Любовь и Смерть

      Я всегда считал написание мемуаров занятием глупым и бесполезным, энергозатратным и трудоемким, только отнимающим время, которого и так не достает. Но сейчас я уверен, что запись подобного рода наблюдений может возыметь действительно существенное значение, хотя надеюсь, что подобного не произойдет. Месяц назад я отправил Уильяма, что представлял собой массу из недовольства и фатальной скуки, приправленной угнетенностью из-за абстинентного синдрома после прекращения приема кокаина, в Румынию вместо одного из юридических консультантов. Он смыслил в юриспруденции подобного рода достаточно плохо, чтобы это вызвало у меня некоторые опасения, но своевременная подготовка к поездке и несколько достойных книг помогли восполнить пробелы. Отправляя его в далекое и долгое путешествие, я надеялся, что Уильям сможет развеять свою вездесущую скуку, которая изводит не только его самого, но и всех попадающих в зону поражения. После того как не стало Грегори, я чувствую себя совершенно усталым, а потому, стараясь совместить правительственную деятельность и заботу о младшем брате, не преуспеваю в последнем, а это меня совершенно не устраивает.       Уильям отсутствовал дольше положенного, но, как мне удалось выяснить, причиной тому послужила резкая непогода, обрушившаяся на замок, где он и пребывал всё это время. Брат вернулся неожиданно, не сообщив об этом ни одной живой душе, а потому первую весть я получил от его домовладелицы миссис Эддингтон, что сдавала брату квартиру на Глочестер-плейс. Она чрезвычайно была обеспокоена тем, что за столь короткий срок мой брат похудел и осунулся. Безусловно, за ним подобное было замечено не раз, но она отметила странный взгляд, устремленный в себя, и непроглядную задумчивость. Он был молчалив и тих, заперевшись в комнате, не желая даже выпить чашку чая, Уильям весь обратился в книги и собственные мысли. Он выглядел болезненно, и можно было подумать, что взгляд, коим он смотрел на всё вокруг изменился до неузнаваемости из-за какого-либо чрезвычайного происшествия, о котором я и понятия не имел. Черт возьми, Уильям! Во что ты снова вляпался?       Брат, ты учился в одном из лучших университетов Великобритании, в Оксфорде, и стал дипломированным химиком, что нашел отдушину в синтезировании веществ, в изучении их природы и смешении различных реагентов. Уильям, чего тебе не хватает в жизни, я все так и не смог тебя окончательно понять. Ты умен, даже слишком, непоседлив, как дитя, и совершенно себе на уме. Что заставило тебя вновь отдалиться от мира и запереться в комнате, изучая нечто неизвестное, непознанное тобой, что заинтересовало твой разносторонний ум в этой поездке в одну из самых загадочных стран, неизведанных и далеких от Британских островов? После того как родители оставили нас, ты — единственный, о ком я могу позаботиться. Грег, человек, что был мне любимым и одним из самых дорогих, тоже ушел в мир иной, если он, конечно, существует, во что ни ты, ни я никогда не верили в силу наших безбожных убеждений, и я не готов потерять еще и тебя. Ты считаешь меня докучливым старшим братом, но знаешь ли ты, каково это — понимать, что в этом мире у тебя больше нет ничего иного? Только ты, братец мой, и Великобритания, но даже Ее Величество королева Виктория и страна не значат для меня столько, сколько твое благополучие. Я всегда действовал в твоих интересах, хотя многое тебе претило, и ты всячески старался отнекиваться и стремился прочь от моих советов и указаний, считая, что я лишь пытаюсь тебе досадить, и я очень надеюсь, что когда-нибудь ты поймешь, что за этим стоит нечто большее, нежели просто желание насолить.

23 октября 1895 г.

      Я озадачен. Уильям ведет себя странно даже для самого себя. Он мечется из угла в угол квартиры, всё время повторяя себе под нос названия минералов и теребя в пальцах какой-то кулон, о котором я не знал. На мой вопрос, откуда он достал подобную вещицу, Уильям только отмахнулся и бросил, что это сувенир из Румынии. Он носится по квартире, разбрасывает книги в откровенном припадке какого-то забвения, что случались с ним лишь, когда Грегори предоставлял ему нераскрытые дела Скотланд-Ярда, кои приводили в величайшее отчаяние всевозможных детективов и инспекторов. Покуда его развитой ум — ум аналитика — помогал составлять исключительные причинно-следственные связи, Уильям погружался с головой в криминальную жизнь Лондона. Но что заставило его теперь поступать подобным образом? Взбудораженный, потерявшийся в собственных мыслях, не замечающий ничего на своем пути и пропускающий любые слова мимо ушей. Нет, Уильям не был бы Уильямом, если бы не вёл себя, как подобает истинному безумцу или гению, но даже я был несколько удивлен. Не далее, как сегодняшним утром, прибыло известие, что старый граф, к которому я послал брата, скоропостижно скончался в своем замке, все-таки перечислив немалую сумму за приготовленный для него дом в предместьях Лондона. Не была ли связана эта новость с тем, что Уильям суетился, словно был не в своем уме? В Лондон должен был явиться наследник, племянник, если быть точным, графа, к кому и перешло всё баснословное состояние и недвижимость. Застывающий в оцепенении и вглядывающийся в никуда, бросающийся прочь из комнаты и обратно, обмякающий в кресле и сжимающий голову, словно ту разрывало на части, зажмуривающийся, брат вызывал во мне самое что ни на есть настоящее беспокойство.

