***
Инк не знал, что его поразило больше: то, что Кросс оказался прав, или то, с какой именно просьбой обратился к нему Эррор. Это был первый раз, когда Глюк сам попросил его прийти — обычно чернильный вынужден был навязываться или находить причины для ночёвки, обеспечивая оправданием их обоих, потому что чернокостный всегда отрицал тот факт, что в его присутствии чувствовал себя лучше. Но что заставило художника переживать сильнее, так это то, что голос Эррора был не таким, как обычно. Новая, залитая в только отошедшее тело порция «красок» обеспечила достаточно эмоций, чтобы это маленькое отличие заставило Инка волноваться. Ему было наплевать на то, что на улице стояла темень, что автобусы ещё не ходили, что где-то наверняка продолжали бродить тени — он не мог просто остаться дома, когда у Эррора что-то явно было не так. Если бы это были кошмары или бессонница, он не стал бы звать его, обычно в такие моменты они переписывались, созванивались, разговаривали, иногда даже просто молчали, оставаясь на связи и занимаясь своими делами. Но сегодня он попросил его прийти. Не объясняя причин, не говоря ничего лишнего, даже не притворяясь, будто пытается этим сделать ему одолжение, как делал это всегда. Полчаса полубега, и он был на месте. Хоть Эррор и не сказал ничего, но по промелькнувшему на лице облегчению, Инк понял, что тот был рад его приходу. В доме было темно и только на кухне был включен свет. На столе стояла чашка недопитого кофе, рядом с ней почти целая плитка шоколада, которая в обычном случае давно была бы уже съедена. — Будешь что-нибудь? Сок, кофе, чай? — глухо спросил Глюк, доставая из шкафа ещё одну чашку. — Эррор, что случилось? — напрямую, но с опаской спросил Инк, усаживаясь за стол. — Ты сегодня сам не свой. Так как он ничего не выбрал, Глюк налил ему просто воды и вернулся на своё место, опуская тяжёлый взгляд на тёмную поверхность кофе и продолжая молчать, словно бы не расслышав вопроса. — Эррор, — вновь позвал Инк, по привычке потянувшись к чернокостному, чтобы немного растормошить его, но вовремя одёрнул себя. Нельзя было пробуждать старые фобии, когда Глюк находился в таком подавленном состоянии. Эррор опустил голову ещё ниже, кладя ладонь себе на лоб, как если бы его мучила сильная мигрень, но на деле лишь пытаясь закрыться от беспокойного взгляда художника. Прежде чем Инк, не дождавшийся ответа, снова заговорил, он сделал глоток кофе, чтобы избавиться от кома в горле, и всё-таки собрался с силами. — Гено становится хуже, — севшим голосом проговорил он, бессильно сжимая в руках чашку. Края его глазниц были влажными от сдерживаемых слёз, а по расходящимся по поверхности жидкости кругам было видно, как сильно тряслись его вновь отказывающие руки. Инк, не ожидавший такой новости, растерялся. Он представлял, как важен был для Глюка брат, но не понимал, почему этот раз отличался так сильно. Они проводили достаточно времени вместе, чтобы Инк мог сказать, что Гено бывал дома очень и очень редко, что само по себе говорило достаточно о его здоровье. Ухудшения и улучшения были постоянно, иногда Эррор рассказывал ему об этом, иногда нет, потому что это было не так важно и не так необычно, чтобы стать новостью. Однако сейчас ситуация, похоже, была совсем другой. — Он поправится, — осторожно сказал Инк, чуть наклоняясь, чтобы заглянуть чернокостному в глаза, — ты должен в него верить. Всё будет хорошо. Глюк крепче сжал пальцы, то ли от бессильной злости на такие неправильные для утешения слова, то ли из-за переполняющего его смятения. Всё уже не было хорошо и не собиралось налаживаться, это было ложью и потому так сильно раздражало. Эррор стиснул зубы, чтобы случайно не сказать ничего лишнего, потому что он сам не понимал, почему сейчас Инк должен был терпеть его истерики. Да, он выбрал неправильное утешение, да, это были не те слова, которые ему нужно было услышать, но правда была в том, что Глюк сам понятия не имел, что он хотел услышать и от чего ему стало бы легче. Инк заметил, что его слабая попытка не принесла никакого результата. Он знал, что был в этом деле плох: когда дело касалось чего-то действительно серьёзного, ему было куда проще разбираться со злостью и раздражением, которые всегда присутствовали в их общении, но он совершенно не знал, что мог противопоставить подавленности и печали. Он протянул руку к разноцветным фалангам, но вновь остановился, вместо этого придвигая ближе к Эррору почти не тронутую шоколадку, надеясь, что хоть это сможет немного отвлечь его. Глюк вновь опустил взгляд и тихо вздохнул. — Наверное, ты прав, — мягко проговорил он, едва сдерживая дрожь в голосе. — Всё наладится. Это ничего не изменило, но теперь Эррор хотя бы не был тут один. Знание того, что Инк был рядом, заставляло его чувствовать себя немного более защищённым, может быть, пока не избавляло от дурных мыслей, но, по крайней мере, временно успокаивало и прогоняло остальные страхи. Так нельзя было продолжать, атмосфера оставалась весьма