Играя в бога

Аврора усмехается: они болтают с девчонкой уже час в кофейне не Елисеевских полях, а Уайт до сих пор ничего не поняла. Де Мартель задавала много наводящих вопросов об их отношениях с Клаусом, но не слишком, чтобы не выдать своего интереса. Вопреки ожиданиям, Дом отвечала честно, но уклончиво — «любишь его?» спрашивала Аврора в надежде услышать нечто раздражающе, что даст ей моральное право внушить посетителям не двигаться и расправиться с девчонкой с особой жестокостью, но Уайт отвечала просто «люблю» и кровожадность графини уменьшалась. Никакого «больше жизни» и прочей бесячей чепухи. Однако де Мартель не сдавалась и умело играла роль приехавшей за парнем в Европу студентки. Спустя какое-то время Аврора начала раздражаться еще больше, потому что, если отбросить ее темные мотивы, с Уайт было приятно разговаривать — в этом смысле девчонка не была «тяжелым» человеком. И вдобавок к своей непосредственности была очень проницательна. — Слушай, ты в порядке? — После паузы для заказа очередной чашки кофе Уайт коснулась руки Авроры и с участием заглянула графине в глаза. Де Мартель осеклась, не понимая, чем мотивирован этот вопрос, а Уайт внимательно оглядела ломаные золотые и серые невидимые для других нити вокруг девушки — Дом не знала, что они означают, и решила спросить. Аврора отрицательно покачала головой и Уайт пожала плечами, мол, как знаешь, но затем тяжело вздохнула, обнимая ладонями чашку с горячим напитком. — Прости, что говорю это, но… — Уайт в замешательстве поджала губы и подняла на Аврору свой чистый взгляд. — Ты уверена, что тебе это нужно? Просто из того, что я услышала, мне кажется, не знаю… что тебе нужно поставить себя на первое место?.. — Уайт с искренним восхищением романтизму девушки слушала историю о ее с парнем отношениях, только потом Дом поняла, что это не звучит здорово. Будто Рори гналась за чем-то, что ей не принадлежит и не нужно, а ломаные линии пространства вокруг нее говорили, что Уайт в своих догадках права. Де Мартель почти оскорбленно вскинула брови, но Дом поспешила объясниться. — Просто в таком случае тебя сделает счастливой любой вариант — если он вернется и… в другом случае, — Уайт попыталась сказать это как можно мягче, но вопреки ожиданиям, девушка напротив только снисходительно вздохнула. — Ты, наверно, просто не знаешь, каково это — жить человеком, — патетично взмахнула рукой в воздухе Аврора и откинулась на стуле, придирчиво оглядывая девчонку. Она до сих пор не выяснила, почему и кем Уайт приходилась Нику: было вполне вероятно, что эта девчонка — способ достижения очередной одному гибриду известной цели, поэтому Аврора искренне старалась не заводиться больше положенного: если она убьет эту Доминик, а потом окажется, что ее кровь или сердце нужно было Нику для каких-то целей, он не обрадуется. Но тем не менее де Мартель задевало то, как просто Доминик говорила «люблю». Да, может это было внушение, или у девчонки попросту не было мозгов, раз она успела привязаться к первородному, которому нужна была в качестве мешка с кровью, но все равно это задевало. Будто Ника больше никто не смел любить. Даже Ками так не бесила графиню. Уайт усмехнулась как-то слишком понимающе и это в очередной раз, как и спокойное, уверенное «люблю», выбило Аврору из колеи. Доминик как-то грустно улыбнулась. — Знаю, поверь мне, знаю, — покачала головой она и посмотрела куда-то сквозь де Мартель, будто в свои воспоминания. — Но как только я это поняла… я поставила себя на первое место. Его это не устроило, разумеется, как и достаточно долгий перерыв в отношениях, но в итоге это помогло нам обоим. — Уверенно кивнула Уайт и Аврора нахмурилась: девчонка определенно точно была связана с семьей первородных совсем недавно — может она говорит о ком-то другом, не о Клаусе?.. — Это сложно, особенно, когда он неотразим и абсолютно восхитителен, — усмехнулась Уайт и Аврора про себя поморщилась. Черт, девчонка точно говорит не о каком-то неудачнике из соседнего подъезда. Такая интонация восхищения может предназначаться только Никлаусу Майклсону. — Это сложно, но возможно, — спокойно проговорила Доминик, смотря де Мартель в глаза, и Авроре на секунду показалось, что Уайт отнюдь не двадцать с хвостиком, а гораздо больше лет. — Это стоит огромных усилий и немыслимой работы над собой, но иначе нельзя, — выдохнула