Любовь и Смерть

      Очнувшись от сна, я не сразу понял, где находился. Я спал, уткнувшись в грудь Джона, носом ощущая хлопок его ночной рубашки. Голова гудела, как если бы я всю ночь употреблял горячительные напитки, ставил на себе эксперименты или же бодрствовал каким-либо иным образом. У меня совершенно точно болело горло, но не от воспаления, а словно бы от ожога. Сглотнув, я поморщился и вздрогнул. Джон, почувствовавший мое движение, произнес:       — Выспался?       Я только вздохнул, открыл глаза и поднял на него взгляд.       — Вполне.       Это было совершенно мерзкое ощущение: голова болела, горло сводило, а тело просто задеревенело от неудобной позы. Неужели я всю ночь проспал так? Прижимаясь к Джону, уткнувшись ему под ключицу, совершенно точно довольно сопя. Я помнил, как вел себя, с какими намерениями пришел в эту комнату, и как меня встретили, и мне стало неловко. Я пришел, предлагая себя, не имея ни малейшей мысли о том, что это неподобающе и некрасиво по отношению к моему, благо, не состоявшемуся в этой жизни любовнику. Нет, безусловно, я рассматривал подобное развитие событий, но не столь скоро.        Кроме как помешательством я не мог назвать свое состояние после того, как провел ритуал. Терпение Джона, казалось, не знало предела, но играть с его чувствами и отношением ко мне явственно не хотелось, а потому я вновь ощутил стыд. Надо же, он заставляет меня отпустить пренебрежение чувствам подобного рода. «Ты слишком сильно меняешь меня, Джон», — думал я, — «но я и рад измениться, впрочем». Я отстранился от Джона, — удивительно, он ведь не отдыхал, а потому просто лежал и ждал моего пробуждения, — и сел на постели. Тяжело выдохнув, я размял шею и потянулся. Он молча смотрел на меня.       Зная, что медлить — делать себе же хуже, я сказал:       — Мне очень жаль, Джон, — я прочистил горло - слишком сильной была боль — и продолжил, — что я повел себя совершенно неуважительно. Ты знаешь, что я провел ритуал по вызволению магической силы из медальона, и меня совершенно захватили самые разнообразные и абсолютно непотребные мысли. Я всегда с тобой нахожусь на какой-то грани уюта и откровенного разврата. Прими мои извинения, — я посмотрел на него. Спокойствие Джонатана было монументальным.       — Уильям, — он сел на постели сам и сжал мое плечо, — я понимаю.       — Спасибо за это, — я как-то вымученно улыбнулся. Вновь сглотнув, я почувствовал новый укол боли в горле. Она была такой явственной и мучительной, что мне захотелось категорически лишиться самого этого горла, но в данном случае помогла бы только секира.       — Что-то случилось? — Джон обеспокоенно на меня посмотрел. — Ты выглядишь болезненно.       — Кажется, я действительно заболел, — я лег обратно в постель и накрылся одеялом с головой, а потом добавил, — значит мне требуется постельный режим и непреходящая забота!       Легкий смех Джона был лучшим ответом.       А через полчаса передо мной оказался поднос с горячим чаем с лимоном и сахаром, овсяная каша, заботливо приготовленная миссис Эддингтон по просьбе Уорренрайта, и мятный джем. Неужели мой организм настолько ослаб после проведения ритуала, что решил ответить мне простудой, или же причина крылась в том, что мое тело, неготовое к новой и неизведанной силе, решительно высказало свое «нет» и ответило мне больным горлом; могло ли быть так, что мое тело отвергало энергию Вильгельма? У меня было достаточно много мыслей и вопросов на этот счет, но мне казалось, что от них только сильнее гудела голова. Отвратительное состояние. Я был критически болезненным ребенком, а потому с самого детства испытывал исключительное отвращение к постельному режиму и излишней заботе, но в тот раз она не казалась утомляющей и навязчивой, а проводить время в комнате Уорренрайта за разговорами и видеть его улыбку было чем-то… согревающим лучше любого чая.       — Сейчас два часа пополудни, ты спал довольно-таки мало, но режим у тебя совершенно отсутствует! — Джон тяжело вздохнул и покачал головой. Сегодня он не переоделся, а потому расхаживал по квартире в ночной двойке и халате. Это напоминало самый настоящий семейный день, который только может быть у влюбленной пары. Уютный, нарочито расслабленный и исполненный нежности. Таких дней в моей жизни не было никогда. И вряд ли я вспомню, у какого писателя прочитал об этом.       — Спасибо тебе за заботу, Джон, — я улыбнулся и проглотил ложку мятного джема, — я бы сам не справился. Забыл бы о своей простуде, которая, однако, точно имеет происхождение совсем не обыденного толка, а магического, и занялся бы какими другими вещами вместо того, чтобы пытаться привести свое тело в нормальное состояние.       — Рад быть полезным, — Джон сел в кресло, сложив на коленях целую стопку писем, которые были доставлены почтальоном еще ранним утром.       