подавленной, а обстановка этому только способствовала. Чернильный, сопровождаемый непонимающим взглядом Эррора, покинул кухню и через минуту вернулся с бумагой и карандашами, оставляя их на столе. — Тебе нужно отвлечься, — слабо улыбнулся он, пододвигая к Глюку чистый лист. — Ты давно не рисовал, может быть, сейчас самое время немного освежить навык? Глюк недоверчиво взглянул сперва на художника, потом на бумагу и свои руки. — Ты снова рылся без спроса в моих вещах? — уже более похожим на свой привычный тон проговорил Эррор. Возможно, его ворчание и недовольство были обычным защитным механизмом, но сейчас Инк был рад этому поведению, отличному от безрадостного приветствия, осевшего голоса и неправильно тихого разговора. — М-м, может быть немного, — хитро прищурился чернильный, наблюдая за расцветающим на недавно не выражающим ничего, кроме печали, лице раздражением. — Не волнуйся, я не читал твой личный дневник. — У меня нет дневника, — цокнул языком Глюк, — и вообще, не трогай в моей комнате ничего без разрешения. И тем не менее, он пододвинул альбом ближе к себе, растер всё ещё дрожащие пальцы и прокрутил несколько раз карандаш, пытаясь перехватить его поудобнее. Он поставил острие на белый лист и немного оторвался от предстоящего занятия, чтобы взглянуть на внимательно наблюдающего за ним Инка. — Ты можешь так не пялиться? — скептически заметил он. — О, да, конечно, — кивнул чернильный, продолжая пялиться. Эррор вновь недовольно хмыкнул, понимая, что никакие слова сейчас не заставят художника отвернуться. Тот слишком любил наблюдать, как Глюк рисует: до момента, как он предложил ему пару уроков рисования, Эррор только лишь избавлялся от лишних скетчей, которые Инк позволял ему разрывать, стирать, сжигать и изничтожать любыми доступными методами, но относительно недавно чернильный впервые заметил, насколько мило выглядел Глюк за работой. Он сосредотачивался, расслаблялся и погружался в процесс с головой, задумчиво вырисовывая новые линии и убирая лишние, порой удивлённо оглядывая то, что получалось, словно бы не веря, что он сам это создал. Тем не менее, Инку редко выпадало счастье понаблюдать за этим, потому что Эррор очень не любил, когда тот так пристально смотрел на него — это немало смущало и отвлекало. Глюк глубоко вдохнул, медленно выдохнул, ещё немного растёр пальцы и, понимая, что художник даже не думает отводить взгляд, принялся за дело. Сперва лёгкие линии разметки, затем более чёткое обозначение фигур, прикидка деталей, обвести, добавить акцентов, заштриховать и через тридцать секунд всё закончено. — Мой шедевр готов, — усмехнулся Эррор, поднимая свою работу. На рисунке был криво изображённый Инк с дурацкой рожицей и руками и ногами-палками. Сперва чернильный вопросительно глянул на листок, но после широко улыбнулся. — Я заберу это себе и повешу на холодильник, — засмеялся он, прижимая руки к груди и умилённо глядя на палочного себя, — меня ещё никто никогда так хорошо не рисовал. Эррор невольно улыбнулся и вновь опустил взгляд на нарисованного Инка. А что, и правда был похож. Из горла чернокостного вырвалось пару смешков. — А что насчёт тебя? Не хочешь тоже порисовать? — чуть наклонил голову он, вопросительно глядя на чернильного. Хоть эта каракуля и подняла ему немного настроение, Эррор по-прежнему не особо уверенно держал карандаш в руках, вряд ли сейчас он сможет изобразить что-то стоящее усилий и перевода бумаги. Поэтому Глюк передал всё, необходимое для рисования, Инку, сам же вновь вернулся к кофе. Поняв, что на долгосрочное занятие рисование не потянет, художник покачал головой. — Нет, если ты не будешь, то я тоже, пожалуй, оставлю это дело на потом, — Инк сложил принесённые принадлежности в стороне, судорожно пытаясь выдумать что-то ещё. — Как давно ты последний раз тренировался? Сперва Эррор не понял, о чём конкретно чернильный спрашивал, но до него быстро дошло, что речь шла об их попытках избавить его от гаптофобии. Конечно, Глюк рассказывал ему о результатах одного из последних обследований и о том, что если он переусердствует, то может лишиться рук, но художник был поразительно забывчив, так что не было ничего удивительного в том, что этот факт быстро вылетел у него из головы. — Давно, — кивнул чернокостный, оглядывая свои руки. Кажется, ухудшений пока не было, но и лучше ему не становилось, так что Эррор подумывал о том, что одна небольшая тренировка не повредила бы. Только вот он случайно сболтнул лишнего. — Сам знаешь, то обследование… Он не собирался этого говорить, просто поздно задумался о том, что эти слова напомнят Инку о его проблеме. Чернильный не собирался рисковать чужим здоровьем, так что быстро пресёк и эту идею тоже. — Да ладно тебе, всего пару секунд ничего мне не сделают, — нахмурился Глюк, — просто чтоб я не забыл, как это вообще ощущается. Обычно Эррор сам избегал этих тренировок, но сегодня всё было не так, как всегда. Почему-то ему казалось, что сейчас, когда он совсем отвык от этого, он смог бы продержаться