Треугольники.

Индивидуальный отдых? О, редкое удовольствие! Чёртова пыль. Юнги жмурится, забавно морщит нос — вот-вот, ещё мгновение! — и на всю комнату раздаётся смачный и громкий апчхи. Одна из многочисленных, высоких, аккуратных стопок бумаги, окружавших рэпера, не выдерживает этой атаки и благополучно разлетается по полу. Шуга смачно выругивается, шмыгая носом. Со всех сторон обложившийся мукулатурой, он вот уже почти два с небольшим часа пытается разобраться, наконец, в накопившемся за долгие месяцы «творческом беспорядке». Конечно, это могло бы подождать и пролежать в закромах дальнего ящика ещё год, а то и два, но у Юнги были причины занять себя ремиссией не когда-нибудь, а прямо сейчас. Точнее, единственная стоящая причина была одна: ему просто-напросто скучно. Целых четыре свободных от расписания дня стало полной неожиданностью для ребят. Неожиданностью радостной, не иначе. Джин, Хосок и Тэхён собрались уехать на пару дней домой, к семье. Намджун, будучи истинным трудоголиком, решил остаться и продолжил индивидуальную работу, но теперь в своём, удобном ему темпе. Чимин с самого утра упорхнул куда-то из общежития, скорее всего на шоппинг или в спа. Что же до самого младшего, то Юнги понятия не имел, чем занят Чонгук. И, честно говоря, ему это было неинтересно. Сам Мин совсем недавно вернулся из дома и теперь у него было много свободного времени, которое он хотел убить не просто так, а, будучи человеком продуктивным и зрелым, прикончить его с пользой. Да и заняться помимо этого было, откровенно говоря, особо нечем. Так что теперь, сидя на полу в своей студии, зарывшись по уши в высокие и не очень стопки бумаги и всякой прочей мелочи, он глотал пыль и искал то, что могло ещё хоть чем-то послужить на пользу, или же просто отправиться в мусорное ведро, на покой, так сказать. Лицо Юнги на мгновенье забавно сморщилось, и он чихнул несколько раз подряд, громко и с добавлением мата, жутко рассопливился — пыль раздражала его слизистую. Уже порядком утомившийся и раздражённый, он уже собирался взять всю оставшуюся кипу бумаги и мелкой канцелярии и закинуть в чёрный мусорный мешок. Но тут на глаза ему попалась несколько изрядно измятых и потрепанных листочков, испещренных текстом, причём текст был написан по крайней мере двумя разными почерками. Оба почерка были неаккуратными, по-творчески грязными. Такой почерк бывает у тех, кто пишет со всей страстью, охваченный вдохновением. Рука Юнги дрогнула. Он вспомнил. — Хён! Потрясающе, блестяще! Это будет хит, обязательно! — Не жужжи над ухом, ради бога! Я знаю, что я гений. Но вот здесь не преувеличивай, это всё ещё совсем сыро и совсем не блестяще. — Ошибаешься! Я тоже в этом кое-чего понимаю, ты не думай! — Это ТЫ не думаешь. Аккуратней, слюнями лист закапаешь от возбуждения. Я всего лишь исправил пару строк в твоем тексте. Но ещё много чего нужно исправить. Но не мне, это твоя работа. Я просто помогу. Немножечко. — Я знал, что ты лучший. Самый лучший хён на целом свете! Я не буду отлынивать, ты не думай! Я буду очень стараться, очень-очень! — Замолчи. — Молчу. Много, очень много времени упорной работы и споров, переругиваний (больше шуточных). Многократные исправления, зачёркивания, дополнения и внезапные всплески вдохновения. В такие мгновения приходилось буквально отбирать друг у друга разнесчастную тетрадь. Комната была заполнена звуками возбужденных громких голосов, чирканья и, периодически, задумчивого щелканья ручки. Старший был придирчивым и очень дотошным. Временами немного занудным и выдающим пессимистичные прогнозы. Но нет, он не отчаивался. И всё же продолжал брюзжать. Просто