Играя в бога

Доминик крепче вцепляется в руку Марселя, когда, только переступив порог особняка, начинает ощущать на себе плотоядные взгляды посторонних. И с этим бы можно было смириться, если бы плотоядными они не были в прямом смысле — Доминик кожей чувствует, что среди собравшихся очень мало живых людей. Танцовщицы в нижнем белье, девушки на шестах, официантки в масках, бальные платья — окружающая атмосфера ярко кричит о том, что мероприятие не для каждого: сюда стекается весь жир города. Уайт поправляет пышное боа на предплечьях и вопреки мерзкой нервозности, разливающейся по венам, картинно расправляет плечи. Доминик без маски открыто заглядывает в глаза проходящим мимо людям первой величины, вроде политиков, голливудских звезд и вампиров, превосходства во взгляде которых хватит на весь шоу бизнес мира. Она хочет прижаться к Марселю сильнее, чтобы почувствовать себя в безопасности, потому что золотые нити, вьющиеся вокруг него, внушают доверие, но не делает этого. Уайт резко осознает, что ей не хватает Клауса. Они не выходили в свет вместе, да и танцевали только в гостиной особняка Майклсонов, когда устраивали маленькие рождественские балы во временной петле, но Доминик уверена, что Клаус сейчас сказал бы что-то, что успокоило бы ее. Пошутил бы, отпустил колкое замечание на счет платья в паетках той дамы у бара и успокаивающе прошелся бы пальцами по ее пояснице. Но Клауса здесь нет и Доминик справляется своими силами. Вдыхает воздух, пропитанный запахом шампанского и крови, и с досадой осознает, что злость и обида из груди улетучились. Просто исчезли, испарились, будто их и не было — внутри Уайт расползается досада и тоска по тому, кого здесь нет. Доминик очень хотела бы злиться, правда. Просто не может. Уайт с неуместным благословением отпускает Марселя в компанию статной чернокожей женщины и обещает ждать у бара — досаду хочется заглушить чем-то еще более мерзким. Алкоголь вполне подойдет. Уайт помнит, как еще двадцать пять лет назад, учась в колледже, она мечтала о любви с искрами, о любви безумной и болезненной, которая будет наполнять всю ее до краев и будет выливаться в ссоры и примирения, о любви той, про которую пишут в книгах и про которую слагают легенды. Только Доминик за три дня в реальности повзрослела на четверть века, и только окунувшись в чувства собственной мечты поняла, что то, что ей нужно, и то, что она хочет — совершенно разные вещи. Потому что сейчас Доминик нужно, чтобы вся буря чувств, бурлящая в ее сердце, наконец успокоилась и превратилась в сладостный штиль, который сможет легким бризом направлять ее в правильном направлении. Уайт хочет, чтобы цунами ее чувств к Клаусу превратилось в кристально чистую реку, из которой бесконечно хочется пить, которая будет наполнять жизнью. Не хочет, чтобы от этих чувств хотелось бежать и спасаться, как сегодня утром. Она просто хочет, чтобы Клаус тоже повзрослел. Доминик тяжело вздыхает и с сомнением смотрит на граненый стакан с виски в руках — Марсель появляется вовремя. — Веселишься? — она тепло посмеивается и в дружеском жесте проводит рукой по плечу мужчины. Жерар усмехается на реплику девчонки слишком серьезно и скептично. — Даже не представляешь, как… — он махом выпивает виски из оставленного Доминик стакана и облокачивается на барную стойку, задумчиво оглядывая зал. Уайт хмурится, чувствуя неладное. Берет Марселя за руку и сосредоточенно разглядывает пространство вокруг него — золотые тонкие нити дребезжат, будто изображают звуковую дорожку или амплитуду удара струны. От чего-то мгновенно, без анализа, появляется понимание того, что это значит. — Ты нервничаешь? — Доминик подбирается на месте и обеспокоенно заглядывает в глаза вампиру: когда они