Играя в бога

Временная петля. Шестой месяц.

В принципе, Уайт все устраивает. Напевая какую-то незамысловатую мелодию, она методично помешивает кофе в турке, стараясь не упустить момент, когда надо укрутить огонь. Закончив приготовление напитка, Дом делает долгожданный первый глоток, и с чувством полного удовлетворения, начинает нагревать духовку для ждущих своей очереди кексов. Уайт смотрит на часы и вздыхает — поменять батарейку опять никто не удосужился, но брать на себя эту обязанность она не собирается — своих достаточно. Пошарив в выдвижном ящике рукой, девчонка наконец выуживает оттуда красный маркер, после чего, подойдя к настенному календарю, рисует на бумаге сто восемьдесят четвертый кружок. За шесть месяцев Дом уже достаточно обвыклась здесь — ее больше не пугает непонимание того, где она находится, если вдруг среди ночи Уайт будят кошмары; она уже не блуждает в коридорах и быстро находит дорогу на кухню. Все в особняке Майклсонов стало для Доминик родным. Тяжелее всего их своеобразный домашний арест переносил Клаус — первые два месяца он носу не высовывал из своей мастерской, а о том, что он жив, остальные узнавали по периодическим разносам комнаты и отчаянным крикам, сопровождающимися поломкой мебели. Оно и понятно: из всех он оставил в реальном мире самое дорогое — новорожденную дочь. И хоть никто не знал, как их заточение отразится на реальном времени (Кол предположил, что это может быть временная петля), нервы все равно это трепало достаточно. Позже гибрид успокоился и начал проводить все время в гостиной, комментируя действия всех и каждого, чтобы очевидно, не сойти с ума. Ребекка переносила своеобразный отпуск достаточно сносно, постоянно пребывая в флегматично-оптимистичном настроении, приговаривая «я уже ничему в этой жизни не удивляюсь». Самым разумным и уравновешенным из этой семейки оказался Элайджа — они с Дом нашли общий язык, как только та переступила через свое надуманное представление о том, что такому интеллигентному и взрослому (во всех смыслах) мужчине разговаривать с обычной девчонкой будет не интересно. Но Уайт еще ни разу не заметила в его взгляде скуку или вежливое терпение ее общества, и это несомненно дико повышало самооценку. В тайне она уже двести раз поблагодарила родителей за то, что те порой насильно давали Уайт лучшее образование, потому что сейчас она поняла всю его пользу. С Элайджей было необычайно интересно разговаривать и большую часть времени, которую девчонка не проводила с Ребеккой, они сидели в гостиной у камина и вели светские беседы. Самым надоедливым и душным из всей компании оказался Кол — парень страдал частой сменой настроения, много буянил, ныл и требовал катастрофическое количество внимания. Древний вампир был похож на вредного ребенка, которому не дают игрушку — он выводил из себя всех и каждого, но, надо признать, когда младший Майклсон пребывал в хорошем расположении духа, с ним было весело. Что касается Доминик, она приняла ситуацию удивительно спокойно. Наверное, так сказался шок от заточения во временную петлю после двадцати двух лет самой обычной жизни, но в итоге это плавно перетекло в стадию принятия, о чем Уайт совсем не жалеет. До встречи с Майклсонами все ее взаимодействие со сверхъестественным сводилось к фразе «домовой-домовой, верни носок», так что ситуация по ее неготовому сознанию ударила крепко. Нет, Уайт знала про вампиров и оборотней, но только на словах — уже три поколения ее семьи жили обычной жизнью, предпочитая не ввязываться в дела нечисти. Ее род когда-то принадлежал ведьминскому клану, так называемому «Белому Ковену», члены которого придерживались принципа природного баланса и дополнительную магию не использовали, только развивали природную интуицию и прочие вполне земные таланты. Говорили, что некоторые, особо упорные фанаты этого дела, достигали ощутимых результатов в своих практиках, доходя до натурального чтения мыслей, телепатии и предсказания будущего. Собственно говоря, последним Белый ковен и славился — ведьмы могли предсказывать будущее, не прибегая к темной магии, а соответственно и избегали природной кары, которая непременно следовала за такими мощными явлениями, как взгляд за кулисы времени. Но несмотря на