Играя в бога

Новый Орлеан — родина джаза и пышной джаз-культуры, непохожий ни на какой другой город в Северной Америке. Здесь до сих пор сохранилась атмосфера богатства и праздности, которую разбавляют и дополняют французское изящество, афроамериканская, немецкая и вьетнамская культуры. Всё это делает Новый Орлеан чем-то большим, чем просто сумма частей — Уайт это поняла, как только пересекла черту города. Джаз, струящийся из каждого закоулка, толпы постоянно пьяных и веселых туристов, эзотерические ларьки и городские легенды — все это делает город похожим на отдельный остров, где никогда не кончается праздник. А если знать о сверхъестественном закулисье — о ведьмах, болотах оборотней и французском квартале, принадлежащем вампирам, то атмосфера заиграет совершенно новыми красками. И красный будет преобладать. Уайт прикрывает глаза от наслаждения, подставляя лицо теплым солнечным лучам, и кидает последние два доллара трубачу в соломенной шляпе, из видавшего виды трубы которого рождаются поистине потрясающие звуки. Хотя, даже если бы он играл из рук вон плохо, Дом все равно наслаждалась бы — шум города, голоса людей, какофония музыкальных звуков — всего этого ей не хватало в магической временной петле. Звуки жизни — вот что это значило для нее. И если там им удалось создать что-то действительно личное, очень особенное, то здесь Дом хочет получать от жизни максимум. Остатки мелочи в руке переливисто звенят, ударяясь о многочисленные кольца, которыми увешаны пальцы Уайт, но она не задумывается не на секунду — бросает монеты в чехол от гитары следующего музыканта. Тот благодарно кивает девушке, и она улыбается во все тридцать два — шутливо отдает честь мужчине и, пританцовывая, направляется вниз по улице. Доминик кажется, что весь мир у ее ног: кто еще может похвастаться таким жизненным опытом в двадцать два? Брюнетка задерживает взгляд на чертовски красивом букете на витрине цветочного магазина, и тянется за телефоном, чтобы сделать еще одну бесполезную, но такую нужную сейчас фотографию в добавок к остальным четырехстам за последние сутки. Но осекается, когда видит уведомления о двух непринятых от Клауса. Они расстались два часа назад — что могло произойти? Дом хмыкает себе под нос, вспоминая, из чего состоит ее жизнь. А исходя из этого — произойти могло абсолютно что угодно. — Умоляю, скажи, что ты встретил Тома Хиддлстона и внушил ему сыграть мне на укулеле, — как только гибрид принимает вызов, пропевает в трубку Уайт, — или ты прикончил Элайджу? Черт, Ник, я так и знала, что нельзя отпускать вас двоих без присмотра, — тараторит девчонка, сменяя тон на будто бы уже огорченный. — Не то и не другое, — цокает Майклсон, — ты где? — Я… — Дом озадачено вертит головой в поисках названия улицы, и улыбается, находя нужную табличку, — я на Чартр-стрит, только что из полицейского участка — хотела повидаться с дядей, но его не было на месте, — пожимает плечами Уайт, опять возвращаясь мыслями к тому, когда же она наконец сможет повидаться с дальним родственником. — Возвращайся туда и жди напротив. Я скоро буду, — безапелляционно кидает в трубку Клаус и отключается. Уайт хмурится и поворачивает в обратную сторону: до полицейского участка минут пятнадцать пешком, однако стоит поторопиться — Ник не в духе и вряд ли из-за пустяка. К полудню солнце начинает палить сильнее и Доминик радуется, что заранее спустила тридцать баксов на всякие рукодельные безделушки в милой лавчонки у парка, и заодно прихватила солнечные очки. У полицейского участка женщина в форме подозрительно на нее косится, заметив Доминик у входа уже третий раз за день, но Уайт не обращает внимания — на встречу идет Ник. — Что случилось? — без приветствия интересуется она, потому что гибрид выглядит напряженным. — Похоже тебя вписали в историю раньше, чем мы планировали, — поджимает губы Майклсон, — мы с Элайджей видели тебя в видениях провидицы. Доминик морщится, понимая, что это плохо, но вот только чем — понять не может. — Хреново, что тут скажешь, — нервно хмыкает она, — а тут мы зачем? — Дом кивает на участок и заглядывает в глаза гибриду в поисках ответов. — В видениях еще была Ками, на которую у Касла, очевидно, есть свои планы. — С нотками злости проговаривает Ник, и Дом видит, как мужчина играет желваками, испепеляюще смотря на дверь участка. — Тогда чего ты здесь со мной болтаешь? — искренне удивляется Уайт, — иди, реши этот вопрос, — требовательно разводит руками она, поднимая брови. Никлаус только ухмыляется уголком губ. — Скоро буду.

