Любовь и Смерть

      Мое сердце узнало твое имя. И для него оно было правдой. Единственной и непреложной.       У меня не было отношений ни с мужчиной, ни с женщиной. Моими пороками были только употребление кокаина, курение табака и мерзкий характер. Твоим — твое проклятие. Но для меня ты не был нелюдем, а был просто другим. И это меня привлекло. Ты особенный, Джон.       Растерянность стала мне спутницей в ту ночь, когда ты, повернувшись ко мне спиной, сделал свой однозначный выбор. Ты выбрал ее.       Мне казалось, что жизнь разом вывернулась наизнанку. Возможно, мы еще не настолько хорошо узнали друг друга, приметили значимые мелочи; мы не пережили ни горя, ни радости, но разве было мало того, что я хотел быть с тобой, а ты со мной, и нам было хорошо? Видимо, этого «хорошо» для тебя оказалось недостаточно.       Я всегда отвергал любовь, это чувство, это понятие, считая его бесполезным, мешающим мысли и категорически иррациональным. Но нет ничего более рационального, чем любить тебя, Джон. Я чувствовал, как с каждым днем и каждым взглядом в твою сторону, с каждым прикосновением, мои чувства крепли и перерастали из желания и очарованности в глубокую и сильную привязанность.       Хотел бы я винить тебя, что ты заставил меня испытывать это чувство, заставил меня хотеть быть с тобой, но это не так.       Все, что я смог сделать, — это добраться в одиночестве до Глочестер-плейс. Не подумав о том, что я мог бы взять повозку, полночи шагал через весь город до нашего дома. Или больше не нашего? Неужели я стал больше не нужен тебе? Разве я хуже этой женщины, от которой за версту разит похотью, богатством и отвратительными духами?       Значит, у нее было что-то, чего не было у меня.       Я чувствовал себя брошенным.       Если ты хотел мне дать знать, Джон, что я тебе больше не нужен, ты мог бы просто об этом сказать. И чем больше я об этом думал, тем сильнее сдавливало горло, тем явственнее проступала морщина между бровями и рванее становилось дыхание.       Я не верил в любовь.       Но испытал столь богатую гамму чувств, благодаря тебе, что не смог больше противиться себе самому и просто позволил себе узнать, какого это.       Жар бешеной похоти — несвойственный — обуял меня, когда единственной моей мыслью было отдаться тебе, покуда мы кружились в танце на маскараде в Опера Гарнье. Нежность — светлая и воздушная — захватила меня всего, когда мы лежали в постели и разговаривали о холодных ночах в замках и о любви. Влюбленность была окрыляющей, искрящейся. Она была подобна энергии, бурлящей внутри меня.       Я не слишком хорош в красивых речевых оборотах, сравнениях и метафорах, но сегодня я сам на себя не похож.       Моя любовь была новорожденной. Хрупкой и светлой. Ты обещал защитить меня от зла, отвадить чудовищ от моей двери своей противостоящей смерти любовью.       Ты солгал мне?       Я доверял тебе.       Когда тишина стала невыносимо громкой, когда тьма расстелилась по потолку, я понял, что ты — мой возлюбленный вампир. Не человек, не существо. Мой Джон. Который предпочел мне графиню фон Штосс.       Я бы трижды ее проклял, но не ее вина в том, что ты выбрал ее. Если она лучше меня — пусть будет так. Возьми ее, насладись ее плотью и кровью. Я никогда не был кому-то нужен, и, думаю, я переживу. А с любовью как-нибудь разберусь. Многие считают, что любовь фатальна. Надеюсь, что это не так.       Я не сомневался в нашем пути, но теперь я не знаю, есть ли что-то «наше». И как же я надеюсь, что ты просто убьешь ее! Иссушишь ее плоть и утолишь жажду, которая делает из тебя зверя. Мне больно, Джон, и это отвратительно. Утомительно. Я не могу думать ни о чем другом, кроме как о тебе, расшнуровывающем корсет этой женщины, впивающимся в ее шею. Твоя кожа горячая, а она даже не подозревает, что ты — живой труп, питающийся кровью. Стригой. Порождение Дьявола. Она бы перекрестилась, закричала, бросилась прочь. Я — нет. Потому что ты — мой.       Ночь проникала в меня. Ночь баюкала, пока мое сердце кровоточило.       Ты бы испил эту кровь, Джон? Смогла бы она утолить твой голод или же она стала отравой?       Что ты чувствуешь ко мне? Что ты чувствуешь к ней?       Из-за тебя все стало терять смысл! Стоит ли мне перетерпеть, переждать, осознать, принять и простить? Это мое испытание? Это — тернии, которые должны привести меня к светлому дню, где я найду ответы на все свои вопросы, где больше не будет тайн? Я должен знать!       Мне мерещатся силуэты, тени на стенах, многообразие звуков — сбитого дыхания и шороха тканей.       Прочь из моей головы.       Прочь из моего сердца.       Прочь!       