ему хотелось побрюзжать. В конце-концов, перед ними лежала в конец измочаленная и потрепанная тетрадь, а на усталых, но довольных собой лицах горел победный взгляд. — Мы сделали это! Сделали вместе! — Да. Сделали. А у нас неплохо получается вместе, э? Улыбка. Отчего-то вспыхнувшие и горящие уши. Блестящие чёрные глаза на по-детски пухлом ещё личике. — Всё благодаря хёну! — Разумеется. Как иначе? Я ведь лучший. — Да. Самый лучший! Робкие, неловкие и невероятно милые объятья и полный удивления взгляд на лице старшего. — Это будет просто бомба! Это будет хит! Он обязательно попадёт в альбом и станет всемирно известным! Наш трек… — Чонгук? — Да? Пауза. Непривычная, широкая, обнажающая десны улыбка. Широкая ладонь, мягко треплющая непослушные чёрные волосы младшего, на ещё совсем детском лице которого пылает восхищение и счастье. — Да. Так и будет. Это будет хит. Наш с тобой. Так не было. Ни текст, ни музыка не были использованы нигде и никогда. Файлы удалились, слова истерлись, труды позабылись. Одна из самых первых работ Чонгука, выполняемая под чутким руководством Мин Юнги, была отсеяна, отброшена. Банальная. Неинтересная. Не по концепту. Неподходящая пуленепробиваемым мальчикам. Горечь во рту. Мин трепетно отложил жалкие потрепанные листочки в сторону. Он ни за что не выбросит их, никогда. Не отбросит. Пусть останется в память о том Чонгуке, во взгляде которого было искреннее восхищение и тепло, а не колючий холод и ненависть. О том Чонгуке, который был ниже Юнги, который был непослушным, но милым и трудолюбивым ребенком. Малыш-Чонгук, который раздавал комплименты, как леденцы после обеда. Которому просто необходимо было выделяться. Который был просто милым и очень талантливым ребенком, любившем своих хёнов со всеми их (немалыми) недостатками. — Мерзость, — красивое, мужественное лицо исказилось в гримасе ненависти, губы скривились в отвращении, а большие чёрные глаза были холодными и злыми. — Отвратительно. Мне отвратительно всё это. Вы оба мне отвратительны. Ненавижу. Да. Именно того, а не этого Чонгука Юнги хочет навсегда оставить в своем сердце. Светлая грусть вдруг окутала всё его существо, ничего уже не хотелось делать дальше. Поэтому, оставив всё, как есть, прихватив с собой только телефон, эти листочки и ключи, Юнги выходит из студии. Вслед за печалью пришла и усталость. Хочется просто принять душ и завалиться спать. — Выглядишь так, будто тебя несколько минут тщательно пережёвывали и с отвращением выплюнули, — до желчи заносчиво и пренебрежительно раздался знакомый голос за спиной. Ни один мускул на лице Юнги не дрогнул. На мгновение прикрыв глаза, он твёрдо решил про себя, что не поддастся на эту дешёвую провокацию. Не в этот раз. — Иди куда шёл, Чонгук. — Вот уж спасибо, разрешили, — гневно фыркнул Чон, свысока глядя на старшего. — Может, ещё и письменное разрешение выпишешь? Мол, отныне мне, Чон Чонгуку, разрешено безопасное перемещение из пункта А в пункт В без риска подставить свой зад, все дела. «Лучше тебе крепких пиздюлей выписать, наглая твоя морда» — думал Мин, но вслух ничего не сказал, всё также холодно и совершенно бесстрастно глядя прямо в глаза Чонгуку, стоявшему в нескольких шагах от него. Ни один мускул на лице Юнги не дрогнул, и он, расслабившись, сунул руки в карманы и небрежно чуть повел подбородком, мол, что ещё скажешь? Чонгук скрипнул зубами, гневно сверкнул глазами. Безразличие старшего выводило его из себя. — Я не понимаю. Совсем не могу понять! — младший медленно приблизился к Юнги, скользя колючим взглядом по совершенно спокойному лицу старшего. — Мне плевать. Плевать, чего ты там не понимаешь. Или