то, что ведьмы ковена не прибегали к «стандартной» магии, такие возможности и фокусы с судьбой не проходили бесследно — бабушка Дом говорила, что подобные провидческие практики в их роду резко прекратили после того, как ее прабабка увидела дату своей смерти, и в итоге сошла с ума и повесилась, перед этим прожив пятьдесят лет в страхе. Да и пророчество оказалось неверным, потому что, как говорила бабушка Уайт, люди сами постоянно меняют свое будущее и ничего не может быть предрешено. С тех пор, уже больше полутора столетия, единственная магия в роду Доминик использовалась на бытовом уровне, как у всех: заговор на хороший урожай, заклинание на бородавку и все в таком духе. Поэтому, когда к Уайт в общежитие заявился мистер Элайджа Майклсон в своем смокинге, и попросил у девчонки, как у последней представительницы Белого ковена, помощи для своей семьи первородных вампиров, она вызвала полицию. Потом он продемонстрировал Дом на наглядном примере, сколько может продолжать бежать человек без головы, взяв в качестве манекена охранника кампуса, и Уайт пришлось согласиться. Прожив два дня в особняке Майклсонов, так и не поняв ситуацию, она должна была «поделиться своими силами» в ритуале и с богом отправиться домой, но что-то, очевидно, пошло не так, потому что проснулась Дом в повторяющемся дне, запертая со всей первородной семьей в их особняке. Как ни странно, Уайт здесь совсем не скучала и сразу же нашла себе уйму занятий. Флегматичным человеком она не была никогда, скорее ее можно было отнести к типу людей «поставь-на-место-не-бегай-у-тебя-что-шило-в-заднице», поэтому сидеть на месте и переживать об упущенных шансах Дом не собиралась. Девчонка не знала, какой эквивалент проведенного здесь времени отразится в реальности, и если первородным можно было не переживать по этому поводу — они могли вернуться в обычный мир через триста лет и хоть бы хны, то для нее, несчастной, была вероятность проснуться в настоящем Новом Орлеане дряблой старухой. Поэтому Уайт решила жить на полную. Дом благодарила судьбу за то, что под магическим домашним арестом она оказалась в особняке Майклсонов, а не в скудной однушке, потому что одним из условий этого мира было — из дома ни ногой. Все магические стены уже исколотил вдоль и поперек взбешенный Клаус, как только попал сюда, поэтому Доминик не стала сдирать свои человеческие кулаки в кровь и просто учла этот пункт. В каком-то смысле это была ее давняя воплотившаяся мечта — уйма свободного времени, никаких обязанностей и целый подвал еды, которая магическим образом не кончалась. В этом, наверное, и состояло главное преимущество временной петли — когда день заканчивался, все возвращалось на свои места, но это касалось только тех вещей, которые тут были во время их «прибытия». Если же они что-то ломали, перетаскивали с места на место, пространство или как его назвать, эти вещи не трогало. Минусом это, конечно, было существенным, потому что Клаус первое время совершенно не заботился об инфраструктуре и частенько дырявил крыши и стены последствиями своего гнева, которые, вот незадача, как еда в подвале, не обновлялись. Поэтому Уайт наслаждалась доступными благами: медленно, но верно перелопачивала библиотеку Майклсонов, училась готовить, дегустировала дорогущий коллекционный алкоголь, училась играть на музыкальных инструментах и истекала слюной над гардеробом и драгоценной кладовой Ребекки. С вампиршей они нашли общий язык тоже достаточно быстро: увидев, что девчонка не реагирует скандалами на, порой, мерзкие реплики и издевки первородной в сторону Дом, она сняла маску древней стервы и поняла, что дружить со Уайт намного приятнее, чем воевать. Дом же дала себе обещание еще в начале заточения, что не будет принимать здесь все близко к сердцу, потому что, если бы она переживала подобные ситуации как положено — с обидами, слезами и криками, то повеситься хотелось бы достаточно часто. Оказалось, что Уайт была права — если брать от ситуации только положительные аспекты, жизнь кажется классной. Даже в магической временной петле. Дом радует то, что их повторяющийся день происходит пропорционально двадцать первому веку, а не альтернативной реальности, где нет электричества, потому что без музыки она