дольше обычного, тем более с учётом того, что некоторые его чувства были притуплены усталостью и истощением. В конце концов, пару прикосновений могли бы его взбодрить. — Нет, мы не будем рисковать, — категорично заявил Инк, складывая руки на груди, но, заметив промелькнувшую на лице Эррора обиду, немного смягчился. — Хотя знаешь, у меня есть идея. Мы можем потренироваться, но лишь немного и по-другому. Во взгляде Глюка промелькнула заинтересованность. — По-другому это как? — Без прикосновений, — чуть улыбнулся Инк и, не обращая внимания на скептицизм на лице чернокостного, продолжил. — Скажем так, вербально. — Ты предлагаешь избавляться от фобии прикосновений без прикосновений? — чернильный кивнул. — То есть ты предлагаешь просто поговорить, — подытожил Эррор. — В общем и целом да, — подтвердил Инк, на самом деле, тоже считая, что эта идея вряд ли сработает. Но попытаться стоило, это, по крайней мере, было хоть каким-то способом занять время до рассвета. — А теперь положи руки на стол и закрой глаза. — Я ещё не сказал, что буду в этом участвовать, — и тем не менее, он послушно сделал то, о чём его попросили. Уже просто находиться в такой странной позе его нервировало, но стоило признать, он был несколько заинтригован тем, что чернильный собирался делать дальше. — Хорошо, а теперь представь, как я подношу свою ладонь к твоей… Инк принялся медленно и, насколько умел, подробно описывать процесс, все действия, ощущения, детали, пытаясь воссоздать прикосновения в воображении Глюка. Его тихий голос вёл чернокостного в его своеобразной медитации, заставляя сосредотачиваться и самостоятельно придавать форму своему страху. В определённый момент Эррору даже показалось, что Инк в самом деле взял его за руку, но когда он открыл глаза, чернильный по-прежнему сидел поодаль, лишь наблюдая и рассказывая. Эта тренировка оказалась не менее тяжёлой, чем обычная. Впрочем, Инк всегда знал, как разбавить напряжение. — Всё правильно, я скольжу пальцами от ладони выше, к твоему локтю, это немного щекотно, но ты ощущаешь тепло от моей руки… — заметив, что Глюк был предельно сосредоточен и действительно старался воображать всё, что слышал, художник хитро ухмыльнулся. — Затем я поднимаю руку выше и уже касаюсь твоего плеча, чуть сминаю рукав твоей футболки. Ты чувствуешь, как мои пальцы впиваются в твою надкостницу, но я не давлю слишком сильно, вместо этого, — тут он стал говорить тише и несколько игривее, — я немного оттягиваю ворот твоей футболки и ласково целую твою шею… Глюк ещё несколько секунд сидел спокойно, в самом деле вырисовывая эту картину в своём воображении, прежде чем осознать, что имел ввиду художник. Эррор распахнул глаза, густо покраснел и помотал головой, тут же прерывая эти навязанные фантазии. Осознание того, что его маленькая шутка сработала как надо, заставило Инка тихо засмеяться. — Говорю же, это всё не так страшно, — подмигнул он чернокостному, наблюдая, как тот потирает шейные позвонки, стараясь избавиться от ощущения воображаемого поцелуя. — Тц, чтоб я ещё раз согласился на твои предложения, — щёлкнул языком Эррор, пытаясь прийти в себя. — Это даже страшнее, чем обычные тренировки. Кто знает, что ты ещё можешь выдумать. — О-о, у меня для тебя была припасена целая история, — хихикнул чернильный, — но ты слишком быстро оклемался. Эррор лишь в очередной раз тяжело вздохнул, снова принимаясь крутить многострадальную чашку кофе. Инк же потянулся к шоколадке, вознаграждая себя за проделанную работу. — И всё-таки, — словно бы невзначай начал он, подпирая кулаком подбородок, — почему ты так боишься прикосновений? У тебя это с рождения? Глюк вздрогнул, словно его чем-то ударили, стиснул зубы и отвёл взгляд. Он не хотел вспоминать, но этот вопрос заставил непрошенные картины замельтешить перед глазами. Заметив его страх, Инк поспешил исправить ситуацию. — Ты просто никогда не рассказывал, но, полагаю, это не так важно. Знаешь, давай лучше поговорим о чём-нибудь другом, например… — затараторил он, но чернокостный жестом остановил его. — Всё нормально. Я могу рассказать, — произнёс он, снова оглядывая свои разноцветные фаланги. — Просто это очень неприятная история, не уверен, что ты действительно хочешь её услышать. Но заинтересованный взгляд художника говорил об обратном, Инк хотел знать все подробности. — Полагаю, сейчас уже поздно забирать слова обратно? — слабо усмехнулся чернокостный, глядя на это, но тут же вновь помрачнел, стараясь не замечать разливающегося по костям холода. Его уже начинало мутить. — Это произошло не так давно, всего пару лет назад. Всего пару лет назад у них была полная счастливая семья, они жили в достатке и ни о чём не беспокоились. Их отец был владельцем одной успешной, подающей большие надежды компании, бизнес шёл в гору, уровень прибыли рос, так что у семьи Афтеров никогда не было проблем с деньгами, можно было даже сказать, что они были весьма богаты. Но детям не свойственно задумываться о работе и заработках, они лишь