***
Первое время Люк подолгу следил за полетом взрослого дракона, дракона Оби-Вана, черного, как смоль. Горечь нарастала в нем волнами, перехватывала горло до сухих спазмов, потом отступала, принося лишь опустошение. Люк думал, что рано или поздно сумеет убить дракона, что отнял его семью, но чем больше он погружался в кипящий золотом звериный разум, тем больше понимал — нельзя судить его той мерой, что судят людей. Дракон не ведал зла, не помнил обид; он не был жесток, лишь голоден — животная, оголенная справедливость, от которой Люк уже не в силах был отвернуться, опутанный связью дрожащего родства. — Мне жаль, — хмурился Оби-Ван, снимая с пояса кисет с табаком и травами, смотрел на Люка синими, чуть выцветшими глазами, оглаживал задумчиво золотую бороду, пересыпанную серебром. — Такова их природа. — Королева сказала про меня — «новый всадник», — спросил как-то Люк, остановившись у ограждения драконьей ямы. — Что это значит? — Что ты — новый всадник, — просто ответил Оби-Ван и указал ему на молодых драконов. Они резвились внизу, сплетались в змеиный клубок, покусывали шеи друг друга, утробно ревели и тут же расходились, рассыпая алые искры. — Настанет час, и ты оседлаешь дракона, как когда-то оседлал его я. Их гибкие, молодые тела, покрытые мягкой еще чешуей, сверкали на солнце сапфиром и нефритом, и Люк гадал, какой же из них станет — его? — И как я узнаю, какой выбор верен? — не выдержал он наконец, но Оби-Ван лишь усмехнулся и потянулся к трубке. — Запомни, верный выбор — всегда выбор сделанный, — туманно ответил он. — Но цена ошибки высока. Жизнь, понял Люк, и в полуденных лучах ему вмиг стало холодно. — Но почему я? Почему вы выбрали меня? Оби-Ван коротко взглянул на него, затянулся и выпустил дым, точно сам был драконом, шутки ради принявшим человеческий облик. — Ты от крови дракона. Такого ни с чем не спутать, — улыбнулся он и откинулся на ограждение. — А кроме того, откуда, по-твоему, берутся всадники? — Не знаю, — признался Люк, — не думал об этом. — Раньше, — неспешно заговорил Оби-Ван, — еще при старой королеве, той, что была матерью матери Брехи, всадниками становились братья королевы, всадниками становились ее сыновья. Но королева-мать Брехи родила лишь двоих дочерей, и тогда мой учитель нашел меня — так же, как я нашел тебя, и взял вторым всадником... — Что с ним случилось? — Он погиб в бою, — помедлив, ответил Оби-Ван. — А дракон? Нелегко убить дракона, — заметил Люк. — Дракон?.. Он был стар, его дракон, и после смерти Квай-Гона ушел вслед за ним. Хоть жизнь дракона и длинна, — дым снова окутал фигуру Оби-Вана, — но узы крепки... узы крепки... Молодой выводок, на который ты смотришь — его дети, его и Полуночи. Оби-Ван указал мундштуком в небо, где почти невидимая глазу купалась в синеве черная тень. Дети ее играли на земле, свиваясь в кольца, расправляя тонкие, полупрозрачные крылья. — Их рано еще седлать, — добавил Оби-Ван, перехватив взгляд Люка, — слишком малы. Слишком неразумны. Не подходи к ним ближе необходимого, не ищи их в узах — иначе разум их не выдержит, переймет твои сомнения, твой страх — человеческий — дракон же не ведает страха. Не торопи этот день, Люк, он придет сам. — Но что, если я ошибусь? — нахмурился Люк. — Что, если выберу неправильно? — Тогда мы лишимся всадника, — пожал плечами Оби-Ван. — Вот почему королевы правят, но не седлают драконов — цена высока. Им надлежит другой путь... всадники проливают кровь на поле брани, королевы — на родовом ложе. Это знают всадники, это знают принцессы — и надлежит знать тебе. Оби-Ван умолк, убрал трубку в кошель и строго взглянул на Люка. — Если выберешь этот путь — обретешь больше, чем смел мечтать. Найдешь свою судьбу. Свой долг. Служи королеве верно, Люк, ей и принцессе, что взойдет на трон следом, или