Pride and Prejudice

Сорок всадников на некогда резвых, а сейчас еле переставляющих копыта конях, подъехали к Лесному дворцу. Их поиски так и не дали результата, и посовещавшись, эльфы с горечью сошлись во мнении, что нужно вернуться, и рассказать старейшинам об отсутствии вестей. Они были обессилены и нуждались в отдыхе и совете. Даже близость родного леса не успокаивала их. — Это мы! — один из эльфов поднял вверх руку и показал знак Лихолесья, увидев, что сотни лучников выбрали их мишенью. Долгие месяцы в напряжённом ожидании заставляли стражников при малейшем шорохе хвататься за оружие. — Пропустить! — послышался громкий голос. Огромные ворота раскрылись, впуская усталых всадников во двор замка, сокрытого в листве древних деревьев. Измученные долгим путешествием кони рысью передвигались по двору, растерянно, бесцельно. Эльфы медленно спешивались с когда-то грациозных жеребцов, сейчас просто неуклюже бредущих за эльфами, перехватившими поводья. — Так долго… Нет известий? — спрашивал Тарантир, старший эльф, вышедший навстречу. — Старейшина, думаю, этот разговор нужно провести в более уединённой обстановке, — отвечал Лилор. Он был назначен командиром отряда. И именно он должен теперь отчитываться перед высшими по положению эльфами. — Конечно, — лёгкий поклон головы. Пока эльфы проходили по множеству петляющих коридоров дворца, у Лилора невольно возникали совсем ненужные мысли. Ну, а вдруг магия больше не подчиняется эльфам? Вдруг цветок будет цвести и после смерти владыки? Быстро отогнав от себя эти мысли, Лилор старался поспевать за Тарантиром. Старейшина, не смотря на свой возраст — он знал отца Орофера — шёл слишком быстро, так, что утомлённый долгими поисками всадник еле догонял бессмертного сородича. — Ну что же ты встал? — с улыбкой поинтересовался старший эльф, жестами приглашая Лилора войти в покои. Пожалуй, только в личных покоях эльфы могли обсуждать что-либо с глазу на глаз. Как бы ни был огромен замок, везде старейшину ждали неотложные дела, которые он исполнял добросовестно, но порой их становилось слишком много, а эльфы приносили всё новые и новые бумаги. Вопреки мнению тех, кто мало знал эльфов, они вовсе не проводили сотни лет напролёт, играя на флейтах и рассматривая созвездия. У них было не меньше рутинной работы, чем у остальных народов. — Вы не нашли? — вопрос был лишь формальностью — ответ ясно читался в глазах, но предполагать и знать — не одно и то же. Поэтому Лилор отрицательно покачал головой: — Он как сквозь землю провалился. Мы обыскали всё за много миль вокруг — ни следа, ни владыки, ни эльфов, что были с ним, ни орков… — Мне жаль, Лилор, но нельзя больше откладывать, — теперь полная печали улыбка старейшины исчезла. — Понимаю. — Но это не значит, что вы прекратите поиски. Нужно всего лишь переждать зиму, а потом вы снова будете искать. К тому же, мы назначим наместника, до тех пор, пока Трандуил не вернётся. На совете, — старейшина запнулся, — все посчитали правильным, что придётся выбрать только временного руководителя, — твёрдо закончил Тарантир. — Это правильно. Мы отыщем его. Сердце подсказывает, что Трандуил жив, и никто не поверит в обратное, не увидев его мёртвого тела, — спокойно сказал Лилор. — Так и есть. Но пока что нам всем нужно отдохнуть. Немного времени ещё есть, а спешка в таких вопросах ещё никому не приносила пользы. Обменявшись полупоклонами, эльфы занялись делами первой необходимости, лишь поздним вечером позволив себе немного отдыха. *** Мэд смог, наконец, вздохнуть спокойно — кажется, упрямый эльф взялся за ум. Он снова начал есть, много и с аппетитом, без прекословий пил поддерживающие его здоровье зелья, выполнял