бездна, в которую мы упадем

— В ночь, когда мы впервые встретились… Ты спела мне песню. Я не могу выбросить ее из головы. Рин глядит на него тем самым потусторонним взглядом, которого он так боится: Бен Паунелл понятия не имеет, о чем думает существо, стоящее перед ним, да и думает ли оно вообще хоть о чем-то?.. Этот взгляд холоден, как вода в самых темных глубинах океана — взгляд чужака, изучающего тебя и, возможно, уже тебя постигшего. Бен ведь таким и ощущает себя перед ней — п о с т и г н у т ы м; он словно прочитанная книга: шелестит бесполезными словами, как та шелестела бы больше не несущими информации страницами. Словно его раскрыли на середине и бросили на ветру — шелестеть, призывать, умирать… Умирать, да. Именно это он и ощущал, когда Рин ушла — что он умирает. Без нее все стерлось и смазалось, реальность пошла уродливыми волдырями, ожогом слезала с манящих снов, что преследовали его по ночам, и порой он приходил в себя глубоко за полночь от того, что вел катер в глубину, и ветер бросал ему в лицо соленые брызги, словно бы желая образумить. На какое-то время это срабатывало: Бен стискивал свое безумие крепко-крепко, прятал глубоко-глубоко, сцеплял зубы и держался на плаву. Ради Мэдди, ради того, что у них было, ради того, что он бы хотел, чтобы было у них в будущем. Но проходила пара дней, и вновь где-то на границе его подсознания возникал чарующих голос, зовущий его песней на самое дно, приглашающий разделить с ним особую участь, познать удивительный мир… И Бен снова терял себя, снова дрожащими руками тер лицо, сглатывал скапливающуюся во рту горечь и на все вопросы Мэдди отвечал, что он в порядке, просто устал. Просто ему нужен перерыв, нужна пауза… А когда Мэдди пожелала знать, от чего конкретно он жаждет перерыва, Бен не нашелся, что ответить. Осознание того, что Мэдди скоро уйдет от него, в какой-то момент перестало его пугать. Вещи, которые прежде имели значение, превращались в ничто — тогда как грезы и едва слышная песнь сирены, звучащая лишь в его голове, становились все реальнее. И вот, она вернулась — Рин вернулась, снова он стоит напротив нее, снова глядит в ее бесстрастное, удивительно красивое и вместе с тем пугающее лицо. И все, что он может сказать ей, о чем может просить ее, все, о чем он только может думать, это ее голос. — Спой мне, Рин, — умоляет он шепотом, а сердце раненой птицей рвется из груди. — Спой мне еще, прошу. Спой мне… Рин молчит долгие секунды, которые обращаются для Бена в пытку, а затем коротко кивает, роняя: — Помогать. Знает ли она, что делает с ним? Знает ли, что случится с ним после? Бен не желает думать об этом, не желает ни секунды об этом думать — никогда. Прохладные пальцы Рин почти ласково обхватывают его лицо. Она приоткрывает губы, и где-то в глубине ее груди зарождается звук, который вибрирует у Бена прямо в костях, заставляя его блаженно закрыть глаза и забыть обо всем на свете, кроме того, что ему нужно еще. Ему всегда будет нужно еще. До тех самых пор, пока он окончательно не сойдет с ума — но ведь когда это произойдет, он даже не поймет этого. Рин вернулась, чтобы невольно убить его — но формально Бен Паунелл был мертв еще с той минуты, когда впервые услышал ее песнь.