Брикстонская петля

      Сначала Джону показалось, что произошла какая-то ошибка: он не расслышал или опечатался, Лестрейд оговорился или, чтобы побыстрей отделаться, назвал случайный адрес; в конце концов, заглючило карту. Он стер «Гаварден-Гров, 5» из строки поиска и осторожно ввел заново, но навигатор снова проложил короткий зигзаг длинной в полмили и расчетным временем в две минуты.       — Ладно, — тихо ответил Ватсон себе под нос. — Хорошо.       Он всмотрелся в карту: выезд в сторону торгового центра, дальше вверх по Норвуд-роуд до парка Брокуэлл, первый поворот направо, на перекрестке — налево. Джон сунул телефон в карман, подтолкнул рукой ногу через сидение «Бонневиля», надел шлем, повернул ключ зажигания. Двигатель отдался приглушенным рычанием и отчетливо побежавшей вверх по позвоночнику сотрясающей вибрацией. Подножка поддалась с коротким скрипом уставшей пружины, мотоцикл послушно покатился вперед.       Было утро пятницы, и жилой район вокруг был наполнен движением людей и машин. По тротуарам к автобусным остановкам сходились ожидающие. Красные неповоротливые даблдекеры с массивными скругленными задницами медленно толкались друг за другом в автобусной полосе. По другую сторону выстроился заметно поредевший, но мешающий проезду ряд припаркованных авто. Тем, кто пробирался вдоль Норвуд-роуд, приходилось разъезжаться в тесноте, постоянно поскрипывая несмазанными тормозами и вспыхивая красными стоп-огнями. Джону приходилось медленно, порой отталкиваясь ногой, извилисто протискиваться в нужном направлении. Две минуты рисковали превратиться в десять.       Разговор с Лестрейдом прибавил его тревоге осязаемых очертаний, придал ей почву. Холмс проводила расследование серийных убийств, и реакция полицейского, непосредственно вовлеченного в это расследование, пробуждала в Ватсоне страх. Он боялся за Холмс. И оттого терзался ещё больше: в правильном ли направлении он едет, что он там увидит, стоит ли верить Мориарти и был ли это Мориарти вообще? Эти вопросы роились в его голове надоедливыми, жужжащими, болезненно жалящими насекомыми.       Черт побери, он боялся за Мэл.       Правда, которую он избегал замечать всё это время, состояла в том, что ему нравилась Мелинда. Вопреки здравому смыслу — или у Холмс имелось рациональное объяснение — она понравилась ему почти сразу, и именно поэтому он позволял ей все её наглости. Ему нравилось быть вовлеченным во что-то стоящее, во что-то полезное, во что-то увлекательное вроде детективной работы. И ещё больше ему нравилось ощущение своей надобности — не кому-либо, а такому человеку, как Мэл. Она увлекала его собой, своей непринужденностью, необычностью, своим гением. Она увлекала его прочь из серых наполненных пресной рутиной будней, она отменяла боль и душевные терзания. Холмс заполняла собой его жизнь — его самого. И ему это нравилось.       Последние полторы недели по ночам он проваливался в сладостную дрему, вспоминая секс с Холмс. Джон объяснял себе это желанием разобраться, почему это произошло; но глубоко внутри знал, что просто смаковал свои воспоминания и тайно надеялся заполучить её ещё.       И вот теперь всё это резко обнажилось для его понимания. И лакмусом, проявившим правду, оказался именно страх.       Джон вильнул, и вслед ему раздался возмущенный автомобильный клаксон — протяжный и низкий. Машина перед ним резко затормозила, а он, увлекшийся мыслями, не успевал затормозить и сунулся в автобусную полосу.       Если адрес, продиктованный Лестрейдом, был верным, думал Ватсон, успели бы полицейские и медики прибыть туда быстрее него? Он надеялся, что да — увидит у нужного дома несколько патрульных машин, остроугольный зеленый фургон скорой со вспыхивающими синими маячками, увидит Холмс, выходящую на улицу и жадно закуривающую сигарету. Но когда он свернул на Гаварден-Гров, ничего подобного там не происходило.       