Колыбель кошмаров

Играть одно и то же уже начинало надоедать, но любой навык требовал постоянных тренировок, даже если те были скучными. В их музыке всё ещё проскакивали недостатки, так что они останавливались и начинали сначала снова, и снова, и снова, пока не получалось что-то сносное. Все сегодня были какими-то растерянными и едва ли могли сосредоточиться на новой песне. Музыкальный клуб хоть и был всего лишь временным хобби, но от активных его участников всё-таки требовали видимых результатов, добиваться которых приходилось не иначе как трудом. — Мне не нравится эта часть, — снова перебил их Блу, задумчиво рассматривая партитуру, — то ли мы играем слишком быстро, то ли в целом с ней что-то не так… — Нет, с темпом всё хорошо, давайте просто попробуем вот тут немного изменить мелодию, — Дрим что-то напел себе под нос, а после принялся карандашом дописывать ноты поверх того, что уже было напечатано. Пока они переговаривались, Инк, не особо разбирая, наигрывал что-то, перебирая струны и раздумывая о недавних событиях. Он никак не мог выбросить из головы ни рассказ Эррора, ни их последнее посещение больницы. Он не мог ничего сделать ни с тем, что произошло, ни с тем, что происходило или должно было произойти, поэтому все эти мысли были просто напрасным грузом, мельтешащим в голове и забирающим его энергию и концентрацию. Эмоции в нём давно пересохли, последняя партия «красок» почти закончилась, так что его забитый бессмысленными переживаниями разум был единственным, что он сейчас имел. Странно было только то, что ему всё равно казалось, будто он мог что-то чувствовать, но он оправдывал это остаточными ощущениями и последними крупицами «цветов», ещё не переваренных его организмом. — Инк, ты ещё с нами? — Дрим помахал рукой у него перед лицом, чтобы тот наконец обратил на него внимание. — Что-то случилось? — Нет, просто задумался, — встрепенулся художник, поудобнее перехватывая гриф гитары. — Мы поменяли тут пару аккордов, так что теперь в этой части у тебя будут немного другие ноты, — мечтатель снова прикинул, что бы подошло по звучанию лучше, и сделал ещё несколько новых заметок на нотной бумаге. Пока Дрим и Инк пробовали подогнать басы под новую мелодию, Блу, на эту репетицию прихвативший новые барабанные палочки, недовольно крутил их в руках. Перекинув их из руки в руку ещё несколько раз, он тихо хмыкнул, подошёл к шкафу и достал оттуда старые или то, что от них осталось. Одна палочка была целой, но вторая недавно сломалась и теперь больше напоминала заточенный осиновый кол. Все инструменты, которые скелеты использовали, были в основном их собственностью, но вот барабанная установка принадлежала школе, а палочки, как и некоторый другой реквизит, — кому-то из предыдущих участников клуба. Блу уже успел привыкнуть к ним и, покупая новые, не учёл факт того, что у палочек бывает разная толщина, поэтому сейчас ощущал себя неуютно, в очередной раз используя новинку в деле. Услышав тихий вскрик, сочиняющие музыку скелеты оглянулись на него. Забыв о том, что одна из палочек теперь была крайне острой, Блу, попытавшись прокрутить их, по неосторожности порезался. — Вот, возьми, — тут же засуетился мечтатель, протягивая другу его же платок, который он уже давно обещал вернуть. Он постоянно забывал его отдать, а сейчас, благодаря сложившейся ситуации, наконец вспомнил об этом. — Прикрой рану, пока дойдём до медпункта. Царапина и правда выглядела глубокой, а количество вытекающей из неё крови подтверждало эти догадки. — Нет-нет, всё нормально, сейчас кровь остановится и можем продолжать, — неловко усмехнулся Голубика, одной рукой неуклюже пытаясь обвязать платок вокруг раны. Заслышав эти слова, Инк тихо щёлкнул языком. Почему все его друзья так не любят беспокоиться о своём здоровье? Сначала Дрим в предобморочном состоянии убеждал их, что это в порядке вещей, теперь Блу, порядочно распоров себе руку необработанной деревяшкой, утверждает, что скоро всё пройдёт. Чернильному даже становилось интересно, что же такого должен сделать он сам, чтобы поддержать эту негласную традицию клуба. Он подошёл к Голубике и помог завязать на платке узелок, закрепляя белую ткань, по которой быстро начало расползаться светло-синее пятно. — Рану нужно хотя бы обработать, так что пойдём, — не терпя никаких оправданий, заверил Дрим, утаскивая друга в медпункт. Эта картина была весьма забавной с учётом того, что мечтатель сам только недавно вернулся из больницы и ещё пестрил подзажившими царапинами и синяками. В любом случае, большим облегчением было видеть его если и не полностью невредимым, то хотя бы целым и весьма бодрым. Насколько Инку было известно, несмотря на то, что Дрима выписали, Найтмер по-прежнему оставался в больнице. Художник так и не решился поинтересоваться, в каком именно состоянии тот был, просто надеялся, что тоже шёл на поправку или хотя бы не намеревался умирать в ближайшее время. Перед глазами снова всплыла тёмная палата и Эррор с Рипером, тщетно вглядывающиеся в бледное лицо Гено. «Иногда мне кажется, что он не дышит», — слова Смерти эхом повторялись в его голове. Неужели действительно ничего нельзя было сделать? Конечно, его желание помочь не было абсолютно бескорыстным, потому что среднего Афтера художник знал весьма условно и волноваться за него даже благодаря поддельным эмоциям толком не мог, но он мог волноваться за Эррора, и, поскольку ему очень не хотелось снова видеть его в том потерянном состоянии, что и недавно, он пытался выдумать хоть что-то, что помогло бы этого избежать. Кажется, последнее действие красок закончилось, потому что он перестал воспринимать так многозначно даже воспоминания о Глюке, а это уже было показателем. Мысленно прогоняя в голове раз за разом узнанную недавно историю семьи Афтеров, Инк не мог не задаться вопросом, за что вообще они заслужили это? Судьба? Карма? Грехи родителей? Судя по узнанной информации, последнее было ближе всего к правде, но это всё равно казалось ужасно несправедливым. В принципе, сам концепт того, что дети должны были наследовать от своих предков не только их гены, но ещё и их проблемы, был максимально нелепым, потому что, грубо