упражнения и лёгкую гимнастику, потому как тело без тренировок быстро теряло былую выносливость, силу и грацию. Он попросил Медика достать ему несколько свитков для чтения, на что целитель, фыркнув, дал ему пару опусов собственного сочинения, и вечерами насмешливо косился на эльфа, когда со стороны его лежака порой доносился нервный смех. С того дня, как ребёнок начал двигаться, в подземельях воцарилось некое подобие покоя — насколько он был возможен при таких обстоятельствах. Медик смог наконец заняться своей лабораторией и некоторыми исследованиями. Но сначала провёл ревизию ингредиентов, отфильтровав годные и выбросив испортившиеся. То же коснулось зелий и эликсиров. Занимаясь этими необходимыми, но рутинными, в общем-то вещами, полу-орк ненавязчиво заботился о лесном правителе и так же ненавязчиво наблюдал за ним. Трандуил часто замирал, положив ладонь на живот, прислушиваясь и улыбаясь. Мэд просто не знал, что дети эльфов, находясь в утробе, могут на ментальном уровне передавать своему родителю эмоции, которые ощущают, находясь внутри. Либо свой отклик на те или иные чувства «матери». Они ещё не могут мыслить, но могут чувствовать, и со свойственной детям непосредственностью делятся всем, что чувствуют, с единственным, кто может ощутить их. Они общаются со своими родителями с помощью ощущений, пока они являются единственным, что им доступно. Мэд не знал этого, но догадывался о чём-то подобном. Первые дни Трандуил постоянно шептал ребёнку, как он виноват перед ним, снова и снова просил прощения, что-то рассказывал, пытался что-то объяснить — так, как будто был уверен, что ребёнок его действительно понимает, что он простит его и выслушает. Трандуил хмурился, улыбался, временами его лицо приобретало задумчиво-сосредоточенный вид, словно он силился понять что-то или расслышать, скорее, первое. Но Медик, флегматично настроенный и привыкший ничему не удивляться, реагировал на всё очень спокойно, зачастую просто принимая к сведению — не шутил, не насмехался, а всё больше молчал, оставляя при себе очевидный вывод, что ребёнок хорошо влияет на своего папочку. Что не могло не радовать, с какой стороны не посмотри. *** Пинок изнутри был подобен ушату ледяной воды, вылитой на спящего, но здесь имелось одно весомое отличие — вместо негатива и тонн трёхэтажных матов, обычно следующих за подобным варварством, он вызвал щемящее чувство, которое не поддавалось описанию, но точно не было хоть сколько-нибудь негативным. К тому же, это чувство, вопреки обыкновению, хорошо подействовало на мозговую деятельность. Этот пинок перетряхнул всё существо Трандуила, от чего его чувства, мысли и мозги встали на место; этот пинок был подобен гаечному ключу, который закрутил обратно все открутившиеся винтики, болты и гайки. Именно в этом пинке Трандуил нуждался всё это время. Он принял своего ребёнка. Больше не было рыданий по ночам, он не утопал больше в жалости и отвращении к себе, к Азогу, к зачатому таким страшным способом ребёнку. Ему не хотелось больше умереть. Осознание сменилось жгучим стыдом за своё поведение и мысли, а стыд потянул за собой злость, которая подстегнула, вернула вкус еде и питью, а мышцам неукротимую энергию и желание двигаться. Уже после всего этого пришла светлая, всепоглощающая радость. Наследник. Трандуил чувствовал его эмоции, они общались непрерывно, их отклики друг другу прокрадывались даже в сон. Он никак не мог понять, как он мог ненавидеть своего ребёнка. Но это в прошлом - он чувствовал его любовь к себе, и не мог не ответить тем же. Безумно хотелось на волю — пробежать босыми ступнями по едва оттаявшей прохладной земле, и дышать, дышать, дышать всё