Два тесных ряда краснокирпичных домов, узкие тротуары, женщина, шагающая по одному из них с псом на натянутом поводке, седоволосый мужчина и мальчишка лет пяти-шести с портфелем на плечах, пинающие между собой футбольный мяч просто на ходу. Джон подкатился в свободный карман, остановился и вытянул телефон. Линия его маршрута протягивалась вдоль почти всей улицы и обрывалась посреди проезжей части. Плоские прямоугольные обозначения домов на карте не были пронумерованы.       Ватсон проехал вперед и замедлился. Он выехал на середину проезжей части — ни в зеркале заднего вида, ни впереди он никому не преграждал дорогу — выбрал нейтральную передачу и плавно покатился, отталкиваясь ногами. Он вертел головой из стороны в сторону, силясь рассмотреть на дверях номера, но на большинстве домов их не было, а на тех, где были, по одной стороне улицы вперемешку значились четные и нечетные: 19, 17, 16. В доме справа от него оказалась приоткрытой дверь, Ватсон ещё немного замедлился и настороженно всмотрелся в проём. Там произошло какое-то невнятное движение, коротко наружу показалась рука, и в ответ на это в нескольких метрах ниже по улице моргнул аварийкой облезлый фургон с ржавыми подтеками на задних дверцах.       Когда Джон снова посмотрел на дверь, за ней возник высокий мужской силуэт. Он выглянул наружу, заметил остановившегося Ватсона, их взгляды на мгновенье столкнулись — оба настороженные, тяжелые — шагнул назад и с силой захлопнул дверь. На той, светлой и глухой, оказалась медная цифра 5. Ватсон с силой сжал ручку, рычаг тормоза остро впился ему в ладонь. Шрам. Джон смог различить его в темной щели закрывающегося дверного проёма, когда силуэт в доме номер 5 коротко повернул лицо левой стороной, отступая — грубый ожоговый рубец.       Он резко вывернул руль вправо, направляя мотоцикл к тротуару. Переднее колесо ударилось о бордюр и с глухим шлепком соскочило обратно на асфальт, «Бонневиль» накренился, и Джону пришлось опереть его о собственную ногу, пока второй он торопливо и оттого безуспешно пытался отыскать и опустить подножку. В одно короткое мгновенье все подозрения и страхи вдруг превратились в реальность: сообщение, адрес, шрам, о котором говорила Далси, странное поведение — всё это собралось воедино и уже не оставляло шанса посчитать произошедшее недоразумением.       Ватсон соскочил с мотоцикла и бросился к двери с номером пять. Его тело ощущалось противоречиво слишком медлительным — каждый шаг тянулся непростительно долго; и легким, податливым одновременно — многослойность одежды, надетой поверх спортивной, перестала стеснять движения; в бедре не ощущалось никакого дискомфорта. Джон даже не сразу заметил, что остался в мотоциклетном шлеме. Его внимание сузилось и заострилось на том, что оказалось в фокусе. В этом было даже что-то неуместно удовлетворительное — будто возвращение в себя прежнего, сосредоточенного на раненном солдате на операционном столе и игнорирующего суматошную толчею вокруг. Незначительное переставало существовать, и сейчас незначительным было всё кроме Холмс.       Джон в два шага переступил узкую тропу, ведущую ко входу, и, не утруждая себя постучаться, с разгону навалился плечом на дверь. Та скрипнула, что-то звякнуло в замочном механизме, но не открылась.       — Эй, что вы делаете? — раздалось приглушенное у него за спиной. Ватсон не обернулся и не ответил. Он снова отступил назад, группируясь, и предпринял вторую безуспешную попытку. — Что это такое?! Я вызову полицию.       Вызывайте, черт побери, и то быстрее!       Джон снова разогнался и теперь вместо середины двери направил удар ближе к краю — дверь вздрогнула, изнутри раздался характерный деревянный хруст, со звоном упало что-то металлическое, и образовалась различимая щель.       — Нет, ну что творится среди бела дня?       Он поднажал ещё немного, и дверь, покосившаяся на петлях, туго открылась. За ней оказалась небольшая прихожая, упирающаяся в лестницу, на верхних ступенях которых стоял молодой мужчина с шрамом вдоль левой половины лица. У его ног лежал объемный, около метра в диаметре, моток плотного целлофана, в руках был большой ярко-желтый строительный нож. С коротким пластмассовым перестуком выдвинулось тонкое лезвие и холодно взблеснуло в свете лампы.       — Поздно, — тихо произнёс парень со шрамом и скосил глаза в сторону. Было в его выражении, в устало опущенных широких плечах, в стальном тоне что-то такое, что заставило Ватсона послушно проследить за его взглядом. Там, куда он посмотрел, оказался проход в гостиную, а в ней посреди груды опрокинутой и разломанной деревянной мебели — стол и стулья вперемешку — на полу сидел рыжий кот. Он низко опустил морду к багровому влажному пятну посреди светлого ковра и голодно облизнулся. Рядом с его медленно покачивающимся из стороны в сторону хвостом стояли плотно приставленные друг к другу расшнурованные ботинки — пыльные, грубые, с толстой рельефной подошвой — Мелинды Холмс.       Ватсон похолодел, во рту образовалась горькая сухость. О Боже.       На лестнице гулко забарабанили частые тяжелые шаги — чокнутый со шрамом и ножом наперевес сбежал по ступеням вниз. Он пнул ногой облокоченный о стену велосипед, и тот стал заваливаться на Джона. Рефлекторно он попытался отпрянуть, но лишь стукнулся спиной о дверь, застрявшую наполовину распахнутой внутрь прихожей. Ватсон сдавленно ахнул, и по опущенному забралу его шлема растеклось округлое запотевшее пятно. В застелившем его взгляд тумане маньяк перескочил через поваленный велосипед и, широко замахнувшись, попытался пырнуть Джона лезвием. Ватсон вскинул руки, рефлекторно заслоняя голову, вовсе не нуждающуюся в защите. По кистям и предплечьям полоснуло несколько тонких языков пекущей боли. Он обозленно закричал, пробуждая себя от минутного ступора, и ринулся вперёд, оттесняя убийцу. Тот споткнулся о собственный опрокинувшийся поперек прихожей велосипед и почти упал, тщетно пытаясь удержать равновесие взмахами рук, перестав исполосовывать Джона порезами. Он боком грузно осел на скрипнувшее колесо и, оттолкнувшись от педалей, попытался встать на ноги, но Ватсон навалился на него сзади, обвивая его крупную расчерченную шрамом башку руками. Просунув левую под затылок, предплечьем правой руки он сжал ему горло и давил со всей мочи до тех пор, пока тот не перестал судорожно дергаться и хаотично взмахивать рукой с зажатым в кулаке ножом.       И когда придурок со шрамом обмяк, выронив лезвие, Ватсон оттолкнул его на возмущенно скрипнувший велосипед, переступил его ноги и, до ужаса боясь увидеть непоправимое, зашел в гостиную. Рыжий кот, коротко лизнувший то, что Джон отказывался принимать за просочившуюся в ковер лужу крови, взъерошился и попятился. Ватсон прошел мимо него к забитому доской камину и обернулся: раскуроченный стол, массивный черный диван, аккуратно сложенное на нём темное шерстяное пальто и ботинки Мелинды рядом, а больше ничего — никого.       Джон торопливо выбежал обратно в прихожую. Мимо лестницы вглубь дома вел узкий проход, заканчивающийся тремя расходящимися в разные стороны дверями. Ватсон распахнул ту, что была прямо перед ним — за ней оказалась крытая пустая веранда, выходящая на небольшой задний дворик с сараем. Дверь справа вела на кухню, слева — в заставленную бытовыми химикатами кладовку. Холмс нигде не было.       Ватсон бросился к ступенькам и взбежал на второй этаж. Здесь из изогнутого коридора снова вели три двери. Первая, перед которой остановился Джон, оказалась уже остальных, и на её затертой старой ручке виднелся отчетливый кровавый отпечаток ладони. Нерациональным было медлить, но Ватсон всё же на короткую долю секунды замер, занеся руку, прежде, чем толкнул дверь. Там оказалась небольшая ванная комната, с запятнанным кровавыми подтеками кафельным полом, наполовину задернутой целлофановой шторкой и бледной узкой кистью, повисшей за край низкой ванной.       — Мэл!       Он подскочил вперед, отталкивая занавеску, и обнаружил обмякшую Холмс. Её кожа была мертвенно-серого цвета, глаза плотно закрыты и окружены большими темными пятнами, по высокому лбу и острой скуле несколькими жирными подтеками стекала жидкая кровь. Темные волосы были запутаны и поблескивали густой влагой. На широкой серой толстовке, испачканной подсыхающей кровью, был длинный ровный разрез — этот подонок срезал с Мелинды одежду.       — Мэл! Холмс! Ты слышишь меня?       Джон наклонился над ней, сначала подхватил её безвольную кисть, но, не нащупав на ней пульс, прижал пальцы к шее. Но и там в сонной артерии не было никакого шевеления.       — Сейчас, сейчас. Потерпи.       Одним резким, больно задевшим уши, движением он сорвал с себя мешавший шлем и отшвырнул назад, не глядя. Просунул руки между холодным стенками ванны и неподвижной Мелиндой, одной подхватил её спину, а второй — очень осторожно — затылок, и поднял её. Под пальцами, удерживающими голову, произошло противоестественно легкое, влажное движение. Догадка ядовитой стрелой пронзила сознание Джона — у Холмс проломлен череп, и его отколовшиеся фрагменты в открытой ране сейчас впивались Мелинде в мозг. Ватсон, резко поднявший Мэл и выпрямившийся, теперь осторожно замедлился и очень плавно опустил её на пол.       Это конец, она мертва — продиктовало всё то профессионально многое, что Джон знал о подобных черепно-мозговых травмах и кислородном голодании мозга. Но упрямо упал рядом с ней на колени, сложил до побелевших костяшек руки на её груди и стал ритмично нажимать. Отсчитав тридцать компрессий, он склонился к её лицу, зажал острый холодный нос, припал к царапнувшим его сухим губам и дважды с силой выдохнул. В висках зашумела головная боль, в легких зажгло, в низ живота тяжело ударил страх.       Странно, но прежде Ватсону никогда не приходилось делать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание действительно нуждавшемуся в этом человеку — лишь манекену во время учебы. Оказание такой кустарной первой помощи не было специализацией Джона, ему куда привычнее было спасать, оперируя в оборудованном помещении с вспомогательным медицинским персоналом. Самостоятельно запускать сердце вручную и вталкивать в остановившиеся легкие воздух оказалось предельно тяжело физически и невыносимо ментально. С одной стороны, он точно знал, что нужно делать, и в то же время оказался совершенно подавленным, растерянным.       Черт побери, Холмс! Как же так?       Шла минута, другая, третья. Вдалеке послышались первые тревожно завивающие сирены, они приближались, множились и замолкали, а Мелинда всё не делала вдоха самостоятельно, её сердце упрямо стояло.       — Ну давай же! — со злостью и даже обидой закричал он на Холмс, привычно его игнорирующую. — Неужели ты вот так сдашься?       В прихожей послышались голоса, а вслед за ними осторожные шаги на лестнице. Кто-то приблизился к ванной и заглянул, — Ватсон удивительно резко ощутил чье-то присутствие, но не стал оборачиваться. Ему было всё равно, даже если это был пришедший в себя серийный маньяк.       — Медики! — громко позвал мужской голос сразу за спиной Джона. — Тут нужны медики. Пропустите парамедиков на второй — тут приоритет.       Когда спустя несколько минут в ванну мимо позвавшего их патрульного втолкнулись двое из скорой помощи, Ватсон всё так же, не отвлекаясь, не оборачиваясь, продолжал ритмично до спазмов в ноющих от напряжения мышцах надавливать на грудную клетку.       — Нужен адреналин, — проговорил он сперто, едва различив краем глаза характерную зеленую униформу фельдшера.       — Сэр?       — Ампула адреналина! — повторил настойчивее Джон. — И физраствор — 10 мл. Разведите в шприце с самой длинной имеющейся у вас иглой.       — Но…       Ватсон резко вскинул голову — по вискам вниз к подбородку уже стекали ручейки пота. А в выражении, похоже, было что-то настолько твердое, что парамедик предпочла молча кивнуть и потянулась в одну из своих объемных сумок.       Это был приём, который он хорошо знал в теории и дважды применял в реальной жизни, но ни в один из этих случаев не помог — инъекция адреналина прямо в желудочек сердца. Надеяться на успех при такой травме и по истечении такого времени было бессмысленно, но он собирался попробовать. В конце концов, Холмс была его соседкой, разделяющей с ним квартплату, и он не намеревался её опускать без причитающихся с неё трехсот фунтов. ***       — Ох, Джон. Что произошло? Почему тут столько полиции?       