говоря, это значило, что даже годовалого ребёнка можно было осудить за убийство, а с месячного младенца выпрашивать многомиллионные долги. Младшие Афтеры не заслужили такой участи, но тем не менее были вынуждены с ней жить. Художник немного подкрутил струны, настраивая гитару на слух, а после вновь сыграл пару аккордов, что-то напевая себе под нос. Дверь, тихо скрипнув, открылась, но на пороге вместе Дрима и Блу показалась Шайрена. Оглядев комнату и заметив Инка, она едва слышно извинилась и вновь выскользнула наружу, чернильный даже сказать ей ничего не успел. Его всегда удивляла не то скромность, не то трусость этой монстрихи, её страх сцены и других монстров и людей был для него чем-то странным. Концепт страха в целом был для него интересен, пожалуй, он даже частично выделял его над другими эмоциями. Если радость, грусть или, скажем, злость в целом проявлялись у окружающих весьма сходно, то страх всегда находил новые пути выражения. Кто-то трясётся от ужаса, кто-то тут же убегает прочь от опасности, кто-то застывает и даже прекращает дышать, а для кого-то это становится отличным стимулом или даже порой источником доселе невиданных талантов. Инк не мог точно сказать, зависело ли это от ситуации, от типа фобии или от личности боящегося, потому что ему не так часто доводилось наблюдать за окружающими в вызывающих ужас ситуациях. Про себя же ему тоже сложно было сказать, как именно выражался его страх и на что конкретно он был направлен, потому что это менялось в зависимости от «красок». Художник не знал, как это объяснить, просто ощущал периодически, что разные партии по разному сказывались на нём, частично делая его поведение непредсказуемым. Если в один раз, столкнувшись с чем-то ужасающим, он сбежит, поджав хвост, то в следующий раз может случиться так, что в точно такой же ситуации из «бей или беги» он выберет первое. Да и в самом деле, чего он боялся? Много чего и ничего одновременно. Где-то на краю сознания всегда был небольшой набор примитивных «боялок», вроде страха высоты, темноты или смерти, но без усилителей эти установки почти ничего не значили, просто напоминали ему, чего стоило опасаться, чтобы пожить подольше. Он не боялся умереть, скорее, боялся жить так и дальше, довольствуясь пустотой под рёбрами и бессмысленными размышлениями, и о потере кого-то он тоже не переживал: во-первых, это было неизбежно, во-вторых, окружающие мало для него значили, пока он был лишён эмоций. Да, каждый раз, когда он возвращал себе возможность чувствовать, он ненавидел себя за такие мысли, но и это было мимолётно и кратковременно, и длилось ровно столько, сколько требовалось его магии для того, чтобы впитать и смешать все проглоченные «краски». — Мы вернулись, — вывел его из размышлений голос Блу. Стоящий рядом с ним Дрим выглядел весьма озадаченно, но ничего не говорил. — Можем продолжать репетицию. Они прогнали песню ещё несколько раз, пока не добились чего-то, что с натяжкой, но можно было назвать хорошим. От долгого нахождения в одном положении с отягощающей шею и плечи гитарой, полученная недавно трещина на позвоночнике решила дать о себе знать, опаляя тянущей, саднящей болью спину художника. Пока музыканты расставляли всё на свои места и приводили клубную комнату в порядок, Инк незаметно, как ему самому казалось, выпил обезболивающее. Кажется, всё-таки не так уж сильно он отставал от тренда их клуба, забивать болт на серьёзные и не очень повреждения. — Инк, с тобой всё в порядке? Ты сегодня какой-то тихий, — обратился к нему мечтатель. — Да, всё нормально, — неожиданно для самого себя улыбнулся чернильный. — Немного выдохся из-за репетиции, но ничего страшного. Дрим не стал скрывать подозрения во взгляде, но вновь решил промолчать. Он вообще сегодня был не особо разговорчивым и, как казалось художнику, более нервным, чем обычно. Пока они работали над новой песней, он смог немного забыться и расслабиться, но, похоже, стоило их тренировкам закончиться, как тревожные мысли снова захватили его. Блу сослался на какое-то поручение от его брата и, сказав, что вернётся минут через пятнадцать, ушёл, оставив скелетов одних. Тишина не напрягала до тех пор, пока все задания по уборке не были выполнены и ожидание не стало единственным, что им действительно оставалось. Они просидели молча какое-то время, прежде чем Дрим не решился задать беспокоящий его вопрос. — Инк, ты ведь тоже принимаешь какие-то лекарства, да? — заговорил он, нервно заламывая пальцы. — Я знаю, о таком не принято спрашивать, но если это не такой большой секрет… — Ну да, а что? — художник не ожидал такого вопроса и точно не знал, на что именно ссылался мечтатель: либо на обезболивающие, либо на «краски», о которых он, по идее, прознать не мог, но стоило на всякий случай быть осторожнее. Дрим нахмурился и потёр шею, над чем-то раздумывая. Было видно, что эти переживания сильно его выматывали. — А от чего они? — неуверенно продолжил мечтатель. — От мигрени, — мгновенно соврал Инк. — Весной всегда головные боли обостряются. — Вот как, — кивнул Дрим, опустив глаза на одну из своих царапин, потирая её зарубцевавшийся край кончиком пальца. — Значит, твои приступы при переизбытке эмоций тоже оттуда? — Вроде того. На самом деле художник знал, что причиной того, что в моменты сильных чувств он не мог сдержать тошноты, были всё те же «краски». Этот препарат, чем бы он ни был на самом деле, смешивался с его кровью и магией, обостряя его восприятие окружающего мира, и отдавал его организму необходимые для стимуляции чувств гормоны, которые его тело не могло производить само. Проблема заключалась в том, что обычно эти самые гормоны хранились в душе: накоплялись, если их было слишком много, или же впрыскивались в кровь при явном недостатке, но у него души не было, а потому всё, что он вливал в себя, постоянно находилось в нём, циркулируя по костям до момента, пока ему не потребуется та или иная эмоция. Тогда, анализируя окружающие события и решая, как именно он должен отреагировать и что должен чувствовать, организм активировал необходимую комбинацию «красок». Когда же «эмоций» становилось слишком много и, соответственно, задействовался