человек под фонарём.

Вторник 02:07 PM Юнги хотел как можно быстрее добраться до станции, как можно быстрее расплатиться за билет, но ноги как назло подкашивались и ныли, а женщина на кассе невыносимо долго искала сдачу. Как же ему хотелось просто перестать думать о том, о чём он только что услышал и кого только что увидел, потому что до трясущихся ладоней громкий и даже пронзительный шум вопящих в сознании одна за другой мыслей мешал рассуждать трезво, мешал реагировать на события адекватно. Наверное, именно поэтому Юнги чуть не споткнулся о небольшой бордюр, шикнув в его сторону, и чуть не назвал толстую женщину за окошком кассы всеми неприличными словами, которые только смог бы вспомнить в приливе ярости. Невыносимо было слушать белый шум мыслей, проигрывающийся уже в сотый раз, будто на повторе, что только и твердил о том, что Чимин великолепен. Невыносимо было безрезультатно отвлечься от этого всего, потому что хотелось тотчас же засесть за ноутбук на пару-тройку дней, полностью отдаваясь секундному порыву. Именно секундному, потому что все эти ощущения, мысли, эмоции быстро исчезают, забываются и дальше писать просто не выходит. Сейчас хотелось выпасть из мира, слыша только отдалённый стук собственных пальцев о клавиатуру старого ноутбука, что сейчас мирно лежит в портфеле, в котором у Юнги хранится чуть ли не вся его жалкая жизнь. Сейчас доставать его бесполезно — Юнги необходима его квартира, её атмосфера, запах и сигареты, что всегда лежат на прикроватной тумбочке несколькими пачками. Их всегда не хватает, поэтому приходится закупаться заранее. Тем не менее, Мин всегда носит их с собой, потому что, видит бог, в такие моменты, как этот, он бы выкурил столько, сколько, наверняка, за всю жизнь бы не пропустил через свои видавшие виды лёгкие. Жаль, что в общественном транспорте нельзя курить, как гласит яркая наклейка на раздвижных дверях. Сейчас ему это не помешало бы. Сейчас он пытается отвлечься видом за пыльным окном, считая остановку за остановкой, чтобы окончательно не сойти с ума из-за шторма мыслей в голове, который огромными волнами растекается по черепной коробке, кажется, занимая безумным желанием всё пространство в сознательной части мозга. Юнги хотел бы сейчас не думать ни о чём, как любит делать Намджун, запивая собственные мысли очередным глотком «Мартини». Жаль, что нет у него такого же сильного успокоительного, так бы давно уже перестал отчаянно цепляться, как наркоман с трясущимися от ломки ладонями, за пока что свежие в памяти события. Самое страшное во всём этом как раз то, что Юнги никогда не вспоминает всех этих чувств, эмоций и мыслей, выкладывая на бумагу лишь свои фантазии, смутные представления о действительности. Всё то, что Юнги так отчаянно пытается запечатлеть в памяти, как на фотоплёнке, пропадает, испаряется, что бы он ни делал. Будто чья-то злая шутка зашла слишком далеко, а он просто не может найти выход из этого бесконечного лабиринта. А есть ли тогда выход? Есть ли смысл его искать, если Юнги всё равно продолжает постановку в своём дурацком театре одного актёра, построенного на лжи, лжи самому себе. Неужели и вправду случается так, что человек за всю свою жизнь не может почувствовать ни одной эмоции? Неужели у Юнги нет ни единого воспоминания? Неужели всё, что он пишет — лишь копия того, что он когда-либо прочёл? Всё это ложь? Не может быть. Такого не бывает, ведь Намджун понимает его, и он Намджуна, кажется, тоже. Но что же тогда не так? Почему он не может написать то, что чувствует сам? Чего тогда Юнги заслуживает? Ни гроша. Мысли путаются, перекрикивая одна другую, а Юнги всё смотрит в окно, окончательно сбившись со счёта. Но вдруг одна тихо шепчет: «Может, тогда поможешь Чимину, раз смог