Нашествие

      Они идут на юг. Вот уже неделю.              С каждым разом остановки на ночлег все паршивей, вопреки тому, что продвигаются они к цивилизованному югу; паек все скудней, а мозоли на ходовых частях тела все болезненней. Но хотя бы холоднее не становится, и на том спасибо!              Винтерфелл остался в стороне. Их командир, Алистер Торн, говорит, что делать там уже нечего, а быть съеденным они успеют и в более теплых местах, поэтому в город они заворачивать не станут. Но Джон и так знает, что туда не стоит соваться. Тем не менее ночью пару парней все же сбегают, в тот же день как слышат от командира эту установку, захватив с собой лишь спальники да рюкзаки с вещами. Еду, по приказанию того же Алистера, держат в особом тайнике у командира их взвода Яноса Слинта, так что ее стащить не удалось.              По своей трусливой натуре Алистер дезертировал с поля боя уже в первые секунды, только завидев строй ходячих мертвецов, пышущих льдом и пожирающих людей заживо, который нахлынул на них в тот вечер откуда-то с севера из-за Стены. Еще, конечно, все знатно струхнули, когда вдруг и сама Стена пала ниц, словно подорванное саперами здание, уходя ровно под землю. К такому жизнь в Черном дозоре никого не готовила, поэтому, недолго думая, Алистер, поправ все обеты, сбегает, а вместе с ним двадцать бойцов под командованием Яноса Слинта. Среди них по чистой случайности оказывается Джон.              Он смутно помнит, как тогда все началось…              Был вечер. Шел снег. Они только вчера прибыли в казармы.              Джон стоял на посту у ворот КПП*, еле борясь с наступающей от однотипной работы дремотой. Он перебирал глазами проходящих мимо людей, потихоньку свыкаясь с этим вечно угрюмым взглядом начальства и чуть попроще — более смертным взглядом рядовых. А еще эта их стрижка ёжиком… Джону только предстояло сбрить свои кучерявые лохмы, длинные и вечно торчащие в разные стороны непослушными волнами. Но он давно к этому приготовился — таковы правила, ничего не попишешь.              Обстановка вокруг не пестрела разнообразием: внутренний двор с питьевым колодцем, слева здание начальства, прямо хозяйственный корпус, за ним чуть дальше казармы со столовой и баней. Ворота, ведущие на Стену, располагались по правую сторону от Джона, сразу после плаца, скрытого стройным рядом кустарников и грязным сараем для списанной техники. Все в серых тонах армейской жизни, вдобавок припорошенное грязноватым снегом к пущему эффекту.              Понаслышке от старших Джон знал, что из развлечений были лишь стрельбища да, если повезет, более-менее сносные учения. Но эта часть воинской повинности составляла лишь малую долю еженедельных занятий новобранцев, и Старк пока мало что знал о ней. А в основном, солдаты стояли на посту, занимались, грубо говоря, хозяйством и мотали часы в учебке. Поэтому, когда выпадало свободное время, они развлекались, как могли. Тут и карты, и подпольный самогон, и чисто смекалка выручали. Еще, конечно, была повариха и медсестра — единственные две женщины в их скудной части — но первая была толста, как паровоз, и это усугублялось тем, что она была чересчур кокетлива со всеми, что отбивало все желание, а вторая давно состарилась и высохла. В общем, обе на любителя, которые, на удивление, находились.              Старк стоял на посту и откровенно скучал. Погодка была не из приятных: шел снег, но под ногами было сыро и грязно. Его не по размеру подобранные ботинки замызгались коричневым налетом, уже успевшим въесться в дубленную кожу. Армейские штаны пропускали влажный, промозглый холодок, отчего Джон вынужден был постоянно перебирать ногами, про себя проклиная все на свете. Выдать им утепленный комплект армейки наотрез отказались — лето же на дворе, так что «пускай не нежничают, а носят одежду по сезону», как сказал им командир в теплом зимнем мундире поверх кальсон.              