чрезмерно большой запас находящихся в крови стимуляторов, организм, не имея возможности перегнать опасный для здоровья избыток в душу, принимал единственное возможное в таких случаях решение и выводил его из тела, а вместе с тем и многие другие, содержащиеся в магии и крови вещества, в том числе полезные, что сильно сказывалось на крепости костей чернильного. Повезло, что только на ней, потому что побочные эффекты таких «прочисток» содержали и куда более неприятные варианты. Однако он знал, что те же «краски» могли это предотвратить, достаточно было просто сдерживать «эмоции» веществом, отвечающим за спокойствие, но ему никогда не удавалось уловить момент, когда он выходил из себя, да он и не особо-то хотел прерывать эти яркие ощущения, насильно заглушая их. — Понятно. Прости за странные вопросы, — вздохнул Дрим, отводя взгляд. Блу, похоже, задерживался. — А почему ты решил спросить? — дал волю любопытству Инк. Что-то ему не нравилось в поведении друга. А ещё больше ему не нравилось, что его «лекарство», по видимому, снова дало о себе знать, потому что художник точно ощущал, что волновался за мечтателя. Может, последняя партия была бракованная? Дрим ответил не сразу. Его беспокойство не имело под собой никаких оснований или, по крайней мере, никаких веских оснований. Только интуиция и плохое предчувствие. Не то, чтобы он считал их хорошей причиной для тревоги, но и игнорировать их казалось неправильным. — Тебе не кажется, что что-то происходит? — почти что прошептал он, всё ещё колеблясь, стоит ли вообще делиться с кем-нибудь своими догадками. — В смысле? Что происходит? — Я не знаю. Что-то, — ни чуть не прояснил ситуацию мечтатель. Он понятия не имел, как выразить свои мысли. Последнее время в его голове всё чаще появлялись обрывки картин, будто принадлежащих его детству, они вспыхивали в его сознании неясными пятнами, стремительно проносящимися мимо, словно занесённые ветром в его опустевшую голову клочки потерянных воспоминаний. До невозможности абсурдных воспоминаний. Однако, как бы ему не хотелось верить, что это всё были проделки его воображения, моменты, которые подкидывало его подсознание, были слишком уж осмысленными и, неожиданно, многое объясняли. Вопросов, конечно, от этого появлялось не меньше, но то, что удалось узнать, уже заставляло делать кое-какие выводы. И его «забытое» детство уже не казалось забытым случайно. А ещё происходящее в его семье наконец начинало обретать смысл. — Что-то нехорошее. Весь этот год наш класс словно преследует неудача: сначала к нам перевёлся Хоррор из-за этой ужасной дыры в черепе, потом Андайн с примерно такой же проблемой, затем случился тот взрыв, потом по городу начались постоянные нападения, люди начали пропадать, затем мы с братом попали в больницу, а теперь брат Эррора… — Дрим прикусил язык. В другой раз он и не вспомнил бы о существовании Гено, но они только недавно разговаривали, сидя в больничной столовой и обсуждая всякую ерунду. Средний Афтер выглядел почти здоровым, и мечтатель был уверен, что того скоро должны будут выписать, но когда он в последний раз посещал Найтмера и спросил об этом, выяснилось, что всё было как раз наоборот. Он умирал. Вот так просто за пару недель слёг и больше не подавал намёков на улучшения. А что, если то же может случиться и с теми, кто ему дорог? Вот сейчас он сидит тут, разговаривает с вполне себе живым Инком, а на следующей неделе тот окажется на грани между жизнью и смертью. Теперь подобные размышления постоянно преследовали мечтателя, и это отнюдь не делало его жизнь легче. — Это всё просто совпадения, — попытался успокоить его художник. — Беда не приходит одна, это верно, но если на неприятностях ещё и зацикливаться, то можно совсем из этого болота не вылезти. Не бери в голову. К тому же школу уже починили, о взрыве никто и не вспоминает, тени пока что затихли и перестали кидаться на всех подряд, что Хоррор, что Андайн выглядят вполне живыми, то же могу сказать и о тебе. Уверен, Найтмер скоро тоже поправится, а Гено… Он выкарабкается. Это слабо походило на утешение, но в словах Инка была доля правды: неважно, насколько плохо было то, что произошло, всё рано или поздно приходило в норму: чинилось, вылечивалось или забывалось. Не бывает вечного счастья, но и боль не бывает бесконечной. Дрим глубоко вздохнул. Его волнение не стало меньше, но, возможно, ему в самом деле просто не стоило на нём зацикливаться. — Простите, что заставил ждать, — разом разогнал всё напряжение бодрый голос Голубики. — Мы можем идти. Компания забрала свои вещи и, на всякий случай проверив всё ещё раз, вышла из клубной комнаты. Блу порылся в карманах, достал ключ, запер дверь и попытался вытащить из сумки телефон, но платок, которым, почему-то, всё ещё была перевязана его ладонь, зацепился за застёжку и развязался, спадая на пол. Голубика тут же машинально потянулся его поднять. Взгляд Инка невольно вновь упал на открывшийся повреждённый участок. На руке Блу не было никаких царапин.

***

«Сегодня в два часа. Сойдёт?» «В самый раз.» Странно было осознавать, что он вот так просто переписывался с дилером, не особо думая ни о своей, ни о чужой безопасности. Впрочем, по их переписке сложно было что-то понять, потому что она состояла только из назначенного времени и непонятных для остальных номеров: каждая комбинация отвечала за определённый цвет, его массу в миллилитрах и цену. Отчасти список их сообщений даже напоминал телефонную книгу, что само по себе выглядело подозрительно, но не настолько, чтобы кто-то об этом спрашивал. Да никто и не трогал его телефон без спроса, так что всё было в порядке. Запас «красок» недавно закончился, у него оставались какие-то крохи от прошлой партии, но надолго их не хватит, так что стоило закупиться заранее. О деньгах Инк не переживал, ему были безразличны цены, потому что те держались, на удивление, в разумных пределах, по крайней мере, для товара, который больше нигде нельзя было достать. «Краски» были экспериментальным препаратом, ещё толком не протестированным и слабо распространённым. Пока о его существовании ничего не знали, он смело мог называть это просто, скажем, витаминами, действие