расстались, Марсель был совершенно в другом состоянии. — Что случилось? Жерар будто с трудом отрывает внимание от зала и переводит сосредоточенный взгляд на девчонку: в его глазах Уайт видит только настороженность и враждебность — ни капли того тепла, с которым он подавал ей руку на выходе из лимузина. Ни капли понимания. — Зачем тебе это? — Вдруг спрашивает он и одним движением сбрасывает с себя руки Доминик. — Если тебя попросил… — Клаус втереться к тебе в доверие и узнать все, что он не может? — С вызовом выгибает бровь Доминик, заканчивая фразу за мужчину. — Марсель, — Уайт делает шаг к нему и беззлобно, но твердо смотрит Жерару в глаза, а затем кладет руку вампиру на грудь. — Тебе стоит подумать еще раз, прежде чем сказать вслух то, что хотел, — безапелляционно заявляет Уайт, поднимая глаза на мужчину, и Марсель замирает в пространстве. В этот миг ему кажется, что маленькая человеческая девчонка выше его на голову: она смотрит ему в глаза без улыбки, без жалости и без страха. Уайт касается рукой его груди через накрахмаленную рубашку и Марсель задерживает дыхание от того, что чувствует, как ее теплые пальцы касаются его сердца. Не в прямом смысле: Марсель понимает, что его кожа и кости целы, а кровь на месте, но он готов поклясться, что испытывал точно такое же чувство, когда Майкл, сто лет назад, запустил свои пальцы ему в грудную клетку и сжал полуживое сердце — не вырвал, но хотел показать, что это то, на что его обрек Клаус — названный отец. Марсель выдыхает и смотрит в серьезные темные глаза Доминик: она на каком-то странном, неощутимом уровне держит в ладони его сердце и не двигается. Смотрит прямо, бесстрашно, давая понять, что не потерпит таких предрассудков в свою сторону. Уайт шевелит пальцами, проходясь по жесткой ткани рубашки, и Марсель чувствует, как сердце обдает теплом. Доминик убирает руку от груди мужчины и моргает, пытаясь осознать, что только что произошло. Затем мотает головой, отгоняя ненужные мысли, и легко улыбается мужчине. Жерар недоуменно хмыкает: этот беззвучный монолог девчонки его убедил. Он увидел на дне ее зрачков волю и то, почему Клаус так дорожит ей — преданность. Марсель понимает, что она не из тех, кем можно играть. И рядом с Клаусом она точно не марионетка. Да, молодая, наивная, яркая, но не безвольная. — Неясыти украли у меня дневное кольцо — я должен найти его до рассвета, иначе не выживу. Это инициация, — говорит он на выдохе, решая довериться интуиции в отношении странной девчонки Доминик Уайт, и, к своему удивлению видит, как из ее груди вырывается облегченный вздох. — Все будет хорошо, — уверенно кивает она и сжимает пальчиками предплечья мужчины в жесте поддержки. Поднимает на Марселя взгляд и улыбается, почти смеется. — Не сомневайся, делай то, что нужно, не думай о другом — я буду твоей опорой, Марсель. — Жерару кажется, что Доминик не понимает, о чем говорит, раз уверенности в ее голосе хватит на всю семью первородных, но в ее глазах так ярко горит понимание, что он верит. — Ты справишься. Уайт еще раз кивает и сжимает пальцами ткань пиджака на предплечьях — не замечает даже упавшего с плеча боа, только смотрит на него своими темными глазами и улыбается так тепло и уверенно, что Марсель против воли начинает верить, что у него есть тыл. На одно мгновение мужчина даже ловит себя на мысли, что завидует Клаусу: ведь даже если то, что сказала Уайт, совершенно не оправдается в реальности, каждому хочется иметь рядом человека, который так уверенно скажет «ты справишься». Не потому что хочет тебя подбодрить, а потому что действительно в это верит. И Жерар верит тоже, потому что вовремя вспоминает, что Уайт — не просто человек, а тот, кто пробыл во временной петле четверть века