Любовь и Смерть

«22 ноября 1895 года»

      На Глочестер-плейс царила тишина. Мы вернулись поздно вечером, подгадав время так, чтобы Джону было достаточно удобно передвигаться под открытым небом, которое, к слову, в Лондоне было сплошь затянуто не только тучами, но и дымовой завесой вечно коптящих труб. Осень была достаточно холодной, а потому горожане беспощадно скармливали древесину своим каминам. Миссис Эддингтон, заранее уведомленная о нашем прибытии, позаботилась и об этом. Домовладелица оставила для нас чай и нагретую гостиную, и отошла ко сну. Как и всегда, ровно в десять часов вечера. Сами же мы прибыли только к полуночи. Мне начало казаться, что я скоро, как Джон, стану бодрствовать только ночью. Я с большим удовольствием разлегся в своем кресле; расстегнул пиджак и свернул шейный платок, и, совершенно не заботясь о том, что уже умудрился помять вещи так, что заломы ткани убивали весь мой внешний вид, распластался на сидении, забросив ноги на один из подлокотников, головой улегшись на небольшую подушку, оставленную на другом. Джон только усмехнулся, кинул на меня сброшенное на пол пальто, которое я в порыве неистового желания устроиться в любимом кресле оставил на пороге, и ушел в свою комнату, чтобы переодеться. Я же накрылся, завернулся в него, и прикрыл глаза. Меня одолела самая настоящая лень. В периоды затишья моей основной деятельности в виде консультирования Скотланд-Ярда, менее основной деятельности — доставания старшего брата, и еще менее основной деятельности — юридической консультации, в которую я дал втянуть себя вышеупомянутому Адаму, и, конечно, в периоды некоторой апатии в отношении проведения экспериментов, я поддавался лености. Кажется, я действительно заснул. Из сонного забвения меня вырвал голос Джона и его прикосновение к моему плечу.       — Уильям, умойся и ложись спать. Негоже засыпать в неудобной позе в гостиной. Твоему организму это не пойдет на пользу, — Джон сел в кресло напротив моего.       Переодевшись в домашнюю одежду, он выглядел совершенно расслабленным, и ни одна черта его лица не выдавала усталости, как это происходило бы с живым человеком. Хотя, я пока не мог отрицать того, что Джон был живым. Он дышал, но его сердце не билось, но он совершенно точно не являлся мертвецом. Стоило позже поразмыслить об этом.       — Да-да, Ваша Светлость, — я встал с кресла, и, придерживая пальто, пошел прочь из гостиной, и только я хотел было двинуться в сторону ванной комнаты, как мне в голову пришла мысль, и я застыл на пороге. — Джон, тебе было бы интересно узнать Лондон?       — Безусловно, — он обернулся ко мне, поскольку я стоял у него за спиной. — У тебя есть предложение?       — Мы могли бы, когда стемнеет, гулять по городу, и я мог бы познакомить тебя с ним. Я знаю этот город до последнего темного переулка, до самого убогого заведения. Я покажу тебе не только парадную и аристократичную сторону города, но и другую, где вместо дорогого вина пьют дешевое пойло, где благосостояние измеряется в том, сколько раз за неделю ты позволил себе поесть. Тебе было бы интересно узнать то, какой Лондон на самом деле, Джон? — я улыбнулся и обернулся к нему сам.       — Это твой город, Уильям. Ты знаешь его лучше, чем остальные. Вы с ним словно бы единое целое. Я хотел бы узнать его получше, как и тебя самого, — ответив, Джон выжидающе на меня посмотрел. А я ему только кивнул и мои губы сами по себе изогнулись в довольной улыбке.       — Спокойной ночи, Джон.       — Доброй ночи, Уильям, — тишина вновь окутала квартиру на Глочестер-плейс. Ночь, ступавшая мягко и неслышно, поглотила нас обоих. Давно я не спал так спокойно и безмятежно. Еще в Париже бушующий огонь страстей внутри меня затих. Он не оставил пепелища, совсем нет, обугленных балок и испещрённых чернотой стен. Это было пламя, что зажгло бы собою сотни свечей, что было сродни огню, порождающему свет Александрийского маяка, который освещал путь кораблям, направлявшимся на Фарос.       В обед следующего дня зашел Адам, которому я лично передал всю информацию, полученную в Париже. Мы выпили по чашке чая с молоком, обменялись любезностями и колкостями, договорились о том, что любая последующая информация по делу будет передана мне, как только появится, и распрощались. Правда, сперва между нами произошел диалог:       — Уильям, ты выглядишь куда более здоровым и довольным жизнью, чем прежде, — начал Адам.       — Что ты имеешь ввиду? — я прищурился, глядя на брата, понимая, о чем он говорит.       — Ты так увлечен своим новым соседом и делом, которое тебе было предоставлено, что совсем забыл о своих удручающих меня слабостях, — на его лице появилось самодовольное выражение. — Общество доктора, как я и предполагал, пошло тебе на пользу, братец. Твоя поездка в Румынию тоже сыграла свою роль. Ты не страдаешь скукой, не действуешь всем на нервы, не убиваешь свой мозг и не истощаешь разум. Я рад, Уильям, — Адам поднялся из кресла Джона — сперва меня даже перекосило от факта, что он вообще его занял — и направился к лестнице, где столкнулся лицом к лицу с тем, «чье общество пошло мне на пользу».       