Мимо проходило от силы полтора человека в час. Джон устало потер глаза. Вороны за то же время успевали перелетать по несколько раз с одного дерева на другое целыми стаями по пятнадцать, а то и все тридцать штук. Джон пересчитал их и перешел на подсчет капели на соседней крыше сарая, еле размыкая взор. Во дворе царила тишина.              Он закрыл глаза буквально на минуту, как вдруг услышал отдаленные выкрики, а затем и прерывистую автоматную очередь, резко стеганувшую по ушам. Джон мгновенно оклемался, дернулся, как по команде «Равняйсь!», и стал ворочать головой в поисках источника шума, сжав в руке ремень автомата до побеления костяшек. Шум шел откуда-то сверху, как оказалось, со Стены. Там, на ее вершине, где длинный парапет тянулся бесконечным забором на запад и восток, можно было разглядеть только какое-то мельтешение черных шапок. До низа долетали лишь неразборчивые крики.              Вдруг двери командования открылись. Оттуда вышел седовласый старик с кустистыми бровями — капитан Джиор Мормонт, если Джон не ошибался, — и за ним на коротких ногах семенил раскрасневшийся офицер. Первый стремительно прошел к дальним воротам, ведущим на Стену, а второй, округлив и без того поросячьи глазки, отчаянно тому что-то доказывал. Или уговаривал. Джон не разобрал. Они скрылись за поворотом белокаменной арки ворот, и дальше на мгновение стало тихо.              Затем все вокруг пришло в движение: завыл тревожный сигнал, откуда-то выползли офицеры в армейке, без заминки прошлепали бодрым шагом в ту же сторону ворот на Стену, а затем гвалт и хаос движения уже вовсю заполонили часть.              Без труда можно было догадаться, что что-то происходило. И это что-то явно не к добру.              Джон охранял ворота бокового КПП под номером три, который вел к стоянке спецмашин и проселочной дороге, проходящей мимо леса и Стены. Он продолжал стоять, смотря, как вокруг перебежками движутся солдаты — причем далеко не все из них бежали навстречу эпицентру событий — стоял, когда застрекотали на вершине Стены пулеметы и даже продолжал стоять, когда услышал отчаянные крики, доносящиеся из глубины белокаменной арки, говорящие лишь об одном…              Он бы и не шелохнулся с места — потому как был на посту и не имел права его покидать без приказания командира, а что делать в случае сигнала тревоги попросту не знал — если б не то окончательное и бесповоротное событие: Стена вдруг сложилась карточным домиком прямо у него на глазах. И снежная пыль от этой глыбы смертоносным циклоном заполонила все пространство вокруг, словно неожиданно наступила метель, пронизывая всех своим колючим дыханием.              Тогда Джон понял, что дело действительно дрянь, и сошел с места в поисках укрытия, поднимая ворот куртки.              И с того момента паника вцепилась когтями в каждого, находящегося на улице и воочию видевшего весь этот ужас, творящийся вокруг. Все стремились укрыться в ближайших зданиях.              Поднялся лютый холодный ветер. Пробираясь сквозь колючий ледяной циклон, прибежал пузатый офицер с поросячьими глазками. В его визгливом голосе угадывался страх. Он кричал всем, кто еще оставался на улице, как мог кричал, хотя его тон явно не тянул на приказной, кричал, чтоб каждый солдат на посту взял оружие и пошел к воротам на Стену незамедлительно, потому что ситуация чрезвычайная и требуется вся храбрость и мужество для защиты страны и мира и т.д.… Последнее он говорил, уже подходя к КПП Джона и открывая дверь будки. Естественно, никто его даже не услышал.              Затем пришел другой офицер, более сурового вида. Их всех — новобранцев, рядовых, офицеров — согнали на плац, велели хоть как-то построиться да порезче. Дождавшись их построения, суровый офицер обрисовал вкратце дело и скомандовал подниматься на обвал и разить мертвецов, не пропуская ни одного дальше линии начала Стены. Волна ужаса и неверия прокатилась по их лицам, но никто даже не пискнул. Как и многие, Джон воспринял все серьезно и без колебаний.              На сборы отвели не более пяти минут — вооружиться и назад на построение. Их взвод повели к складу. Джон видел, как его другу Сэму вручили автомат, и тот с жалким видом пустил самую настоящую слезу, смотря на полученное оружие, словно ему приказали из него застрелить родных отца и мать.               