услышать в его игре то, чего не можешь разглядеть в своих книжках?» Мина будто осенило. Ведь верно — Чимин играл так проникновенно, что Юнги безошибочно услышал в расстроенной тональности звучания пакова инструмента тревогу. Отлично от его произведений — не зря в том кафе Юнги побил посуду, ведь очередная фантазия никак не клеилась с реальностью, потому что он не мог показать всё это на бумаге. Не мог он показать всё то, что чувствует сам, в отличие от Чимина, который буквально открывает душу слушателю, позволяя практически на ментальном уровне увидеть то, что обычно незримо. «В этом ведь смысл музыки, верно?» — припомнил Юнги свою недавнюю мысль, в очередной раз убедившись в её правильности. Каким бы ни был роман, хоть с превосходным сюжетом и написанием, всё это кажется настолько мелочным и неважным в сравнении со всем тем колоритом чувств, которые позволяет уловить музыка. Тогда Юнги попробует. Попробует описать то, что услышал. Изобразить то, что чувствовал, как художник изображает какую-нибудь разноцветную склянку на холсте. Он попытается хотя бы потому, что есть Намджун, который все эти нелёгкие годы был рядом, а теперь замкнулся в себе. По голосу в динамике телефона для Юнги это было определить не трудно. Тот определённо уже выпил и, скорее всего, та бутылка, которую Мин берёг для особого случая, давно уже валяется, опустевшая, где-нибудь на полу рядом с мирно сопящим Намджуном. Так бывает всегда, когда Ким находится в стрессовом состоянии, и Юнги действительно жаль, что он так плохо понимает своего друга. Ведь единственное, чем он может помочь — это написать что-то, что перевернуло бы сознание старого-доброго «Жюля Верна» в корне. Только вот Ким уже давно перестал быть тем заботливым хёном, каким был ещё в школе. Теперь он больше похож на уставшего от жизни взрослого, кем, собственно, и является в сущности. Книжками Намджуна не удивить, тот только снисходительно, но как-то фальшиво по-доброму улыбнётся и с восхищением во взгляде примется читать. Больше ничего, потому что это всё ненастоящее. Всё, что Юнги пишет, не является реальностью. Юнги не хочет видеть хёна таким. Подавленным, сломленным. Не хочется делать ещё хуже, чем есть, поэтому он корит себя за то, что только и может, что лгать самому себе в своих книжках, полных противоречий. За всё это время Джун ни разу не сказал, что работа плохая или «надо ещё доработать». Почему? Потому что считал, что это неправильно? Неправильно говорить правду? Наверное, он просто не замечал этого. За окном показалась знакомая остановка. Двери с тихим лязгом открылись и Мин смог вдохнуть свежего воздуха, обжигающего лицо тысячами крохотных снежинок. Он недолюбливал общественный транспорт именно из-за этой неимоверной духоты, перекрывающей доступ к кислороду. От этого мысли мешались и пускались в безумный вальс на бушующих волнах перенапряжённого сознания. Сейчас же всё утихло, остались лишь отдалённые разговоры людей и гудение двигателя тронувшегося со станции поезда. Остались лишь мысли о Намджуне и Чимине, что не выходили у Юнги из головы. Всё это казалось каким-то неверным, неправильным, совершенно «нонсенс». Хотя подобным термином вполне можно описать абсолютно всё творчество «знаменитого писателя», совершенно не заслужившего своего звания. Юнги не в состоянии описать реальность. Он не имеет возможности изобразить с точностью всё то, что так привлекает людей в литературе. Зато такой возможностью обладает Чимин и это, кажется, единственная причина, по которой Юнги тут же направился в сторону своего тихого квартала, даже не закурив «на посошок» перед тем, как увидит полностью разбитого Намджуна. Он предполагал это, надеялся на благополучный исход, но отвергать реальность не в состоянии никто.