которых изучали на нём же. С тех самых пор, как он впервые попробовал жидкие эмоции, его физическое состояние начало стремительно ухудшаться. Его предупреждали о предполагаемых побочных эффектах, но ему было плевать сначала на эти предостережения, а потом и на сами последствия. «Краски» не вызывали физического привыкания, Инк осознанно принимал их снова и снова. Это был немного иной вид зависимости, частично вызванный опасением больше никогда не испытать никаких чувств и навсегда остаться с пустотой вместо души. Потому что без эмоций ничто не имело смысла, пугало то, насколько безразличным он становился в моменты опустошения, он не хотел бы, чтобы то, что ему нравилось, внезапно стало бесполезным, а те, кто был ему важен, вдруг превратились в незнакомцев. Он ненавидел себя, лишённого чувств, и всеми силами старался избегать этого состояния, не гнушаясь поставить на кон своё здоровье и даже жизнь ради этого. Мобильник вновь пиликнул новым сообщением. «В этот раз есть одно условие.» Инк напрягся, не ожидая того, что от него потребуют что-то, кроме денег. Обычно всё заканчивалось простым обменом, никаких особых требований к получению никогда не было. «Какое?» «Ничего сложного. Обсудим на месте.» Это выглядело очень подозрительно, однако не стоило заранее бить тревогу, тем более зная, что чрезмерная вспыльчивость тоже была чревата прочисткой желудка. Скудные остатки циркулирующих в нём веществ всё-таки хотелось сохранить, в его нынешнем состоянии это было необходимо. После того, как он повредил позвоночник от незначительного удара, уже стоило задуматься о том, чтобы хотя бы ненадолго прекратить рушить своё тело всякой дрянью, но чернильный больше не мог остановиться. Инк давно перестал разглядывать как следует свои кости, просто прятал их от себя и остальных под мешковатой одеждой, потому что знал, что в этом плане всё было ужасно. Он ощущал это, детального рассмотрения для подтверждения этого факта было не нужно, кроме того, он получал регулярные результаты медицинских обследований, наглядно показывающие негативную динамику его состояния. Сейчас всё было настолько плохо, что каждая новая доза могла стать для него последней, той самой, которая заставит его тело наконец развалиться на части. Телефон снова привлёк его внимание. В этот раз это был звонок. Эррор, в своей привычной манере немного растянув разговор саркастичными замечаниями, предложил организовать очередную ночёвку. — Только в этот раз у тебя, не против? — почти что робко спросил он, чуть понизив голос. Сперва Инк не понял, к чему была такая неожиданная просьба, но согласился. Только после, дожидаясь Глюка и раздумывая над этим, он нашёл оправдание такому желанию: Эррор не хотел оставаться дома. Также было с Дримом и Найтмером, только причины были немного другие: у братьев основанием для попыток ненадолго сбежать была их мать, для одного вечно измождённая, для второго скандальная, у Глюка же всё было немного иначе, он бежал не от кого-то, а от отсутствия кого-либо рядом. Он не хотел оставаться один в месте, которое вскоре станет кладбищем счастливых воспоминаний о важном для него монстре. В это по-прежнему сложно было поверить. Хоть все и убеждали друг друга, что нужно было верить в лучшее, но на самом деле смирились с участью среднего Афтера и терпеливо ждали неизбежного. Наверное, это было неправильно, но что ещё они могли сделать? Эррор пришёл через час. Инк не беспокоился, что Глюк мог как-то помешать его запланированной закупке. Встреча была назначена очень поздно, к тому времени чернокостный наверняка уже будет спать, а вот художнику это не грозит, его время идти в кровать было где-то в четыре утра, да и подъём планировался раньше времени, когда будильник разбудит Эррора. Всё совпадало как нельзя лучше. Он оказался прав почти во всём. Глюк в самом деле не хотел ночевать один в доме, где всё теперь выглядело до омерзения холодным и покинутым. Из-за происходящего Фреш взял больше работы, похоже, надеясь, что более дорогие и радикальные методы лечения смогут спасти Гено, или же просто пытаясь отвлечься от преследующих даже его гнетущих мыслей, забываясь в работе, когда стоило бы поддержать младшего брата. Эррор не винил его, наверное, на его месте он поступил бы так же. Хотя, в общем-то, примерно этим он и занимался: убегал от реальности, проводя время с Инком, разговаривая с ним обо всякой ерунде, изничтожая его новые скетчи и даже впервые попробовав порисовать пастелью. То ли так подействовало их времяпрепровождение, то ли Эррор сам по себе был вымотан последними событиями, но он действительно вскоре сильно устал, начал чаще зевать и вести себя более вяло. Инк уложил его на свою кровать, готовясь этой ночью спать на полу. Он, конечно, предпочёл бы место под боком чернокостного, о чём он не поскупился отпустить пару шуточек, но и импровизированное «гнездо» из подушек и дополнительного одеяла он находил более чем подходящим вариантом. Он правда хотел дать Эррору возможность хорошо отдохнуть, он видел, как тому это было нужно. По его же просьбе он оставил включенной настольную лампу, а сам провёл остаток свободного времени за рисованием, сегодня весьма небрежно разрисовывая старый холст. Когда на часах высветилось полвторого, он принялся собираться, максимально тихо освобождая сумку, переодеваясь и проверяя наличие нужной суммы в кошельке. Он не стал выключать свет, не решаясь оставлять даже спящего Эррора одного в темноте. К тому же чернильный рассчитывал, что сделка пройдёт быстро, как это было всегда, и он вскоре вернётся, а в темноте он мог бы навести нежелательного шума, чего стоило избегать, если он в самом деле не хотел разбудить Глючного. Инк, не особо раздумывая, запер дверь, даже не соизволив бросить взгляд на тумбочку в прихожей, чтобы сообразить, что Кросс снова забыл ключи дома и не сможет попасть в квартиру, не разбудив в отсутствие художника Глюка. Только вот в этом чернильный немного просчитался: Эррор не спал. Более того, внимательно за ним наблюдал и, пока тот переодевался, успел разглядеть, хоть и смутно, в каком состоянии были его кости. Даже с ужасным зрением ненормально глубокие трещины на