Он заставил себя открыть глаза — веки с пекущим дискомфортом сопротивлялись, будто в них засыпали разгоряченный песок — и поднять голову. Мэри Морстен стояла перед ним, нахмуренная, сосредоточенно натягивающая тонкие хирургические перчатки. Они были в тесной ординаторской комнате отдыха. Это казалось единственным местом, где не было тошнотворной суматохи. На койке рядом с Ватсоном лежал поднос с перевязочными бинтами, антисептиками и пластырем. Его руки были изрезаны и теперь невыносимо — из-за ран и из-за усталости — болели. Джону не хватало сил их поднять.       Он промолчал.       Мэри встревожено заглянула ему в лицо, а потом сползла взглядом ниже.       — Боже, сколько на тебе крови!       — Это не моя, — слабо выговорил Ватсон, устало глотая половину звуков, рассматривая собственные ладони в потемневших высохших разводах. — Не вся моя. Это… Холмс.       — Что с вами случилось? Джон!       В правом бедре, казалось, пылало пламя. В виски и затылок вдалбливались молотки тупой боли. Мысли были тошнотворно затуманены, живот сводило острыми спазмами.       — Она нашла его, знаешь? — сказал Ватсон после затянувшейся паузы, когда Мэри подхватила его руку и твердыми, опытными, безжалостными движениями бывалой реанимационной медсестры стала промокать порезы смоченной марлей.       — Кого? — растеряно уточнила Морстен.       — Убийцу. Маньяка, который убил четверых женщин в Брикстоне и ещё на одну напал. Она поймала его.       — Твоя соседка?!       — Да.       Мэри протяжно вздохнула и промолчала. Джон был ей за это благодарен. В нём не осталось сил ни на что, даже просто сидеть на краю койки казалось непосильным трудом. Комната вокруг Ватсона периодически покачивалась и вращалась. Наблюдать за этим танцем пола и стен было невыносимо, а потому Джон снова закрыл глаза.       Он боролся за Холмс долгих тридцать минут, и этого — кроме того, что он уже нашел её в состоянии клинической смерти, длившейся неизвестное количество времени — было достаточно, чтобы прекратить усилия. В какой-то момент фельдшер скорой помощи, покосившись на свои наручные часы, осторожно заговорила с заискивающей, жалостливой интонацией:       — Сэр, может, нам следует…       Ватсон поднял на неё взгляд, заставивший её замолчать и продолжить вентиляцию легких. Впрочем, он и сам уже подумывал над тем, чтобы сдаться. Всегда была черта, за которой человек был необратимо мертвым. И когда эта истина почти прожгла Джона насквозь, когда он почти выговорил вслух приговор Мелинде, кардиомонитор вдруг засёк у неё слабый пульс. Мгновенье спустя она сделала судорожный вдох, но в сознание, конечно, так и не пришла — ни на полу ванной, ни в карете скорой помощи, ни в приемном отделении больницы Святого Варфоломея, когда каталку с ней стремительно протолкнули в служебный лифт к операционным.       Джон остался стоять в коридоре — внутри лифта ему не было уже ни места, ни применения. Стальные двери, хранящие множество отпечатков пальцев на своей поблескивающей поверхности, закрылись, отрезая его от Холмс и от той автоматической передачи, на которой он действовал последний час. Его оглушительно накрыло усталостью и паникой. Тяжелые мысли вроде: что теперь делать, если Холмс умрет; как сказать Майкрофту, а главное — миссис Хадсон; как самому это пережить — наводнили его голову и обездвижили в ступоре, из которого Джона спустя какое-то весьма продолжительное время вывела Мэри, нашедшая его всё так же стоящим у лифта. Она привела его в ординаторскую, осторожно сняла с него куртку и кофту, осмотрела запекшиеся порезы, ушла за препаратами и перевязочными материалами и вернулась. А Ватсон всё ещё оставался в молчаливом неподвижном замешательстве.       