смерть — его отца убили у него на глазах, как и нескольких наставников, растивших его с пелёнок, которые были для него ближе, чем братья, которых ни у одного из эльфов не могло быть. Только названные, только близкие друзья. Потому семья для эльфов была святыней. Трандуилу приходилось убивать, и зачастую быть достаточно жестоким с недругами. Но он, как и любой эльф, никогда не получал удовольствия от истязаний пленников, а потому и не делал этого, и всячески избегал необходимости применять насилие. Трандуилу никогда не приходилось сталкиваться с ситуациями, подобными той, в которой он оказался. Он видел людей, эльфов, гномов, которым посчастливилось остаться в живых после плена. Но зачастую мы никогда не можем понять другого, пока не окажемся на его месте. И вот, он оказался совершенно не готов к подобному. Как легко высокопарно рассуждать о стойкости, пока нам не нужно выказывать её в действии. И как часто оказывается, что слова о терпении, мужестве, непоколебимости, твёрдости и верности своим убеждениям, на деле остаются всего лишь словами. Но даже если, испытав давление, нам удаётся сохранить убеждения в неприкосновенности, зачастую что-то ломается в нас безвозвратно. Как много скитается по миру подобных сломанных душ, истерзанных разумов, которые не подлежат починке? И как много обманывающих самих себя, убеждённых в том, что они вовсе не сломаны, что смогли зарастить раны, что стали лишь сильнее. Трандуил не обманывал себя. Он не смог распознать ловушку. Он привёл своих эльфов на смерть. Он не предупредил никого, что собирается покинуть Лихолесье, и теперь все эльфы, что знали это, мертвы, а те, что остались во дворце — уязвимы. Он оставил эльфов без правителя, и был убеждён, что как только Азог наиграется с течным омегой, он убьёт его. Он не смог спасти ни одного из эльфов, не смог спасти даже самого себя. Он не смог достойно пережить пытки. Он позволил надругаться над собой и своим народом, и теперь его желудок сжимается, отторгая давно съеденное. Он не смог скрыть своей омежьей сущности, из-за чего его участь ещё более незавидна, и он совершенно не представляет, что ему делать дальше. Ему страшно. Ему очень, очень страшно. Так думал Владыка Леса, лежащий в позе зародыша на грязной деревянной кровати, матрацом, одеялом и простынёй которой служил лишь ворох соломы и сухих ветвей неизвестного дерева. *** Раны частично затянулись, но вовсе не перестали болеть, лишь напоминали о себе не столь интенсивно. Перворождённые не были подвержены людским болезням, иначе, вдобавок ко всему, он получил бы воспаление лёгких — в темнице было ужасно холодно, с потолка и стен стекали грунтовые воды. Он то и дело терял сознание, падая во тьму, словно в колодец. Он желал эту тьму, как ничего и никогда раньше, она была глотком воды для пустынного путника. Ему просто необходимы были подобные передышки, в промежутках после которых совесть жгла его, как кислота. На следующий день, орки, поставленные на охрану его темницы, издеваясь, предложили в качестве еды останки одного из эльфов-воинов. Трандуила снова вывернуло наизнанку, на этот раз желчью. Позже ему кинули пучок грязых, грубо выдернутых из земли трав и растений, вновь не без насмешки: «Ах да, эльфы же травоядные». И Трандуил, страдая от горечи и отвращения к себе самому, съел их, поскольку желудок уже подводило от голода. Всё же, он не забывал о данном себе обещании — если ему представится возможность выжить и сбежать, пусть даже ничтожная, он ей воспользуется, а для этого нужны силы. Так потянулись дни. Трандуил определял и считал их лишь благодаря какому-то природному чутью. Иногда приходил Азог, снова истязая его, но не изощряясь слишком сильно, объясняя это