***

Вторник 03:12 PM Намджун переключает каналы один за другим, не задерживаясь ни на одном дольше трёх секунд. Юнги слышит, как прерывается фраза телеведущего, а затем и куплет какой-то эстрадной певички тоже заклинивает на полуслове, не успев завершиться. Кажется, Джун даже не заметил, как Юнги вошёл. Тот нарочно хлопнул и без того хлипкой железной дверью так, что по всему жилому массиву и ещё минимум в нескольких улицах от миновой квартиры был слышен протяжный лязг, но на это никто не среагировал, а заикающиеся, сменяющие друг друга фразы и песни продолжали слышаться из гостиной. Это ещё больше обеспокоило Мина, но тот не торопился прерывать идиллию своего друга. Тихо скинув портфель прямо возле входной двери, даже не снимая пальто и шарфа с ботинками, Юнги направился в гостиную, где, как и ожидалось, обнаружился распластавшийся на диване Ким, бессмысленно созерцающий небольшой экран громоздкого «телевизора-коробки». Подле дивана Мин заметил и пустую склянку, которая явно закончилась быстрее, чем самому Намджуну хотелось бы. — Джун-а? — Юнги не стал повышать голос, потому что прекрасно знал суть подобного поведения. Ему ли не знать. Друг всё равно не ответит, а тот его звонок и благодарность были действиями того, ещё не опьяневшего Намджуна. Поэтому сейчас мало на что приходится рассчитывать. Намджун сейчас не тот, кто станет слушать Юнги, поскольку сам является тем, кого необходимо выслушать. Мин не стал походить ближе к Намджуну, так и оставшись стоять в нескольких метрах от него, глядя на друга с неподдельной жалостью и горечью осознания того, что это он, Юнги, сделал подобное с ним. Он бы полностью поддержал Намджуна, если бы тот сказал, что это всё виноват Юнги. Но Намджун молчит, замкнувшись в своих мыслях, полных заблуждений. Молчание в данном случае — самый худший враг, которого только можно вообразить. Ведь никто не может помочь, когда человек нем как рыба, не проронит ни слова о том, как себя чувствует. Эта самая неопределённость пугает Юнги, заставляя ещё больше ненавидеть себя за всё, что он когда-либо делал. Он бы попросил хоть тысячу раз у Намджуна прощения за всё и немного больше, но только не здесь, только не сейчас и только не так. Ким пьян и вряд ли станет слушать Юнги — Мин сам понимает, что именно нужно его другу в такие моменты. Тишины и полного уединения — вот чего. Ну, если первое Юнги обеспечит с превеликим удовольствием, удалившись в свою небольшую комнатку, которая, кажется, насквозь пропахла дешёвым табаком вперемешку с крепким кофеином, то второе Джун не получит, сколько бы ни лежал бесполезным балластом на скрипучем диване. По крайней мере, теперь Юнги попросту не позволит. Слишком долго они держали дистанцию и, лукавя при разговоре, называли друг друга друзьями. Какой нормальный друг позволил бы своему товарищу прогнивать по самый корень — конечно же Мин Юнги. Их взаимоотношения можно назвать чем угодно, но только не дружбой. «Ошибка» будет самым объективным определением их с Намджуном общения, потому что эти отношения в прямом смысле построены на их заблуждениях друг в друге и себе. Юнги это понимал, да и Намджун не глуп тоже, но просто никому не хотелось распутывать этот треклятый клубок из их общих противоречий. Никому до этого нет дела, потому что в каком-то из миллиона смыслов их обоих это вполне устраивает. Наверное, именно из-за осознания безнадёжности сложившейся ситуации, Юнги, постояв с минуту в проёме, опершись на раму, тихо выдохнул и направился в коридор, уже не слишком обращая внимание на всё ещё бездумно переключаемые каналы на телевизоре. Мин кинул старое пальто вместе с клетчатым шарфом на ближайшую тумбочку, а ботинки оказались небрежно брошенными на коврик возле двери. Выудив из сумки ноутбук, он направился в другой конец коридора, в небольшую комнату, всю заставленную книжными полками. Он даже не услышал, как из зала донёсся тихий хриплый голос, немного мямлящий из-за полудрёмы. — Юнги, ты? — Джун спросил это так, будто не слышал громкого хлопка железной двери. Будто специально не заметил Юнги — ждал. Чего ждал? Мину не дано этого знать. Да и ни к чему, собственно. Однако, парень всё же вздрогнул, останавливаясь, а из зала послышался протяжный скрип старого кресла, на котором и лежала обмякшая тушка когда-то бодрого и более-менее жизнеспособного человека. Намджун выглядел мягко говоря помятым, а если без прикрас, выглядел отвратительно, а горький запах алкоголя, кажется, буквально въелся в смуглую кожу друга. Походка какая-то неустойчивая, и Юнги то и дело порывался подхватить Кима, теряющего равновесие. Но тот всё увереннее приближался, неуклюже опираясь о стену одной рукой, сощурив в полусне глаза. Они глядели как-то слишком безучастно и одновременно оценивающе, что Мин невольно попятился. Намджун