Еженедельник Джонатана Уорренрайта: «Роковое свойство»
25 августа 2018 г. в 22:38
Весь день я был предоставлен самому себе, и по этой причине мог беспрепятственно рассмотреть квартиру: гостиную, в которой Уильям, очевидно, постоянно играл на скрипке поскольку из всего, что лежало на столе, самым не запыленным, идеально начищенным, буквально блестящим, был кофр его горячо любимой подруги; предавался унынию или же чтению: у софы стояли горы книг, заложенных, самой различной тематики; пил чай и питался, чем ни попадя: чашка с чаем соседствовала с пузырьком формальдегида, или же изнывал от скуки. Не от того ли на настоящем человеческом черепе, чьи черные глазницы смотрели на меня с письменного стола, красовался венок из разрезанных на тонкие полоски газет, а нож был воткнут в целую стопку писем на имя Холта, подписанных его рукой как «скука», «глупость», «чушь» и «даже Адам сочинил бы лучше!». У Уильяма было чувство юмора. Своеобразное.
Я подошел к его пюпитру, но обнаружил на нем вовсе не ноты, а записную тетрадь, в которой неровным и чуть пляшущим почерком были отмечены наблюдения Холта за последние несколько недель, связанные с ним самим и его состоянием. Пометки о различных ядах, названия городов и поселений Румынии, географические координаты, характеристика приступов мигреней и принятые им дозы препаратов, строчка от руки нарисованного и кривого нотоносца с короткой музыкальной фразой, о которой, по незнанию современной музыкальной нотации, я не мог сказать ничего, кроме того, что пишущий был явно не в себе — всё зафиксированное на бумаге являло собой совершенный умственный хаос, выстроенный в некую систему записей.
Уильям писал свои умозаключения в конце каждой страницы, анализировал и строил выводы. Чем дальше я продвигался по записям, тем явственнее замечал, что его почерк меняется, как и сама структура наблюдений. В моменты успокоения разума, в перерывах между мигренями, Холт выявлял систематическую природу своих приступов.
Во-первых, он отмечал, что у него появились невиданные доселе навыки. Например, он стал понимать румынский язык и прочитал письмо без особого труда, хотя после возвращения он мог понимать только отдельные слова. Во-вторых, каждую ночь ему снились сны, связанные с Куртя-де-Арджеш — ¬ координаты города он указал еще на первых страницах, но детализировано смог описать его только спустя неделю. В-третьих, быстрое прогрессирование головных болей он связал с тем, что первое время держал кулон рядом с собой, затем в последующие дни не выпускал его из рук, а потом и вовсе оставил у себя на шее.
Множество записей и заметок, в которых сам черт запутается, были для Уильяма способом разобраться в том, во что превращается его жизнь и он сам.
Я читал газеты, оставленные Холтом, точнее, сваленные в углу для камина на розжиг, книги, коих в гостиной было в достатке, ибо несколько книжных шкафов были сверху и донизу заставлены увесистыми фолиантами и небольшими экземплярами. Нашлась даже первая книжная лондонская публикация «Портрета Дориана Грея» 1891-го года, что покоилась под грудой выписываемых Уильямом научных еженедельников. Никогда бы не подумал, что Холт мог читать подобную литературу. Декаданс, гедонизм, эстетизм. Едва ли. Его разум был выше, тем или иным образом, чем художественные рассказы. Интересно, видел ли он собственные грехи и пороки в главном герое, если же все-таки читал?
Уильям вернулся в шестом часу вечера, с порога бросил миссис Эддингтон, что дьявольски хочет чая и печенья, взлетел по лестнице и обрызгал меня каплями дождя, заливавшего Лондон последний час с такой силой, словно желал стереть его с земли.
— О, Джон, вы уже здесь освоились, — Холт бросил взгляд в сторону пюпитра. — Вам понравились мои записи? Что скажете?
Я оставил помятым уголок тетради. Нелепость!
— Систематизирование поступающей информации из подсознания. Это довольно интересно. Особенно та часть, где вы излагаете пришедшую вам в голову мысль о неудобстве ношения женских одежд, — сказал я, засмеявшись, и добавил, — это было забавно!
— Радостно, что вы оценили, доктор, — Уильям скинул пальто на софу, совершенно не заботясь о кожаной обивке, и развалился в кресле напротив меня, вытянув ноги к камину.
— Как прошел ваш день? Что-нибудь нового или занимательного в городе? — Закрыв книгу, я положил ее на подлокотник, откинулся на спинку и посмотрел на Холта. — Кроме того, что небо пытается его затопить.
— Разве что убийство, на которое меня попросили явиться в Ламбет. Терпеть не могу трястись в повозке с людьми, чей разум едва ли достигает уровня развития спичечного коробка. Нынешний инспектор предсказуемо зауряден и бесполезен, хотя он принес мне дело! — Уильям передернул плечами и, скинув ботинки, забрался в кресло с ногами. — Миссис Эддингтон, чай! — крикнул он. Мне аж захотелось поморщиться от звучности его голоса.
— Уильям, она не ваша домработница. Имейте совесть, налейте себе чай сами. Заварник у вас на столе, а за горячей водой можете и спуститься, — я вздохнул и покачал головой.
— Там не чай.
— И что же? Сбор ядовитых трав?
И только однозначное молчание стало мне ответом. И лукавая улыбка тоже.
— Итак, убийство. Горничная, двадцати восьми лет, разрезано горло, вспорота брюшная полость, петушиные перья в конверте рядом с трупом.