наслаждались жизнью в комфорте, беззаботно проводили время и радовались, когда выпадала возможность съездить куда-нибудь всем вместе. Ради них их мать уволилась с работы, посвящая всю себя воспитанию детей. Благодаря её заботе они почти не обращали внимания на то, как редко видели отца. Они прекрасно знали, что тот делал всё, чтобы они ни в чём не нуждались, и старались не тревожить его, когда тот был занят. Единственный, кому было позволено помогать ему, был Фреш, которого глава семьи постепенно обучал всему необходимому для успешного ведения бизнеса. Впрочем, старший из братьев не особо стремился в это вникать, порой сбегая из дома к друзьям, чтобы пропустить очередной нудный урок, а чуть позже стал поступать так и с лекциями в университете, в который поступил, сдав вступительные по настоянию родителей. Ему, конечно, за это влетало, но даже спустя десятки новых споров и ссор с главой семьи он не изменился. Ему это было неинтересно и с этим ничего нельзя было сделать. Но стоило признать, благодаря его умению легко и быстро запоминать информацию, кое-какие знания из этого он всё-таки почерпнул. В любом случае, обо всех планах на будущее пришлось забыть. Всё началось тогда, когда однажды за ужином отец семейства упомянул о том, что у его компании появился серьёзный конкурент. Он не распространялся об этом, не рассказывал деталей, но с каждой неделей работы у него прибавлялось, а нервов становилось всё меньше. Иногда он срывался на тех, кому не повезло попасть под руку, но после он всегда извинялся и просил остаток дня его не беспокоить, чтобы случайно не наговорить никому ещё больше грубых слов. Компания стойко держалась, но на поддержание её уходили все его силы и это было видно. Тем не менее, вскоре всё вновь начало возвращаться в привычное русло и беспокойства в семье постепенно утихли. А потом Эррор пропал. Это был один из тех редких дней, когда он возвращался из школы один. Их с Гено занятия заканчивались примерно в одно и то же время, поэтому домой они почти всегда ходили вдвоём, иногда заглядывая на обратном пути в пекарню, чтобы купить чего-нибудь к чаю, однако в тот день Глюк решил туда не заходить, зато решил срезать путь до дома через пару неприметных и пустых переулков. Когда он заметил, что за ним кто-то следует, было уже поздно: его, маленького и слабого, схватили, крепко зажав рот рукой, затолкали в машину и, прежде чем он начал брыкаться слишком сильно, скрутили и вкололи что-то, от чего он быстро потерял сознание. Когда он очнулся, его сильно тошнило, перед глазами всё расплывалось, а тело жутко ныло. Он понятия не имел, где и как долго находился. Помещение, в котором его держали, походило на подвал: обшарпанные стены, спёртый воздух, массивная железная дверь, едва горящая лампочка и тянущийся от неё по стенам провод, местами неизолированный. Пахло плесенью, металлом и будто бы чем-то ещё, едва ощутимым, но тошнотворным. Когда скелет попытался пошевелиться, понял, почему кости так болели: он был привязан к стулу и, похоже, пробыл в таком положении уже несколько часов. Или дней. Он не знал, потому что никаких временных ориентиров тут не было, дня и ночи не существовало в этой каменной коробке, стены которой постепенно сводили его с ума. Несколько часов он пробыл там один. Сколько бы он не кричал, никто не приходил, он был полностью изолирован и понятия не имел, почему с ним так поступали. Иногда тусклая лампочка начинала мигать, и ему казалось, что вот-вот он останется в полнейшей темноте, наедине с собой и вырисовываемыми детским воображением страхами. Тогда он ещё не знал, что его кошмары были приятными снами по сравнению с тем, что приготовила для него беспощадная реальность. Когда после очередной истерики он почти снова потерял сознание, железная дверь наконец заскрипела. Ужас подступил с новой силой, обостряя боль в затекших конечностях и вновь душа его подступившим к горлу комом. В глазах всё расплывалось от слёз и не прошедшего ещё тумана из-за той странной инъекции, он видел только нечёткое пятно и, как бы часто не моргал и не щурился, не мог сфокусироваться на подплывающей к нему фигуре. Но когда шум в ушах немного стих, он смог услышать чистый девичий смех, не предвещающий, однако, ничего хорошего. Пришедшая приблизилась к нему, осторожно положила руки на его скулы и заставила его поднять голову. Только тогда вблизи Эррор наконец сумел разглядеть её. Это и правда была девушка, даже, скорее, девочка, едва ли старше него, с голубоватой, отливающей зелёным в тусклом свете, кожей, аккуратным лицом, жёлтыми глазами и алыми непослушными волосами. Она выглядела безобидной и, отбрасывая страх и атмосферу ситуации, даже симпатичной. От удивления скелет забыл на мгновение о том, что он тут пленник и ему положено бояться. Однако ему быстро об этом напомнили. Он не смог разглядеть, да и не обратил на это внимания, когда она зашла, но с собой у девочки был небольшой чемодан, выглядящий тяжёлым, но, на удивление, совсем не отягощающим