и пережил в ней несколько смертей. Элайджа после утреннего инцидента вкратце обрисовал ему ситуацию. Тем более, Марсель по опыту знает, что если человек оказывается у твоего порога без сознания и не помнит, как босиком прошел полгорода, он априори не умещается под гифом «норма». Доминик отпускает руки мужчины и задорно подмигивает, без слов говоря, что все будет хорошо — нужно лишь верить. В ее улыбке и взгляде Марсель видит яркий жизненный огонь и опыт, который хоть и теряется на фоне смущения и удивления окружающей их обстановке, но присутствует в глазах Доминик. Марсель вновь встречает в них понимание — не первый раз за сегодня вспоминает, что время бок о бок с Майклсонами идет один к четырем. — Что вы тут делаете? Марсель почти фыркает, как только слышит строгий тон старшего брата — Элайджа окидывает пару недовольным взглядом и явно ждет объяснений. Доминик удивляется, но ничего не говорит — отворачивается к барной стойке и наблюдает за ситуацией краем глаза. — Могу задать тот же вопрос тебе, — Жерар поворачивается к первородному и хмыкает, не представляя, почему Майклсоны до сих пор смотрят на него, не как на равного. Элайджа снисходительно улыбается. — Пришел на вечеринку как основатель сообщества. И мог бы предупредить тебя. — Майклсон кивает на руку Марселя, на которой не наблюдается дневного кольца, и Жерар снова проглатывает скрип зубами, стараясь быть дружелюбным. — О том, что этот вечер будет инициацией? Мог бы, но я тебе не сказал, что иду сюда, иначе бы ты… — Не позволил. — Отрезает Элайджа и отточенным движением поправляет лацкан пиджака. Марсель прищуривается. — Именно, не позволил бы. — Горько хмыкает вампир. — За столько лет я думал, что заслужил право считаться равным, но приходится рассматривать другие варианты. — Он разводит руками и оглядывается по сторонам: что правда, то правда — он готов был стоять бок о бок с Майклсонами, но они его отвергли, а затем на каждом шагу пытались уличить в предательстве. Марсель абсолютно явно понимает Доминик. — Неясыти меня хотя бы за шестерку не держат. А вы когда-нибудь пожалеете о такой политике… Скепсиса в его голосе — океан и небольшое озеро, и с этой эмоцией он кивает в сторону Уайт — прямо, бескомпромиссно, не отводя взгляд: непрозрачно намекает, что если Майклсоны продолжат в том же духе, то потеряют не только его. — Эти твои варианты не более, чем смертный приговор. — Презрительно отмахивается Элайджа, старательно пропуская намек Марселя в обход внимания. — Похоже, мне придется вмешаться, — высокомерно хмыкает первородный и Доминик ежится, слыша столько мерзких эмоций по отношению к тому, кто был ему дорог. Элайджа будто специально хочет показаться засранцем. — Очень жаль: смокинг пострадает, а я хранил его более сотни лет. — Нарочито небрежно поправляет он рукав рубашки и переводит такой же нарочито презрительный взгляд на Доминик. — А ты… Уайт вспыхивает. — А что я, Элайджа? — Она мгновенно преодолевает расстояние между собой и первородным и в упор, с вызовом смотрит на мужчину. — Не смотри на меня так, будто знаешь, как лучше поступить. — Дом проговаривает слова твердо и холодно, будто ее темперамент и буря эмоций не норовят порвать кожу. — Я его не предавала, не изменяла, не переметнулась на сторону врага — я всего лишь… — ее плечи обреченно опускаются и этот жест необъяснимым образом сбивает с первородного спесь. — Пошла на бал! У Уайт сил не остается на то, чтобы яростно что-то доказывать — она только вздыхает и смотрит на Элайджу устало, давая понять, что не она затеяла эту игру, на которую душевного порыва не хватит ни у кого. — С ним… — на последнем издыхании неодобрения поджимает губы Элайджа, но Доминик возмущенно вскидывает брови. — С членом