определенно свихнулась бы на второй день. — Утречко, первородные! — пропевает Уайт, даже не оборачиваясь, когда слышит мягкие шаги по лестнице в перерыве между саундтреками. — Доброе утро, человек, — хмыкает Клаус, усаживаясь за стол. В последнее время древний начал отходить от своего гневно-смертельного для всех состояния, и стал походить на человека. Доминик посылает гибриду лучезарную улыбку и принимается раскладывать еду по тарелкам, подпевая музыке — сегодня настроение у нее на высоте и день девчонка собирается провести с пользой, потому что нашла в кладовой глину и более чем уверена, что к гончарству у нее есть талант. По крайней мере, не проверишь — не узнаешь. Со временем к столу подтягиваются остальные члены семьи, услышавшие запах бекона даже со второго этажа, и рассаживаются за большим столом, что с таким упорством с самого утра сервировала Уайт. Ей нравилось собирать всех за трапезой и Дом не жалела на это сил, потому что такие моменты возвращали ее в детство, когда отец был еще с ними и общее собрание семьи за столом во время завтрака, обеда и ужина было нерушимой традицией. В такие моменты Уайт чувствовала себя частью чего-то большого и важного, чувствовала, что есть люди, за которых она может умереть и которые могут умереть за нее, чувствовала поддержку. Потом отец ушел и общие трапезы сошли на нет: каждый перекусывал сэндвичем где придется, а Дом ела в своей комнате. Но здесь можно было создавать традиции с чистого листа, и смирившись с дикостью происходящего, Дом решила делать все, что захочет. Первородные не возражали — своеобразный личный повар всех устраивал. Никто не хотел признавать, что вот так собираться вместе было очень непривычно и странным образом приятно, но все же завтрак никто не пропускал. — Итак, — торжественно поднимает палец вверх Доминик, привлекая к себе внимание присутствующих. — Сегодня у нас на завтрак традиционное израильское блюдо «Шикшука» из яиц, помидор, лука и прочего, — с расстановкой объясняет Уайт, указывая на блюдо на большой сковороде в центре стола. Древние скомкано улыбаются: их веселит то, с какой ответственностью и амбициями девчонка подходит к готовке завтрака, хотя, теоретически, только ей здесь еда необходима — первородные могут обходиться только кровью, но, надо признать, от вкусовых ощущений не отказываются.  — Тут у нас банановый хлеб с черникой, который я просто задолбалась делать, так что должны съесть всё, — перечисляет Дом. — Тут яйцо с ветчиной на блинчике, а здесь яблоки с начинкой из рикотты, шоколада и имбиря. А так же к ванильным вафлям есть апельсиновый соус, — увлеченно перечисляет блюда Уайт, на последнем слове озадаченно оглядывая стол в поисках соуса, — да где же он… В этот момент все слышат звук громкого причмокивания и одновременно устремляют взгляд на Клауса, который удивленно смотрит на всех исподлобья, поднимая глаза от уже пустой плошки, в которой раньше лежал соус. — Да какого?! — раздосадованно всплескивает руками Дом. — Хоть представляешь, сколько я его готовила! И это не первая попытка! — повышает голос девчонка, обиженно упрекая древнего. — Ну что ты за человек такой? — злится она. — Надо понизить тебя до отрицательного героя! Нет, до помощника отрицательного героя! — Клаус посмеивается в кулак, Кол закатывает глаза и принимается за еду, не желая играть в эти игры с человеческими эмоциями; Ребекка пихает Ника в бок, потому что сама хотела попробовать соус, а Элайджа мягко улыбается девчонке, мол, оно того не стоит. Но Уайт куксится и плюхается на стул, скрещивая руки на груди.  — Мог хотя бы извиниться, — надувает обиженно губы она, видя довольное лицо древнего. — Извиниться? — смеется гибрид. — Только через мой горячий, богатый труп! — всплескивает руками мужчина и с удовольствием откусывает кусок ванильной вафли, еле сдерживаясь, чтобы не застонать от удовольствия — несколько раз сожженная кухня была осквернена неумелыми руками Уайт не зря и девчонка действительно научилась готовить.  — Да ладно тебе, — подначивает он Дом, видя ее картинно обиженное выражение лица. — Долго еще злиться будешь? — Десять минут. Первородный кивает на такой лаконичный ответ и не пристает к девчонке в течении этого времени, а потом Доминик действительно оживает и опять начинает болтать, накладывая себе в тарелку еды чуть ли не больше, чем сам Клаус. Майклсона поражала ее способность быстро забывать обиды. Дом называла эту черту своего характера отрицательной, потому что не могла злиться долго даже на тех, на кого надо было бы — просто через пару часов чувство обиды из груди испарялось и Уайт физически не могла обижаться, даже если очень хотела. А отрицательным качеством свою отходчивость она называла потому, что в ее жизни было достаточно ситуаций и людей, которые не заслуживали ее прощения. Но она все равно дарила его, потому что по-другому не умела. И с какой-то стороны гибрид даже почувствовал еле заметный, секундный укол совести за то, что так часто этим пользовался. — Минутка нечестивого просвещения! — во всеуслышание провозглашает Доминик, поднимая палец вверх. — Только не это, — обреченно стонет Кол и картинно сползает со стула под стол, всем своим видом показывая, как его это достало. Ребекка смеется над братом и обращает внимание на улыбающуюся Уайт: «минуткой нечистивого просвещения» девчонка называла то, что путем странных размышлений и нелогичных ассоциаттвных цепочек в ее голове у Дом созревал тот или иной вопрос по поводу вампиризма и она не успокаивалась, пока не получала все нужные ей ответы. — Итак, — показательно отворачиваясь от Кола, обращается Уайт к остальным. — Кровь. У вас она вызывает такое же отвращение, как и у меня? Или вы уже привыкли за тысячу лет? А дыхание задерживаете, когда пьете? Потому что этот металлический запах просто кошмар, — увлеченно тараторит Доминик.  — Или вам нравится? И в таком случае это внушение или физиология? Или после превращения вкусовые рецепторы воспринимают все по другому? А если так, то изменился ли для вас тот же самый вкус яичницы? Он усилился или вовсе может отдавать, скажем, клубникой? Тираду Уайт прерывает хихиканье Клауса и Ребекки, и Дом замолкает, глядя на улыбающихся древних. Кол же показывает всем своим видом, что он предпочел бы находиться где угодно, только не здесь. Элайджа улыбается, видя горящий взгляд девчонки и то, как ее интересует все новое. Он давно перестал удивляться чему либо: просто органы, отвечающие за изумление, за тысячу лет атрофировались. Да и не происходило в мире ничего нового, что могло бы его повергнуть в шок — Майклсон с первого раза привыкал ко всему. Поэтому было приятно хотя бы наблюдать за тем, как горят интересом чьи-то глаза. — Ну, смотри, — первым вступает в беседу Клаус — он сегодня в прекрасном расположении духа и даже готов отвечать на такие глупые, по его мнению, вопросы. — Конечно же для вампиров и гибридов, — Ребекка закатывает глаза с тихим стоном, а Элайджа коротко улыбается — Ник никогда не перестанет выделять гибридов как какой-то особенный, отличающийся и превосходящий всех вид, — кровь на вкус не как для людей. Просто у нас сильно повышена чувствительность, от этого мы различаем в крови намного больше оттенков вкуса, чем люди. — Признаться честно, Клаусу не так уж трудно рассказывать подобные простые вещи, когда девчонка слушает с таким ярким огнем интереса в глазах и смотрит на него как на нечто необычное и потрясающе.  — Вкус зависит от человека: что он ест, какой образ жизни ведет, пьет алкоголь или нет, да и просто от природы существования, как характер. У каждого человека индивидуальный вкус. У Дом на секунду сбивается дыхание от того, каким тоном последнюю фразу произносит гибрид, как будто хочет вложить в нее намного больше смысла, чем говорит. Девчонка ерзает на стуле и переводит взгляд на Элайджу, чтобы не быть застуканной с покрасневшими щеками и сбитым сердцебиением — тонкий слух у вампиров, пожалуй, самая раздражающая, по ее мнению, черта. — А были ли в вашей жизни люди, чья кровь запомнилась больше всего? — она вкладывает в свою реплику намного больше интереса, чем есть на самом деле, чтобы отвлечься от предыдущего собеседника. — Были, — лаконично кивает старший Майклсон.  — Чаще всего это люди, к которым ты испытываешь чувства помимо желания утолить голод. Первородный видит, как Дом задерживает дыхание на последних словах, потому что до сих пор не может спокойно воспринимать идею того, что люди для вампиров всего лишь еда. — Брат, ты как всегда слишком сентиментален, — отмахивается Клаус, отпивая из бокала вина. Десять часов утра — чем не время для «Рюдесхаймского апостольского» тысяча семьсот двадцать седьмого? Им все равно некуда спешить.  — Мата Хари была на вкус просто изумительной, — мечтательно улыбается гибрид, заставляя Элайджу пустить смешок на такую пафосную фразу. — Или Клео де Мерод, — перекатывает в руке бокал мужчина, будто высматривает образы в терпком напитке, — как сейчас помню, этот вкус был мягким, длинным, свежим — как чистое белье застелил и упал, растянувшись. Но брат, я тебе скажу, что даже после смерти буду помнить, какова была на вкус кровь княжны Юсуповой. — Почти мурлыча, произносит Клаус, растягивая губы в мечтательной улыбке. — Кровь этой женщины была бархатная, изящная, тонкая, с нотками свежих фруктов, смородины, малины, земляники. Вкус, ради которого хочется жить. Доминик сглатывает, заедая смущение вафлей, и слегка тушуется, будто услышала что-то слишком интимное. — И что, правда у каждого человека кровь имеет совершенно особенный вкус? Как отпечаток пальца? — прочищает горло девчонка и вопросительно поднимает брови, накладывая себе еще яичницы на тарелку. — Правда, но не совсем, — пожимает плечами Ребекка, тоже наливая себе в бокал вина.  — У некоторых вкус такой банальный, что даже не запоминается. Но в общем-то да, вкус крови у каждого уникальный. У твоей крови, например, милый мягкий вкус, напоминающий о детской беззаботности и, в то же время, расслабляющий. И отдает шоколадом… Плотная шоковая недосказанность повисает над столом, когда Ребекка закрывает рот рукой, понимая, что только что сказала. Кол подбирается на месте и в недоумении смотрит на присутствующих, а Элайджа с Клаусом напрягаются, с опаской и настороженностью смотря на младшего брата. — Что. Ты. Сказала? — по слогам произносит Кол, переводя пораженный взгляд на сестру.  — Ты пила ее кровь? — он шокировано смотрит на блондинку и пригвождает взглядом братьев к месту, когда видит, что те ничуть не удивлены.  — И вы? Вы все?! — срывается на крик первородный, вскакивая из-за стола, и опрокидывает бутылку старинного вина на скатерть. Доминик вздрагивает от резкого возгласа и вжимается в кресло, во все глаза смотря на младшего Майклсона. На момент попадания во временную петлю во всем доме было только четыре пакета с донорской кровью, которые, слава богам (или чертям) обновлялись вместе со здешним суточным климатом. Все из-за того, что донорскую кровь в особняке Майклсонов не держали в принципе, предпочитая питаться из вены. И этих скудных запасов, по одному пакету на каждого неживого в доме, хватало только на поддержание существования, но не как не на удовлетворение. Узнав ближе трех из четырех Майклсонов, Дом все же решилась на этот шаг и изредка наливала по стакану крови вампирам, но не Колу. — Какого хрена вы опять оставили меня за бортом?! — окончательно выходит из себя первородный. Последнее время он был очень дерганным и нервным, поэтому для срыва крыши было достаточно одной фразы. Кто знал, что это окажется именно тот единственный секрет, о котором младший брат не должен был узнать? — Чертовы заговорщики! Вы, гребаные ублюдки, в конец оборзели, чтоб вас! Элайджа вскакивает со своего места, примирительно выставляя руки вперед. — Кол, успокойся… — Пошел к дьяволу! Я не буду успокаиваться! Вы — мерзкие предатели, почему вы опять решили, что лучше меня?! — срывается на крик Кол, швыряя в стену стопку тарелок, которые тут же разбиваются вдребезги, заставляя Дом сглотнуть ком подступающих от страха слез. — Почему опять припасли для себя все, меня оставив ни с чем?! — первородный тычет пальцем в сторону Уайт и кричит на братьев с сестрой. Ребекка поджимает губы и пытается придумать, что сказать, но не находит слов. — Не неси чепухи, — строго вставляет Клаус, но его перебивает Элайджа, чтобы гибрид еще больше не спровоцировал и без того неуравновешенного брата. — Кол, успокойся. Никто тебя не оставлял за бортом, ты сам виноват — Доминик тебя боится, — поднимает он в примирительном жесте руки и медленно двигается в сторону брата, боясь новой вспышки гнева, потому что видит, что Кол погружается в натуральную истерику. — Надо же, — картинно