них было сложно не заметить. Как только чернильный всё ещё мог двигаться? Хотя в целом уже начинало теплеть, ночью на улице температура всё ещё опускалась ниже нуля. Инк почти не замечал расползающихся по костям мурашек, игнорируя низкую температуру и хоть и слабый, но морозный ветер. Он точно знал, куда идти: конечно же в самую пугающую часть города — в парк, к воющему фонтану. Эту небольшую площадку почти не освещали, дорогу в темноте разобрать было сложно, но зато в целом встречи под покровом ночи там были безопаснее, когда кто-то хотел сохранить личность в тайне. В данном случае это преимущество было направлено больше не на самих встречающихся, а на тех, кто мог их случайно увидеть. Глупо было предполагать, что ночью в парке могут найтись какие-то свидетели, но безопасность никогда не бывала лишней. Инк пришёл раньше назначенного времени, поэтому выжидающе озирался по сторонам, игнорируя навязчивый вой и какой-то тихий, но отчётливый скрип, которого он раньше никогда не слышал. Должно быть, в фонтане сломалось что-то ещё и теперь издавало такой звук, причин для страха не было. А вот причины для опасений были, и одна из них в лице Эррора, всё это время следовавшего за ним из беспокойства и любопытства, сейчас внимательно следила за происходящим. Глюк находился совсем рядом, прислонившись к ближайшему дереву, но благодаря окраске своих костей легко сливался с темнотой и до сих пор оставался незамеченным. Вскоре из теней уходящей в глубь парка тропинки появился ещё кто-то, до невозможности пунктуально прибывая на место встречи. Пришедший, кем бы он ни был, остановился в метре от Инка, помахав рукой в приветственном жесте и на всякий случай огляделся, также не замечая наблюдателя, находящегося, по сути, под самым их носом. — Что за новое условие в этот раз? — обратился к нему художник, не удосуживаясь даже поздороваться. — Ты примешь их, — он кивнул на сумку, которую принёс с собой, — в ближайшую неделю. До следующего обследования. — Это может стать моим последним приёмом, — иронично усмехнулся чернильный, но, не замечая никакого отклика на свой выпад, вновь стал серьёзным. — И так собирался, — пожал он плечами, — откуда такие просьбы? Тем временем он уже передал тому заранее оговоренную сумму, перекладывая побрякивающее стеклом содержимое сумки в свою. Как бы Эррор не пытался разглядеть, что это было, у него ничего не получалось, но он догадывался, за чем именно мог художник сорваться посреди ночи. Лишь больше беспокоил тот факт, что голос того, с кем сейчас тихо переговаривался Инк, казался до ужаса знакомым. — Не твоё дело, — спокойно, но с напором ответил собеседник, пересчитывая полученные деньги. — Просто сделай так, как я сказал. — Хорошо, — кивнул чернильный, собираясь уходить. Осталось лишь дождаться одобрительного кивка со стороны дилера, и они будут в расчёте. Глюк, игнорируя ударившую по телу боль, наконец осознал, кому именно принадлежал второй голос. — Нет. Ничего хорошего, — наконец вышел из тени чернокостный, своим появлением заставляя переговаривающихся вздрогнуть. Собеседник Инка инстинктивно спрятал свой взгляд под козырьком кепки, но Эррору и не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, кто стоял перед ним. — Так значит вот это твоя подработка? — едва ли сдерживая срывающийся на гневный крик голос, процедил он. Также осознавая, кто внезапно прервал их встречу, тот, к кому он обращался, удивлённо вкинул брови, но в следующую же секунду нахмурился. — Что ты здесь делаешь? — чересчур строгим тоном, совершенно игнорируя замечание Глюка, сказал Фреш. — Тебе не хватило одного раза, когда на тебя напали тени? Какого чёрта ты так беспечно слоняешься по тёмным улицам? Глюк никогда не видел, чтобы его брат так злился, и совершенно удивительно было то, в чём была причина этой злости. Старшего Афтера, по виду, совершенно не волновало, что Эррор узнал о том, что тот продаёт наркотики, зато тот был вне себя от злости, увидев, что тот, видите ли, нарушал комендантский час. Чернокостный соврал бы, если бы сказал, что его совсем не пугало то, как именно заговорил с ним Фреш, но сейчас он был тем, кто должен был злиться. И будь, что будет. — Я. Задал. Вопрос, — с нажимом произнёс он, пристально глядя брату в глаза. Не дожидаясь ответа, чтобы наверняка убедиться в обоснованности своих обвинений, Глюк вырвал из рук Инка сумку, разглядывая её содержимое. Как он и думал, колбы с «красками». — Всё это время ты торговал этой дрянью? — он встряхнул сумку, практически пихая её под нос старшему. Стеклянные бутылочки глухо прозвенели, ударяясь одна о другую. Фреш лишь едва заметно поморщился, чуть отклоняясь от сумки. — Да, — твёрдо ответил он. — И сейчас ты не будешь мешать нам завершить сделку. Эррора начинало трясти от злобы. Он крепко сжал кулаки, сминая ткань сумки и ошарашенно глядя на брата. — Ты хоть представляешь, что это значит? — почти прошипел он, приближаясь к Фрешу. В глазах чернокостного было столько ярости, что это почти пугало, любой бы стушевался под таким напором. Только вот его брат оставался непоколебим. — То, что я смогу обеспечить вам очередной беззаботный месяц существования, — ровным, но до жути холодным тоном проговорил старший Афтер. От очередного неприятного осознания, вылившегося на него, словно ведро ледяной воды, Глюка начинало мутить. Он никогда не спрашивал у Фреша, кем тот работал и сколько получал, потому что считал, что все эти знания никак не помогут ни ему, ни брату, единственное, что он пытался делать — не тратить слишком много и готовить ужин в дни, когда старший Афтер обещал прийти с работы. Сумма, которая требовалась на их содержание, определённо не была маленькой, чего стоило только постоянное лечение их обоих, но всё это время Эррор свято верил, что деньги, на которые они живут, были честно заработанными, а не полученными с выручки за очередную дозу. Каждый раз, когда он упрекал Инка, видя, как тот вновь принимал «краски», он и представить не мог, что, возможно, это было оплатой его сегодняшнего завтрака или похода к терапевту. Как же всё это было мерзко… Он никогда, на самом деле, точно не знал, почему считал «краски» вредными и