Ты даришь мне мир, проникая глубоко в меня. Слишком прекрасный, чтобы быть настоящим. Красный, как кровь; красный, как рубин; красный, как любовь. Твое тело — пламя, вены — из огня. Ты горишь в моей душе, и это доставляет мне удовольствие. Не сжигай меня, не рань меня, я к этому не готов. Я прощу тебя, конечно, прощу, хотя такая самоотверженность даже для меня удивительна. Я жил в одиночестве, но я не уверен, что готов вернуться к нему снова.       Дай мне свою любовь! Скажи, что ты хочешь меня!       Джон!       Я должен был тебя остановить, должен был забрать тебя домой, должен был подставить тебе свою шею, чтобы ты всегда был моим.       Никогда не испытывал ничего хуже, чем сейчас.       Вылечи эти раны. Хочу заснуть и видеть тебя, голубые глаза цвета горечавки. Гнев и грусть, что осели на мои плечи и голову в эту ночь, пусть наконец-то отпустят. Я хочу увидеть тебя утром и знать, что ничего не было. Если ты — мое предназначение, или всего лишь страсть и насмешка судьбы, не полюбил ли я во вред себе? Я хотя бы узнал, что у меня есть сердце. Оно может болеть, даже если физически ты здоров.       Где-то на краю сознания, проваливаясь в дрему от усталости, резко охватившей тело, я чувствовал тонкий отголосок аромата ветивера. Почему-то мне показалось, что ты рядом. Не стоит принимать желаемое за действительное, это чревато.       Я не нужен тебе?       Неужели ты так легко отказался от своих собственных слов, от своих чувств? Ты действовал по велению жажды крови, зову плоти, или же сознательно решил оттолкнуть меня? Я не верю, что ты использовал меня для каких-либо целей, осквернил своим грехом мои чувства, да и свои собственные. Что бы ты ни думал, Джон, но ты уже мой. К тому часу, как на небе осталась последняя звезда, когда древняя ладья Месектет проплыла через последние врата перед рассветом, я передумал обо всем. О заветном. О вечном.       Без тебя в мире были только смерть, увядание и тишина. Здесь время всевластное приносило лишь старость. Дни сменялись днями, но мир не менялся. Мой мир оставался монохромным. Но, разделив с тобой ночь до скончания времен — и пускай я пока оставался человеком! — я узнал, как волшебны краски в рассветной поре, пока вы вдвоем встречаете новый день, чтобы попрощаться с ним и отправиться на покой до следующего вечера. Но вина не испить из чаши расколотой.       Ты знаешь, Джон, об искусстве «золотого шва»? В Японии чинили разбитую посуду клеем и золотой пудрой. Вот и я был бы рад, чтобы рана, которая не давала забыть о себе ни на секунду, была заштопана умелой рукой, одним словом. Мне был необходим покой исцеления. И дать мне его мог только ты.       Наш стремительный взлет превратился в пике. И прервался над самой землей. И мне бы вновь подняться за тобой. Но захочешь ли ты этого, останешься ли со мной, не предашь ли меня — я не знал. Не имел ни малейшего понятия. И от этого словно обессилел.       Вернись домой. Вернись сейчас же! Пристань ко мне, как корабль к причалу. И останься со мной до скончания времен.       Рассвело. Придешь ли ты сегодня, покинешь ли ее дом, пожелаешь ли мне доброго утра? Первый луч пробился над городом, повисла сизая дымка, смешавшись с чернотой дымовой пелены коптящих труб. Я жду тебя, несмотря ни на что. Я хочу, чтобы ты любил только меня, чтобы принадлежал только мне, чтобы я разделил с тобой ночь до скончания времен. Но я понимаю, что, вполне вероятно, я не твой князь без княжества, и могу не быть для тебя идеалом, быть правильным и единственным.       Я ждал, пока солнце не стало высоко над горизонтом и не осветило город. Оставшись в одних только брюках и рубашке, я стоял у окна и смотрел на улицу, надеясь, что ты все-таки явишься. Я ждал тебя любым: разомлевшим после проведенной с женщиной ночи, облаченным в полностью окровавленную рубашку или же выглядящим, как обычно, элегантно и сдержанно.       Я видел на горизонте вертикали Лондона, его оживающие улочки, последних птиц. Ночью исчезает надежда, к утру мир просыпается вновь. Я видел, как булочник открыл свою лавку, а почтальон начал разносить по нашей улице письма и газеты — ранее утро четверга.       Пробило полдень. К тому моменту я больше не мог думать, но мысли Вильгельма — или же мои собственные? — бились в голове о черепную коробку, простреливали виски, и он требовал не переставать тебя любить, выгрызть тебя из ее рук, не сдаваться и верить до последнего. Быть может, он и правда знал тебя намного лучше, чем я. Три сотни лет без плотских утех, ты ждал и верил, и я попробую поверить в то, что, возможно, придумал сам — в твою бесконечную и честную верность, в искренность всех твоих обещаний.       Я люблю тебя, Джон.       Люблю.       Пожалуйста, возвращайся домой.