Джон успел позвонить лишь Роббу, боясь, как бы уже не было поздно, перед этим тщетно пытаясь дозвониться до отца.              А затем все роты по порядку стали уходить к воротам на Стену. Их взвод под командованием Яноса Слинта был последним. И вот тут к ним подоспел тот самый Алистер Торн. Они пошептались о чем-то, и Слинт, и так испуганный сверх меры, стал потом белее снега. Алистер взял командование на себя и велел всем поворачивать к КПП.              Никто не понял зачем: настолько сурово и решительно выплевывал тот приказы, нетерпеливо всех поторапливая, что никто и не думал его ослушаться. И Джону показалось это лишь тактическим отступлением, каким-то секретным планом по спасению всех против нахлынувшей орды мертвецов. Но он ошибался. Торн оказался простым трусом.              Погрузившись в машины, стоявшие на парковке вблизи КПП номер три, они по его команде протаранили шлагбаум и слиняли в закат, бросив остальных умирать от неведомых тварей, прорывавшихся через снежную насыпь, что осталась от Стены. И таких, как они, дезертиров, было не мало. За их машинами выехали другие, но те быстро отставали или сворачивали на проселочные дороги, скрываясь в гуще деревень.              Джон не успел увидеть этих мертвецов, но ему на долгие ночи вперед хватило отчаянных криков солдат, что он услышал в тот вечер…              Хмурясь, Джон останавливается, устало расправляя плечи. Мерзлая земля еле поддается лопате, и он врезает ее в грунт одним нетерпеливым движением, вновь поддавшись злости. Товарищи рядом прекращают разговор и недоуменно на него смотрят, перестав копать.              «Но что я мог сделать? Чем бы я помог? — взывает к Джону внутренний голос, пытаясь хоть как-то унять разбушевавшуюся совесть. — Если б мы не ушли, я бы не встретил отца и Брана. Спасти его было последним его желанием перед смертью».              — И я не подведу тебя, отец, — уже не в первый раз шепчет Джон, словно мантру. — Даже если ради этого придется умереть.              Но ему все равно мерзко на душе от того, что они тогда предательски сбежали, когда долг требовал постоять за страну. Именно этого он и хотел, когда шел в армию — самоотверженно служить Родине, быть полезным, внести свою лепту в историю наравне с другими.              И вот сейчас он стоит посреди копающейся им выгребной ямы, а с ним еще двое проштрафившихся товарищей — Гренн, что схлопотал за лишний съеденный кусочек вяленной свинины, и Эдд, которого все прозвали Скорбным из-за того, что тот был склонен к самоубийству.              Однажды Эдд, когда они уже третий день бродили по заснеженным лесам, бросив угнанные машины в скоплении других брошенных машин на трассе и забрав все нужное, нарубал палений на костер и как-то очень долго и задумчиво засмотрелся на топор в своей руке. И едва он поднес его к поднятому вверх запястью, чтобы острым заржавевшим острием вспороть вены и перестать наконец заботиться о своем выживании, как вдруг его остановил проходящий мимо Сэм. Толстяк живо его остановил, бесстрашно выхватив топор у очень уж расстроенного Эдда, а затем то ли по тупости, то ли по наивности доложил об инциденте командиру. Тот не придумал ничего лучше, как и этого отправить на отработку, вдобавок еще наорав и врезав оплеуху нерадивому самоубийце, чтоб не шибко раскисал. Такая живительная беседа вполне способствовала тому, что Эдд оклемался и больше не вспоминал об этом инциденте, ровно и как о мыслях закончить эту «школу жизни» экстерном.              Отработка заключалась в выкапывании ямы — по одной яме на каждого провинившегося — и, по мере наполнения той отходами, заполнении ее слоем земли, чтоб не сильно пахло. И это при каждой остановке роты на ночлег, и плевать командир хотел на нецелесообразность этого предприятия.              Джон же получил наказание за толкание своих моралистических речей по поводу их побега.              