почему так сильно ругал художника за эту его зависимость, просто однажды увидел, как тот валялся в конвульсиях после очередного всплеска эмоций, и только пару минут назад имел возможность рассмотреть разветвившиеся по всему телу Инка трещины. Он буквально разваливался на части. С одного лишь взгляда можно было понять, что любая новая доза красок может привести к необратимым последствиям. Да и разве не то же недавно сказал и сам чернильный? — Ты вообще знаешь, как они работают? «Принять их в ближайшую неделю»? — Глюк понизил голос. — Если он их примет, он может умереть. По хребту пробежался холод, когда, как реакция на этот выпад, на лице Фреша появилась ироничная усмешка. — А если он их не примет, умрёт Гено, — усмешка превратилась в оскал. Не ожидая этих слов, Эррор замолчал на несколько секунд. Фреш ударил по больному, причём для них обоих. — Его… его и так уже не спасти, его состояние… — до этого самого момента Глюк правда старался не думать об этом и в глубине души отрицал этот факт, но сейчас, в самых неподходящих для этого условиях, он вынужден был не только принять эту страшную реальность, но ещё и подтвердить её своими же словами. — Я разговаривал с врачами. Ты знаешь, что они говорят… Фреш сделал глубокий вдох. — Нет. Его можно спасти, — сказал он, — но для этого нужна очень сложная операция. За этой фразой последовал глубокий выдох, а в глазах старшего Афтера наконец начало проступать то ли сожаление, то ли печаль. — Если дело в деньгах, то… — Глюк с мольбой взглянул на Инка, решаясь говорить за них обоих. — Он может просто нам помочь. Ему не обязательно разрушать свой организм ради этого. Он вновь кинул короткий взгляд на «краски», а после с надеждой повернулся к чернильному, ожидая от того кивка или хоть какой-нибудь реакции, подтверждающей его предположение. Но Инк лишь виновато опустил голову, избегая смотреть ему в глаза. — Не выйдет, — слабо покачал он головой. Он до последнего надеялся, что ссора между братьями его не затронет. Успокаивал лишь тот факт, что до сих пор никто не задумывался, что во всём происходящем виноват был он сам, потому что не заметил за собой «хвоста». Эррор, заслышав эти слова, вздрогнул, сперва отшатнулся от художника, не скрывая ужас, промелькнувший на его лице, а после в порыве ярости вновь сделал шаг в его сторону, чтобы, забывая о гаптофобии, схватить того за грудки и хорошенько встряхнуть. — То есть тебе не жалко денег на «краски», но когда речь заходит о помощи другим, ты просто отказываешься?! — не сдержал он крика. Вся эта ситуация давила на него, заставляя разочаровываться в самых близких ему монстрах. Он уже не понимал, что должен был чувствовать. Руки снова начали отказывать. Глюк почувствовал, как капюшон его куртки натянулся. Фреш неожиданно сильным движением оттащил его от растерявшегося художника, прежде чем Эррор успел бы замахнуться, чтобы ударить того. — Успокойся. Дело не в этом, — вновь сдержанно заметил он, снимая очки, которые, похоже, совсем не мешали ему даже ночью. Теперь Эррор, кипящий от бессильной злобы, мог ясно видеть его взгляд. Как же он ненавидел, что глаза брата ему доводилось рассматривать только в таких ужасных ситуациях. — В чём тогда? — нетерпеливо выкрикнул он. — Я не понимаю! — Вот именно, — медленно, подчёркивая каждое слово, сказал Фреш, тихо щёлкая языком. Он не рассчитывал, что когда-нибудь всё придёт к этому разговору. Он избегал этого момента всеми силами, стараясь не беспокоить братьев лишними размышлениями. Не вышло. Фреш устало потёр глазницы, вернул очки на место и бухнулся на ближайшую скамейку. — Вот именно, ты ничего не понимаешь, — повторил он, тяжело вздыхая. — Цены за одну партию красок не хватит. — Поэтому ты собираешься перетравить весь город? — уже тише, но по-прежнему с осуждением заметил Глюк. Фреш на это лишь вновь усмехнулся. — Если бы это потребовалось, так бы и сделал, — совсем не в шутку кинул он, — но этого всё равно было бы недостаточно. Нам за всю жизнь не заработать необходимую сумму. Но заплатить — не единственная возможность получить эту операцию, по крайней мере, если речь идёт о деньгах. Есть организация, которая может нам помочь, но для этого нужно выполнить некоторые условия. И он, — он ткнул пальцем в Инка, — единственное оставшееся. Эррор попытался осмыслить услышанное, но пока не мог ничего понять. Были вещи, которые Фреш не имел права разглашать, поэтому он не мог детально рассказать обо всех тонкостях происходящего, но основную суть он передал. Организация, на которую он работал, и поставляла ему краски на продажу. Его же основной задачей было не столько продать их, сколько заставить людей и монстров принимать их, ведь тем самым он поставлял необходимый экспериментальный материал тем, кто «краски» изучал. И ценой тут были вовсе не деньги, а здоровье тех, кто принимал этот экспериментальный препарат, который уже на первых испытаниях показал своё разрушительное действие на организм. Новая партия, которая сейчас находилась в сумке у Инка, была более концентрированной, практически чистое вещество. Если маленькие регулярные дозы привели к тому, что кости художника были едва ли крепче стекла, то приём концентрированных «красок» мог одним ударом завершить своё разрушительное действие, превратив тело чернильного в пыль. — Если он примет «краски» в ближайшую неделю, Гено будет прооперирован, — подвёл итог Фреш. Эррору не обязательно было знать эту последнюю загвоздку, которая точно вывела бы его из равновесия окончательно. Только вот Глюк не был дураком и прекрасно понимал, что ему не договаривали чего-то важного. — Он только недавно принял их в очередной раз, разве этого не хватит? — он не знал точно, говорил ли правду или только то, что очень хотел за неё принимать. Глюк не видел того, в чём пытался убедить брата, но, анализируя состояние Инка, предполагал, что сейчас он был неправ. В художнике не доставало эмоций, но стоило чернокостному представить, как тот принимает эту дрянь вновь, как перед глазами всплывали расчерчивающие позвоночник и рёбра трещины. Как он вообще жить мог с таким? Ещё сильнее усугублять это было смертельно опасно, Эррор даже не сомневался, что