тем, что иначе будет неинтересно, и не уставал каждый раз издевательски справляться о том, когда начнётся течка. Иногда он снова насиловал его, иногда просто приходил и смотрел на эльфа, рассказывая что-нибудь мерзкое и наблюдая за реакцией Трандуила. А другим оркам лишь изредка позволял «играть» с ним. Но бывало, что бледный орк не приходил неделями, а потом вдруг наведывался по несколько раз на дню. И каждый свой приход он рассматривал эльфа с каким-то жутким любопытством — так дети рассматривают кузнечиков, которым до этого оторвали лапки. А Трандуил всё время размышлял о побеге. Больше, по сути, ему нечем было заняться, кроме залечивания ран. Так продолжалось около двух месяцев, когда эльф почувствовал, что у него начинается течка. Конечно он знал, что это случится, но всё равно не был готов, и в первые минуты ужас буквально парализовал его. К счастью, запах появляется не сразу, спустя три-четыре дня, и эта небольшая отсрочка неизбежного немного радовала. *** — Вставай фея, — сказал орк-охранник, растолкав Трандуила, — Пора есть. Король даже не взглянул на еду. Прошло несколько дней, ему регулярно приносили что-то. Но он просто не мог есть от нарастающего страха — вот-вот должен был появиться запах уже начавшейся течки. Азог не приходил довольно давно и почует его сразу. А ещё, даже не принимая в расчёт надвигающиеся неприятности, эльф всё больше чувствовал подавленность. Зачастую ему даже не хотелось шевелиться, и не только потому, что каждое движение отзывалось болью. Орк кинул ему кусок чего-то малосъедобного и «случайно» пролил воду: — Ой, я не нарочно, принцесса, — с наигранной досадой сказал он. Смеясь, он вышел из камеры. Ему, как и всем остальным оркам, было интересно — зачем кормить эльфа? Разве не легче выместить на нём всю ненависть и убить? Или просто извести голодом. Ведь, как говорил сам Азог, они попортили слишком много крови. Убили бесчисленное количество орков. Но никто не осмеливался спросить. Стоило только заикнуться об этом, Азог сразу начинал злиться и коротко отвечал: «Это не твоё дело. Или хочешь оказаться на его месте?». «Если это лесное существо ещё живо, то на это должны быть определённые причины» — рассуждали орки, и стали избегать этой темы. Даже после всего произошедшего, в Трандуиле оставалась гордость, вернее, её ошмётки, но и их хватало, чтобы выводить эльфа из подобия равновесия. Поэтому насмешки и прозвища орков-охранников задевали. Иногда Азог разрешал им забить его плетьми до потери сознания, всё равно раны затягивались через некоторое время, правда регенерация длилась гораздо медленнее, чем обычно, ей препятствовала полная эмоциональная раздавленность эльфа, да и ран было слишком много. Бледный орк никогда не уходил и всегда наблюдал за истязанием. И не позволял ему уйти к предкам, вовремя — или невовремя, с какой стороны посмотреть — приводя его в чувство, поскольку в таком состоянии эльфам это вполне по силам. Они были способны при сильных физических повреждениях отрешиться от земной оболочки и самостоятельно освободить и направить дух к ушедшим раньше. Трандуил тоже пытался это сделать, раз уж не получалось сбежать по-другому, но Азог пресекал все попытки, а поняв, чего добивается эльф, запретил истязать его. За дни, проведённые в темнице, Трандуилу удалось немного свыкнуться с мыслями о мучительной смерти своих подданных. Их крики и мольбы не перестали преследовать его каждую ночь. Но он смог частично отпустить это — наставники, воспитавшие его, смогли привить ему способность мыслить трезво в любых обстоятельствах, хотя это полезное умение сильно пострадало за последнее время. Рассудок твердил ему, что изменить случившееся он не может, а вот на будущее он ещё