посмеивается Майклсон, смотрясь еще более безумным из-за широкой улыбки и горящей злости в глазах. — С каких это пор вас интересует мнение мешка с кровью? Вы чертовы лицемеры, а ты, — он устремляет взгляд на Уайт, от чего девчонка съеживается еще сильнее, — неужели ты думаешь, что они тебя уважают? Думаешь, они и правда заботятся о твоем душевном равновесии? Да они просто растягивают удовольствие, чтобы тебя хватило надолго, потому что неизвестно, сколько еще мы здесь пробудем. А ты только и рада почувствовать себя особенной, верно? Такое же банальное ничтожество, как и все. В теневой мировой истории, среди вампиров, ведьм и оборотней имя Майклсонов всегда произносилось с благоговейным трепетом и всепоглощающим ужасом. Эта фамилия веками держала в страхе как человеческую, так и сверхъестественную часть населения, о них слагали легенды. Люди знали, что от Никлауса Майклсона не стоит ждать пощады, знали, что Элайджу Майклсона лучше не обманывать, иначе лишишься сердца. Знали, что за Ребеккой Майклсон не стоит ухаживать и чего ждать в случае неповиновения. Но чего ожидать от Кола Майклсона, не знал никто. Первородный одним движением переворачивает обеденный стол, разбивая об пол все тарелки и размазывая по паркету тщательно приготовленный Уайт завтрак, и уже в следующую секунду оказывается рядом с девчонкой, дергая ее на себя, заставляя свалиться со стула ему в объятия. Элайджа и Клаус тут же оказываются рядом, но не подходят ближе, чем на пять шагов; Ребекка вскакивает со своего места и тоже подлетает к младшему брату, который держит Доминик за горло и прижимает спиной к своей груди, не давая шанса вырваться. — Кол, перестань, это не смешно, ты делаешь ей больно, — блондинка старается говорить непринужденно, будто ее ситуация не волнует, но первородной на удивление сложно сдерживать нервозные нотки в голосе и Кол это видит. — Защищаешь единственную подружку, сестренка? — издевательски посмеивается древний, наслаждаясь эмоциональным замешательством сестры.  — Я даже могу поверить в то, что эта человеческая девка стала тебе дорога… Но вот незадача, единственный на свете человек, который согласился дружить с тобой без внушения, в принципе является здесь единственным человеком и попросту не может сбежать. Ты такая жалкая. Тысяча с хером лет тебя так и не научили тому, что ты всегда будешь одна, Ребекка. Смирись уже, на твои попытки прикинуться нормальной смотреть тошно, — выплевывает слова шатен глядя сестре прямо в глаза. У него сдают нервы, ему осточертело здесь находиться и смотреть в лица людям, не раз предававших его и укладывающих в гроб на сотню лет просто из прихоти. Даже чертов Марсель стал им ближе, чем он, родной брат, бок о бок переживший с ними вообще все, что можно вообразить в этом мире. И вот сейчас, когда обида понемногу начала отступать, когда эта доставучая девчонка начала усаживать их за одним столом, а из неудобств осталось только отсутствие свежей крови, потому что Элайджа с самого начала обозначил неприкосновенность Уайт, оказалось, что все это время они лгали ему в лицо и наверняка смеялись у него за спиной над его доверчивостью, глупостью и ничтожностью. Они опять его предали. — Ты жалок, Кол, — со стоящими в глазах слезами отчаянно проговаривает Ребекка, — сам не можешь найти покоя и другим не даешь. Ты просто трус, ведешь себя как последняя сволочь и не можешь принять последствия, — с презрением цедит сквозь зубы первородная, стараясь не кидать взволнованные взгляды на девчонку, которая цепляется пальцами за руку вампира, сжимающую горло.  — С тобой никто не будет считаться и ты никогда не будешь счастлив, пока думаешь, что ты прав в своем поведении. Младший Майклсон рычит от злости и лицемерности своих родственников, от чего дергает рукой в сторону, заставив Уайт завалиться вбок, как тряпичную куклу. — Брат, я понимаю, тебе больно, — осторожно начинает Элайджа. Он понимает, что дело вовсе не в крови Доминик — эта ситуация будто олицетворяет все их поступки по отношению к Колу, они сейчас рассчитываются за все, к сожалению, ценой безопасности невинной девушки. — Но мы не могли по-другому… — Каждый гребаный раз! — вдруг взвивается первородный, в одно мгновение перемещаясь на балкон второго