это приведёт к летальному исходу. А даже если нет, отнюдь не лучше было бы, если бы Инк лишился конечностей или возможности двигаться. Глюк невольно сжал кулаки крепче, пытаясь не вспоминать о тех месяцах ада, когда он был абсолютно беспомощен, оставшись без рук и ног, не способный ничего сделать самостоятельно. Он точно не хотел бы, чтобы что-то такое случилось с художником. Фреш покачал головой. — Нет, не хватит. Он проходит регулярные медицинские обследования, и если на следующем в его теле не обнаружат «эмоций», мы останемся ни с чем. Эррора начинало трясти. В глазах всё расплывалось сильнее обычного, и он уже был готов осесть на землю, потому что от всей всплывшей информации у него кружилась голова. Его брат торгует наркотиками, его второй брат лежит при смерти, но его можно спасти, если поставить под огромнейшую угрозу жизнь его друга. — Ты… Ты хоть представляешь, как эти «эмоции» на нём сказываются? Как работает эта мерзость, к чему это приводит?.. — не зная, что делать с разрывающими изнутри противоречиями, едва слышно проговорил Эррор. Его голос дрожал, как и он сам. Чудом было то, что он ещё ни разу не ушёл на перезагрузку. — Он может умереть, — вновь повторил он. Фреш сдавленно выдохнул, запрокидывая голову. — Хочешь знать моё мнение? — стиснул он зубы, вглядываясь в небо над ними. Сегодня было пасмурно, но кое-где в разрывах между облаками виднелись крошечные точки звёзд. — Мне плевать. Если это спасёт Гено, то я хоть собственноручно его прикончу. Эррор широко распахнул глазницы, с ужасом глядя на брата. Он пытался найти что-то для ответа, но в его голове больше не было никаких ясных мыслей. Инк лишь пожал плечами, не принимая услышанное на свой счёт. Хотел бы он сказать, что эти слова были брошены старшим Афтером на эмоциях, только вот он знал правду. Глюк наконец не выдержал, уходя на перезагрузку. Через пару секунд он очнулся с пустой головой, и пока происходящее снова не связало его мыслительный процесс в тугой узел из сотен вопросов, предположений и идей, сумел зацепиться за одну странную деталь, которая бы точно вызвала его беспокойство раньше, если бы для этого сейчас не было причин посерьёзнее. Манера речи Фреша. Он разговаривал не так, как обычно, и вёл себя соответствующе. Эррор мог предположить, что дело было в самой ситуации, в которой они оказались, если бы несколькими минутами ранее не увидел его глаза. — Погоди. Только не говори мне, что ты тоже… Фреш не ответил. Своим молчанием он лишь подтвердил догадки брата. Они проводили слишком мало времени вместе, чтобы Эррор мог это заметить, потому что всегда, когда он его видел, старший Афтер был бодр и весел, Глюку просто никогда не доводилось видеть его действительно опустошенную натуру. На работу Фреш всегда ходил с холодной головой. Эмоции в этом деле были лишними, было бы совсем некстати, если бы в середине сделки он начал размышлять о том, насколько неправильно поступает. Ему было не до этого, его не волновало, что случится с его клиентами, единственные, кто имел для него значение, были его братья, и ему действительно было плевать, что придётся сделать, чтобы обеспечить им комфортную жизнь. Они оба и так прошли через слишком многое, они ничем не заслужили того, что пережили, Фреш был уверен в этом. Он знал, какими они были в детстве, он видел, как они росли, он помнил всю их жизнь, и он не мог смириться с тем, во что в итоге она превратилась. Они никогда не делали ничего плохого, не желали никому зла, не ссорились, даже почти не капризничали, они были обычными детьми, так почему в одночасье всё должно было стать адом, в котором они сейчас жили? Фреш никогда не был особо привязан к отцу, да и к матери, если честно, тоже, но вот братьев он просто обожал, и сейчас, когда он был единственным, кто мог обеспечить им спокойную жизнь, он был готов на всё, чтобы это сделать. Для этого он и привёз их сюда. Эррор стал причиной, почему они выбрали именно этот город, а не какой-то другой. К плюсам быть экстравертом относится невероятно большое количество информации, которое можно узнать от окружающих. Раньше Фреш не интересовался наукой или медициной, но кто-то из его окружения был очень увлечён этой темой, поэтому на одной из вечеринок, отдыхая после беспрерывного веселья, он разговорился с этим человеком, который и рассказал ему о каких-то чудо-протезах, заменяющих скелетам повреждённые конечности. Тогда эта информация была для старшего Афтера малоинтересна, он слушал своего собеседника чисто из приличия, давая себе заскучать достаточно, чтобы потом с новой силой ощутить всю прелесть вечеринки, он и подумать не мог, что что-то такое ужасное, как потеря конечностей, когда-нибудь коснётся его или его семьи. Но когда это случилось, он вспомнил об этом. После разорения компании у них остались некоторые накопления, которые, однако, быстро стали истощаться, когда они начали разбираться с последствиями этой трагедии. Конечно же у них не было достаточно средств, чтобы вернуть Эррору хотя бы руки, о полном восстановлении тела даже речи не шло. Но Фреш всё равно отыскал всю информацию об этом и рассчитал затраты, а после испробовал все законные способы получить необходимую сумму, начиная двумя работами и запросами в благотворительные организации, заканчивая попытками взять кредит и попросить в долг у друзей. Только вот скопленного и близко не хватало. Наверное, тогда бы он и сдался, утопившись в своей беспомощности, если бы не Гено. Тогда, как и сейчас, пока Фреш делал всё, что в его силах, чтобы обеспечить Глюку возможность восстановиться, средний Афтер поддерживал младшего брата своим присутствием, поддержкой и заботой. И когда Гено увидел, что моральное состояние Фреша также стремительно падало от продолжающихся неудач, он стал тем, кто посоветовал ему отдохнуть, а после взглянуть на ситуацию свежим взглядом. Это помогло. Не так, как планировалось, но помогло. На вечеринке, на которую Фреш пошёл, просто чтобы попытаться отвлечься хоть ненадолго, он встретил монстра, который предложил ему «краски». Его сразу предупредили, что никто толком не знает, что это за вещество, почему оно усиливает эмоции и как именно