ещё чуть морозным воздухом. Жизнь в неволе тяготила с каждым днём всё больше. Трандуилу стали сниться необычные сны. С одной стороны они были прекрасны — эльфу снилось Лихолесье, самые восхитительные уголки леса, журчание ручьёв, пение птиц; ночное небо Лихолесья, звёзды, всегда напоминавшие о великих предках — сны были завораживающи. Необычность их заключалась в том, что после них было очень тяжело просыпаться, эльфа затягивало в эти сны, словно в мощнейший водоворот, и порой Трандуилу становилось страшно от мысли, что однажны он не сможет проснуться. Ожидание Наследника наполняло радостью, но было омрачено тяжкими думами о том, что станется с ним и малышом после появления на свет последнего. *** Радбуг был счастлив — наконец этот невозможный эльф с сиреневыми глазами ответил ему взаимностью. Даже то, что он не мог пока рассчитывать на плотскую близость, отчего-то перестало иметь значение. Вот только Гильроэн становился всё тоскливее, он словно задыхался, разве что не хрипел, обхватив себя руками за горло и пытаясь разжать невидимые тиски. Радбуг понимал, что эльф, привыкший к свободе леса, никогда не сможет жить полноценной жизнью в удушливом гроте. К тому же эльф беспокоился и о своём беременном Владыке, который явно испытывал те же трудности, что и Гильроэн, уже не говоря о том, что Трандуилу свежий воздух был просто необходим, из-за его положения. Радбуг злился непонятно на что и на кого, но не мог лгать себе — если он не хочет потерять Гильроэна, если он не хочет, чтобы эльф погиб от тоски по воздуху, он, Радбуг, должен отпустить его. Но отпустить это совершенное сокровище было выше его сил. Зато, не без трудностей, но вполне по силам, было уйти вместе с ним. Заодно прихватив с собой лесного короля — Гильроэн без него и с места не сдвинется. Это, конечно, полное безумие — Азог убьёт их всех, если поймает, а скрыться от него будет не так-то просто. Но если они останутся здесь, эльфы погибнут, ибо не могут жить в неволе, а Радбуг умрёт без своего эльфа — это он тоже понимал предельно ясно. Нужен был план, идеальный, безупречный — Азог один из умнейших орков, и его невозможно обмануть так просто. Что же ему делать, что придумать? *** Мэд всегда отличался среди орков интеллектом. Разумеется, немалую роль в этом играло то, что он был не совсем орком. И орков это раздражало. А потому друзей за его долгую жизнь у него так и не обрелось, ни одного. Зато интеллект его не раз выручал. А совсем недавно Мэд понял весь печальный смысл выражения «Горе от ума». Что ему мешало просто выполнять свою работу, что называется «И в ус не дуя»? Но он замечал, наблюдал и анализировал. И сочувствовал — ведь он тоже был эльфом, хоть и всего лишь наполовину. И его тоже порой снедала тоска по пряному, пахнущему травами, деревьями, землёй и водой воздуху. На грани сознания появлялись образы леса, водопадов, всадников с арбалетами, звуки музыки, — сердце начинала щемить печаль, но с годами он научился быстро справляться с ней. Он прожил в этом гроте всю жизнь, и прожил бы ещё столько же — он привык к этому месту. А вот Трандуил, и Гильроэн, которого он тоже иногда видел, когда заходил по делам к Радбугу, они привыкли к совсем другой жизни. Неволя буквально убивала их. Медленно, по капле, убивала. Любой другой орк на его месте просто не заметил бы, что эльфы испытывают какие-то неудобства, а если бы и заметил, не обратил бы внимания, либо с садистским удовольствием стал наблюдать, насколько их хватит, сколько дней, часов, они ещё протянут. Но Мэд за эти месяцы слишком привык к упрямому, вредному, порой смешному Трандуилу. Привык заботиться о нём, беззлобно зубоскалить над ним. Он не