Они поздоровались, и Джон, пройдя в гостиную, минуя узкую полоску солнечного света, просачивающегося в комнату между неплотно задернутыми шторами, сел на софу, складывая руки на груди. Я же только тяжело вздохнул, когда за Адамом наконец-то закрылась входная дверь. Я неистово надеялся и верил, что Джон не станет спрашивать о том, какой была «удручающая Адама слабость», поскольку совершенно не желал объясняться с ним об этом. Кокаин, думал я в тот момент, остался в прошлом, и последняя ампула семипроцентного раствора была запрятана среди многочисленных книг в стеллажах в гостиной, оставленная на черный день. Впрочем, у меня появилась слабость совсем иного толка, Адам.       — Чем ты сегодня собираешься заниматься? Впереди еще столько времени, а ты маешься в квартире, перекладывая с места на место книги, пытаясь собраться с мыслями. Тебя что-то беспокоит, Уильям? — Джон внимательно на меня посмотрел.       — Все в порядке, Джон. Смысла идти на улицу нет никакого, оставить тебя одного здесь, не думаю, что будет достаточно тактично, а потому, пожалуй, мне стоит заняться экспериментами. Присоединишься? — я поднял на него взгляд, выжидая.       — Уильям Холт и тактичность. Насколько я знаю, с чужих слов, тебе несколько чуждо данное понятие.       — Ты — мое исключение.       — Лестно слышать, детектив, — Джон поднялся с софы и проследовал за мной на кухню, что больше походила на самую настоящую лабораторию. Впрочем, Джон уже выступал в роли моего подопытного и, кажется, ничего против не имел, а потому сразу же устроился на стуле около стола.       Я уже провел к тому моменту исследование его крови и сделал соответствующие записи, а потому мне бы хотелось провести эксперимент с поглощением вампиром чужой свежесобранной крови и изменений его внутренних процессов, химических реакций и взаимодействия плоти с живыми клетками. Поскольку достать свежую кровь было достаточно нелегко, не выходя из дома, я решил воспользоваться тем, что было — собой.       Взяв образец старого забора крови Джона, я вновь положил его на предметный столик и стал рассматривать в микроскоп. Отметив, что ничего не изменилось, я уколол собственный палец и капнул крови в самую середину чужой. Поразительно! Не прошло и секунды, как клетки вампирской крови стали поглощать мою собственную.       — Джон! Ты поразителен! — я стал записывать свое наблюдение в записную книжку, выделенную специально для описания экспериментов.       — И чем же? — он только перевел на меня взгляд, опущенный прежде, в замешательстве.       — Всем! — вырвалось у меня.       Ответом мне стал тихий смешок.       — Теперь я бы хотел посмотреть, как на тебя влияет человеческая кровь, — развернувшись к Джону, я стал вглядываться в его лицо, отмечая малейшие детали. Он совершенно не отличался от обычного человека: ясные голубые глаза, ровные белые зубы, приятного цвета здоровая кожа, правда, под глазами стали проявляться морщины, которых еще вчера и в помине не было. Я разглядывал его так внимательно, буквально носом утыкался ему в щеку, и любого другого человека это смутило, но только не Джона.       — И как же ты собираешься это выяснить? Приволочешь мне жертву из темного переулка лондонского рабочего района, которую никто не хватится? — Джон скосил на меня взгляд, пока я рассматривал его радужку под лупой.       — Слишком энергозатратное предприятие. Ты так не думаешь? — я закатал рукав левой рубашки и отточенным движением зафиксировал жгут. Я взял шприц, приготовившись уже ввести иглу в выделившуюся вену, как почувствовал на своем запястье чужие руки.       — Я запрещаю, Уильям.       — Но, — я не успел договорить, как он забрал у меня шприц и распутал жгут на предплечье.       — Это не обсуждается, Уильям. Ты не будешь этого делать.       — Ради науки! — попытался я возразить, на что Джон ответил мне строгим взглядом.       — Ради меня.       И я не нашел слов для ответа.       — Я согласен на любые эксперименты с моим телом, с чужими телами, — он продолжил, — но я категорически против любых действий, травмирующих тебя как морально, так и физически. Ты меня понял, Уильям?       — Я понял, Джон.       — Я не желаю даже слышать о том, что ты собираешься оставить на себе несколько шрамов ради экспериментов, что помогут тебе выявить тайны природы бытия и вампирского существа.       — Ты так порядочен Джон, так доброжелателен, так положителен, что мне порой начинает казаться, что ты и вовсе человек. Самый человечный, пожалуй, из всех. Я, думаю, могу тебе доверять.       — Ты не слишком много знаешь обо мне, Уильям, чтобы говорить о моей порядочности и доброжелательности. Почему ты меня не боишься? Почему ты думаешь, что я смогу преодолеть, допустим, жажду и страсть, не поддамся ей и не утащу тебя за собой в Преисподнюю? — он был полон какой-то мрачной решимости доказать мне, что я зарвался, перестал осознавать то, что Джон не был человеком, что я был готов без зазрения совести и без страха мог пробудить в нем кровожадную суть.       — Потому, Джон, что доверять можно лишь тем, кто по-настоящему любит тебя.