Любовь и Смерть

      Каков глупец! Мне выпал такой редкий шанс, единственный в своем роде! И каким оказался итог! Меня переполняют чувства, не самые радостные и не самые горестные, но я готов буквально завыть от подобного расклада. Черт возьми. Моя вина в том, что я не уследил. Моя вина в том, что, бесы меня задерите, я слишком люблю Вильгельма, если слово «слишком» можно употребить в таком случае. Кажется, я еще никогда не был настолько эмоционален в собственных записях, ха. Мысли в голове роятся и копошатся, как крысы, и каждая из них так же отвратительна. Я говорил Уильяму не ходить в северное крыло, но он меня не послушал. Моя ошибка, признаю, поскольку я должен был догадаться и предусмотреть, что он и не станет меня слушать, ибо это — потомок Вильгельма, сам Вильгельм, коли это оказалось возможным, беспамятный, но такой же упрямый и столь бессовестно наглый, что обязательно постарается разузнать всё, что лишь богу — которого, впрочем, нет, и я тому доказательство, — одному известно, и что ему и не стоит, пожалуй, знать. Как можно было полагаться на разумность Холта, осознавая его абсолютное пренебрежение правилами и игнорирование любых запретов. Я буквально в себе разочарован.       Как же он смотрел на меня! Словно на создание, неизведанное и неземное, но в самом неприятном и отвратительном из смыслов! Безусловно, он заметил мои помолодевшие черты лица, ведь он уже давно подозревал и, думаю, окончательно убедился в том, что я нежить, ведь он-то не глупец, совсем нет, и сопоставить ненасытных дев, что пили его кровь, древний замок и скоро молодеющего хозяина для него не составило труда. Я отпустил его. И он ушел. Сбежал отсюда, ровно как из темницы сбегают пленники! Как из замка Иф бежал Монте-Кристо. Черт возьми! Какая нелепость и какой огрех. Он не вернется в замок по доброй воле, не теперь и не сейчас, и это гложет меня, и я вновь ощущаю холод той зимы, когда я был подобен волкам, гниющий в тоске без любимого человека. Я растерян и, наверное, обезображен своей горечью. Если бы я мог отражаться в зеркалах и видеть себя, я уверен, в нем бы отразилось совершенно идеальное лицо мертвеца, что оставил всякую надежду, шагнув в Лимб, ведомый Вергилием, и его не ждёт Чистилище и прогулка по Раю. И ежели бы Господь существовал, я бы неистово молил его о новой встрече, но вторых шансов не бывает, бывает лишь не до конца упущенная первая возможность. Сотни мыслей роятся, роятся, роятся и я так надеюсь выцепить хоть одну, достаточно достойную и целесообразную.       Хотелось бы мне Мефистофеля попросить, чтобы вернул любимую Маргариту, позволил ее вызволить из тюрьмы разума, да вот только не существует этого демона и контрактов с ним, и все куда сложнее. В тяжелых раздумьях Вильгельм всегда был тем, кто сразу же находил очевидный выход, возможность развития событий, раскладывал все передо мной, как раскрытые карты. Сейчас же я не представляю, что делать далее. Я осознаю, что поступил правильно и разумно, отпустив Холта. Вильгельм был свободолюбив и совершенно не терпел указов, наставлений, поступал лишь по своему разумению и только, и я думаю, что Уильям абсолютно и точно схож с ним в этом. Удержав Холта, я бы запер его в каменной клетке, среди бесконечных лесов Карпатских гор, туманов и снега, стай воющих волков и с беснующимися стригоями в северном крыле, что вкусили свежей мужской крови. Он направляется домой, конечно, в Англию, и вот удача — у меня остались все его вещи и те, которыми он был заинтересован всё свое время пребывания в замке. Могу ли я считать это знаком того, что шанс не упустил совсем?       Я спустился к Вильгельму и долго не мог открыть его гроб, но все-таки сделал это и коснулся истлевшего чела. Как бы мне хотелось сейчас попросить совета, мудрого наставления или же простого взгляда, и сразу бы все стало на свои места. Но я заметил, что не всё оставалось на своих местах. Пропал тот самый кулон Вильгельма, что я надел ему на шею в день смерти, что удержал его душу между мирами и заставил пройти круг реинкарнации. Право слово, эти строчки звучат так странно. Уильям, вероятно, сам того не ведая забрал именно то, что было необходимо ему передать. Надеюсь, он не бросил его где-нибудь по пути, иначе… Не стану даже дописывать.       Я решительно собрал его вещи, но решил повременить с отправкой. Он сам доберется не раньше, чем через неделю, но точного расстояния я не знаю. Я никогда не выезжал за пределы Румынии. Разве что за ближайшие границы и в Турцию, когда получал право на княжение, выплачивая мукарер, но мир с тех пор совсем переменился и я полагаю, что преобразился он так, что едва ли я бы узнал его, даже если бы и посещал ту или иную страну доселе. Приобретенный мной особняк в Лондоне был мне только на руку, а потому я несколько воспрял духом. Кажется, Вильгельм и правда помог мне прийти в себя и вернуть себе самообладание. Как же ты делаешь это, любовь моя, как же ты и здесь, и там, и мертвый, и живой? Вряд ли я когда-нибудь это узнаю и осознаю полностью. Если бы Уильям, или же правильно звать его Уильямом, не направился в Лондон, вряд ли бы я воспользовался возможностью перебраться в иную страну, где совсем другие порядки и где кипит жизнь, ведь я так от этого уже отвык.       