девчонка. — Иначе ты в нем растворишься и от тебя самой ничего не останется, — Аврора изо всех сил пыталась отрицать, что Уайт била по больному, но Доминик просто говорила, что думает. И не замечала в глазах собеседницы сменяющих одну за другой эмоций. — А безвольная кукла ему будет не нужна, как и ты в таком состоянии себе самой. Я долго училась отстаивать свое мнение не только в обычных спорах, но и в моментах, когда нет четкого разделения твоего мировоззрения и его, — хмыкнула девчонка от того, что звучала, наверняка, как умудренная жизнью женщина. Хотя, так и было — время бок о бок с Майклсонами идет один к четырем. — Я училась не принимать его слова за единственную истину и училась не сомневаться в себе. Это сложно. Но себя сначала должна полюбить именно ты, иначе он не сможет. А любовь к себе — это не пустой звук или разрешение себе сладкого после шести: это планомерная и сложная работа, когда ты знаешь, в чем твои идеалы, чувствуешь свой стержень в любых ситуациях, даже не в стрессовых. Особенно не в стрессовых — особенно тогда, когда тебе кажется, что хочется в моменте раствориться. Надо научиться знать, чего ты хочешь, и этим чем-то никогда не должен быть он. Не на первом месте. Иначе в тебе тебя любить будет просто некого. Аврора выдохнула. Посмотрела на девчонку стеклянными от боли времени глазами и старалась говорить непринужденно. — Это сложно, когда тебя ни во что не ставят, — фраза вышла надломленной — совсем не такой, как хотела произнести ее де Мартель, но девчонка своими словами вскрыла какую-то потаенную рану на душе. Аврора думала, что со временем это пройдет, но оказалось, что это так не работает. Оказалось, что время не лечит. Оно не заштопывает раны, оно просто закрывает их сверху марлевой повязкой новых впечатлений, новых ощущений, жизненного опыта. А уж его у Авроры предостаточно. И иногда, зацепившись за что-то вроде слов Уайт, эта повязка слетает и свежий воздух попадает в рану, даря ей новую боль… и новую жизнь. Время — плохой доктор. Заставляет забыть о боли старых ран, нанося все новые и новые. Так и ползет де Мартель по жизни, как израненный на войне солдат. И с каждым годом, с каждым веком на душе ее все растет количество наложенных повязок на все еще кровоточащие раны. И теперь, когда причина этих ран в лице лжи Элайджи была устранена, когда Аврора снова почувствовала в груди теплоту от глубоких зеленых глаз Клауса, у нее в душе снова провернули нож. Но, стоит признать, Доминик Уайт предложила ей вполне качественную повязку на этот раз. — Знаю, — усмехнулсь грустно девчонка на слова графини и покачала головой, устремляя взгляд в кружку с недопитым кофе. Она понимала новую знакомую, даже больше, чем той казалось — чего только стоили те слова Ника на ее тридцатом дне рождении, что они праздновали во временной петле. — Только они так говорят не о тебе на самом деле, и отталкивают не по твоей вине — они бегут от собственных демонов, боятся ответственности или любви, и таким образом защищаются от большей боли, чем если бы приняли тебя, Рори, — подбадривающе улыбнулась Уайт и коснулась руки де Мартель в знак поддержки. — Тебе просто нужно решить, будешь ли ты поступать также или станешь сильнее, не отвечая болью на боль. Это требует всех душевных сил. Но в таком случае, бросят ли тебя, оттолкнут или окунут в чан с презрением… у тебя всегда будет уважение к самой себе. А это, поверь, того стоит. Аврора судорожно выдохнула и с подозрением покосилась на девчонку: может та раскрыла ее прикрытие? Иначе как объяснить все то, что она сказала?.. Де Мартель на секунду стушевалась под проницательным взглядом Уайт и уже хотела съязвить, но от облечения своей роли ее спас звонящий телефон Доминик. Девчонка скомкано извинилась и сразу же ответила на звонок, будто от этого зависела ее или чья-то еще жизнь. — Я на Елисеевских полях в кофейне, — тут же с улыбкой протараторила она и Аврора поморщилась, понимая, что еще немного и она не выдержит. — Было приятно познакомиться, мне пора, — шепотом проговорила девушка и под удивленным взглядом Доминик скрылась за дверьми кофейни. Мягкое осеннее солнце ударило в лицо и графиня облегченно вздохнула. Да, что вообще знает о жизни эта человеческая девчонка? Однако, де Мартель покачала головой: в одном Уайт была права — нужно поставить себя на первое место.

