[Human! AU, характеры героев изменены]
«Что я делаю?» — думает Эрика отстраненно.
Небо над ее головой должно быть чернильно-черным, но его подсвечивают сотни разноцветных фонарей, цветущих во дворе дома, будто гребанные цветы — это световая вечеринка, так сказал ей Алек.
Ночь не похожа на чертову ночь — слишком яркая, с разрывающей ее тишину музыкой, с плещущимися в бассейне девицами в бикини и с местными золотыми мальчиками, бродящими среди фонарей с выпивкой в руках. Алек и Джейс не похожи на тех мальчиков-паинек, которыми хотят казаться обычно — сегодня рядом нет родителей, сегодня рядом нет преподавателей из колледжа, сегодня единственная роль, которую они играют — это роль радушных хозяев. Но радушными эти ублюдки на самом деле не были никогда — Эрика знает точно. Она и сама ведь в эту ночь не похожа на себя — сегодня она делает кое-что плохое, и у нее даже найдется пара десятков оправданий этому дерьму. Сегодня она скорее похожа на них, на Алека и Джейса, потому что моральная сторона ее поведения сегодня не имеет значения. Сегодня значение имеет только то, что она приняла решение и будет идти до конца.
«Что я делаю?» — свербит в ее голове, ноет и воет навязчивая мысль, но к чему эти рассуждения о вечном. Кривая дорожка всегда такая заманчиво короткая, и не она первая ломает себе ноги, позабыв о том, что за все нужно платить.
Клеймо, которое она сама на себе поставила, будет с ней вечно — если она не выберется из этого ебучего сонного городка, где жизнь есть только для тех, у кого есть деньги, для всех остальных дорога в светлое будущее пролегает сквозь дебри жалкого существования: попробуй-ка, не подохни в пути собачьей смертью.
Эрика пытается — изо всех сил пытается не сдохнуть.
Продавать кокаин богатеньким уебкам, жаждущим развлечений и драйва — один из ее новых способов выжить и выкарабкаться.
Алек замечает, как она пробирается по выложенной плиткой дорожке между бросающих на нее разноцветные блики фонарей, и машет ей рукой с крыльца. Давай, подружка — подзывает он ее жестом, — иди сюда, дай мне то, чего я жажду. И Эрика покорно идет к нему. и несет в своем кармане яд и смерть, несет в своем кармане кайф и драйв, и убивает в себе последнюю и бесконечно жалкую надежду на то, что Алек наконец заметит ее.
Кто влюбляется в своих дилеров, а? Таких историй Эрика ни разу не слышала, так что Алек Лайтвуд взглянет прямо на нее, но как всегда будет смотреть с к в о з ь.
Как стать ближе к тому, о ком тайно мечтаешь? Да просто, блядь, принеси ему кокс — пожалуй, когда-нибудь ее рассмешит эта шутка. В другой жизни.
— Чего ты так долго? — Джейс Вэйланд не утруждает себя даже тем, чтобы с ней поздороваться, сразу переходит к тому пункту, где он демонстрирует недовольство сферой обслуживания. Сраный мудак, думает Эрика, но вслух этого, конечно, не говорит — только неопределенно пожимает плечами.
— Зайдем в дом, — Лайтвуд подхватывает Эрику под руку и увлекает внутрь дома, это дом его родителей, его крепость и оплот разврата вместе с тем на эту долгую ночь. А ночь совершенно точно будет долгой для измененного сознания — Эрика замечает, что зрачки Алека уже расширены. Он не собирается останавливаться, никто из здесь присутствующих не признает тормозов, когда речь заходит о развлечениях.
Лайтвуд ведет ее в кабинет — наверное, это кабинет его отца, — где дубовый стол стоит в центре комнаты, а массивные книжные шкафы нависают устрашающей пыльной громадой. Эрике неуютно, и она натягивает рукава старой растянутой кофты на пальцы: неосознанный жест той, кто привыкла прятаться в спасительный кокон.
— Белокурый ангел, который сеет зло… — усмехается Алек, принимая из рук Эрики пакетик с порошком. — Тебе это нравится, Рейес? Нравится быть такой?
— Ты понятие не имеешь о моих мотивах, Алек, — Эрика даже не пытается улыбнуться, все эти шуточки на грани фола призваны ее унизить, а не дать ей почувствовать себя своей. Она границы знает, она не тупая.
— Ты права, — соглашается Алек покладисто, деловито принимается рассыпать по столу белую горку, разделяет ее вынутой из кармана брюк купюрой. — Но знаешь, что мне чудится на дне твоих глаз?..
Эрика почему-то все еще стоит рядом и смотрит на то, что делает Лайтвуд, хотя его деньги уже перекочевали к ней. Ждет, пока он закончит мысль? Так разве не насрать ей на его мысли? Нужно уходить, нужно убираться отсюда.
— Ты опьянена своей безнаказанностью, девочка, — продолжает Алек уже после того, как делает шумный вдох. Когда он смотрит на Эрику, то выглядит глупо и при этом как-то зловеще: на крыльях его носа белые песчинки, которые ей хочется стряхнуть ровно до той секунды, пока Алек не произносит: — Может, пора тебя осадить немного?
— Оставь меня в покое, — качает головой Эрика, стряхивая с себя оцепенение. Алек пьян, и как она только не заметила раньше? Он покачнулся и вцепился в столешницу, пытаясь поймать Эрику за запястье, но промахнулся — Эрика ускользает и идет к двери.