же не седлай дракона, не отнимай моего времени, возвращайся в Татуин. Я не тороплю, — добавил он, вглядевшись в лицо Люка, — но выбор должен быть сделан. «Выбор должен быть сделан», повторял про себя Люк в тишине новых покоев, уставившись в светлый потолок с тонкими прожилками в камне, блестевшими в огне одинокой свечи. Королева ему, пожалуй, понравилась, хоть Люк и видел ее лишь раз в тронном зале, да еще дважды — у драконьего загона, куда она приходила говорить с Оби-Ваном. Приходила, отметил он про себя, спускалась к Оби-Вану из высокого замка, когда легко могла бы велеть подняться к себе. Оби-Ван был уже немолод, хоть и крепок, и такие восхождения давались ему нелегко; потому Люк ни разу не был на пирах, которыми славился замок — не желал идти туда один. Вместо этого он бегал на кухню, брал мясо, сыр и вино, и приходил в комнаты Оби-Вана, слушал его рассказы, вдыхал ставший уже привычным сладковатый дым его трубки, и так смеялся его шуткам, что однажды едва не подавился — но Оби-Ван ударил его в спину с такой силой, что Люк ужасно раскашлялся и не мог потом говорить пару дней. Оби-Ван подначивал его в своей мягкой манере, задавал каверзные вопросы, на которые Люк даже ответить был не способен, и усмехался довольно в усы. И все же, несмотря на их довольно теплые отношения, Люк еще ничего не решил для себя окончательно. Иногда он просыпался, охваченный пленом холодного пота, и перед глазами его стоял оплавленный жаром кувшин, из которого Беру поила его, когда он ребенком болел — считалось, что серебро очищает воду, отгоняет духов и снимает жар. Вспоминал колыбельные Татуина, песни о знойных песках и ледяных родниках, что таили они, песни о том, как жарок полуденный час и холоден час полночный. «Я должен увидеть принцессу, — отчетливо понял он в одну из таких ночей. — Ей, а не Брехе, я буду служить, и я должен узнать, какая она; так ли она добра, так ли она щедра, так ли она светла». С этим он и пришел к Оби-Вану, едва занялся холодный рассвет.***
Оби-Ван выслушал его, покивал задумчиво и велел подождать. Наконец он вышел, одетый в парадное облачение, и Люк тут же усомнился в своем порыве — на нем были все те же штаны и рубаха, что он носил в песках Татуина, — но Оби-Ван лишь махнул на это рукой, и они направились вверх по тихим пустынным улицам к Белому замку, который в утреннем свете стал розовым и золотым. Оби-Ван привел его к покоям принцессы, постучал дважды, потом трижды, кивнул стражнику в легкой броне и зашел внутрь, увлекая за собой Люка. Комнаты принцессы были полны воздуха и света, белого открытого пространства. На полках — изящные безделушки и книги, в воздухе — пение птиц. У окна Люк приметил золоченую клетку, в которой желтыми лепестками порхали веселые канарейки. И в то же время комнаты были пусты, принцессы в них не было. — Я сейчас, — донесся до них мягкий голос, из-за ширмы, расшитой тремя драконами — на крайних створках были молодые драконы, на центральной расправила черные грозовые крылья Полночь. Оби-Ван присел в низкое мягкое кресло, Люк же трижды обошел комнату, не находя от волнения места, смотрел на книги и шкатулки, на россыпь серебряных украшений — должно быть, золото могла носить лишь королева, а впрочем, Люк не знал наверняка, — и остановился возле умывального столика, на котором стоял брат-близнец того кувшина, что преследовал его во снах. И будто во сне, Люк протянул к нему руку, обернул непослушные пальцы вокруг холодного горлышка, поднес к глазам — узор был тот же, виноградные гроздья и птицы на гибкой лозе, и вздрогнул, когда девичий голос из-за ширмы весело спросил: — Понравился? Он развернулся так резко, что едва не выронил ношу, вернул, не глядя, кувшин на столик; в щели между створками мелькнуло что-то светлое, что-то темное, а потом