этажа, от чего Дом почти теряет сознание, переставая соображать, что происходит, и наблюдает за всем будто со стороны. — Каждый, сука, раз вы оправдываете свои поступки чем угодно: обстоятельствами, моим, якобы, буйным поведением, появлением отца — чем угодно, кроме своей ублюдочности. И чем вы отличаетесь от меня? Так же не можете принять последствия своих действий, но при этом притворяетесь херовыми благодетелями! Даже с Дом — строите из себя непонятно кого, а меня, как всегда, выставляете злодеем! — Ты не прав, брат. — жестко произносит Клаус. — Не зарывайся и смирись с тем, что ты так и остался завистливым мальчишкой, который просто не способен принимать правильные решения! Ребекка задерживает дыхание, видя, что Клаус, чертов гордец, только сильнее задевает Кола, вместо того, чтобы его успокоить. — Правильные решения? Серьезно, Ник? — почти смеется первородный, поудобнее перехватывая Уайт за горло. У девчонки зеленые точки пляшут перед глазами и она изо всех сил пытается вслушаться в разговор, чтобы не рухнуть в обморок.  — Только не говори, что ты их принимал в своей жизни, иначе я точно поверю в твое абсолютное безумство, — посмеивается вампир.  — А если я ее прикончу? — кивает он на Уайт.  — Не доставайся же ты никому и все такое. Как тебе такое решение? Мне оно кажется чертовски правильным. Сестренка, что скажешь? Готова искупить свое предательство жизнью хоть немного дорогого тебе человека? Очень справедливо, как по мне. У Кола маниакальная улыбка безумца на губах и бесконечная боль обиды на самых родных зияет плотной черной дырой в груди. И дыру эту не заполнить, не зашить — разве что здесь за общими завтраками она стала меньше ныть и скрестись облезлой кошкой по сердцу, стала меньше и не так затягивала в себя все хорошие чувства. А они взяли и опять, снова воткнули ему кинжал в сердце. Пробили грудину, задели края дыры и для пущей уверенности прокрутили лезвие несколько раз, не забыв туда плюнуть кислотой боли. И после этого хотят послушания и здравых поступков? Нет уж, не сегодня. Они должны ответить за все, пусть даже ценой жизни девчонки, к которой успели привязаться. Чертова Доминик и у него в мыслях успела выбить островок не-отвращения, готовя его любимые банановые кексы, и может Кол даже не хочет ее убивать, но они должны заплатить. Это не вина Уайт — пусть небеса винят чертово «всегда и навечно», в которое его не захотели вписать. — Ты ведь несерьезно, Кол, — уже не скрывая дрожи в голосе, шепчет Ребекка — теперь она видит, что шатен настроен серьезно и количество несправедливости от нее с братьями по отношению к младшему брату на весах жизнь-смерть может перевесить.  — Ты не можешь… — О, еще как могу, — сверкает отчаянным безумством в зрачках Кол и вгрызается клыками в шею девчонки. Клаус тут же оказывается рядом с братом на балконе, но не трогает его, потому что знает, что сделает только хуже. Гибрид видит, как вместе с кровью из девчонки медленно вытекает жизнь и поднимает глаза на брата. — Хватит, Кол, — напряженно произносит Клаус, вытягиваясь в струну от нервов, — подумай о том, сколько еще мы можем здесь проторчать. Нам нужна ее кровь, как и тебе, иначе непонятно сколько, возможно, на протяжении нескольких лет, нам придется питаться пакетированной дрянью. Кол отрывается от шеи Дом, блаженно прикрывая глаза. Все как и говорила Ребекка — милый мягкий вкус, отдающий шоколадом. Свежий, живой вкус крови. Майклсон растягивает губы в широкой улыбке, показывая окровавленные зубы брату и раскатисто смеется, чуть приподнимая голову Дом вверх, чтобы та видела гибрида, и говорит ей на ухо. — Вот видишь, Дом, я был единственным, кто был с тобой искренен. Для них ты просто еда, но они даже не уважают тебя хотя бы настолько, чтобы честно в этом признаться. Такие друзья самые мерзкие, как ты видишь. Но не беспокойся, дело не в тебе — просто у них привычка уже такая — предавать. Проверено на собственной шкуре, девочка моя. И такие не меняются. Разве что кто-то покажет им, что все имеет последствия. Уайт слышит все как в тумане, но смысл слов все-таки доходит до замутненного сознания, и сердце несколько раз обливается оставшейся кровью. Затем она слышит хруст собственной шеи и проваливается в забытье.