Вскоре после того, как они трусливо покинули воинскую часть, их процессия, состоящая из трех машин, остановилась у какого-то магазина. Все, кто вышел из машин подышать и размять ноги, а затем закупиться провизией, встали, поразинув рты, когда Джон вдруг ни с того, ни с сего накинулся на командира с криками и обвинениями. Тот в свою очередь обозлился на Старка настолько, что после яростной и очень короткой речи молодого солдата, которая состояла примерно из: «Вы, мать вашу, нас обманом подло обманули и увезли, в то время, как мы должны были спасать людей и биться за нашу страну!», только едко проскрипел: «Таких героев, как ты, я навидался достаточно. И все они кончали в могиле. — После этих слов он смачно сплюнул на асфальт, давно обходясь без сигарет, и паршиво, как мог только он, оскалился. — Попомни мои слова, щенок, когда в следующий раз изъявишь желание геройствовать». И пошел в магазин. Все рядом стоявшие солдаты попрятали глаза.              Лишь потом, по прошествии нескольких дней, когда хаос бедственного положения ощущался везде и они сами попадали в такие заварушки, что мама не горюй, в голову Старка начинает закрадываться мыслишка о том, что старик в чем-то все же прав.              Но Джон слишком горд, чтобы признать это даже перед самим собой, поэтому он просто продолжает люто презирать своего командира. Да и в принципе, не без ненависти Алистера в ответ. Но открыто никто из них пока не нападает — оба сомневаются, его ли сторону примут остальные, если дело примет опасный оборот.              Джон стоит с лопатой и искоса оглядывает работающих Гренна и Эдда. Если уж подсчитывать людей, готовых принять его сторону, то этих двоих он с уверенностью может причислить к «своему фронту». Благо, есть кого ненавидеть. Сэм, как он знает, точно на его стороне. А вот про рыжеволосого великана он сказать пока ничего не может. Хотя…              — Что, Старк, — словно из известной поговорки про «лучик и солнце» около них возникает сначала нога, а затем и сам командир, выходя из подгнивших от влажности зарослей боярышника. И, судя по ухмылке на высохшем стервячьем лице, он уже предвкушает дальнейшую перебранку, — готов сральник, а? Я вижу, ты так сроднился с лопатой, что отпускать не хочешь! — Он останавливается на расстоянии вытянутой руки от Джона и сверлит его насмешливым взглядом серых водянистых глаз, слегка покрасневших от конъюнктивита. Его почти двухметровая фигура как обычно занимает позу с руками, упертыми в боки, а пузо воинственно торчит вперед. — Смотрю, ты не шибко глубоко копал, хотя я дал четкие указания, какой глубины и ширины должна быть яма. Ровно метр. Куб. Ты знаешь, что такое куб вообще? — но встретив лишь угрюмое молчание, он вдруг в приказном тоне обращается к Гренну и Эдду, даже не удосужившись к ним повернуться: — Эй, вы! Олухи! Вы-то слыхали про такую геометрическую фигуру?              Те, давно притихшие и слушающие разговор, прекращают делать вид, что они чем-то заняты, и приподнимают лица, ожидая, какую на этот раз дичь выкинет их командир.              — Ну, слыхали, — бурчит невнятно Гренн, здоровый и заросший бородой парень лет двадцати пяти, по говору, приехавший явно из глубинки. Он, равно, как и Эдд, не понимает, зачем Алистер устраивает этот типичный разбор полетов между командиром и подчиненным.              — Похвально, — сухо говорит он, не сводя глаз с Джона: — А вот Старк, видимо, не считает нужным отвечать на мой вопрос. И судя по его похуистической физиономии, ему глубоко наплевать, что за него это делают другие. Он-то прибыл из самого Винтерфелла. Там, видимо, вопросы про кубы ниже их достоинства. Не то, что у вас, деревенских. Так ведь, Старк?              Гренн и Эдд нерешительно мнутся, но молчат. Брови Джона медленно съезжаются к переносице.              — Вон, даже братец его — сопляк еще одиннадцатилетний — начитаннее вас. Уже посчитал, сколько дней надо идти лесом на юго-запад, чтобы выйти прямиком к Тракту. Все к маме хочет. Ну, оно и понятно, раз папаша помер.              