её тонкие руки. «Мне сказали, что я могу с тобой поиграть». Только вот её набор для игры заставил Эррора содрогнуться. Тогда он ещё не знал ничего об устройствах для пыток, но сам вид инструментов в тот момент пробудил его воображение, впервые заставляя задуматься о том, что окружающие могут быть жестокими. Только вот она не была жестокой. Она была сумасшедшей. — Эррор, ты в порядке? — окликнул его Инк, видя, что Глюку становится хуже. — Ты можешь не продолжать, если тебе плохо, ладно? Чернокостный вздрогнул, чуть не выронив чашку из рук. Он огляделся вокруг, пытаясь убедить себя, что он по-прежнему был здесь, на тёплой кухне, далеко от событий прошлого, целый и невредимый, насколько его состояние можно было таким назвать. Он помотал головой, отодвигая от себя остывший кофе. От всех этих воспоминаний его начинало тошнить. — А потом она… — попытался продолжить Эррор, не обращая внимания на слова художника. — Это было… Он начинал задыхаться, конечности свело от жгучей, раздирающе боли, и он принялся хвататься за свои руки, беспорядочно раздирая надкостницу острыми фалангами, лишь бы заглушить поднятую ранами прошлого агонию. Инк вскочил со своего места и, не успев ничего обдумать, попытался остановить его, схватив за запястья и этим сделав только хуже. Клеймо его прикосновений лишь добавило бедному скелету страданий. Эррор забрыкался, завопил и, оттолкнув его, выбежал с кухни. Чернильный, не ожидая такого, не удержал равновесия и упал, приложившись позвоночником о ребро столешницы. Не обращая внимания на неестественное жжение в районе ушиба, Инк попытался подняться и пойти за сбежавшим, но от этого неприятные ощущения только усилились, поднимаясь выше по его спине. Он вновь осел на пол, пытаясь не шевелиться, чтобы случайно не навредить себе сильнее. Удар был совсем слабым, не мог же он?.. Чернильный помотал головой. Дав себе ещё несколько секунд, Инк стиснул зубы и, игнорируя боль, струями пламени раскатывающуюся по позвонкам, поднялся на ноги, всё-таки продолжая немного сутулиться. Как и ожидалось, Глюк был в своей комнате. Как ребёнок спрятался под кровать и, закрыв голову руками, плакал. Это было бы смешно, если бы не было так грустно: стоило Инку подумать, какие травмы могли оставить такой неизгладимый след, как все его искусственные чувства обращались в жалость и сожаление. Каким бы спокойным не был мир вокруг, всегда где-то в его уголках, скрытых от многих, существовала неискоренимая жестокость, злоба и кровожадность. В их городе бродили тени, почти безобидные по сравнению с тем, что иногда появлялось в сводках новостей, и эти бесформенные твари были странностью и тьмой их ограниченной жизни. Где-то в других местах тьма принимала другие формы и имела другие лица, будь то дети, забивающие камнями бездомных животных, или маньяки, продумывающие до мелочей свои убийства. Инк часто задумывался о том, что ему повезло родиться с судьбой, лишённой насилия и страха: его родители были понимающими и спокойными монстрами, которые давали ему достаточно свободы, что позволяло избегать конфликтов, его будни были размеренными и лишёнными ненужных беспокойств, его окружение всегда было либо дружелюбным, либо безразличным к нему. До перевода в новую школу его одноклассники его избегали, находя его безэмоциональность странной и пугающей; после переезда, в новом классе, даже оставаясь на тот момент лишённым возможности чувствовать, он быстро нашёл друзей. В его скучной жизни всё было нормально. Далеко от «хорошо», далеко от «плохо», просто никак. Эррору же повезло намного меньше. Он и его семья относились к той небольшой группе, которой выпало встретиться с жестокостью этого мира и испытать её на себе. — Хей, Эррор, — осторожно позвал художник, присаживаясь на пол рядом с кроватью. — Всё хорошо, я рядом. Если тебе всё ещё слишком страшно, то можешь остаться там, просто знай, что я тут и буду с тобой, пока тебе не станет лучше. Всхлипы затихли. Инк не знал, стоило ли ему говорить что-то ещё, в голове было пусто, он понятия не имел, что должен был сделать, поэтому просто надеялся, что его присутствия хватит, чтобы Глюк почувствовал себя в безопасности. Спустя какое-то время под кроватью послышалась возня и чернокостный наполовину высунулся из своего укрытия. Он сложил руки на полу и опёрся на них подбородком, смаргивая оставшиеся в глазницах слёзы. — Это было кошмарно, — тихо, но ровно проговорил он. — Ты когда-нибудь задумывался, почему мои фаланги отличаются по цвету от остальных костей? Инк покачал головой. Глюк вытянул одну руку перед собой, демонстрируя то, о чём говорил. Пястье и нижние фаланги были чёрными, средние — красного цвета, а верхние — жёлтого. Только сейчас до чернильного начало доходить, что это было не просто врождённой особенностью, а очередным отпечатком печального прошлого. — Это не мои руки, — выдохнул Глюк, сжимая и разжимая ладонь. — Сперва это был мизинец, через пару дней — безымянный палец, потом средний, а затем ей надоело просто отрезать