***

Уайт пытается понять, как пахнет лето. Скорее всего, цветущими вишнями, щекоткой, страстными поцелуями и жженой бумагой. Брюнетка с удовольствием вгрызается в вафельный стаканчик мороженого и считает трещинки в штукатурке над входом в полицейский участок — Клауса нет уже двадцать минут, но Дом не скучно — она чувствует жизнь и готова хоть целый день простоять на одном месте, лишь бы вокруг как сейчас ходили люди, играла музыка и дыхание города не останавливалось ни на секунду. Конец лета встречает ее бронзовую и улыбчивую — Доминик нравится все, что она чувствует: предвкушение, немного тревоги, безопасность, счастье, азарт, надежду и скорые приключения. Правда, острый, как бритва, взгляд гибрида, режущий по коже без прелюдий, как только открывается дверь, говорит, что приключения вряд ли будут такие уж диснеевские, но Уайт плевать. — Как прошло? — ей приходится встать на цыпочки, чтобы заглянуть в глаза мужчине, но он будто не здесь. — Этот черт Касл пытается свалить все на Тристана и от противного доказать, что он хочет защитить меня, — зло цедит сквозь зубы Клаус и все так же сверлит взглядом дверь, будто может увидеть Люсьена. — Тристан — это который де Мартель? — скептично выгибает бровь Уайт, с недоверием смотря на Клауса.  — Ты хочешь сказать, что за сто лет в образе Майклсонов они не только не подружились, но и продолжают активно враждовать? Доминик не помнила подробностей про первообращенных — только то, что все они перессорились на почве любовных драм, а потом Элайджа сделал ход конем, избавив себя и братьев с сестрой от преследования Майкла, и заодно отомстив Клаусу за смерть матери. Именно об этом Ник узнал буквально за пару дней до ритуала, когда «что-то пошло не по плану» и братья не разговаривали полтора месяца. — О, дорогая, — снисходительно улыбается Клаус, — враждовать можно бесконечное количество времени. Впрочем, тебе с твоим всепрощением не понять, — хмыкает гибрид, собственнически притягивая к себе Доминик. — Может и так, — пожимает плечами брюнетка, — но история все равно выходит нескладной. Кстати, ты говорил, что Ками была с ним? — вдруг вспоминает Уайт и задирает голову, чтобы смотреть мужчине в глаза, а не упираться носом в грудь. — Да, — недовольно морщится гибрид, — он и ее зачем-то в это втянул. А эта недальновидная только рада! — восклицает он зло и раздраженно, очевидно от невозможности запретить Ками общаться со всеми подозрительными личностями города. — Эй, не переживай так, — девушка мягко касается щеки древнего и возвращает его взгляд к себе, — ты, вообще-то, первый ее в это втянул — ей теперь сложно оставаться в стороне, — улыбается Уайт.  — Тем более, сам подумай: она О’коннелл, ее дядя был представителем человеческой расы в городе и в наследство Камилле досталась большая часть артефактов французского квартала. С Люсьеном или без она влезла бы в это и ты не заставишь ее все бросить. А Каслу наверняка нужны ведьминские побрякушки — он не тронет ее. Если совсем не выжил еще из ума, — уголком губ хмыкает Дом.  — Тем более, может она и вправду сможет у него что-то узнать, — невзначай оброняет она, но Клаус мгновенно взвивается. — И ты туда же? — кидает он суровый взгляд на девушку, но она только крепче прижимается к первородному. — Спокойно, я же не кидаю ее в зубы твоему кровожадному детищу. Ей не обязательно с ним разговаривать больше, чем минимум. Я понимаю, что ты хочешь защитить ее, Клаус. Я всегда на твоей стороне, помнишь? — Она заглядывает ему в глаза и успокаивающе гладит по затылку, зарываясь пальцами в короткие волосы. — Помню, — выдыхает гибрид, утыкаясь носом в макушку девушки, и вдыхает запах ее волос. Они пахнут сухим августом, шоколадом и яблоками. Клаусу ощутимо становится спокойнее. На мгновение Уайт вскрикивает, когда гибрид рывком отрывает ее от земли и усаживает на каменное ограждение сквера позади них, так что девчонка теперь смотрит на мужчину сверху вниз, упираясь коленями ему чуть ниже груди. Она улыбается, хихикает, ойкает, когда острый камешек врезается в нежную кожу бедра и недоуменно поднимает брови, когда Клаус обнимает ее за поясницу и кладет голову на колени Уайт. Так, будто смертельно устал. Так, будто не чувствует поддержки или чувствует ее недостаточно. Так, будто запутался. Так, будто не знает, что делать дальше. — Ник, ты чего? — почти шепотом, надломленно лепечет Доминик, буквально кожей чувствуя исходящую волнами от гибрида тоску.  — Твое лицо давно не выражало столько отчаяния. Иногда злой и страшный серый волк Клаус кажется ей все еще тем маленьким мальчиком, которого ненавидит отец, не понимает мать и который пытается понять, кто ему друг, а кто — враг. Этот мальчик будет до конца сражаться за своих близких: успокаивать сестру во время грозы, помогать братьям и верить в лучшее. Только сейчас у маленького мальчика есть клыки, империя, и врагов столько, что Гитлер позавидовал бы. И понимать, кто теперь ему друг — стало намного сложнее. Доминик лишь надеется, что когда-нибудь Ник опустит зеркало, через которое наблюдает за своей спиной и проверяет, нет ли поблизости для него ножа от самых близких и преданных. — Все хорошо, — поднимает голову первородный и улыбается, — а с лицом все будет вообще прекрасно, когда ты на него сядешь, — нагло усмехается гибрид. — Мистер Майклсон, вы в курсе, что вы старый извращенец? — тут же вспыхивает Уайт, краснея до кончиков ушей и пытается оттолкнуть гибрида, заливаясь громким смехом. — Не старый, а древний, — поправляет ее Клаус и смотрит на девчонку едко, двусмысленно. — Ах, ну да, прошу прощения, — патетично кивает Доминик, — ты еще скажи, что… о, Ками идет! Уайт нервно отдергивает подол сарафана ниже и спрыгивает с ограждения, стараясь выглядеть серьезной. Зажевывает улыбку и незаметно пихает Ника локтем в бок, чтобы тот не посмеивался над ее попытками казаться цивилизованной особой перед знакомой гибрида. — Камилла, знакомься — это Доминик Уайт и ей можно доверять, — первородный растягивает губы в максимально вежливой улыбке, кивая на брюнетку, и Дом замечает секундную растерянность на лице барменши. — Приятно наконец-то познакомиться, Ками, я о тебе наслышана, — задорно сверкает глазами Уайт и пожимает руку блондинки, надеясь заработать ее расположение. Друзья Ника — ее друзья. — Да, конечно, — как в прострации отвечает О’коннелл, еще не до конца понимая, что это за милое создание в ангельском платюшке и как она повлияет на ход истории. Знакомые Клауса никогда не бывают простыми. — Винсент считает, что его нужно убить, — проговаривает Ками, выходя из замешательства и смотрит уже прямо на Клауса.  — Но без доказательств казнить человека нельзя, — режет блондинка, выгибая бровь — будто бы и не намекает вовсе. Доминик еле удерживается, чтобы не хрюкнуть от недоуменного смешка: смотрите, какая резвая — пару месяцев поварилась в сверхъестественной конетели и теперь спокойно распинается о том, что прежде, чем лишить человека жизни, нужно достать доказательство того, что он этого заслуживает. Как мило. И совсем не попахивает комплексом бога. — Может еще и присяжных ему позовем? — мрачнеет Клаус, очевидно в принципе не желая слушать аргументы против смерти Касла. Доминик сглатывает — звучит совсем по другому, когда говорят о живом (не важно, что он мертвый) человеке, а не о далеких воспоминаниях. — Он сказал, что восстал как феникс. О чем он? — вдруг осекается Ками и смотрит на Клауса пронзительно, буквально выдавливая силой взгляда из первородного ответы. — Люсьен обожает громкие слова, — хмыкает Никлаус и смотрит куда-то сквозь, будто погрузившись в воспоминания, — но в этом случае он был вполне буквален. — Тон гибрида становится серьезным и жестким, а смотрит он на Ками так, будто пронизывает взглядом.  — После того, как его хозяин выпорол его до такой степени, что оставалось Люсьену недолго, я дал ему своей крови, так как уже знал о ее целебных свойствах. Касл восстановился, но решил потратить этот шанс очень глупо — тут же решил отомстить хозяину и напал на него в тронном зале, где его и заколола стража. Мы его собирались похоронить, но… Как говорит Люсьен, он, неожиданно для нас всех, восстал как феникс, — заканчивает свой рассказ Клаус и кривит губы в ухмылке. — Он был первым, кого ты обратил, — на выдохе произносит пораженная догадкой Ками. — Он первый в твоей родословной и поэтому ты не способен решиться, — хмурит брови она. Доминик хмыкает: барменша будто чрезвычайно удивлена такому повороту событий. Это же совершенно очевидно: даже своей бывшей подруге она желала ощутимых страданий во имя всего плохого, что она сделала Дом, но в тоже время она никому бы не позволила ее убить, во имя всего хорошего. Так работает дружба. Пусть даже и сломанная. Уайт вдруг ежится от пробежавшего по коже холодка и оборачивается, смотря на участок, проследив за взглядом Клауса. Люсьен вальяжной походкой прохаживается от дверей государственного учреждения, закидывает кожаную куртку на плечо и садится в поданную машину. Только сейчас Дом замечает тонкие темные нити вокруг него. Древний решительно порывается двинуться в сторону Касла явно не с благими намерениями, но Ками хватает его за руку, останавливая. — Клаус, вдруг он не врет? Вдруг говорит правду и хочет защитить тебя? Не обязательно убивать его, — убеждающе смотрит на первородного барменша и Дом поражается резкой смене ее позиции. Грудину сдавливает легкое чувство ревности, но Уайт ничего не говорит, только поджимает губы и обхватывает себя руками, до сих пор чувствуя неприятный озноб. — Камилла, — растягивает губы в улыбке Клаус и Дом буквально видит, как под взглядом древнего в глазах О’коннел что-то тает. — Как всегда пытаешься защитить, не дать мне совершить ошибку, — вздыхает мужчина, смотря на Ками как на наивного ребенка. — Твои слова мне очень дороги. — Он дарит О’коннелл короткую улыбку и поворачивается к Дом, с интересом заглядывая ей в глаза. — А что ты думаешь по поводу убийства Касла? Он может что-то знать? Уайт давится воздухом от такого вопроса — ее спрашивают, стоит ли убивать человека? К такому жизнь ее не готовила. — Я считаю, что тебе стоит хорошенько подумать, прежде чем убивать Люсьена, и подумать, прежде чем оставлять его в живых. Одним словом, какое бы решение ты не принял, ты не должен о нем пожалеть, Ник, — поджимает губы Уайт и дергает бровью, мол, еще вопросы жизнь-смерть будут? Клаус смотрит на нее не мигая, испытующе, опять что-то ищет в ее глазах и вдруг ухмыляется одним уголком губ, после чего, пользуясь тем, что Ками оборачивается на проезжающий мимо них лимузин Люсьена, подхватывает Уайт за талию и на вампирской скорости исчезает с улицы. У Доминик перехватывает дыхание от такой резкой смены картинки перед глазами и она крепче вцепляется в плечи мужчины, не в силах совладать с вестибулярным аппаратом даже после того, как гибрид ставит ее на землю в соседнем переулке. Ее слегка шатает, а фокус зрения никак не может прийти в норму, но ухмыляющееся лицо первородного она все же распознает. — В кого это ты такая мудрая и рассудительная? — улыбаясь, щурится Майклсон, поддерживая Уайт от падения за предплечья. — Точно не в тебя, — отмахивается брюнетка. — Некрасиво было с твоей стороны оставлять там Камиллу, — осуждающе смотрит на гибрида девчонка, одергивая подол сарафана. — О, нет! — картинно прикладывает ко лбу тыльную сторону ладони Клаус, — я нарушил клятву славного парня! Что же делать?! — патетично причитает он, мастерски пряча улыбку.  — Подождите-ка… — понижает голос гибрид. — Ни-че-го! Потому что не давал такую, — заканчивает он свое представление под смешки Уайт. — Ладно, я поняла, поняла, — сквозь смех проговаривает она, — не беспокойся, я влюбилась в тебя не из-за того, что ты хороший человек, — улыбается девчонка. — Хотя, если ты очень постараешься, то можешь быть таким. Но скорее, ты изо всех сил стараешься таким не быть. — Пожимает плечами Уайт и оборачивается к гибриду, когда видит, что прошла уже несколько метров по направлению к проспекту, а Майклсон до сих пор стоит на месте.  — Ты чего? Идем, — машет рукой она и Клаус еле заметно вздрагивает, отмирая после ее слов. Брюнетка хватает первородного под руку и тащит за собой вниз по улице. Доминик прижимается ближе к мужчине и кладет голову ему на плечо, увлеченно рассказывая о безделушках, которые накупила в милой лавчонке в Французском квартале. Клаус слушает в пол уха и поддакивает брюнетке, но она видит, как он загружен и озадачен, поэтому просто разбавляет атмосферу легкой, бессмысленной болтовней. — Ух ты! — Клауса вырывает из размышлений восхищенный вздох Уайт. — Я читала как-то историю про пиратов и там капитан подарил похожий кулон своей даме сердца. Господи, какой момент был! Я аж книгу на время закрыла, чтобы пропищаться от нахлынувших эмоций. Какая история, никогда ее не забуду, — мечтательно улыбается Уайт, кажется вовсе и забыв о самом предмете восхищения. Это в ней и нравилось Клаусу: Доминик всегда с такой страстью отдавалась любому делу, которым была занята, что могла увлечь любого, кто наблюдал за этим. Майклсон улыбается, слушая восхищенный рассказ Доминик и кидает взгляд через витрину на кулон: декоративный крестик богато инкрустированный крупными рубинами и бриллиантами, в окружении белого золота выглядит роскошно и стоит столько же. — Нравится? — Улыбается Клаус, незаметно поглядывая на девчонку, а она уже будто не здесь — думает о своих пиратах. — Да, — мечтательно вздыхает Уайт, но тут же опоминается и трясет головой, понимая, к чему клонит гибрид. — О, он мне не нужен, — оборачивается она на первородного. — Он слишком роскошный, совсем не в моем стиле, — отмахивается девчонка, отходя от витрины. Она просто загляделась на красивую безделушку, Клаусу не обязательно воспринимать все так буквально, в конце-концов. — Уверена? — ехидно ухмыляется древний, видя смущенный румянец на щеках Уайт, — я ведь хочу, чтобы ты была счастлива, — подначивает он. Первородному совершенно в новинку то, что женщина не требует от него чего-либо. Там, в петле, он не особо мог что-то предложить, но здесь, когда весь мир у его ног, глупо отказываться от такой мелочи, как подвеска. Причем Уайт делает это не из каприза — не отказывает ему яростно, как Кэролайн, и не отказывается от благосклонных подачек, как Хейли, а действительно не хочет его утруждать — ей хватает просто того, что он рядом. — Я буду абсолютно счастлива, если ты купишь нам по бурито в том ларьке, — улыбается девчонка и хватает Клауса за рукав куртки, утаскивая шутливо упирающегося мужчину подальше о злосчастной витрины, а он только посмеивается — уже тысячу лет он не чувствовал себя настолько человеком. Они берут себе еду навынос со всевозможными добавками и Дом порывается пойти поесть в парке, но гибрид загадочно улыбается и через секунду они уже стоят на крыше одного из домов, наслаждаясь по истине великолепным бурито и видом на Новый Орлеан с высоты. — Если бы я была вампиром, я бы трапезничала только на крышах, — улыбается Доминик, вгрызаясь в горячее тесто, и закидывает ноги Клаусу на колени. Они сидят на бортике крыши, раскаленной жарким летним днем, и вдыхают сухой август. Обоим это по душе. — Это лишь самая малая часть возможностей, — хмыкает гибрид и кидает изучающий взгляд на девчонку. Доминик явно чем-то озадачена: она улыбается, болтает, но то и дело будто замирает в пространстве и смотрит за горизонт, поглощенная одной ей известными мыслями. С самого возвращения ее что-то тревожит, только Клаус не может понять, что — про их отношения они уже поговорили и Ник не может представить, почему Уайт сомневалась в том, что у них было, почему думала, что он отпустит ее после всего. В минуты, когда Майклсон знает, что на него никто не смотрит и не сможет прочесть на его лице эмоции, он смотрит на спящую Доминик и думает, что если бы она ушла, он пережил бы это так же, как и вырванное сердце — мучительно и недолго. Никлаус сам себе не до конца признается, но все же краем сознания понимает, что эта девчонка — его откровенная слабость. И эта слабость вросла в него настолько глубоко, что он даже прикончить ее не сможет, как следовало бы сделать по-хорошему после возвращения. Потому что у него достаточно врагов, которым это может быть