Знал ли я, что ко мне отправится юноша, что окажется моим покойным возлюбленным? Нет, я совершенно не имел ни малейшего понятия об этом, но я знал одно, что рано или поздно, жизнь сама сведет меня с ним, поскольку по-другому быть и не могло. Кулон притянет его к себе, вернется к законному владельцу и каким-то чудесным образом соединит собою и прошлое, и настоящее. И я, право слово, не знаю как! Вильгельм слишком сильно любил загадки и был настолько скрытен в подобных делах, что я мог и могу только догадываться, а потому чувствую себя, как неразумное дитя в вопросах колдовства, хотя сам являюсь самым настоящим плодом черной магии. Если бы я знал о его возвращении, я бы не предстал перед ним старым и сморщенным графом, а был бы самим собой. Таким, каким я остался на добрые тридцать три десятка лет. Думаю, даже Вильгельм бы не признал меня в подобном виде, не то, что Уильям.       Я так долго коротал вечера, читая об Англии и изучая английский язык от скуки, ведь мне не с кем было даже побеседовать, а с Холтом эта возможность появилась и стало столь отрадно, что, пожалуй, проникся нежными чувствами и к самому королевству. Безусловно, природа моей натуры не давала мне возможность передвигаться по Европе и путешествовать в иные места, а потому стоило бы хорошенько над этим поразмыслить. Передвигаться ночными поездами я мог, ожидая нового отправления на постоялых дворах или же гостиницах, пожалуй, но морская переправа предпочтительна в светлое время суток, а потому даже за большие деньги капитан парохода не захочет меня перевозить. Поговаривают, что в Великобритании мало солнца, а потому это — большая удача. Отправив посылку Уильяму с вещами, заинтересовавшими его книгами и письмом особенного свойства, я стал собираться в дорогу и сам. Вещи решительно были оставлены, и в путь я отправился налегке, посчитав, что разумнее будет приобрести всё самое необходимое во время следования, покуда я смогу понабраться знаний о нынешней моде. Всё, что я взял с собой, впервые покидая замок за столько лет, это: многочисленные сбережения, фляга цуйки для извозчика, что от Верецкого перевала должен был доставить меня до самой Бистрицы, где я сяду на поезд, и серьги Вильгельма, пясы, что оставались в шкатулке. Рука не поднялась тревожить его, спящего, столь красивого, хоть и бездыханного. Его кости были мне особенно милы в ночной мгле, когда я беседовал с ним, а он молча мне отвечал. Пожалуй, это было самым сложным решением — переступить через обреченную одержимость и двинуться дальше. Поторговавшись с самим собой, я все-таки оставил замок позади. Я более не в состоянии бездействовать, а потому не буду ждать и сам отправлюсь в его мир.       Впереди меня ждала Буковина и переправа до Вены, откуда я направлюсь до Антверпена через Германию и пересеку пролив, чтобы оказаться там, где я просто должен быть. Теперь у меня новое имя — Джонатан Уорренрайт.       Имя простое, неприметное, но тем и лучше. Так будет легче испить вина в каком-нибудь ресторане за беседой с кем-то невзрачным, но влиятельным, не привлекая к себе лишнего внимания, ибо если мое имя и звучало когда-либо, то вряд ли кто полагает, что перед ним возникнет человек тридцати семи лет от роду в самом расцвете сил. Безмерно богат и безукоризненный аристократ. Завидный жених, но без лишних загадок и тайн, что могут обратиться против него. Думаю, это здравая мысль. Пусть лишь только Уияльму известно мое настоящее имя и положение.       Назвавшись иначе, обрету и иное занятие. Быть может, медицина? Врачеватели славятся, а хорошие врачеватели тем более. Доктор Джонатан Уорренрайт, что получил от покойного дядюшки непомерное состояние, а потому и уважение в обществе. Вряд ли в мире хоть на йоту перестали цениться деньги. И тысячи лет будет мало!       И на этом я заканчиваю свои мемуары, поскольку начинается новая история. Стоит расстаться с графом Ионом фон Штауффенбергом и оставить позади господаря Валахии, поскольку тот мир канул в лету, и мой Вильгельм канул в лету, и теперь моя судьба связана только с Уильямом Холтом, просто невозможным и совершенно удивительным человеком, и все дороги теперь ведут в Туманный Альбион. И воды, в которые я вступаю, не пересекал еще никто. Триста тридцать пять лет. Я не намерен больше ждать.       В Лондон!