— Убийца из Уайтчепелла? — я вопросительно посмотрел на Холта, и ответил сам. — Нет, там были девушки, торгующие телом. О, не спрашивайте. Я тоже читал английские газеты. Не далее, как сегодня днем.
— Вы предугадываете мои вопросы. Интересно. И да, вы правы, то был еще и совершенно иной район, — Холт потер переносицу. — Мало крови, убили не на месте.
— Обескровлена? Есть маскировка типичных следов?
— Вы думаете, что это мог быть вампир?
— Кто угодно. Разве нет? — я пожал плечами и удобнее устроился в кресле. — Значит вы так не думаете, а потому, считаю, что вам бы уже пришло это в голову из-за некоторых обстоятельств.
— Петушиные перья — символ трусости, особенно белые перья, но они были разноцветные и заляпаны кровью, очевидно, жертвы. Конверт из дорогой бумаги. Либо украден, либо человек работает на их производстве, либо обладает большими средствами. Полагаю, что последнее, поскольку считаю, что у него была возможность провернуть довольно грязное убийство без свидетелей. Не врач, возможно, мясник. Разрезы уверенные, аккуратные, но не идеальные, не точные. Хирург бы себе такой халатности не позволил. Хирурги слишком педантичны.
— Магический ритуал, где используются петушиные перья, служит для своеобразного нападения на противника, заговор на удачу, а потому используют чаще всего перья петуха, что победил своего соперника в бою, но не думаю, что кто-то увлекается подобным. Пришлось к слову, но с обезображенным трупом молодой горничной совершенно не вяжется.
— Для наведения порч и проклятий используют перья черных петухов. Я знаю! — Уильям тяжело выдохнул. — В последнее время увлекся специфической литературой. Не без вашей помощи.
— Я рад, — я кивнул, отпил виски из бокала, что стоял на деревянном высоком столике около кресла. Лед практически растаял, отчего у алкоголя появился странный привкус. Или же пропала насыщенность вкуса. Впрочем, для меня это не имело ровным счетом никакого значения.
— Джон, вы согласились выступить в качестве моего подопытного. Мне кажется, что пришла пора приступить к изучению, — он широко улыбнулся, несколько зловеще, что вызвало у меня еще более явственную усмешку.
— Вы чрезвычайно любопытны. Не терпится проверить меня на всевозможных приборах, собрать сотни миллилитров крови и приступить к анализу? — я встал с кресла, расстегнул манжеты рубашки и закатал рукава. — Приступайте, Уильям. Мне и самому интересно узнать что-нибудь новое о себе.
— Тогда садитесь! — Холт кивнул в сторону софы, а сам стал рыться по ящикам, что-то активно выискивая и стараясь, казалось, создать при этом больше шума. И вот уже через десяток минут активных поисков, он сидел рядом со мной, забирая из сгиба локтя кровь с помощью шприца. Он с интересом рассматривал мои глаза, находя радужку неестественно яркой, хотя более очевидной вещи, как мне кажется, нельзя было и найти. Уильям поставил микроскоп на письменный стол, перенеся его с полки, расположил рядом различные колбы и чаши, химикаты и прочие вещества, в которых я, к своему стыду, не разбирался, но, возможно, мое пребывание подле дипломированного химика принесет свою образовательную пользу.
Наконец-то находиться рядом с Уильямом было приятно, быть с ним было хорошо. Я понимал, что я остался прежним, спустя долгие годы, ведь не умирал и не перерождался, но Уильям, в отличие от меня, Вильгельмом не был. По крайней мере не полностью. Я понял, что он начал что-то вспоминать, к нему возвращались смутные отрывки, знания и даже увлечения. Не потому ли он прочитал о порчах и проклятиях, и знал столь интересный факт о черных петушиных перьях? Но мой возлюбленный князь без княжества дремал глубоко в недрах его сознания.
Странно было отличать одного от другого, но я осознавал, что мне стоит быть сдержанным и в собственных желаниях, и в действиях, и даже чувствах, поскольку Уильям меня не любил и не знал, а я, наоборот, принадлежал своему юноше целиком, и чертовски жаждал того момента, когда мое одиночество, скрашенное долгожданной встречей, наконец-то отступит. Сложности наших взаимоотношений были для нас пока неведомы, но я отдавал себе отчет, что давление, которое я мог оказать на Уильяма, поскольку он был вожделенным мной человеком во всех мирских смыслах, могло только оттолкнуть его, а потому самым главным и насущным был вопрос становления взаимного уважения и доверия, и я всецело хотел этому поспособствовать.
— Мне нужно столько биологических материалов, сколько я только смогу у вас взять! — он без зазрения совести отрезал у меня небольшую прядь волос. — Всех жидкостей. Это возможно?
— Боюсь, что нет, — подобный вопрос вызвал у меня только смех. — Я ведь все-таки не живой. Уильям, вы, смотрю, всерьез решили изучить меня, словно подопытного кролика? Это увлекательно. Я с нетерпением буду ждать ваших результатов и умозаключений. Умеренность в жажде знаний вам не присуща.
— Умеренность — роковое свойство.
Он процитировал Оскара Уайльда, пожав плечами, и устроил стекло под микроскопом, на которое с особой аккуратностью капнул моей крови, уверенно распределяя по всей поверхности.
— Только крайность ведет к успеху.
Я улыбнулся Уильяму и вновь устроился в кресле, наблюдая за тем, как приятно удивленный моим ответом Холт умело взялся пальцами за аппарат и стал заинтересованно рассматривать исследуемый образец.