***

«Вы все падете: один от рук друга, один от рук врага, один от рук семьи» — не та фраза, с которой хотелось бы просыпаться каждое утро, но есть то, что есть. Элайджа выдыхает и все-таки поворачивается к Фрее. — Клаус вконец обезумел со своей идеей и на елку сесть и… он почему-то решил сделать все мирно на этот раз, выторговав правду, общаясь с сестрой нашего врага, вместо того, чтобы искать Ребекку, — жестко проговаривает древний, прохаживаясь по комнате, и порядком доставая сестру своим мельтешением в пространстве, но старшая Майклсон терпеливо выслушивает гневные тирады брата и старается не прикладываться к бутылке хотя бы раньше двенадцати. — Но он подумал о Доминик? О том, как это выглядит со стороны? Нет, он никогда об этом не думает! — Стараясь сохранять самообладание, все же повышает тон на пару децибел первородный. — Уверен, Дом поймет, и это была фактически ее идея, но Нику нужно было отказаться. Чертов самодовольный гибрид! Элайджа сердится, хлопая ладонью по столу в порыве чувств, и Фрея вздрагивает. Она понимает обоих братьев. По возвращении из однодневных Парижских каникул Дом стало плохо — девчонка почувствовала, что что-то случилось с их семьей. И оказалась права — Фрея не смогла найти заклинанием поиска Ребекку, которая искала нужных ведьм для усиления пророчества в Марокко. Магическое предсказание тоже порядком трепало нервы: после того, как они с Уайт выкрали провидицу из особняка де Мартелей, женщина дала свою кровь для проведения ритуала и Майклсоны услышали продолжение. «Вы все падете: один от рук друга, один от рук врага, один от рук семьи. Непрозвучавшая клятва прольется на землю кровавым дождем, душа осыпется пеплом, а сердце безродного погибнет в его руках». Ничего было не ясно, абсолютно ничего — оставалось строить догадки и надеяться, что Ребекка найдет заклинание усиления и второго потомка Белого ковена. Но как только Дом с Клаусом переступили порог особняка, вернувшись из Франции тем же вечером, гибриду в руки отдал письмо посыльный: «Ребекка у меня. Нам стоит увидеться, Клаус». Отправителем была Аврора. Братья были в бешенстве, особенно Клаус, взбесившийся из-за того, что до этого даже посмел допустить мысль, что младшей де Мартель можно верить. А Доминик сказала, чтобы он пошел к ней. Вот так просто — сказала, что безопасность Ребекки важнее всего, и отпустила гибрида. Попросила выяснить все мирно, может, Аврора одумается и им удастся спасти сестру. Во всяком случае, это важнее. Фрея поджимает губы. — Я понимаю, что она важная часть нашей семьи, но дело ведь не в Доминик, — вздыхает Фрея, не понимая, почему внимание Элайджи в первую очередь заострено на Уайт. — И тебе не кажется, что сейчас не время думать вообще о чьих либо чувствах? — Вопросительно выгибает бровь ведьма. — Главное сейчас — найти Ребекку, и не важно, каким способом. — Тут ты не права, сестра, — отрицательно качает головой Элайджа и вздыхает, мысленно прорабатывая варианты завтрашнего спектакля. — Конечно, информация о местонахождении Ребекки у нас в приоритете, но ты забываешь о новых и совершенно неконтролируемых способностях Дом, — напоминает он сестре об этой «незначительной» детали, оборачиваясь через плечо. Первородный замолкает на какое-то время, садясь в кресло у стола, а затем поднимает на Фрею задумчивый взгляд исподлобья. — Я тебе говорил, что было на балу Неясытей со мной и Марселем, когда Дом разозлилась… — медленно тянет Элайджа и Фрея хмурится, не понимая, к чему тот ведет — они все равно смогли лишь определить, что тот симптом и влияние на