привлекал его ни в коей мере, как возможная пара — Мэда в принципе не интересовала эта сторона отношений, для него существовали лишь исследования, научные свитки, эксперименты, а когда-то давно и путешествия. Иногда в его жизни задерживались подобные забавные экземпляры. Не надолго, и очень редко, но Мэд ценил каждого из этих... попутчиков? И сейчас его одолевало желание помочь своему полу-собрату. Он слишком хорошо понимал, что Трандуил, пусть и вернул себе былую подвижность и аппетит, долго не протянет. Он погибнет, а вместе с ним погибнет и его малыш. Азогу говорить об этом бесполезно — уж чего, а этого, не смотря на весь его ум, он понять не сможет, наооборот, запрёт его ещё крепче, тем самым лишь приблизив смерть омеги. Значит надо действовать в обход. Самому ему не справиться, нужен помощник. И, кажется, Мэд даже знал, кто этот помощник. Помощник, который по уши влюбился в одного конкретно взятого субъекта, с редким даже для эльфов, светло-сиреневым цветом глаз. Он наверняка уже понял, что эльф умирает. Ему наверняка уже пришла в голову мысль о побеге. И уж наверняка он понял, что верность эльфов своему Владыке безгранична, а значит, без Трандуила эльф никуда не пойдёт и предпочтёт смерть. Потому, Мэд быстро собрался, прихватил для конспирации Антипростудное снадобье, и бодро направил стопы к товарищу по несчастью. *** Медик не встретил никого по пути, чему был несказанно рад. Радбуг натачивал оружие, когда Мэд зашёл к нему и с порога произнёс: — Есть разговор. Радбуг внимательно посмотрел на гостя, что-то для себя отметив, и кивнул, поднимаясь и откладывая оружие. Лекарь и орк вышли из логова, Мэд подождал, пока Радбуг надёжно запрёт дверь, и они молча направились в дальние гроты — там можно было спокойно поговорить, не опасаясь быть подслушанными. Добравшись до места, Медик очертил вокруг себя и Радбуга широкий круг и начертил внутри него руны, сокрывающие тайны находящихся в круге, и не дающие никому увидеть или подслушать то, что происходит в нём. Закончив, он положил ладонь на солнечное сплетение, в знаке искренности и чести. И негромко, но чётко и внятно, произнёс следующее: — Жизнью своей, честью своей, и магией своей, клянусь, что всё, сказанное мной в этом круге является и будет являться правдой. Жизнью своей, честью своей, и магией своей, клянусь не причинять вреда, ни словом, ни делом, ни прямого, ни косвенного, находящемуся в круге орку по имени Радбуг, и тому, кого он укажет, находясь в круге. Обещания эти, да не утратят свою силу, даже после того, как круг будет стёрт. Так же клянусь, что целью моей является не злорадство и не пустое любопытство, а лишь желание оказать помощь находящемуся в круге Радбугу и тому, кого он укажет. Призываю Магию в свидетели. Руны зажглись цветом солнца, подтверждая сказанное. Радбуг, помедлив, произнёс аналогичные клятвы, которые руны так же подтвердили. — Теперь, когда мы можем не опасаться удара в спину друг от друга, можно начать. Разговор, как ты уже понял, будет не простым, а предложение, которое я собираюсь тебе сделать, опасным, — спокойно произнёс лекарь. — Если ты откажешься, то мы тотчас же разойдёмся и сказанное в круге навсегда останется только в нём. — Так что же ты хочешь предложить? — осторожно поинтересовался орк, не спеша делать предположения и с чем-то соглашаться. — Как уже говорил — помощь. Я думаю, ты заметил, что с каждым днём твой эльф, — Мэд взглядом попросил заткнуться вскинувшегося орка, — угасает. То же самое происходит и с Трандуилом. Я могу с уверенностью сказать, что если они останутся здесь, то погибнут не позже, чем через пару месяцев. Создания, черпающие свою силу и бессмертие от