их. Все пальцы левой руки были раздроблены, оставшиеся на правой — кислота и напильник. — Но, значит, твои ноги тоже?.. — Инк опасался что-либо спрашиваться, потому что не хотел, чтобы произошедшее ранее повторилось. Эррор уже достаточно пересилил себя, но, кажется, он хотел рассказать всё полностью. — Да, ноги тоже, — подтвердил он. — Она использовала какой-то препарат, а после перетянула их таким образом, чтобы магия не проходила через них, и через пару дней, — он запнулся, — наверное, дней? Пытаться использовать их уже было бесполезно. — А полосы на лице? — Она была садисткой, наслаждающейся чужими страданиями, так что когда я был обессилен настолько, что не мог даже плакать, она сама «нарисовала» мне вечные слёзы, — Глюк потер кончиком пальца край глазницы, ощущая неровности выточенных борозд на месте полосок. — Это было почти перед тем, как меня наконец отпустили. На самом деле, тогда я думал, что меня должны были убить. — Разве за такое её не должны были забрать в колонию? — Ничего не смогли доказать, — покачал головой Эррор. — То, что я был похищен, было очевидно, но никаких подтверждений того, что в этом были виноваты они, не нашлось, так что они остались на свободе. — «Они»? — Глава компании-конкурента и его невменяемая дочь. Всё это было сделано, чтобы вынудить отца подписать контракт на невыгодных для него условиях, по сути, разрушающих весь его бизнес. Мне просто не повезло оказаться его сыном. Знаешь, очень мерзкое чувство, когда твою жизнь обменивают на прибыль. Если бы он сразу же согласился на эту сделку, я мог бы остаться цел, но он долго тянул, надеясь, что найдётся другой выход. Глюк кое-как перевернулся на спину и через силу сглотнул, рассматривая мутным взглядом потолок. Несмотря на то, что этот рассказ вновь заставил его пройти через ад воспоминаний, он чувствовал себя немного легче, зная, что теперь Инку известна его история. До этого момента он не рассказывал об этом никому, кроме братьев, это не было чем-то, чем стоило делиться с окружающими, но художнику он доверял. Эта честность была его благодарностью за то время, терпение и внимание, которое Инк подарил ему. — После этого инцидента наша семья стала такой, какой стала. Когда всё вернулось «в норму», отец решил, что оставлять нас рядом небезопасно, к тому же, после всего, что произошло, у меня развилась гаптофобия и жить в большом городе больше не было вариантом. Так мы с братьями перебрались сюда. Тогда они и остались одни. Ради их же безопасности, ради родительского спокойствия. Хотя едва ли теперь можно было говорить о родителях: после случившегося отец отказывался оставлять их рядом и охотно поддержал идею о переезде сыновей, сам он остался в городе, на заработках по оправданию, на деле всё ещё беспокоясь о благополучии компании. Он действительно раз в месяц перечислял своим детям определённую сумму, однако после инцидента дела его шли не очень хорошо, так что её хватало только на необходимый минимум: коммунальные расходы, налоги и средства первой необходимости. Мать же, пережив такое, вынуждена была некоторое время проходить лечение в психиатрической больнице: редкая женщина останется в трезвом уме после того, как её сына в прямом смысле слова будут высылать ей по частям. После восстановления она не могла больше видеть своих детей и, опасаясь за свою жизнь, быстро подписала договор о расторжении брака и уехала, не сказав никому, куда именно. Фреш бросил учебу в университете и нашёл себе работу — сначала первую, потом, после нападения на Гено, и вторую, беря не себя обеспечение несовершеннолетних братьев. — Даже представить не могу, как сложно вам приходится, — честно признался Инк, выслушав эту историю. — И после такого ты даже смог целую минуту держать меня за руку, — припомнил он их рекорд. Раньше он ценил его потому, что Эррор прилагал все свои усилия, чтобы справиться с собой и привыкнуть к своему страху, но теперь, когда он понимал, через какой ужас ему приходилось проходить каждый раз во время их тренировок, эта минута стала для чернильного намного значимее. — Может, когда восстановлюсь, продержусь и все полторы, — слабо улыбнулся Глюк, переводя взгляд на Инка. Чернильный почему-то вновь нахмурился. — Это ведь из-за приезда Андайн тебе стало хуже? Неужели это она? — ему слабо верилось, что их новая одноклассница была способна на такие зверства. — Да, это она, — вновь скривился чернокостный. — Имя такое же, внешность тоже не сильно изменилась. Честно, я не хочу ходить в школу, пока она там. Мне правда хочется верить, что она всё забыла из-за своей травмы или почему она там с забинтованной головой ходит, но даже так, от одного взгляда на неё меня в холодный пот бросает, — Эррор вновь ненавязчивым жестом потёр полосы на лице. — Кстати, говоря о ней: почему когда она впервые пришла, ты был уверен, что я её знаю? — В смысле? — Инк не мог вспомнить тот день, в его дырявой памяти не всплывало ничего, кроме момента, когда Эррора вывели из класса, благо, Гено в тот