вашей семьи, я думала. — Уайт разводит руками и насмешливо смотрит на первородного, потому что знает, что это хороший аргумент. — И на что прикажешь мне рассчитывать? — Она почти смеется от неприятных, выгрызающих душу эмоций обреченности. — На то, что через пару лет меня тоже выкинут со двора, потому что я не Майклсон по крови? Доминик на этих словах вся сникает и голос ее сиплой гитарной струной обрывается, заставляя мертвое сердце первородного сжаться от сожаления. Элайджа вздыхает и его взгляд теплеет: он понимает, что Дом пришла сюда не от великого желания отомстить, а от вселенской обиды и боли, которой наградил ее Ник сегодняшним утром. Когда своих демонов и чертей перебросил на нее, не дав объясниться. — Он одумается… Элайджа рвано выдыхает, когда девчонка на его словах порывисто обнимает первородного и утыкается носом в плечо. Они на балу, среди врагов и лжедрузей, а она обнимает Элайджу Майклсона и всхлипывает, благодаря его за частичку надежды. — Просто я… я не понимаю, как он мог. Вернее, понимаю, но… как он мог? — Дом отходит на шаг от Элайджи и хмыкает, проглатывая подступающие слезы. — Просто в какой-то момент наступает предел того, чем я могу доказать свою преданность, и когда этого все равно недостаточно, мне становится больно, понимаешь? — Она поднимает глаза на Элайджу, который представляет, что она чувствует — это чувствует каждый, кто хоть как-то оказался приближенным к Никлаусу. Только ее судьба еще незавиднее, если он не изменится: Доминик не заколят серебряным клинком и не убьют. Элайджа очень явно понимает, что Клаус ее не отпустит. Никогда. И, кидая взгляд на Марселя, стоящего за спиной Доминик, осознает, что Жерар делает то, что делает, совершенно по тем же причинам. — А еще я злюсь. Я так чертовски злюсь, что он не может поверить в то, что его любят! — Уайт сжимает кулаки и выдыхает, рвано поправляя чертову меховую накидку на плечах. Воздух вокруг накаляется. — Просто из раза в раз он всех отталкивает, и как его заставить поверить в то, что я на его стороне? — Элайджа вздыхает и чувствует, как легкие сдавливает невидимая сила. — И самое отвратительное, что то, насколько я его люблю, настолько же в эти отвратительные моменты и ненавижу. — Уайт зло выдыхает, а Элайджа кидает взгляд на Марселя за спиной девчонки — он, как и первородный, глотает ртом воздух и недоуменно хватается за грудь. Пространство вокруг троицы дребезжит и тяжелеет, но замечает, кажется, это только он и Марселлус. — И эту его брешь не заполнит то, чего он так отчаянно ищет: он будет дальше и дальше сметать на своем пути людей и их души, лишь бы почувствовать покой. И я знала, на что шла. И знаю, что буду с ним рядом, чтобы не случилось, просто иногда… это так чертовски тяжело. Уайт возводит глаза к потолку и обессиленно сжимает зубы, потому что не знает, как с этим справиться. Элайджа хрипит и хватается за барную стойку, понимая, что не может вдохнуть раскаленный вокруг воздух — Марсель бьется в тех же судорогах. Майклсон пытается держать себя в руках, потому что стоящие рядом люди начинают обращать на странную троицу внимание, но получается из рук вон плохо. На последнем издыхании первородный собирает волю в кулак и проталкивает слова сквозь раздираемую адским огнем глотку. — Дом… успокойся… — его голос пропитан болью и скрежетом и Уайт опоминается от слов первородного, удивленно охая. В тот же момент все прекращается и Майклсон на пару с Марселем делают жадные глотки холодного воздуха. Элайджа сдержанно прокашливается, оглядывая мечущуюся между двух мужчин недоумевающую Доминик. — Прости… я не знаю, как это… прости… — она виновато заглядывает ему в глаза и приобнимает за плечи, спрашивая вновь и вновь, все ли в порядке. — Все