Он приподнимает уголки губ в еле заметной усмешке. Многим показалось бы странным, что командир вдруг заводит разговор о личном солдата, да еще о младшем брате и отце, который недавно погиб, но Алистер намерено подбирает такие слова: они за мгновение ока достигают цели, потому что Джон вдруг меняется во взгляде — все презрение исчезает, как будто его и не было вовсе, а на лице загорается стыд вперемешку с еле скрываемым гневом.              — Жаль, конечно, что из-за него погибли двое наших товарищей. Молодые парни, помнишь их? — Давит на больное место Алистер, продолжая гадко ухмыляться. — Но, как бишь, ты говорил: «хоть мой брат и калека, но тоже человек». Вот и поглядим, не напрасно ли умерли те парни, чтобы спасти такого рода ценнейший человеческий ресурс.              Сказав последнее, Алистер уже в открытую скалится, наслаждаясь своим остроумием, а Джон стискивает челюсти и черенок лопаты, словно Зевс, готовый пустить гром и молнии на головы прокаженных. Его порыв наброситься на командира останавливают вмиг подскочившие Гренн с Эддом, давно учуявшие, куда метит Алистер. И Старку остается лишь кипеть от гнева не в силах набить морду тому, кто, по его разумению, заслуживает этого сполна.              — Поглядим еще, — только и шипит сквозь зубы Джон. — Поглядим…              Командиру все это кажется лишь забавным.              — Ха-ха! А что поглядим-то? Когда ты копать выгребные ямы наконец научишься? — с издевкой плюет Алистер и издает противный смешок. — Смотри, как бы сам не проглядел чего-либо. Может, братцу твоему не далеко до сироты осталось.              — Сука, — тихо шепчет Джон, еле сохраняя самообладание, и трясет нервно головой из стороны в сторону.              — Ну, то-то же! — Вдруг опять лицо командира становится серьезнее некуда и ему уже не до смеха — он вывел городскую выскочку из себя, на сегодня хватит. — Чтоб все три ямы были готовы сщас же! Понял приказ, Старк? Отвечаешь за готовность всех трех. — К ним вернулся привычный злой и угрюмый Алистер Торн, которого они просто не любили, а не ненавидели лютой ненавистью, как Алистера-ублюдского-шутника, каким он был несколько секунд назад. — И заполнять землей тоже будешь сам.              Он уходит, но атмосфера ненависти и злобы по-прежнему витает в воздухе, будто несмываемый смрад потрохов.              — Вот же ублюдок! — не выдерживает Джон, когда командир уходит на достаточное расстояние. Его уже давно не держат под руки товарищи, и он свободно ходит взад-вперед, не находя себе места. — Какая же он мразь!              — Да не кипятись ты, Джон, — успокаивает его Эдд. — Он только этого и добивается. Остынь.              — Остыть?! Да этот говноблюй специально меня выводит!              — Этот говноблюй на тебя бычет, чтоб ты ему леща закатил, — вмешивается в разговор Гренн, — а он тебя потом изуродует так, что хуй от земли соскребешь. И никто ему ничего не скажет, потому что ты первый начал. — По-простецки присаживается он на корточки и разогревает мерзлые ладони. — Чё он так на тебя взъелся? Из-за тех двух, да?              Джон в задумчивости останавливается, смотря на товарищей. Но из-за чувства вины он тут же отводит этот взгляд в сторону.              — Больно они ему упали! — выговаривает Эдд, тощий, с округлыми черными глазами парнишка, у которого за всю жизнь и выросло только три неполных сантиметра бородки да усов. — Помнишь, он готов был Пипа зарубить, когда тот якобы пытался пачку печений из ящика свиснуть? — Эдд выразительно приподнимает брови и, встретив подтверждение своих слов, лишь ухмыляется тонкими губами. — Не-е-е. Ему на наши жизни накласть с высокой колокольни. Он просто не хочет без прислуги остаться, вот и заставляет батрачить, чтоб мы всякую херню для него делали.              — Блять, а нахрена ему это надо? — недоумевает Гренн, качая своей косматой, как у стриженного медведя, головой. Видимо, его тоже выводит из себя эта нелепая ситуация. — Нахрена мы эти ямы копаем? Да еще целых три?! Мы столько не срем!              — Мы и не жрем столько, начнем с этого, — вставляет Эдд, воткнув лопату в землю и оглядевшись.              Вокруг медленно вечереет. Эдд зажигает керосиновую лампу и ставит ее на землю, предварительно расчистив место от валежника.              — А что жрать-то? Пайка уже еле на день хватает. Этот уебан, что типа нам дичь ловит, нихуя в итоге не ловит. — Гренн устало трет грязными пальцами глаза, полный обессиленной злобы. — Что мы вообще жрать через неделю будем, если мы нихуя не имеем и нихуя не ловим? — Тут он вспоминает что-то и его голос возмущенно взлетает: — Зато, блять, ахуеть, загадка века: жиртрес Слинтяй по-прежнему жирный! Пол взвода от голода подыхает, а этот, сука, жиреет!              — Ну, так он и не собирается худеть. — С улыбкой замечает Эдд. — Поэтому ты голодаешь.              — Сука, так бы и зажарил его, как свиную тушу! — досадливо вздыхает Гренн и замолкает.              Все молчаливо соглашаются с его словами, не зная, чем бы еще ответить на это весьма соблазнительное предложение.              — Ты недоволен, что начальство помыкает нами, — шутя, но осторожно вставляет Джон. Однако во взгляде его черных глаз теплится отнюдь не шутливый вопрос: «Надеюсь, вы не собираетесь с этим мириться?». Он внимательно оценивает реакцию своих собеседников.              Гренн и Эдд понимают его с полуслова, но никто не стремится выказывать своего единогласного одобрения, ссылаясь на отсутствие выбора:              — Это обычное дело в армии, — отвечает ему Эдд, тем самым обозначая, что пока не настроен становиться зачинщиком хоть каких-нибудь заговоров. — Когда подчиненные недоедают из-за начальства.               Тем не менее, все трое понимают, что в скором времени им придется вернуться к этому разговору. И не раз.              Птицы на оголенных ветвях щебечут на свой лад. Все благоухает вечерним спокойствием. Огни лагеря прорезаются сквозь хлесткие прутья кустарников, и оттуда доносится нестройный гул мужских голосов, говорящий, что скоро начнется очередная раздача пайка. Все трое заметно оживляются, а Гренн встает с корточек, потянувшись и затем выгибая позвоночник до характерного хруста в пояснице.              — О-о-о-ох, ебать! — своим развязным гонором восклицает тот и переходит к разминке шеи, рук и ног, встряхивая их, как будто готовясь к бою. — Пошлите пожрем, а то я сщас сдохну. Лясы потом точить будем. Сначала еда.              — Снова крик да брань, воровство и срань. — Грустно улыбается Эдд, но во рту тем не менее уже скапливается слюна. — Ну, что, пойдем за очередной порцией неблагодарностей в виде фиги с маслом?              Но никто не интересуется, о чем он говорит, потому что у каждого в желудках уже разыгрывается целый симфонический оркестр, а для голодного человека нет ничего более раздражительнее, чем пустой треп, мешающий основному действу. Парни сдвигаются с места, побросав лопаты под куст боярышника.              Но тут Джон прямо на глазах становится чернее тучи, останавливается, поджимая губы, и, не смотря на товарищей, выдает:              — Идите, парни, а я здесь закончу. — Понуро опускает он голову и затем берет лопату, вновь вгрызаясь ею в землю, откалывая очередной слой заиндевевшего дерна и отбрасывая его в сторону. И не обращая внимания на удивление остальных, еще более обескураживает тех своей просьбой: — Эдд, посмотришь, как там Бран? Пускай Слинтяй ему мою порцию отдаст, а я не буду.              Парни переглядываются. Последний раз подачка еды была вчера вечером, вдвое меньше, чем давали неделю назад, когда у них еще был выбор, что есть. С каждым разом охота удается все скудней, как будто животные по предварительному сговору обходят их караван стороной, а магазины попадаются уже разграбленные, из ассортимента сохранив лишь хозтовары да салфетки. Живых людей последний раз они видели два дня назад…              Нахохлившись, Гренн подает сигнал головой Эдду, пока другой их товарищ, целиком поглощенный своими мыслями, работает лопатой.              — Джон, не пори чепухи! Мы потом закончим. Иди к Брану. И поешь, — проговаривает Эдд, подходя к Старку. — Толку от этого не будет, если изморишь себя голодом. Только болячки.              — Не надо, — говорит тот, изрядно сердясь то ли на них, то ли на что-то еще, начиная вновь копаться в себе. — Идите. Я закончу.              — Слушай, Джон… — вновь пытается уговорить его Эдд, но его прерывают.              — Не надо! — вспыльчиво выдает Джон. — Не надо. Вот же седьмое пекло! Не надо!              Все замирают на месте, не говоря ни слова. Старк глубоко вздыхает, закрыв на секунду глаза, и опускает лопату.              — Седьмое пекло, — устало машет он рукой и вытирает пот со лба. Становится видно, как ему неудобно из-за того, что только что позволил себе сорваться. — Я лучше тут побуду. Идите.              И снова с силой вжимает лопату в землю, делая своеобразный выпад вперед и особенно жестко стиснув при этом зубы.              — Ты из-за Алистера такой взвинченный, Джон? — спрашивает Гренн чуть ли не по-отечески заботливо и затем, немного погодя, выдает: — Да шли его нахуй, этого пиздоблюя! Рано или поздно вынесут его вместе с его блядской ухмылкой. Так что не парься.              — Главное сам на рожон не лезь, — веско замечает Эдд. — Такие, как он, саботаж за версту чуют. Не даром он уже — сколько там? — все тем же монотонным голосом спрашивает он сам себя и тут же, не сильно вдаваясь в подробности, отвечает: — Да хуй его знает, сколько! Короче — много— лет командиром служит. Боятся его. И не только солдатня, но и офицерский состав.              Он многозначительно приподнимает брови, по очереди переводя взгляд на собеседников.              — Садюга? — интересуется Джон, чувствуя, как кулаки против воли сами сжимаются и ненависть еще сильнее жжет его изнутри, где-то в районе желудка.              — А по роже не видно? — как само собой разумеющееся, спрашивает у того Гренн.              — Да нет, видно. Просто… — начинает уже говорить Джон, но запинается. Его взгляд мечет искры. — Просто хочу знать, насколько сильно он… садюга.              Эдд лишь жмет плечами. Гренн угрюмо хмурит брови.              — Поживем, увидим, — только и говорит Эдд, не желая продолжать эту тему, и отходит, зависая в своих мыслях. — Но, мне кажется, то, что мы видели сегодня, это лишь цветочки.              Они молча стоят друг против друга. Джон вновь хочет отослать их в лагерь, самоотверженно вызвавшись закончить работу. Он надеется привести в порядок мысли и хоть немного побыть наедине.              Но ему не дают ничего сказать, потому что из кустов боярышника тихой поступью к ним выходит Тормунд, тот самый немногословный рыжеволосый великан, которому отрядили таскать воз с обездвиженным Браном. Но он приходит один, слегка прихрамывая из-за раны на ноге, полученной в ходе давнишней битвы с ходячими, когда он в кандалах случайно оступился, и тяжелый массив железа подвернул ему лодыжку. Обошлось без жертв и укусов, но кандалы решили все-таки снять дабы раньше времени не лишится такого сильного спутника.              — Джон. — Его дикий взгляд, как всегда, обдает льдом, будто пронизывает насквозь рентгеновскими лучами. — Бран без сознанья. У него судороги и пена изо рта.              Переварив наконец сказанное, троица отмирает с места и устремляется через кусты к лагерю, тут же позабыв о Тормунде. Недавно тревожившие их мысли о погибших, злость, обида, гнев — все мигом пропадает, и на их месте сейчас остается лишь тревога. Оставив лопаты и остальные вещи, они скрываются за колючими прутьями, проламывая себе путь прямо сквозь кусты. Сумерки уже вовсю царствуют по лесу, поэтому ориентироваться им приходится чуть ли не на ощупь. Почти сразу же напоровшись на хлесткую ветку, Эдд вспоминает об оставленном фонаре, возвращается за ним и бежит обратно, поднимая его высоко над собой.              За ними идет Тормунд, тихо и бесшумно ступая по мокрым листьям и валежнику. Методично обогнув кусты боярышника там, откуда совсем недавно пришел, он скрывается в сумерках леса, прекрасно обходясь и без освещения.