день вернулся в школу и знал, как помочь брату. — Ты передал мне ту записку. «Откуда ты её знаешь» или что-то такое, — пояснил Глюк, на самом деле, даже не надеясь, что художник что-либо вспомнит. Но, на удивление, его предположения оказались неверны. — А, это, — хлопнул он себя по лбу. — В тот день перед выходом в школу я собрал один твой разорванный рисунок. Девушка на нём очень была похожа на Андайн, вот я и удивился. — Понятно, — Эррор вновь вздохнул. Иногда он действительно пытался помочь себе тем, что как бы физически пытался уничтожить свои кошмары: рисовал, как помнил, а после рвал на мелкие кусочки. Это не особо помогало, но за рисованием он успевал прийти в себя, прогнать остатки сна и немного успокоиться, так что, возможно, это было не так уж и бесполезно. К тому же, когда все его страхи при помощи карандаша приобретали чёткую форму, они больше не казались такими пугающими. Это работало со всеми кошмарами, кроме неё, потому что она была реальна и совсем недавно вновь вернулась в его жизнь. Тем временем уже начало светать. Предметы в комнате становились чётче, за окном слышалось редкое птичье чириканье, фонари погасли, а на небе исчезли звёзды. Эррор положил голову на руки и вновь ненадолго замолчал, что-то обдумывая. Совсем скоро они должны будут собираться в школу, так что стоило хотя бы приготовить поесть. Глюк полностью выполз из-под кровати и потянулся, стараясь не думать о недавнем приступе паники. — Чего бы ты хотел на завтрак? — обратился он к художнику, который не торопился подниматься. — Не знаю, съем всё, что приготовишь, — улыбнулся чернильный, удобнее усаживаясь на полу. — Как знаешь, — пожал плечами чернокостный, направляясь на кухню. — Пойдём тогда? Инк замялся, нервно потирая шею. — Эм… Я, наверное, схожу приму душ, если ты не против, — неловко протянул он. Глюк на это лишь пожал плечами и удалился, кинув ему что-то о том, чтобы он не тратил слишком много воды. Дождавшись, пока Эррор потеряет его из виду, Инк скорчился от боли. Кое-как поднявшись на ноги, он дошёл до прихожей и, забрав свою сумку, направился в ванную. Он стянул с себя кофту и футболку и повернулся к зеркалу спиной, пытаясь рассмотреть место ушиба. Ничего не вышло, он не мог ничего увидеть, зеркало было слишком высоко в отличие от предполагаемой раны. В очередной раз за день стиснув зубы, Инк провёл пальцами по больному месту и, как и ожидалось, увидел на пальцах кровь. Тихо выругавшись, он полез в сумку, доставая обезболивающие и бинты, заготовленные заранее. После каждого «вывода» красок из его тела, его кости становились более хрупкими, так что он старался избегать любых нежелательных повреждений, но совсем обезопасить себя от них он не мог, так что всегда имел под рукой всё необходимое, чтобы подлатать себя. Через пару минут он был готов. Таблетки ещё не подействовали полностью, но он уже мог двигаться. — Завтрак готов! — услышал он голос Эррора. Инк спрятал всё обратно в сумку, натянул на себя одежду и, глубоко вдохнув и медленно выдохнув, широко улыбнулся и открыл дверь. — Уже иду!***
Уже во второй раз за сегодня Инк вернулся в больницу. Первый раз пришлось отпрашиваться с уроков, чтобы разобраться с последствиями ушиба, во второй раз чернильный не совсем понимал, почему его взяли с собой. — Эррор, ты уверен, что нас пустят? — неуверенно спросил он, оглядывая тёмные окна больницы, — уже поздно, все наверняка спят и посещающих в такое время уж точно никто не пускает. Глюк лишь слабо усмехнулся этому и, покачав головой, махнул рукой, призывая идти за ним. Охранник, сидящий в единственном освещённом тусклой лампой углу, встрепенулся, довольно громко окликнув их сиплым голосом. Инк, признав затею проваленной, уже развернулся, чтобы уйти, но Эррор вместо этого подошёл к старику и, что-то сказав, назвал свою фамилию. Охранник пролистал журнал, что-то проверил и в итоге кивнул им, пропуская дальше. Больница в ночное время выглядела жутко: в здании почти не было света, эхо казалось в разы громче, пустые коридоры становились словно бы длиннее и уже, позволяя случайным сквознякам гулять меж голых стен. В такой атмосфере Инк невольно задумался о том, как часто здесь кто-то умирал: тут наверняка могли бродить даже призраки. Подумав о неупокоенных душах, чернильный оглянулся на Эррора. Того, похоже, ни темнота, ни до мурашек пробирающее безмолвие не беспокоили, он смотрел куда-то вперёд, блуждая в своих мыслях, и не обращал внимание ни на что вокруг. «Я буду чувствовать себя лучше, если ты пойдёшь со мной» — сказал он, когда просил Инка составить ему компанию при посещении брата, но сейчас, по крайней мере, по ощущениям он даже не замечал его присутствия рядом. Когда они уже почти дошли до нужной палаты, их вновь остановили парой грубых слов. — А, это снова ты, — хмыкнула уже знакомая медсестра со скверными манерами. — Ну и на кой чёрт ты пришёл? Сказано: нельзя! Хоть она и говорила тихо, всё равно складывалось ощущение, что на них кричали. — Ещё и дружка