на руку. Только он не может, и все тут. Но на то она и слабость. И по-хорошему, ее бы заколоть серебряным клинком и положить в гроб на сохранение на какое-то время, пока пыль не уляжется, только вот она человек, да и рука у него не поднимется. А еще, несмотря на ее чудовищную преданность и всепрощение, гибрид чертовски боится, что в этом мире она воочию увидит его натуру монстра и уйдет. И, теоретически, имеет на это право. Потому что он и есть чудовище: рассказывать о своих деяниях — одно, но вот показывать на живых примерах — совершенно другое. Только вот проблема состоит в том, что даже если она захочет уйти, он ее уже не отпустит. Слишком родной слабостью ему стала Доминик Уайт. — Она тебе дорога? — звонкий голос вырывает первородного из вереницы мыслей, и он обращает внимание на девушку, которая задумчиво смотрит в даль, даже не поворачиваясь к мужчине, чтобы услышать ответ. — Ревнуешь? — ехидно усмехается Клаус, наблюдая за реакцией девчонки и та не заставляет себя долго ждать. — Что? Нет! — тут же вспыхивает Уайт, но притихает, а затем закатывает глаза, — хотя зачем я хочу казаться лучше, чем есть? Да, ревную. Но не так, как обычно, — поджимает губы брюнетка и упорно не поднимает взгляда на мужчину, изучая носки белых теннисок. — Умом я понимаю, что Ками тебе дорога и вы многое пережили вместе, и конечно же не собираюсь устраивать сцен, запрещая тебе с ней общаться, но сердцем… Признаю, когда вы так проникновенно разговаривали, мне совсем чуть-чуть хотелось стукнуть вас лбами, — виновато смотрит она на Клауса, а тот разражается заливистым хохотом. — Ты очаровательна, душа моя, — гибрид за плечо притягивает девчонку к себе и приобнимает, утыкаясь подбородком в ее макушку.  — В тебе столько человечности. Уайт ежится и слегка отстраняется от Клауса. — Человечность? Это все, за что ты меня любишь? — чуть разочарованно поднимает брови Доминик.  — Она есть во всех — это не чья-либо заслуга, — горько вздыхает она, но гибрид берет ее пальцем за подбородок и заставляет поднять взгляд на себя. — А разве не за это любят? Страсть, с которой ты рассказываешь о любимых книгах, праведный гнев из-за несправедливости, отходчивость, ярость, нежность, прощение и обида — это все человечность, — улыбается первородный, смотря девчонке в глаза. — И твоя мне милее всех, — ухмыляется он уголком губ. — Камилла мне дорога, — не отрицает гибрид, — как та, кто был рядом, когда мне нужен был якорь. Тут такое дело: когда переступаешь черту, за которой остается смысл жизни и то, про что говорят «есть что терять», тебе уже все равно.       Градации ужаса остаются за чертой и тебе уже плевать, кому причинять боль — детям, женщинам или старикам. Все в мире становятся равными перед твоим могуществом, но это никогда не принесет тебе умиротворения и счастья. Ведь как бы каждый не считал себя особенным, мы все в равной степени нуждаемся в любви, прощении и шоколаде. Ладно, ты в шоколаде нуждаешься больше остальных, но не суть, — посмеивается гибрид, на секунду взглянув в глаза Уайт, а затем возвращает внимание к горизонту, продолжая отражать в полуденных лучах свою душу.  — Поэтому на этой стороне что-то всегда должно быть. Или кто-то. В какой-то момент это была Ками, поэтому она всегда будет дорога мне. Но только как одно из немногих светлых воспоминаний в моей биографии. Он замолкает, утыкаясь подбородком в макушку девчонки, а Дом переваривает услышанное: страшнее всего то, что она сможет не справиться с ситуацией, когда она перестанет быть теоретической. Но Уайт по другому и не сможет уже — не сможет отпустить Клауса. — Теперь для тебя это Хоуп? — поднимает она взгляд на первородного, а тот замирает в пространстве на секунду и еле заметно усмехается, опять устремляя взгляд за горизонт. Так и сидят они на крыше, наслаждаясь теплыми лучами лета и шумом города. — Теперь для меня это Хоуп, — глухим эхом вторит ей первородный, мысленно убеждая себя, что только из-за долгого отсутствия в этой реальности в списке «есть что терять» имя дочери всплыло в сознании лишь вторым.