чего понять не хочешь. Бывай. Рука, упершаяся в стену и перегородившая путь прямо перед лицом Мина, не застала его врасплох, но он остановился, поморщился, будто от зубной боли. — Не понимаю, — процедил Чон, игнорируя ответ старшего и угрожающе надвигаясь на него. — Как ты позволил себе опуститься так низко. Как низко ты пал! Позволяешь другому мужчине прикасаться к себе, позволяешь ему себя…чёрт! — и как ты после всего этого с НИМ самого себя терпишь? Не понимаю! — Отойди от меня, Чонгук. Отойди, по-хорошему говорю, — всё так же холодно ответил Мин, не позволяя себе поддаться давлению мальчишки и опустить взгляд. Нет, Юнги не чувствует себя меньше по сравнению с Чоном. — А то что? Что если нет, хён? Что тогда? — нагло усмехнулся Чонгук, демонстративно приблизившись и толкая старшего к стене. — Побьёшь меня? Или попросишь своего парня побить меня, э? Жалкий хё~он… Чонгук не успел блокировать удар полностью, рефлекса хватило лишь на то, чтобы чуть отклониться, поэтому удар пришелся не в скулу, а в подбородок. Чон удивленно охнул, зашипел, болезненно поморщился. Рука у Юнги тяжелая. Старший сильным рывком схватил Чона за ворот футболки, притянул к себе, на уровень глаз. Жёстко схватил за подбородок, зафиксировав лицо младшего так, чтобы он не мог дернуться. Тот болезненно зашипел. В голосе Шуги была сталь. — Ты — мелкий, озлобленный, грубый, невоспитанный, вонючий щенок. Сопляк, который не может контролировать свои дурацкие подростковые всплески эмоций. Ты — маленькое, колючее скопление комплексов и злобы, плюющееся своим ядом во всех вокруг. Кто ты такой, чтобы осуждать меня? Что ты такое, чтобы ненавидеть других людей просто за то, кого они выбрали целовать? Ты — никто и ничто! — Ах вот кто я для тебя?! — буквально взревел Чонгук, в бешенстве вырываясь из хватки рэпера, схватив того за горло и всем телом прижимая к стене. — Я для тебя никто, да? А ОН — всё? ОН для тебя всё, скажи?! Лицо Чонгука было слишком близко. Слишком. Юнги мог чувствовать на своей щеке его горячее и частое дыхание. Чёрные, влажные и сверкающие гневом глаза были очень, очень близко. Странное положение. Странное чувство. Странная ситуация. Юнги молчал. Почему так…жарко? Неожиданно рука Чонгука на его горле чуть расслабилась и переместилась на влажный затылок (отчего Мин Юнги вдруг вспотел?). Это не было грубым жестом, скорее наоборот. Сам младший и не думал отстраняться. Они просто молча продолжали смотреть друг на друга. Один ждал ответа. Другой пытался отыскать его на дне чужих зрачков. Раньше Юнги задумывался о том, что отчасти ненависть макнэ основана на ревности. Ревности Тэхёна, некогда его лучшего друга и напарника везде и во всём, к нему, Юнги. Могло бы быть так, что Чонгук ревновал Тэ? Нет. Не могло. Теперь Юнги это видит. Видит на дне чужих зрачков. Тогда…почему? Нет, не так…за что? Чонгук покачнулся вперёд, прижался щекой к щеке Юнги. Его дыхание щекотало ухо Мина. Он обхватил его руками, прижимая к себе. Объятья. Он подарил ему объятья. Юнги молчал. — хён… Сердце отбивает бешеный ритм. Так быстро, что можно сплясать чечётку. — хён…мой хён… Чонгук оставляет влажные поцелуи на его виске, на щеке, на скуле. Шепчет и зовёт. Юнги молчит, не отвечает. Потому что он всё понял. Когда губы Чонгука, влажные и солоноватые от слёз, замерли в миллиметре от губ Юнги, Мин вдруг поднял взгляд на Чонгука, отыскав взаимный. Глаза Юнги были полны невероятного и непонятного коктейля чувств: грусти, осознания, страха, печали, тепла… И жалости. Жалости было больше всего. — хён… — Нечто большее. — обронил Юнги. — Что? — ОН для меня не просто ВСЁ. Он — нечто большее.