пространство вокруг себя — еще одна часть «подарка» временной петли для Доминик. Элайджа вздыхает. — Но я не сказал того, что на одно мгновение и правда подумал, что умру — прямо там, возле бара с дешевыми закусками. Поэтому я думаю о чувствах Доминик в первую очередь, — с нажимом произносит первородный. — Нельзя допустить, чтобы она навредила нам или себе, — с сожалением заканчивает рассказ Майклсон и Фрея цокает, разминая уставшую за день шею. — Ты говоришь о ней и их отношениях с Ником как о бомбе замедленного действия, — Фрея поднимается со стула и повторяет действия брата несколькими минутами ранее, измеряя шагами кабинет. — Знаю, что отчасти это так, но Уайт не так глупа, чтобы поддаваться силам, которые могут нам навредить… — Фраза от чего-то выходит слишком недовольной, к удивлению самой Фреи — неужели она сейчас защищает Дом? Нет, разумеется, ее предвзятость никогда бы не помешала здравому смыслу, просто это удивляет. — Теперь она знает о последствиях своих эмоций — не думаю, что ее легко будет вывести из себя, — пожимает плечами ведьма и облокачивается на край рабочего стола Элайджи, смотря на брата сверху вниз, но без снисхождения. Она уже взрослая девочка, и у нее может быть свое мнение. — Что я слышу? — Картинно изумляется Элайджа, откидываясь на спинку кресла, чтобы смотреть прямо на сестру. Разрядка атмосферы легким смешком получается очень кстати. — Она и тебя, самую скептично настроенную из Майклсонов, расположила к себе? — Хитро смотря на Фрею, посмеивается первородный, потому что и так знает ответ. Он видел, как Фрея страдала, когда они вернулись и стали с неизвестной девчонкой близки, как с частью семьи, но знал, что Доминик справится с этой ситуацией также, как и со всеми остальными — с любовью. — По крайней мере, она не раздумывая пришла мне на помощь на балу Тристана, — как-то слегка отрешенно и задумчиво пожимает плечами ведьма и смотрит куда-то сквозь пространство, копаясь в собственных чувствах. Сейчас, когда смерть жарко дышит ей в спину, заставляя бодрствовать по тридцать часов к ряду и искать решения для безвыходных ситуаций, Фрея чувствует себя живой. Как тогда, на балу Тристана, когда Дом была рядом. И старшей Майклсон это нравится, как бы она не отрицала. Потому что хоть и с недавних пор, но семья стала главной и определяющей вещью в ее жизни. Она искала их слишком долго и никому не позволит им навредить. И Уайт с прошлого вечера странным образом в подсознании Фреи вписывается в это уравнение. — Она такая, это правда, — устало усмехается Элайджа и потирает пальцами переносицу, часто моргая, чтобы напряжение раньше времени не сморило его в сон. — Необоснованно отважная, — слабо улыбается мужчина и качает головой. — Конечно, я говорю, что она может нам или себе навредить, но это фокусировка лишь на одном аспекте, — вздыхает тяжело первородный. — И беспокоюсь я за ее чувства не только поэтому. Она ведь заслуживает заботы о себе, и гораздо большей, чем получает от нас, — сожалеюще поджимает он губы и поднимает на Фрею почти виноватый взгляд. Ведьма кивает. — Расскажи мне о ней, — неожиданно для себя просит она и понимает, что сейчас это нужно им обоим. Ей — чтобы обосновать собственные чувства по поводу девчонки и выскрести обиду на судьбу, ему — чтобы отвлечься. Фрея разрешает ему говорить, потому что Элайджа раньше не касался этой темы, понимая, как неприятно нечто подобное будет слышать сестре. Элайджа подается вперед и складывает руки в замок у подбородка: он будто находится не здесь, уносясь в воспоминания и образы, которые