относительно в состоянии повлиять. Хотя он и знал, что даже смирившись, простить себя всё равно не сможет. И теперь Трандуила пугало именно будущее. А конкретно, начавшаяся течка. Благо, столетия тренировок не прошли бесследно. Эльф мог даже не обращать на это внимания. А вот не обращать внимания на выслеживающих его альф, в которых омежий запах пробуждал низменный инстинкт, было гораздо труднее. Ему не было покоя даже во дворце, среди сдержанных и тактичных в обычное время эльфов. И пусть за взгляды и несдержанные прикосновения альф потом мучал стыд, они ничего не могли поделать с инстинктами. Куда бы не приходил король, везде на него смотрели с диким желанием. Сдержаться им было трудно, и дабы не мучить своих верных подданных, Трандуил уходил в лес, либо в «резервацию», как в шутку называли это помещение эльфы-омеги. «Резервация» находилась в дальнем восточном крыле дворца, и на время течки туда добровольно уходили омеги, у которых не было пары, дабы не смущать ни себя, ни обезумевших от гормонов альф. Но жажда завладеть им в глазах Азога сильно пугала. В глазах бледного орка горел чёрный огонь, испепеляющий любую надежду эльфа на пощаду. Избежать этого нельзя, оставалось просто ждать своей неминуемой участи и бояться её. Не только потому, что орк слишком жесток и старался сделать как можно больнее, но и потому, что высока была вероятность забеременеть во время течки. Конечно, Трандуил давно хотел наследника. Он даже был готов согласиться на предложение Эйладефа, эльфа, который множество лет выказывал ему знаки внимания, вежливо, но решительно отвергая других омег, но король, всё же, медлил с ответом. Насколько проще всё было бы, если бы король Разделил Путь с Эйладефом, ведь в таком случае у него, вероятнее всего, уже был бы наследник. Тогда, в случае смерти Трандуила, было бы кому возглавить трон. И как теперь он покажется на глаза своему народу, если это случится? Как они примут своего короля с ребёнком от вожака порождений Тьмы — Азога? И примут ли вообще, учитывая тот факт, что эльф может принести потомство лишь единожды? Даже если его примут, как он мог рассчитывать на то, что выживет? *** Лилор, хранитель Королевского Сада, всегда был весел и напевал что-то. Эльф радовался всему: яркому солнцу, голубому небу, пению птиц, и даже ветру, несущему его песни по всему лесу, за что и получал разные, зачастую немного обидные прозвища от других эльфов. Они никак не могли понять, как ему удаётся совершенно не обращать внимания на проблемы? Всё время сохранять безмятежность. И лишь когда никто не мог видеть, тихо плакать, сжимая в пальцах осколок моргульской стрелы, избавленной от своего яда. Не стоит думать, что жизнь у эльфа была беспроблемной. На долю Лилора выпало немало горя. Но именно оно научило его радоваться всему хорошему, что преподносит жизнь. А сейчас он сидел в тени деревьев Таинственного Сада Королей, никем не замечаемый, и вспоминал мрачное прошлое. Первыми он потерял родителей. Отец пал в бою. Мать сильно тосковала, а потом просто не вернулась домой. Лилор предполагал, что она не выдержала, просто умерев от горя. С эльфами случалось подобное, очень редко, но бывало, что тоска буквально выпивала из них жизнь и бессмертие, и они просто засыпали где-то вечным сном, и не всегда их находили после смерти. Его мать не нашли. Спустя годы он потерял друга — во время охоты на них напали орки. Тогда он лишился единственного друга. Чуть позже он, наконец, обрёл своё счастье, но и оно было не долгим. Его альфу забрали в поход. Лилор до сих пор помнил тот день, словно он был вчера. Он бежал навстречу возвращающемуся отряду, даже в мыслях не допуская, что что-то могло пойти не так, в своей уверенности