Он послушно высидел, пока Мэри перебинтовывала ему руки, но как только она закончила, сняла перчатки и села на край койки рядом с ним, встал и торопливо вышел. Ему нужно было побыть одному. Бездумно он добрел до большого центрального зала ожидания для посетителей. Там в пятничный полдень было не особо людно, большинство стульев пустовали, повисший на стене телевизор показывал новости:       «…проверках заведений гостиничного типа в Лондоне и пригородах на предмет наличия лицензий, соответствия санитарным и пожарным нормам и отсутствия прочих нарушений. Причиной обширных проверок стало анонимное обращение в столичную полицию, сопровожденное задокументированными доказательствами того, что в ряде гостиниц низкой ценовой категории номера сдавались в использование для растлений несовершеннолетних и изнасилований. Представитель полиции не назвал личность информатора, но в интернете склоняются к мнению, что это дело рук некоего Шерлока, хакера, называемого в сети Лондонским виртуальным Робин Гудом…»       — Это мы тоже остановим, не сомневайтесь, Джон, — сказала ему Холмс какое-то — казавшееся теперь невообразимо долгим — время назад в ночлежке «Нью-Доум». И она это сделала. Она обрушила на голову беспринципного администратора, позволяющего преступлениям происходить в его комнатах, все возможные бюрократические беды, административную и криминальную ответственность. Неожиданно — неуместно — для себя Ватсон улыбнулся. Он не ошибался в ней. Черт побери, он ни капли в ней не ошибся — она была способной на великие, по-настоящему смелые и добрые поступки. И рядом с этим бесследно меркли любые её недостатки, её наглость и полное пренебрежение правилами поведения не имели на таком фоне совершенно никакого значения. Они были лишь мелкими погрешностями.       Сообщение о проверках в гостиницах завершилось, и Джон отошел от телевизора. Он бесцельно прошелся между рядами стульев, опустив голову и уперев невидящий взгляд себе под ноги. Больше от него ничего не зависело — он сделал всё, что мог, и надеялся, что сделал это наилучшим образом. Теперь ему оставалось лишь приткнуться где-нибудь и ждать вестей от нейрохирургов. Большинство близких его пациентов, попадавшихся ему по долгу службы, испытывали необъяснимое успокоение после того, как в дело вступал Ватсон и его операционная команда, будто те были всесильными. Но Джону было слишком хорошо известно, насколько много вещей могли пойти не так, насколько мало на самом деле зависело от докторов, а потому не находил себе места.       Он подходил к кофейному автомату, бесцельно вынимал из кармана джинсов мелочь, возвращался и садился в случайное кресло, смотрел в экран телевизора, запрокидывал голову и рассматривал низкий потолок с холодным свечением ярких ламп. Так он провел несколько часов, и таким — растерянным, ссутулившимся на стуле — его нашел Грегори Лестрейд.       Инспектор подошел с мотоциклетным шлемом Ватсона в руке, сел рядом с Джоном и сказал прямо:       — Он умер.       — Кто? — хрипло, едва различимо отозвался Ватсон.       — Стивен Деннехи, нападавший. Убит при аресте, потому что оказывал сильное сопротивление полицейским.       Джон повернул голову к Лестрейду, тот ответил прямым твердым взглядом. Он выглядел уставшим, осунувшимся, заметно постаревшим. В висках будто прибавилось седины. С минуту они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, но продолжая молчаливый диалог. Ватсон почти наверняка знал, — ещё до прихода инспектора, ещё на Гаварден-Гров — что это именно он убил душителя. Задушил его. Иронично. Лестрейд тоже это знал, но настаивал на другом.       — Рапорт сдан, — добавил он, будто отрезая Джону пути к принятию вины на себя. Он собрался вылепить дело так, чтобы Ватсона не задело, и по-честному стоило бы за это поблагодарить, но Джону было слишком тошно произносить подобное вслух. Он убил человека. Пусть убийцу, пусть защищаясь, но какого черта?!       — Ребята из дорожной полиции могут отбуксировать твой мотоцикл, — продолжил, так и не дождавшись ответа, Лестрейд. — Куда: сюда или на Бейкер-Стрит?       — Всё равно.       Инспектор протяжно вздохнул, поднял руку и растер ладонью лицо.       — Какие новости о Мэл?       — Никаких.       — Ладно, — Лестрейд поднялся со стула, оставив на нём шлем. — Ты… держи меня в курсе, Джон, ладно?       — Да, Грегори.       С полминуты тот в нерешительности маячил над Ватсоном, а затем развернулся и ушёл. Ещё через час к нему спустилась операционная сестра и сообщила, что с Холмс закончили — она в реанимационном крыле на втором этаже в искусственно углубленной коме. Остаток дня Джон провел неподвижно на том же месте, а когда на сестринском посту заступила на дежурство ночная смена, поднялся и побрел обратно в ординаторскую. В служебном душе он смыл с себя стекающую алыми подтеками кровь, выбросил свою одежду, переоделся в хирургический костюм и к собственному удивлению крепко заснул. Наутро его разбудила Мэри.       — Джон, я принесла тебе завтрак и кофе. Тут… — она приподняла поднос из больничного кафетерия, когда Ватсон перевернулся на койке и открыл глаза. — Немного, но хоть что-то.       Поблагодарив, он втолкнул в себя треть стакана темной, невыносимо сладкой жидкости и заел это половиной куриного сэндвича. Морстен настояла на том, чтобы перебинтовать его руки, и всё пыталась завести с ним разговор, а он крепко сжимал зубы при каждом прикосновении к воспалившимся порезам и каждом вопросе о случившемся. Ему нечего было ей сказать, и в конечном итоге он снова предпочел сбежать. Теперь у него появился определенный пункт назначения — интенсивная терапия этажом выше.       Когда он поднялся и отыскал палату Холмс, обнаружил внутри Далси на видавшем виды инвалидном кресле. Поперек её брови и щеки виднелся плотный шов с тесными стежками хирургической нити, вокруг глаза растекся черный синяк, сам глаз был непроглядно залитым кровью. Она сидела в застиранном махровом халате, надетом поверх больничной пижамы, сложив на коленях ободранные руки, и, опустив голову, грустно рассматривала Мелинду. А когда заметила остановившегося на пороге Джона, пугливо вздрогнула и охнула.       — Подкрался, шалунишка! — сказала она и коротко улыбнулась.       — Привет, — ответил ей Ватсон и зашел в палату.       Мэл лежала на койке, до подбородка укрытая покрывалом, со связкой проводов и шлангов капельниц, паутиной расходящихся от её хрупкого тела к приборам и пузырям препаратов. За тугой марлевой повязкой вокруг головы и трубкой аппарата искусственной вентиляции легких, торчащей изо рта, почти не было видно лица. Плотно закрытые глаза были сильно опухшими, кожа выглядела желтой. Палата была наполнена громкими, механически точными вдохами и выдохами и размеренным писком датчиков. По монитору бежала ломанная линия кардиограммы, мигал показатель пульса. В воздухе висел густой, царапающий нос запах медикаментов и дезинфектора. Джон бывал в такой обстановке несчетное количество раз студентом, интерном, доктором, практикующим на гражданке и в военном Ираке, но впервые ощущал себя настолько потерянным.       В нерешительности, не понимая, что делать, и немного напрягшись из-за присутствия Далси, он замер посреди прохода. Далси с нескрываемым интересом осмотрела его с головы до ног, а затем сказала:       — Мы обе живы только благодаря тебе, Джон. Ты спас нас обеих и спас всех тех, кто мог последовать после нас.       Он качнул головой и хрипло ответил:       — Нет, — коротко кашлянул, прочищая горло, и добавил: — Ты спасла себя сама, Далси. Твоя воля к жизни была сильнее всех травм и боли. А Мэл… она спасла всех остальных, она нашла убийцу.       Ватсон предпочел промолчать о том, что по сути и саму Холмс спас тоже не он, а этот вездесущий Мориарти, таинственное сообщение на его мобильном телефоне от постороннего отправителя.       — Не умаляй того, что сделал, — возразила Далси. — И не преуменьшай того, что для неё значишь.       Он горько усмехнулся — девчонка нафантазировала то, чего нет; не понимала, о чём говорила.       — Ты её не знаешь. Она…       — Необычная, — перебила его Далси и, взявшись за колеса своего кресла с усилием подтолкнула себя вперед. — Да, очень необычная. Сумасшедшая, наверное. Я не знаю её, ты прав, Джон. Но дело в том, что ты считаешь, что и сам её не знаешь. Вот только ты едва ли не единственный, кто знает её настоящую.