солнечного света, не способны жить в полном мраке, под землёй. Азогу говорить об этом бессмысленно — он не пожелает даже слушать. Можешь не отрицать, что твой эльф тебе небезразличен. Трудно было бы этого не заметить, и нет, разумеется, я ни с кем не говорил об этом. Я думаю, тебе уже приходила в голову эта мысль — забрать эльфа и убраться отсюда подальше. Но вот незадача — без своего короля твой красавец даже с места не сдвинется. Это ты тоже должен был уже понять. Что скажешь? — Скажу, что ты не можешь отрицать, что сказанное тобой звучит достаточно странно. С чего бы тебе вдруг помогать эльфам? Ты никогда не отличался особым бескорыстием. — Согласен, это мне не свойственно. Я и сам до конца не могу понять, почему решился на эту авантюру, которая с большой долей вероятности может стоить нам жизней. Может дело в том, что я наполовину эльф, и отчасти сочувствую нашим пленникам — кто знает. Но в одном я уверен — с твоей ли помощью, или без оной, я помогу им бежать. — Ладно. Ладно. Надеюсь, что не пожалею, доверившись тебе. Но влюбом случае ты прав — я уже думал об этом, и вероятно, если бы ты не пришёл ко мне первым, я обратился бы к тебе сам. Видишь ли, я просто не представляю, кто ещё мог бы согласиться помочь выбраться из грота двум пленным, один из которых носит дитя Азога. — Аналогично. Эти глупцы даже придумали план побега, который, впрочем, обречён на провал. Надеюсь, ты не слишком разозлишься на своего эльфа, который припрятал у тебя в гроте сок змееголовника — он расчитывает усыпить охрану и сбежать, — с незлобливой улыбкой произнёс Медик, наблюдая, как расширяются в шоке глаза Радбуга. — Вот ведь... — далее последовал отборнейший мат. Многие конструкции Мэд с удовольствием запомнил. — С Гильроэном я разберусь позже. Что будем делать мы? У тебя есть идеи? — У меня есть план грота и список дежурств охраны. Но это всё равно будет непросто. Возможно, сонное зелье твоего предприимчивого эльфа всё же пригодится. Да и их самих нужно посвятить в суть наших планов, а убедить их в том, что мы действительно хотим помочь, будет даже сложнее, чем выбраться отсюда вместе с ними. — Не спорю. Для начала обсудим детали. *** Дни для Гильроэна тянулись бесконечно долго. Каждый новый день не отличался от прошедшего. Не видя сияния солнечного света в светло-голубом небе, ни блеска луны, отражающегося на поверхности водоёмов, эльф впадал в уныние, будучи неспособным определить даже времени суток, полагаясь лишь на Радбуга, который, как мог, старался облегчить жизнь своего эльфа, и был, казалось, согласен ради него на всё. Гильроэн с щемящей нежностью размышлял, что никогда бы не поверил в то, что орк способен любить столь безоглядно и беззаветно. Если бы не видел этого каждый день своими глазами. Любовь орка, почти осязаемая, помогала ему не опускать руки и надеяться на лучшее. Но всё же Гильроэну казалось, что прошло уже слишком много времени. Бездействие, тоска и неизвестность давили к земле, и альфа решил, что пора воплощать план в жизнь. Его не покидала уверенность, что медлить не стоит. Для этого было несколько причин. Первой было то, что Гильроэна всё сильнее угнетал грот, в котором держат их с владыкой. Эльфы — слишком прочно связанные с природой создания, в ней они черпают свою магию, жизнь и бессмертие. Эльфы выносливы, и при необходимости способны терпеть трудности и лишения — неженок среди них не было, нет и быть не может. И всё же, будучи вдали от солнечного света, они теряют своё здоровье и присущий им оптимизм и жизнелюбие. А сюда не поникал даже слабый свет солнца. Всё освещение держалось только на факелах. И второе, самое главное — Трандуил. Омега был в положении, а