сбоку показалась маленькая, белая, как цветок жасмина, рука, и голос велел: — Подай мне заколки, они на столике возле щетки. Люк подобрал их непослушными пальцами, подошел к ширме, отвернувшись, вложил их в чужую руку. — Ну вот, — заключила принцесса. Она вышла к ним, но Люк не смел поднять глаз, уставившись в пол, потом взглянул на серебристые туфельки тонкой кожи, на подол белого платья, и смутился окончательно. — Думала, всадник должен быть смелым, — обратилась принцесса к Оби-Вану, и тот легко фыркнул. Люк поднял голову и взглянул на нее впервые — и понял, что не сумеет уже отвести глаз. Она светла, решил он наконец после долгого молчания, повисшего между ними мягкой туманной пеленой. — Значит, новый всадник, — задумчиво произнесла принцесса и обошла его кругом, тихо стуча каблучками, звеня серебряными заколками, сияя темными, как у матери, глазами. — Как твое имя? — Люк, — ответил он ей. — Меня зовут Люк. Тишина снова установилась меж ними, а может, так ему только казалось — Люк уже не понимал; все вокруг стало зыбким и легким, как канареечный щебет, что доносился но него словно сквозь толщу воды. — Меня зовут Лея, — представилась принцесса, остановившись напротив, и подала ему белые руки. Люк словно во сне протянул к ней ладони, каждый миг ожидая удара или насмешки, но она не смеялась, не отстранилась, лишь вложила свои тонкие пальцы в его грубые — наверняка ей они кажутся грубыми — ладони, и легонько сжала. Люк молча смотрел на ее пальцы, такие молочно-белые в его загорелых, потом вспомнил жест Оби-Вана и склонился ниже, прикоснулся занемевшими губами к прохладной коже, будто поцеловал зеркальную водную гладь, и тут же отстранился, отошел на шаг, спрятал горящие, взмокшие ладони за спину. Молчание затягивалось, и Лея обернулась к Оби-Вану, спросила с тревогой: — Ничего не случилось?.. Оби-Ван только покачал головой, не сводя глаз с Люка, как показалось ему, неуверенно, а потом улыбнулся: — Нет. Все в порядке. — Хорошо, — ответила принцесса и прошла к окну, коснулась золоченой клетки и вдруг спросила Люка: — Тебе кувшин приглянулся? Красивый, правда? Хочешь, подарю? Люк отступил к Оби-Вану, покачал головой: — Не нужно. — Отчего же? Он тебе понравился, я вижу, — Люк и опомниться не успел, как она сняла кувшин со столика и легко подала ему. — В знак дружбы. — Нет, — снова покачал он головой, уже неуверенно — можно ли отказывать принцессам? — Говорят, вода из него вкусней и прохладней, и злые духи обходят ее стороной, — объяснила Лея и вложила кувшин ему в руки. — Спасибо, — Люк неловко поклонился и тут же обернулся к Оби-Вану — все ли он сделал верно? Тот молча кивнул, тепло улыбнулся Лее и поднялся с кресла. — Что ж, не будем больше отнимать ваше время, принцесса. — Вы вовсе его не отняли, — горячо возразила она. — Оби-Ван, знал бы ты, как бывает здесь скучно! Ты позволишь... — Если отец вас отпустит. — Если отпустит — я приду! — пообещала ему Лея и тут же добавила: — А если нет — тоже приду; тебе тяжело подниматься сюда, я знаю, видела из окна. Раньше ты взлетал по ступеням, как белый вихрь, стоило матери послать за тобой, теперь же ходишь так медленно, будто ноги тебе не служат! Она добра, подумал Люк, разглядывая белое простое платье, подпоясанное серебрянные поясом. — Ноги всаднику ни к чему, — рассмеялся Оби-Ван. — Главное, чтобы дракон служил. — Правда твоя, быть может, — кивнула ему принцесса. — До встречи. — До встречи, — поклонился ей Оби-Ван, и Люк последовал его примеру, прижимая холод кувшина к груди. Вернувшись к себе, он поставил кувшин у окна, так, чтобы лучше был виден знакомый узор. Она щедра, решил он, наливая в тонкое горлышко прозрачную чистую воду. И тогда Люк пошел в комнаты Оби-Вана, взглянул открыто и прямо в его лицо и сказал: — Я выбрал. Я остаюсь.