— Не будь такой грубой, Рейес, — Алек делает шаг, его пятерня погружается в волосы Эрики и Лайтвуд тянет ее назад за секунду до того, как пальцы ее успевают коснуться дверной ручки. — Я не сделаю тебе ничего по-настоящему плохого, — жарко шепчет Алек ей в ухо, прижимаясь к ней со спины.
— Убери свои гребанные руки! — шипит Эрика, все еще уверенная в том, что ситуация под контролем. Когда Лайтвуд не выпускает ее, она с размаху бьет его локтем, и тогда Алек сильнее тянет ее за волосы, заставляя запрокинуть голову.
— Что ж, давай сыграем по-твоему, — изменившимся, каким-то хрипловатым и злым голосом предлагает Алек и в следующую секунду с размаху швыряет ее на пол, отталкивая от себя.
— Нравится? — почти заботливо спрашивает он, прежде чем отвесить Эрике пощечину, от которой ее голова мотнется в сторону. — Нравится тебе это, сука?
Ей не нравилось — но сколько бы она не кусалась и царапалась, сколько бы не кричала и не скулила, его это не остановило.
***
«Давай поговорим.»
«Эрика.»
«Прошу, ответь мне.»
«Давай встретимся, или можно мне прийти к тебе?»
«Не молчи, только не молчи, Рейес. Дай мне шанс все исправить.»
Сообщения приходят одно за другим, и Эрика смотрит на дисплей своего смартфона затуманенным от слез взглядом.
Сигаретный дым пропитал каждую частичку ее тела, проник даже в ебучие молекулы, превратил ее язык в горькую губку, но так и не помог вытравить запаха этого ублюдка, этого лощеного мудака, привыкшего ощущать весь мир у своих ног.
А она ведь заглядывалась на него! Мать твою, да, она то и дело ловила себя на мысли, как было бы круто быть той девочкой, которая сидит рядом с ним в кабриолете, той девочкой, которую он целует в колледжских коридорах, той девочкой, которую он водит на ужины к маме и папе.
Вот только стала она той девочкой, которую он насилует на пьяной вечеринке.
Той девочкой, которая виновата сама — кто тебе поверит, сука? Ты наркоту сюда принесла, вытри сопли, собирай шмотки и уебывай через черный ход!
Той девочкой, которая хотела бы сдохнуть, да не хватит смелости — надо же, а она-то всегда считала себя отчаянной, всегда верила в то, что сил в ней хоть отбавляй.
Вот только в нужный момент отбиться не сумела, побитой псиной бежала через ночь потом, глотая слезы и касаясь саднящих отметин на теле, будто прикосновения могли унять боль. В нужный момент не справилась, так где же взять сил покончить с этим раз и навсегда, сбежать от позора в забвение, в блядское ничто — нет у нее сил, и не было никогда, была лишь мечта, а остался лишь пепел.
И Алек, который протрезвел наутро и вспомнил, что натворил — он теперь тоже достался ей, со всеми его страхами и чувством вины, со всем его желанием вымолить прощение и вырвать у нее клятву не идти к копам, теперь-то она завладела его вниманием всецело. Вот только лучше б всего этого не было — или было б не с ней…
***
Лайтвуд на пороге ее дома выглядит странно, как если б монаршья особа решила навестить самое убогое захолустье.
Эрика дверь распахивает бездумно, но подспудно-то знает, кто за нею стоит — она так и не ответила ни на одно сообщение, он не может оставить это просто так, не может позволить ей отмалчиваться.
— Эй… — Алек вскидывает руки, демонстрируя свои мирные намерения, и у Эрики тошнота подступает к горлу неумолимо и стремительно, она едва успевает обогнуть Лайтвуда, чтобы ее не вырвало прямо на него. Может, стоило так и сделать — выблевать на этого уебка все свое омерзение, все свое отчаяние, всю свою боль? Что бы он сделал тогда — заплакал из-за того, что она уделала его фирменное пальто?
— Позволь, я помогу, — Алек пытается подхватить ее под руки, но Эрика шарахается, глядит с ненавистью и неприкрытым отвращением, и у Лайтвуда становится такое жалкое лицо с дрожащими губами, что ей снова впору проблеваться.
— Если б я только мог вернуться в тот вечер… — пытается что-то сказать Алек, но и у Эрики есть для него пара слов.
— Хочешь загладить вину? — она выпрямляется и с силой толкает Лайтвуда в грудь, оставляя на его идеальном пальто пятно от рвоты. — Есть лишь один способ — сдохни.
И пока Алек силится сказать что-то в ответ, Эрика Рейес хлопает дверью у него перед носом так громко, что звенит в ушах.
Он не сдохнет, конечно — он такой же, как Эрика, он при всей глубине своего раскаяния (если оно хоть на донышке его души есть), благородства в нем не было и нет, и своя шкура ему дороже всего. Именно поэтому он будет сидеть у нее на крыльце дни, недели, если нужно, то даже месяцы, поджидая ее и подбирая нужные слова.
Он будет приносить кофе, он будет пытаться подсунуть ей деньги, он будет даже плакать, если понадобится.
Он ведь, как и Эрика, считает, что свою жизнь не выбирал.
Он ведь, как и Эрика, считает, что заслуживает если не лучшего, то хотя бы прощения за все то дерьмо, которое делает в пути к светлому будущему.
Правда была в том, что оба они ошибались.