значит, нужно выводить его как можно скорее. Ибо на последних месяцах лесному королю будет трудно преодолевать большие расстояния, если учитывать его истощение и моральную подавленность. Также пребывание беременного омеги в столь необычных условиях могло плохо отразиться на здоровье вынашиваемого ребёнка. И третье, им обоим не доставало свободы, жизни, друзей, леса. Они чувствовали себя, как чувствовали бы себя гордые, дикие кони, всю жизнь прожившие в бескрайних прериях, бесконечно свободные, никому не подчиняющиеся, вольные скакать, куда только вздумается. И которых вдруг поймали, стреножили, надели ранящую узду, загнали в тесное стойло, без возможности когда-либо вновь стать свободными. Лишили чувства восторженной свободы, когда ты мчишься так быстро, насколько можешь, лишили ветра, развевающего гриву, лишили возможности быть живыми, и счастья осознания этой самой жизни. Сейчас от всего этого не осталось и следа. Все эльфы, которым когда-либо не посчастливилось попасть в длительный плен без возможности увидеть солнца, угасали за несколько месяцев. Это относилось и к ним — Гильроэну и Трандуилу. Изчез прежний блеск в их глазах. Исчезла прежняя воля к жизни. Те эльфы, которым когда-либо посчастливилось сбежать, рано или поздно пытались найти свою участь на поле битвы. Кому это не удавалось, прибегали к самоубийству. Совсем немногие смогли вернуть себя. Совсем немногие. Но Гильроэн знал, что, в случае удачного побега, Трандуил точно сможет жить. Не ради себя, не ради народа, не ради возможного альфы, а ради своего малыша, которого уже безмерно полюбил. И возможно, однажды он сможет и сам, как прежде, радоваться жизни. А Гильроэн? Сможет ли он принять и пережить всё, что произошло за эти месяцы? Или же он падёт в каком-нибудь несерьёзном бою, как многие его сородичи. А может, и вовсе решится оборвать свою жизнь… Нет! Никогда этому не быть! Он единственный, кто может помочь своему владыке, и он не смеет оставить его, поддавшись позорной слабости. *** По стенам и потолку грота метались тени от хлопающих крыльями летучих мышей и огня факелов. Азог отрешённо наблюдал за этим танцем. Орк думал, и всё никак не мог понять себя. Все попытки проанализировать свои ощущения и желания ни к чему не приводили. Вернее, Азогу не нравился результат этого анализа. И поэтому он злился. На Трандуила — за его гордыню и непокорность, за то, что он вызывает в нём постыдные и недостойные правителя орков желания. Родительский инстикт постепенно переплавлял чувства и желания Азога под нужды его ребёнка, и заодно менял отношение к Трандуилу — медленно, но неотвратимо. Но Азог не желал признавать этого, виня во всём эльфа. Азог злился на Мэда — за его острый ум, за упёртость и нежелание бояться его, Азога. А ещё он злился на себя — за то, что оказался не в силах противостоять своим чувствам и потребностям, своей зависимости. Это была уже именно она, зависимость. Ему нужно было видеть Трандуила, контролировать его, знать, что он полностью принадлежит ему, что в любой момент он может обладать им. С некоторых пор Азог лично относил ему еду и воду, исправно, пять раз в день. Он не оставался наблюдать за тем, как он ест, только потому, что Трандуил наотрез отказывался есть в его присутствии. Заставлять его пока что было чревато — угрозу отторжения плода при стрессе никто не отменял. А ни убивать, ни тем более отпускать эльфа, Азог не планировал. Он оставит его здесь, рядом с собой. И дождётся рождения наследника. А после уже примет окончательное решение. Но уже сейчас Азог с неохотой сознавал, что ему нужен этот эльф. И что, сколько бы ни прошло времени, он никогда не отпустит его от себя.