Good winner

Темнота. Темнота может быть разной: может быть густой, вязкой и теплой, как немного остывший клейстер, если опустить в него пальцы. Только кончики, до первой костяшки, чтобы совсем чуточку затронуть теплоту, как застывающая магма под слоем песка. Вот какой бывает темнота. Еще темнота бывает легкой, как вода в реке. Будто бы и нет темноты, а только невесомая вуаль из почти неощутимых на коже ниток. Через нее можно смотреть и даже, порой, видеть. Звучит такая темнота, как колокольчики, тихо-тихо, или, как ветер, чуть громче, чтобы проходило сквозь голову, будто отверткой ввинчиваясь. Еще темнота бывает твердой, как стена. Будто и нет за ней ничего больше, будто этот почти ощутимо твердый, слегка шершавый, как штукатуркой мазаный, монолит не пустит глянуть, что же творится за ним, будто там ничего и нет. Вот такой темнота может быть. Темнота Кита была другой. Такой, какую мог видеть только он и только самыми темными ночами. Всю жизнь, всю жизнь Кит чувствовал, как пульсируют звезды под его тонкой кожей, сжигая изнутри своим светом, заставляя скорчится и согнуться пополам. Но всегда успокаивал себя Когане: если горит внутри, если обжигает и опаляет больно, значит есть чему гореть. Значит, живо еще в нем хоть что-то, даже теперь, когда кажется, что все умерло. Кит шел к звездам всю жизнь. Шел самозабвенно и слепо, шел вперед, на пролом, не замечая ничего, кроме заветной сияющей впереди цели. Кит Когане знал свою цель и не собирался отступать ни перед чем. Кит Когане знал, что место ему не на земле, нет, но там, среди звезд, что бьются у него под кожей частым ритмом. Он желал, жаждал дотронуться кончиками пальцев до той материи, что была в нем самом, хотел сжать в кулаке сияние и не отпускать. Но теперь, теперь, когда звезды были ближе прежнего, когда Кит и сам летел в открытой бесконечно черноте, словно настоящая звезда, внутри полыхать стало меньше и реже, будто тухло там что-то. Будто гас тот огонь, что не давал покоя ранее. И Кит видел лишь темноту внутри себя: стальную, холодную черноту, которой он стал. Кит был готов отдать многое за шанс пройти этот путь иначе, за шанс не сделать тонны тех ошибок, что он сделал, за шанс не стремиться к звездам, но искать их в себе и кругом, а не в неизведанном космосе. За шанс вновь загореться так же ярко, больно и смело, как раньше. Только бы не потухнуть совсем. Первой заметила Аллура. Не он – лидер, который должен, обязан замечать такие вещи первым; не расхваленный на все лады усталый теперь космический папочка; не лучшие друзья, а нервная последнее время принцесса. От этого было противно и тянуще-стыдно. Он не заметил. Он не заметил, хотя должен был. И лидер из него, конечно… Принцесса повертела головой и нервно хлопнула ладонью по столу. - Где же Лэнс? – сказала взволнованно она, заправляя тугие белесые локоны за ухо, когда все сели ужинать. Спросила с невероятно раздражающим, порой, акцентом, произнося не «Лэнс», а «Ланс», почти «Лонс». Кит вздрогнул от этих слов и лишь затем понял, как тихо прошли последние часы в замке. - Я видел его последний раз, когда он отказался играть с нами в видео-игры. – угрюмо буркнул Ханк. - И сказал, что у него есть дела. Более важные дела. Когане хмыкнул. Это было похоже на Лэнса: уходить дальше от всех с гордо поднятой головой и самодовольной улыбкой, так хорошо отыгрывая свою бравирующую вечно роль. Но сейчас за столом его действительно не было. Зато, была тревога, вдруг охватившая Кита с ног до головы. Если уж он ухитрился проколоться один раз, второй он просто не мог предать, да, именно так это звучало в голове Когане, предать товарища. Кит заметил, пожалуй, позже всех. Да, и это он тоже записал в список своих маленьких предательств. Лэнс не улыбался, когда на него не смотрели. Или, когда он думал, что на него не сморят. Это снежной лавиной накрыло Когане, но когда Кит спросил команду, Аллура, что за последнее время стала кубинцу