буквально мелькают перед глазами древнего, потому что более отсутствующего взгляда Фрея в жизни не видела. — Я никогда никем так не восхищался, — надломленно выдыхает Элайджа, — она единственный человек, которого Никлаус не сломал. Вернее даже будет сказать, что он ломал ее слишком много раз, но чем мрачнее становилась вокруг нее тьма, тем ярче горел в ней свет. Знаешь, наша жизнь, жизнь нашей семьи, даже там, в замкнутом пространстве четверить века — она не для слабых. И я правда раньше думал, что мы, наша семья, семья первородных вампиров — сильна, что мы прошли все круги ада. — Элайджа усмехается и смотрит на свои руки, будто видит на них всю ту пролитую своей семьей кровь.  — Я перестал так думать, когда встретил Доминик. Именно тогда я понял, что это такое — быть сильным человеком. Она стала искуплением для Никлауса и тем связующим звеном, которое мы давно утратили. Доминик стала душой нашей семьи, потому что несмотря на всю боль, которую она пережила по вине моей семьи, несмотря на страдания, которые она перенесла из-за моего брата, не смотря на все это, она не сдавалась. — Элайджа улыбается воспоминаниям и Фрея начинает понимать, что зря обижалась на судьбу. Ведь Уайт место в сердцах первородных досталось не просто так. — Знаешь, вся эта история с Авророй — это не больше, чем подростковый цирк. Никлаус тогда был слишком молод и еще не умел любить, а вот с ней… Это действительно чувства, которых стоит желать. По-хорошему, ей нужно было внушить забыть нас и дать жить своей жизнью, потому что Доминик не достоин никто из нас — она пережила от наших рук там, за временным барьером, многое, и все равно осталась собой. Но это было бы нечестно по отношению к ней. Дом заслуживает право выбора, даже если он меня не устраивает. Это тот самый случай, Фрея, когда я ради ее свободы пожертвовал бы счастьем брата. Раньше всегда было наоборот, но я правда готов был ее отпустить, потому что она этого заслуживает. Но она сделала свой выбор и я эгоистично этому рад. Однако теперь, как бы гадко это ни было признавать, ее не отпустит не только Никлаус. Но и видеть разочарование и страх в ее глазах я тоже не смогу. Элайджа надломлено замолкает и поднимает на Фрею, удивительно, но почти беспомощный взгляд. Это странно — принимать нового человека в семью. Не умом, но сердцем — Фрея не знала, что так возможно. Потому что Майклсоны априори были ее семьей — пока она искала их несколько сотен лет, она успела заочно их полюбить, Фрее не нужно было заставлять свое сердце биться чаще — она и так за них отдала бы его, но Дом… Майклсон не обязана была принимать ее, могла ведь просто терпеть и вежливо улыбаться. Однако решимость Доминик помочь на балу Тристана показали Фрее, что они не такие уж разные. А слова Элайджи убедили ведьму в том, что девчонка не зря выторговала место в ее сердце. Это было странно. Может, даже, не очень хорошо — радоваться тому, что девчонке место в их семье досталось болью и кровью. Но дело, наверное, было даже не в этом — зная, что Уайт многое пережила, Фрея понимала, что их это связывает, связывает боль. Это роднит. И даже больше крови, что течет в жилах. Люди, пережившие похожие события, становятся близки на гораздо более плотном уровне, чем если бы их связывало кровное родство. Потому что с семьей можно поссориться и не видеться никогда, можно расстаться из-за разногласий, но между ними, между Фреей с Дом, Майклсон теперь понимает, было гораздо большее — понимание. — Мы защитим ее, — уверенно кивает ведьма и касается руки брата в знак поддержки. — Мы ее защитим.