притащил, что за монстры в наше время пошли! — недовольно скривилась она, жестом прогоняя их. — Как станет ему лучше, так и придёшь, а пока дай ему отдохнуть. Нельзя пускать к пациентам в таком состоянии. Эррор взглянул на неё, понуро опуская плечи. — Вы же сами знаете, что ему уже не станет лучше, — прошептал он, то ли стараясь не шуметь, то ли пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Пожалуйста, дайте мне с ним повидаться. — Запрещено это, к тому же он уже спит, — вновь принялась отнекиваться женщина, отведя взгляд, чтобы не видеть этой печали в глазах Глюка. Какой бы вредной она не была, у неё всё-таки было сердце. — И прекрати говорить глупости, если ты с твоим братом в него не верите, конечно ему не станет лучше. Не хорони его заранее, на моей памяти много пациентов и в более плохом состоянии выкарабкивались. Глюк не сдвинулся с места, продолжая пристально на неё смотреть. Женщина кинула быстрый взгляд на него и вновь запротестовала, но в итоге быстро сдалась. — Тебя ведь ничем не убедить, да? — щёлкнула она языком. — Сам-то уверен, что готов увидеть его в таком состоянии? Эррор снова кивнул, ни секунды не колеблясь. Медсестра оглянулась на Инка, который только и смог, что криво улыбнуться, и вновь посмотрела на Глюка. — Тц, вашей семье уже столько поблажек сделано, думаю, за ещё одну меня не уволят, — вздохнула она, — но ты пойдёшь один, а этот пусть тут останется, — кивнула она на Инка. — Нечего туда толпами ходить. Чернильному не осталось ничего, кроме как согласиться. Он остался у входа в палату, дожидаясь, когда Глюк вернётся. Время текло медленно, но он старался не думать о том, в какой странной ситуации находился: сегодня утром он и предположить не мог, что будет ночью подпирать собой больничную стену под присмотром ворчливой медсестры, пока Эррор будет навещать своего, наверное, умирающего брата. Насколько ещё абсурднее может стать его школьный период жизни? — Что ж сегодня все так к нему ломанулись-то? — тихо пробормотала себе под нос медсестра, видимо, обдумывая правильность своего решения. Не ожидая, что она заговорит, чернильный вздрогнул. — А что, сегодня приходил кто-то ещё? — не раздумывая над словами, спросил он. Женщина кивнула. — Сначала этот странный их приходил: ещё днём смог мимо меня проскочить, потом ещё один — тоже часто тут из-за своих выходок бывает, теперь вот этот, — она кивнула на дверь. — Да, наверное, они сейчас там и сидят разговаривают. Тот второй так от Гено и не отходил целый день. — Какой второй? — недопонял художник. С «этими» и «теми» в объяснениях женщины сложно было уловить суть того, что она пыталась донести. — Рипер, — сказала медсестра. — Постоянно тут бывает. Творит не пойми что с собой, а потом ещё и пациентам мешает. В основном Гено, конечно, но и другие иногда под раздачу попадают. Не скелет, а катастрофа. Женщина зевнула и вернулась к своим делам, дожидаясь, пока поздние посетители уйдут. Инк, краем глаза поглядывая на неё, медленно приблизился к двери и чуть приоткрыл её. В комнате было обманчиво тихо. Те, кто бывал в больнице достаточно часто, знали, что никогда там не бывало настоящего глухого безмолвия, но тишина была, этакая свистящая, жужжащая, щёлкающая, пропахшая пластиком и лекарствами. На фоне зашторенного, но освещенного лунным светом окна силуэт Эррора выделялся особенно ярко. В палате Глюк и правда был не один. Рипер, почти неподвижный, вслушивался, замирал и наклонялся ближе к Гено, а после, малость успокоившись, вновь отстранялся. И Инк не сразу, но понял, что того так сильно беспокоило. В комнате можно было услышать десятки вдохов и выдохов: неустанно работающие аппараты, слабо трепыхающаяся штора, ветер за окном, шумные часы в коридоре, изредка уморённая ночной сменой медсестра. Здесь дышало всё. Всё, но не он. Больной просто лежал, недвижимый и бледный, бездыханный, словно кукла. — Знаешь, иногда мне кажется, что он не дышит, — почти беззвучно сказал Смерть. Он поднёс руку к лицу больного и, только уловив едва ощутимое, вырывающееся из носа тепло, убрал её. — У него почти не осталось сил. — Не говори так, — Эррор полностью разделял чувства Рипера, но сейчас всё, что он мог, это повторять недавно услышанные слова, надеясь обмануть остальных и, прежде всего, себя самого. — Он выкарабкается. Он сможет. — Эррор… — Смерть тоже выглядел истощённым. Это был первый раз, когда они видели его в таком состоянии: уставшим и потерявшим всякую надежду. — Когда-то мне снился кошмар о том, что однажды мне придётся прийти на его похороны. И, если честно, я рад, что сейчас ты, боящийся прикосновений, единственный, кто находится рядом со мной. Никто не ущипнёт меня, а значит происходящее всё ещё может быть просто плохим сном. — Прекрати, — только и смог сказать Глюк, садясь напротив и вновь вглядываясь в лицо брата. Гено спокойно спал. Казалось, ничего в нём не выдавало его скорого ухода, но они чувствовали это. Интуиция подсказывала, что это был последний раз, когда они видели его живым.