ближе прочих, грустно вздернув уголки губ, кивнула: все знали. Все видели и давно, что МакКлейн шутит, ярко жестикулирует, флиртует, импровизирует и хохочет, лишь когда видит непосредственную аудиторию для своей бравады. Когда кубинец скрывается от глаз, лицо его сереет, а глаза тухнут, экономя свет. Кит не верил себе, своим глазам, глазам друзей долго, пока не увидел Лэнса в ангаре львов однажды. МакКлей сидел, ссутулившись, у морды Синей и шептал тихо на родном испанском: «No soy nada. No necesito a nadie. Quiero irme a casa. Estoy tan agotado por esta oscuridad. Odio las estrellas!». Кит не знал, что говорил кубинец, но столько отчаяния было в его голосе, что Кит, не выдержал и, добавьте к предательствам, ушел. Ушел и хотел спросить на утро, но утром МакКлейн улыбался шире прежнего и даже смог развести Когане на словестную перебранку. Кит не мог поверить, что этот человек вчера шептал что-то так горько, что сердце щемило, сводило скулы, а к горлу подкатывал комок. Теперь Кит резко встал из-за стола и кивнул непонимающим взглядам команды: - Я знаю, где он. - Лучше бы с ним все было хорошо. – покачала горько головой принцесса. - Утром еще… - начала Пидж, но осеклась. Сама, даже не под строгим взглядом Широ. - Иди, Кит. Скажи ему, что мы все волнуемся. – положил Такаши руку на плече Когане. Киту все казалось, что все врут. Он не знал, откуда, но взялось в нем жуткое, тошнотворное ощущение, что все кругом врали: врали друг-другу, врали ему, врали себе. И сейчас, сейчас говорили не искренне, хотя на лицах всех плясала неподдельная тревога. Кит не верил. А еще, еще порой в нем проскальзывала колкая мысль, что он просто всех судит по себе. Потому что он врал. Врал много и бесстыдно, прикрываясь маской безразличия и сосредоточенности на миссиях. Кит врал, беспокоясь ли, не беспокоясь. Потому что правдой было нечто неприемлемое для Когане, неприемлемое для лидера: страх. Внутри Кита, затмевая все, лежа поверх всего, жил страх. Бесконечный страх перед ранее желанным космосом и звездами, перед ответственностью, которой он не просил, перед чувствами, которых он чурался, перед людьми, которых он уже предавал. Перед идеей, что и они могут предать его. Коридоры были холодны, и по дороге в ангар Кит заглянул даже в комнату МакКлейна, но она была пуста. Когане заглянул за автоматически двери и обомлел сначала: в комнате было пусто и темно. Нет, он тоже не хранил много вещей здесь, он выключал свет уходя, но комната Лэнса отчего-то заведомо казалась ярким живым местом, полным хлама, фотографий, вещей, напоминающих о существовании своего хозяина. В комнате единственным, по чему ее можно было опознать, как живую, был синий с золотом халат кубинца на ровном одеяле. Кит быстро вышел, заставляя себя забыть о том, что и в его комнате на крючке висит лишь алая, так напоминающая отцовскую куртка. Неужели же солнечный МакКлейн мог чувствовать, видеть за окнами и вообще кругом ту же тьму, что сам Когане? Когда Кит вошел в арку ангара, он тут же приметил неладное. После времени, проведенного с Клинками, чувства его, возможно, за счет той части галра, что все же, отрицай сколько хочешь, но жила в нем, обострились. Он не предполагал, но чувствовал, угадывал опасность. И в тот миг, когда Когане не увидел Лэнса у лапы Синей, опасностью и бедой повеяло особенно ясно. В следующий миг у морды льва, которого он так долго считал своим, Кит увидел тонкое, ломкое, болезненно худое, особенно сейчас, будто птичье тело. Лэнс лежал навзничь на холодном полу, опрокинув голову на бок. В пару резких движений Когане преодолел то расстояние, что разделяло вход в ангар и Красного, и остановился нерешительно перед телом товарища. Кожа под пальцами, нервно ищущими пульс, была непривычно холодной, но живой. Кит невольно заметил, как повытерся загар и побледнели веснушки. МакКлейн молчал и не двигался, губы его, слегка приоткрытые, подрагивали легко, холодные и будто чужие.