проснулся совсем недавно, но, тем не менее, кажется, будто он не спал вообще, так и перелистывая бездумно каналы на старом телевизоре. Джун остановился в метре от Юнги, всё ещё пошатываясь и щурясь, будто пытался сфокусироваться на расплывчатом силуэте перед ним. Картинка перед глазами никак не хотела принимать ясные очертания, поэтому Джун снова повторил хрипловато: «Юнги?» — Да, это я. Ты что, не слышал, как я зашёл? — в голосе Мина отчётливо слышался упрёк, в ответ на который Джун лишь неуклюже почесал затылок, переминаясь с ноги на ногу. Огромные мешки под глазами, на которые Юнги старался не обращать внимания, после безумного марафона просмотра ТВ стали видны отчётливей, что придавало джуновому лицу грустное, обречённое выражение однозначно «заёбанного жизнью» человека. — Как давно ты в моей квартире? — А как давно у тебя это пятно на штанах? Я что-то не припомню, чтобы оно у тебя было, — тут Джун уже пытается шутить, но получается, откровенно говоря, плохо. Однако Юнги посмеивается, понимая теперь, почему в голосе начальника слышалась усмешка даже во фразе «счастливого рождества». Юнги совсем забыл про него и стало немного стыдно, правда, самую капельку. Ему ведь можно — он человек искусства, ему такое прощают. Хоть голый ходи, ей-богу, но Юнги, пожалуй, воздержится. — С самого утра, вроде как, — Мин специально говорит тихо, прислушивается к каждому джуновому вздоху. Юнги специально смотрит пристально, не отводя взгляда, наблюдает за каждым джуновым движением, потому что говорит он слишком странно, слишком притворно, будто маленький ребёнок пытается соврать. Юнги ни за что не поверит в эту фальшь, хотя раньше смотрел на всё сквозь пальцы. Но не сейчас — сейчас он отчётливо чувствует резкий запах алкоголя и разряженную атмосферу между ними, словно стоит на краю пропасти. Сейчас он хочет выстроить через неё мост, пусть хлипкий и дощатый, но всё же путь. Юнги эгоист, но Намджун — единственный, ради кого Мин способен на действия. Джун молчит, потому что Юнги пугает его своим поведением, пусть даже Ким не совсем до конца осознаёт всё происходящее. Для него в данный момент существует только внимательный взгляд друга, что, кажется, что-то ответил ему. Картинка перед глазами обрела чёткость, но Намджун всё ещё не слышит ничего, кроме пронзительного звона в ушах. Не стоило ему выпивать ту бутылку залпом, да и Юнги звонить тоже было совсем необязательно. Не пришлось бы сейчас напрягать слух, чтобы расслышать шёпот сквозь толщу воды. Не пришлось бы снова винить себя, Юнги, начальника, да и вообще весь этот чёртов мир во всех семи смертных грехах. Намджун молчит, потому что не слышит Юнги, а сказать уже нечего. — Хорошо, — прерывает затянувшееся молчание Юнги, — в таком случае я пойду. Последняя фраза буквально тонула в оглушительном оркестре окружающих звуков, что мешались в опьянённом сознании Намджуна: шум машин из открытого окна, гулкое эхо шагов за дверью и собственное дыхание звучали одновременно. Внезапно Ким почувствовал холод, что ледяным дыханием обдавал конечности. Заметил он и то, как его трясёт, будто в припадке. Он определённо не услышал то, что говорил ему Юнги, потому что тот говорил, безусловно, нечто важное. А Джун не услышал — иначе Юнги бы сейчас не скрылся в проёме небольшой комнаты молча, не произнеся ни слова. Там, вроде как, окно и было открыто настежь. — Закрой там окно, Юнги, я забыл… — Джун замолчал, слыша громкий хлопок двери миновой комнаты. Он снова сделал что-то не так. Всё начинается сначала. Всё повторяется, как в том дурацком фильме про петлю времени. Фильм правда дурацкий и ситуация дурацкая, но, как ни странно, как раз всё это сейчас происходит с Намджуном. Будто он застрял в состоянии дежавю, словно зная, что всё это уже было. Что Юнги уже приходил вот так, а Намджун уже напивался так же, как сейчас, далеко не единожды. Всё повторяется снова и снова и Джуна, кажется, передёргивает, когда из комнаты начинает доноситься приглушённый стук клавиш, которые нажимают одну за другой, выводя на тусклый экран весь минов внутренний мир. Тот целиком и полностью построен, так же, как и намджунов, на лжи и жалкой фальши, на заблуждениях и предрассудках, но никак не на реальности. Потому что реальность их обоих по-своему пугает, она противна одному и совершенно неведома другому. «Но от реальности нельзя убежать». Прятаться — самое удачное решение, только если другого выхода уже не осталось, «а выход есть всегда», как любит выражаться Намджун. Очень жаль, что он сам не понимает собственной фразы. Может, просто не хочет понимать, потому что слишком занят другими, более глупыми мыслями, так же, как и Юнги. Наверное, это — есть то, что их сближает. Наркотики и деньги — два людских порока. Ложь и заблуждение — два их общих порока.