7 ноября 1895 г.

      Я встретился с доктором Джонатаном Уорренрайтом, чтобы решить несколько юридических вопросов, которые он хотел обговорить лично со мной, поскольку узнал от отходившего Иона фон Штауффенберга в мир иной, что именно я направил к нему так называемого консультанта, а потому ему бы хотелось выяснить каким образом произойдет вступление в наследство. Поскольку очередь наследников обрывается до племянников и племянниц, у него возникло много вопросов в отношении того, возможно ли будет наследовать особняк, но я лишь сказал, что приложу возможные усилия, однако на это понадобится время. Доктор Уорренрайт, безусловно, согласился, но озадачился проблемой того, где же ему стоит жить до тех пор, пока он не вступит в наследство. Повинуясь лучшим намерениям, я сказал ему, что мой брат живет совершенно один, снимая квартиру на втором этаже в доме самой прелестной и благонамеренной старушки. Его заинтересованность не знала предела, а я чрезвычайно надеялся, что подобным образом смогу отвлечь Уильяма от того, что вводило его в крайнюю степень безрассудства.       Миссис Эддингтон, встретив меня на пороге, сразу же запричитала о том, что брат практически не ест и не пьет ровно с того момента, как вернулся из своего путешествия, сидит в своей комнате или гостиной и в последние несколько дней, после получения некой посылки, буквально зачитывается книгами на неизвестном тому языке и не выпускает из рук какое-то письмо. У него помешательство, но вы же знаете Уильяма, если что-то его увлекает, то едва ли его возможно вырвать из подобного умопомрачения, хотя он всячески старается доказать, что он совершенно здоров и подобная бесноватость имеет положительно достойное происхождение, говорила она.        Но я встретил его совершенно спокойным, словно на него наконец-то сошло озарение, и он облёк свою мысль в слова, высказал её и пришел в равновесие. Но всё оказалось куда прозаичнее и неприятнее, чем могло быть.       Пузырек, что ранее был полон прозрачной жидкости, стоял на его рабочем столе между кипой бумаг и книг, канцелярских принадлежностей и прочей ерунды. Он бликовал в свете начавшего заходить солнца, капли переливались, оставшиеся внутри, стекая по стеклянным стенкам на дно. Левая манжета была завернута, Уильям даже не потрудился его опустить, хотя его уведомили о том, что я собираюсь нанести визит. Он дышал глубоко, лежа с закрытыми глазами на софе, заботливо укрытый одеялом, поскольку Миссис Эддингтон прекрасно знала о его наклонностях и слабостях, но ничего не могла с этим поделать. Холодность, с которой Уильям относился к любым наставлениям относительно употребления кокаина, была сродни арктической, а потому, сколько ни пытались его образумить как я, так и Грегори, это не возымело никакого успеха. Семипроцентный кокаин был для него проводником света, помогал выстоять перед водопадом мыслей, что обрушивались на него единым потоком, не позволяя увидеть среди них ту единственную, в которой и заключалась истина, какой бы она ни была. Прояснение сознания, губящее его разум, казалось для брата в подобные моменты исключительной благодатью. Надеюсь, что общество доктора действительно пойдет ему на пользу.       Уильям открыл глаза и посмотрел на меня, вздохнул и снова закрыл глаза. Сколько раз я видел его в течение всего того времени после возвращения в Лондон, он всё время носил на шее кулон. Как бы мне хотелось знать, что с ним произошло в далекой стране, но братец мой не ответит же, уйдет от вопроса и не удостоит меня ничем, кроме презрительной усмешки или пренебрежительного жеста. Он не притрагивался к любимой скрипке с самого возвращения, на пюпитре заместо нот стояла рукописная тетрадь с различного рода заметками, но стоило мне только подойти и взглянуть, как Уильям сурово запретил мне приближаться к его вещам. Он, даже пребывая в состоянии эйфории, защищал свое жилище от меня, как зверь защищает свое логово. Пронзительный взгляд серых глаз, прозрачных, был устремлен на меня с легким отвращением, особенным, предназначенным только лишь мне одному.       Обсудив заранее с миссис Эддингтон вопрос о новом постояльце, я был удовлетворен тем, что она не имеет ни мысли против его появления. Стоило ли рассказать об этом Уильяму заранее? Но все-таки я решил не вмешиваться, поскольку элемент неожиданности мог сыграть на руку, а состояние, в котором Уильям находился, не предполагало под собой деловой или задушевной беседы, хотя последних, впрочем, у нас не было и в помине.       Я видел, как его эйфория начинала сменяться раздражением и угнетенностью, а тело наливалось усталостью. Вложив стеклянный шприц для подкожных инъекций в несессер на столе, закрыв его и убрав туда, где он всегда лежал, я присел в кресло около камина и стал ждать.