Корреспонденции скопилось достаточно, чтобы заняться ей всерьез. Я предпочитал оставлять письма на каминной полке и забывать о них напрочь, и порой это сулило неприятности, но едва ли это препятствовало тому, чтобы я боролся со своим нежеланием и леностью. Джон бросил мне письмо, сказав:       — Кажется, это нечто важное.       Взяв в руки конверт и тщательно его изучив, я пришел к выводу, что это было приглашение. Приглашение на некий званный ужин в честь какого-то там особенного политического события, о котором я и понятия не имел. Вскрыв письмо, я пробежался по строчкам и понял, что это событие связано с приездом посла Российской Империи в Лондон, чтобы…       — Джон! — я воскликнул, чуть не подпрыгнув в кровати так, что у меня на коленях задребезжал чайный набор. — Я знаю почему убили английского посла! — меня осенило. Это было так просто, ясно как день.       Джон посмотрел на меня с удивлением, отложил газету, которую только развернул, и уточнил:       — И тебе подсказало приглашение на светский раут?       — Российская Империя! — я широко улыбнулся. — Как я не догадался раньше!       — Подожди, что ты имеешь ввиду? — Джон нахмурился, пытаясь понять. — При чем здесь иное государство?       — «Антанта», Джон!       — «Антанта»?       — Военно-политический союз между Соединенным Королевством, Францией и Российской Империей, — я подался в разъяснения. — Посла убили за тем, чтобы попытаться помешать заключить соглашение! Наш посол был отправлен в Париж для переговоров с послом России, который сейчас в свою очередь отправился в Англию. Стало быть, его попытаются устранить в ближайшее время. Только не знаю, кто именно, но я уверен, что мы на верном пути. Английский посол, убитый во Франции, как не прекрасная возможность подпортить отношения между государствами?       — А как же убитая горничная в Ламбете?       — О, — я махнул рукой и отпил чая из чашки, — всего лишь предупреждение. Последнее предупреждение. Попытка переманить на свою сторону не увенчалась успехом, и было вынесено предупреждение. Полагаю, что для кого-то было слишком важно не допустить подписания соглашения между странами и извлечь из этого определенную пользу. Вероятно, отказ в сотрудничестве. «Антанта» должна быть создана в противовес «Тройственному союзу», состоящему из Австро-Венгрии, Италии и… Джон! — я буквально вскричал и хлопнул в ладоши. — Тот человек был в одежде по немецкой моде!       — Германия является частью «Тройственного союза», — закончил за меня мысль Уорренрайт. — Это просто гениально!       — Именно! Два года назад было заключение оборонительного союза между Российской Империей и Французской Республикой, а потому сейчас должны были начаться переговоры с Великобританией. Черт возьми, почему мне сразу не пришло это в голову? — я вздохнул и наконец-то вновь обратил внимание на овсяную кашу. — Кто-то либо пытается отсрочить заключение союза, либо старается вовсе избавиться от подобной возможности. Стоит сообщить Адаму, хотя я точно не горю желанием видеть его в ближайшие несколько дней, но, думаю, не стоит медлить со столь важными новостями.       — Пожалуй, — Джон продолжил перебирать письма, откладывая рекламные буклеты в сторону. Письмо без адреса, без сургучной печати, без каких бы то ни было опознавательных знаков, затесалось между страницами утренней газеты, выпало на пол и было сразу же поднято Уорренрайтом. Не вложенное в конверт, оно представляло собой обыкновенный отрез бумаги, — дорогой бумаги, к слову, — сложенный пополам.       Я наблюдал. Джон развернул бумагу, и увиденное на ней заставило его сдвинуть брови к переносице и сжать губы в тонкую полоску, что они стали неразличимы на его красивом лице, и я спросил:       — Что там?       Джон «вчитывался» в слова, не поднимал на меня взгляда добрые десять минут. Он словно бы застыл, как изваяние. Мне оставалось только гадать, о чем же была записка, которую Уорренрайт держал в пальцах, сминая по краям. Весь его облик выражал крайнюю, исключительную задумчивость.       — Джон? — я взял поднос в руки, переставил его на соседнюю сторону кровати и поднялся с постели. — Джон, — позвал я снова, но Уорренрайт не обратил на меня никакого внимания. Подойдя ближе, я коснулся его руки пальцами. — Что случилось? — попытался я обратиться к нему еще раз, но поняв, что это бесполезно, просто забрал у него из рук листок.       На листе была обыкновенная и ничем не примечательная фраза «добрый день». Это могла быть глупая шутка или несущественная нелепость. Мало ли как записка подобного толка, — не имеющая ровно никакого смысла или же культурной ценности, — попала между страницами утреннего выпуска газеты. Я совершенно не понимал, что заставило Джона опешить и замереть. Он покачал головой и потер лицо ладонями, тяжело вздохнул и посмотрел на меня.       — Что в этом такого особенного? — я все еще не мог сообразить. То ли дурное самочувствие сказывалось, то ли Джонатан действительно знал нечто такое, что могло меня впечатлить.       — Уильям, неужели ты не заметил?       Следующие слова, сказанные им, потрясли меня:       — Это румынский язык.