не замечая скорбно опущенные головы воинов — они наверняка просто очень устали. Сердце переполняла радость. Ведь ещё пара мгновений — и он увидит своего альфу. Ещё немного, и он сообщит радостную весть. Ещё немного, и они снова будут вместе. Разлука была слишком долгой, несколько недель казались для влюблённого вечностью. Казалось, ещё день, и он просто не выдержит той тоски, что наполняла его душу во время отсутствия любимого. Она заполняла собой все мысли, отражалась на поведении. Но Лилор мог лишь ждать. И он ждал. Вот, наконец, войско возвращалось после долгого похода. Наконец, он снова встретит Маголира. Снова крепко обнимет, прижмётся к нему и не отпустит. Будет вдыхать аромат полевых растений, которым пропитались каштановые волосы, расскажет обо всём, что произошло в его отсутствие в Лихолесье. Но не рассказал. Не встретил, не обнял, не прижался, даже не попрощался. Лилор подбежал к Оредрету, отцу любимого. — Где он? — спросил омега с улыбкой на устах. Эльф поднял полные слёз глаза. Ничего не сказав, он указал на что-то позади себя. Лилор посмотрел в ту сторону. На носилках несколько эльфов несли тяжело раненых, но ещё живых. В их числе оказался и Маголир. Он тяжело, с хрипом дышал, отчего на губах пузырилась кровь. Руки безвольно свисали. Были сильно повреждены сухожилия. — Моргульские стрелы настигли его в бою, — молвил Оредрет. — … — судорожный вздох, вот всё, что смог выдавить омега. Он подбежал к носилкам. — Маголир... пожалуйста! Маголир… НЕ-Е-ЕТ! — пронзительный крик взбудоражил остатки воинов. Мозг выхватывал отдельные картинки: Лёгкая улыбка на губах, испачканное, осквернённое кровью кольцо на пальце — символ их союза, такие родные, любящие глаза. Мёртвые глаза. Из воспоминаний его вывел детский голос: — Папа! Цветок короля опадает! Нет. Это невозможно. — Маголод, ты уверен? — Мальчик серьёзно кивнул. У Лилора всё внутри похолодело. — В таком случае, приведи сюда кого-нибудь из стражников. И расспроси дозорных — они должны были что-то видеть. Нужно узнать, что с владыкой Трандуилом и где он, — сухо велел сыну Лилор, а сам поспешил к цветку. Ребёнок стрелой выбежал из сада и помчался на поиски стражи. Как же так? Король был во дворце. С ним всё было в порядке. Невозможно, чтобы цветок просто так опадал. Невозможно. Со времён основания Лихолесья, каждый король сажает один цветок, который нравится ему больше остальных. Цветы символизировали сущность будущего короля. Странно, но цветы и эльфы переплетались незримыми узами. Цветы всегда придавали силы правящим эльфам, но опадали при их гибели. У Трандуила это был эдельвейс — крупная, бело-серебристая звёздочка с многочисленными лучиками-лепестками, на тонком стебле с узкими зеленоватыми листьями, с небольшим жёлтым «солнышком» в серединке, неказистая на первый взгляд, но чем-то завораживающая, стоит лишь приглядеться. Благодаря этим цветам, остальные эльфы знали, жив ли их правитель, или же погиб. Если цветок был прекрасен, то и эльф, посадивший его, был полон сил, бодр, здоров. Если цветок медленно увядал и терял свои лепестки, то правитель был смертельно болен (например, отравлен моргульской стрелой) или сильно ранен. В этом случае подданные, если они не могли найти или исцелить правителя, старались не дать увянуть самому растению. Тогда был шанс, что правитель выживет, и из осиротевшего стебля распустится новый цветок. В некоторых случаях, это помогало. Но если это растение уронит последний листок, то правитель леса был обречён. Ничто не могло помочь ему. Обычно цветок ронял этот последний листок на рассвете, и растение окончательно увядало. Эльфу ненадолго становилось лучше, он мог делать всё, что его душе будет угодно. Но это был