нормально. — Одновременно с удивленным Марселем выдыхает Элайджа и уверенно кивает Уайт, заверяя девчонку, что все хорошо. Хотя, это абсолютно не так, но что с этим делать, не знает даже Давина. Так что притворяться, даже для самого себя — лучшее решение. — Ты в порядке? — Он с тщательно скрываемым участием заглядывает в ее темные глаза, на что Дом несколько раз кивает. — Да, да, все хорошо, — непонимание и стыд сжирают ее изнутри, потому что она сделала то, что ненавидит больше всего — причинила боль близким. — Что это было? — Убедившись, что с Уайт все в порядке, спрашивает первородный, и оглядывается на Марселя — получает от вампира понимающий кивок, говорящий, что все в порядке, и возвращает внимание к девчонке, краем глаза следя за обстановкой вокруг. Любопытных быть не должно. — Не знаю… — растерянно разводит руками Дом и глубоко вздыхает, чтобы успокоить загнанное сердце. Неужели теперь ее злость будет так действовать на окружающих всегда? Не то чтобы Уайт любила погневаться, но опция все равно неприятная. — Мы со всем разберемся, — уверенно кивает Элайджа и приобнимает девчонку за плечи. Марсель про себя хмыкает: уверенность Майклсона даже рядом не стояла с той непоколебимостью, с которой Уайт убеждала Жерара, что все будет хорошо. — Со мной все в порядке, — слабо убеждает первородного Доминик и оборачивается через плечо, когда слышит, как кто-то из толпы приветствует Майклсона. — Тебя зовут, — улыбается Уайт ободряюще. — Иди, со мной все в порядке, — почти не судорожно выдыхает она, на что Элайджа только скептично выгибает бровь и наклоняет голову, чтобы смотреть Уайт в глаза. — Я никуда не уйду, пока твой пульс не придет в норму, — безапелляционно заявляет Майклсон и кивает на запястье Доминик, лежащее в его ладони. Хотя, ему даже не требуется тактильный контакт — Элайджа прекрасно слышит ее пульс. И после всего, что они пережили, кажется, сможет узнать его ритм из тысячи других. — Как он может прийти в норму, когда ты смотришь на меня своими очаровательными ореховыми глазами… — Дом улыбается, откровенно насмехаясь над ситуацией, но делает это совершенно беззлобно, а лишь с тем посылом, что оберегать ее постоянно смысла никакого нет. Марсель проглатывает улыбку, видя устало-насмешливое состояние Уайт. — Шутишь — уже хорошо, — со смешком цокает Элайджа, но все же внимательно и серьезно смотрит на Дом, не обращая внимание на то, что его уже заждалась компания позади. Каждому хочется отдать честь или уколоть остротой создателя. — Со мной все будет в порядке, — в который раз кивает Дом и смотрит на первородного с той же уверенностью, что смотрела на Марселя. В этот момент в ее зрачках загорается огонь. И Майклсон верит. — Ладно, — нехотя соглашается Элайджа, отпуская руки Уайт, и еще раз окатывает ее серьезным взглядом напоследок. — Но домой ты поедешь со мной. — Твердо заявляет он и усмехается как-то устало и обреченно-весело, от чего Доминик выдыхает и смеется. — Как скажешь, папочка, — передразнивает она первородного и отмахивается от его серьезности несерьезной улыбкой. — Я пойду, — бросает Марсель, обращаясь к первородному. Дом он только кивает и они без слов понимают друг друга: она говорит, что не нарушит своего обещания, он ей верит, а еще потом они как-нибудь обсудят то, что сегодня произошло. — Не переживай ты так, Элайджа, все под контролем. А костюм отличный. — Небрежно улыбается он на прощание и растворяется в толпе. Майклсон недовольно цокает и, кинув последний сканирующий взгляд на Доминик, уходит. Уайт усмехается себе под нос той череде непонятных сверхъестественных событий, что окунули ее с головой в потустороннюю жизнь Нового Орлеана, и залпом выпивает виски. То ли еще будет — подсказывает нутро.