его последний день. На закате душа покидала тело и отправлялась в Чертоги Мандоса. Никому пока не удавалось избежать этой участи. Лилор, не медля, побежал вглубь сада. Нет, этого не может быть. Должно быть, Маголод перепутал цветки. Ведь он разговаривал с Трандуилом сегодня утром. С ним всё было в порядке. И всё же... Необходимо было проверить. Через несколько минут он был на месте. Лилор стал, будто вкопанный. Белоснежный эдельвейс короля Трандуила опадал. Один за другим, медленно, как будто нехотя, с цветка опадали лепестки, а упав, растворялись в траве. Яркие блики солнца матово переливались в оставшихся лепестках цветка. Их осталось пять. Лилор испуганно вскрикнул, отказываясь верить глазам. Позади послышались торопливые шаги. Маголод привёл кого-то из эльфов. — Что случилось, Лилор? — спросил запыхавшийся Эльголан, один из стражников. Омега молча указал на эдельвейс. — Этого не может быть, — прошептал эльф. — Отец, дозорные мне сказали, что король в сопровождении десяти воинов отправился в лес. Он никого не предупредил. Их видели только дозорные, — поспешил рассказать Маголод. — Владыке нужна помощь. Нужно сказать Эйладефу. И собрать новый отряд, — помрачнев ещё больше, произнёс Лилор. — Мы должны найти его. Давние воспоминания жалили Лилора, подобно пчёлам. Когда-то очень, очень давно он потерял родителей. В то время Трандуил был ещё принцем. Лилор был совсем юн и потерялся в Лихолесье. Уж слишком необъятным казался ему тогда родной лес. Он блуждал очень долго и, наконец, выбился из сил. Омега присел около старого дуба. Слёзы потекли по его щекам. Он думал, что вот его конец. Так бы и было, но, по счастливой случайности, его нашёл принц, любивший прогулки по лесу. Когда кто-то прикоснулся к плечу маленького Лилора, он жутко перепугался и вскочил. Но подняв взгляд, увидел принца. Он спокойно смотрел на него и выглядел немного встревоженным. — Что с тобой? — ласково спросил Трандуил. — Я потерялся, — сквозь слёзы ответил Лилор. — Стоит ли из-за этого плакать? — улыбнулся сын Орофера. — Идём, я провожу тебя к родителям. — Их нет. Я один… — Тогда ты пойдёшь во дворец со мной. Я найду тебе место, — Трандуил взял за руку эльфёнка. Будущий король сдержал обещание и нашёл место для Лилора. Тогда ещё будущий, король сделал его Хранителем Сада. Они сдружились. Стали как братья. Он не мог позволить Трандуилу погибнуть! *** Отряд из сорока эльфов-наездников выехал из Лесного замка. Массивные дубовые двери беззвучно захлопнулись за их спинами. Цокот копыт был слышен лишь на каменной дорожке, потом этот звук перекрыл шум ветра и птичье пение, мягкий жёлто-красный ковёр из опавших листьев. Всадники, рассредоточившись, быстро продвигались вглубь леса, облачённые в лёгкие доспехи. На благородных жеребцах, самых сильных и выносливых, подобранных специально для лучших воинов короля, так же была защита. Эльфы считали, что кони должны быть защищены наравне с всадниками. Ведь, случись что, одному Эру известна судьба несчастного животного. «Ночная стража» — так называли этих воинов. В этот отряд входили самые сильные, преданные и умелые эльфы, прошедшие непростой путь. У каждого была своя история, каждый хранил в себе боль от какой-либо утраты или потери. Впереди остальных гнали своих коней Лилор и Эйладеф. Для одного Трандуил был названным братом, для другого — любимым, пока не признавшим его. Но что-то подсказывало, что так бы длилось недолго. В конце концов, Трандуил бы просто признал, что Эйладеф — его пара и перестал бы отвергать альфу. Вскоре они прибыли к месту. Оставленные части големов, отвратительный запах крови, пропитавшей землю, след боя, уводивший из леса, доказывали, что владыка и отряд попали в ловушку.