сказывается после на теле, но тогда его больше зацепила кинутая кем-то вскользь фраза о том, что их производством подпольно занимается какой-то знаменитый доктор, которого тогда кто-то в шутку назвал «Франкенштейном», видимо, ссылаясь на то, что тот пришивал людям и монстрам конечности. Конечно, это был лишь слух, но Фреш решил проверить. На самого доктора ему выйти не удалось, зато удалось найти того, кто, похоже, работал на него или его подчинённых, потому что, как он позже узнал, у организации, с которой он связался, была куда более сложная структура со множеством ступеней. В любом случае, ему предложили сделку: в обмен на то, что тот становился их постоянным работником и начинал распространять «краски» в пределах определённого города, ему сильно снижают цену на полную операцию для восстановления конечностей Эррора. Правда, в договоре, который он подписал, была пара подозрительных пунктов, которые он не пропустил даже из-за мелкого шрифта: он дал разрешение на проведение небольших, не предусмотренных самим типом операции, изменений в теле Глюка, в предусмотренных договором случаях должен был предоставить организации возможность проводить некоторые исследования на нём самом и не имел права расторгать контракт раньше указанного срока. И если последний пункт он мог понять, то первые два вызывали вопросы. Его успокоили, пообещав, что упомянутые изменения в организме Эррора не приведут ни к чему плохому, даже наоборот, лишь улучшат общий результат операции, за сохранность же самого старшего Афтера никто не мог поручиться, потому что уже тогда о разрушительном действии красок было известно. Но терять было уже нечего, Фреш согласился с поставленными условиями. Операция проводилась в несколько этапов — по одному на конечность, и пока шёл период адаптации к новым рукам и ногами, у Эррора начала проявляться гаптофобия. Сперва терпимо: он вздрагивал от чужих прикосновений, но не проявлял явного страха, братья думали, что дело было в расшатанных нервах — сложно, пережив похищение и пытки, не стать запуганным и не начать шарахаться от собственной тени, но постепенно ужас перед физическим контактом стал набирать обороты, чернокостный мог запаниковать из-за лёгкого касания, а в особо плохих случаях доходило и до потери сознания. Терапия не сильно помогала, кажется, немного ослабила проявление гаптофобии, но не настолько, чтобы Эррор мог продолжить спокойно жить в столице. Город, который стоял в договоре Фреша, как нельзя кстати походил на место, где они могли бы теперь остаться. Изначально старший Афтер планировал, придумав себе какое-нибудь оправдание, отправиться туда одному, чтобы выполнить условия контракта, но когда у Глюка начала проявляться гаптофобия, стало ясно, что оставлять их с Гено одних было никак нельзя, поэтому было решено переехать всей семьёй. «Всей» — громко сказано, к тому моменту их мать уже какое-то время находилась в психиатрической клинике, а глава семейства почти не появлялся дома, разбираясь с последствиями случившегося. После того, как братья переехали, они больше никогда не видели ни одного из родителей. Фреш иногда созванивался с отцом, но их разговоры были чрезвычайно короткими и только по делу. Гено и Эррор не делали даже этого, да и у обоих не было абсолютно никакого желания. К настоящему времени пятилетний договор уже подходил к концу, Фреш отработал всё, что должен был, но теперь ему снова была нужна помощь, в этот раз чтобы спасти Гено. Старший Афтер поставлял всю собранную информацию о своих клиентах своим работодателям: кто, что и сколько купил, как часто тот или иной монстр или человек заказывал у него что-то и какие отзывы оставлял при личной встрече. Инк был одним из его постоянных покупателей и одним из самых немногословных. Он никогда не говорил ничего о своём состоянии, не жаловался на высокие цены, не кидался оскорблениями, когда очередная партия меняла вкус, не задавал вопросов. Но Фреш знал, что тот также регулярно эти краски принимал. Чернильный давно стоял на учёте в местной больнице из-за того, как жидкие эмоции сказывались на его организме. Он регулярно проходил обследования и получал консультации по своему состоянию, но врач, которого он посещал, тоже работал на организацию, поэтому вся собранная о «красках» информация всегда поступала в нужные руки. По сути, именно за эту информацию Фрешу и платили. Только в этот раз всё было немного сложнее. Эррор не мог и не должен был этого знать, сейчас ему была открыта только часть правды, но и это уже было очень плохо. В конце концов, его здоровье во многом зависело от эмоционального состояния, так что старший Афтер всеми силами старался оберегать его от сильных потрясений, а раскрытие истины как раз способствовало одному из таких. Сейчас Эррор мог просто взять, выхватить у Инка сумку и разбить все эти несчастные склянки, а после он стал бы тщательнее следить, чтобы чернильный больше не прикасался к этой гадости, и тогда у художника появился бы шанс восстановиться. Но вместе с тем он разбил бы последние надежды на то, что Гено можно было спасти — даже не зная всех тонкостей, было ясно, что Фреш не стал бы лгать о подобном. Или он мог позволить происходящему случиться. Инк примет краски, сходит на обследование, а после ближайшего всплеска эмоций, скорее всего, больше никогда не сможет толком пошевелиться: та особенно глубокая трещина на его позвоночнике станет глубже, лишая его возможности двигаться. Если он останется жив, навсегда останется инвалидом. Конечно, всегда был вариант того, что краски не подействуют так радикально, как он себе представлял, но и шанс того, что операция, о которой говорил старший Афтер, действительно сможет гарантировать Гено выздоровление, не был стопроцентным. Гено был его братом, всегда был рядом, всегда знал, как помочь и какими словами подбодрить. Они прожили всю жизнь вместе и лишь в последние годы, к сожалению, не могли видеться так часто, как хотелось бы. Он всегда давал правильные советы, и Эррору очень бы хотелось, чтобы и сейчас он мог быть здесь и сказать ему, как было бы правильно поступить. С другой стороны был Инк. Безалаберный и часто действующий ему на нервы, но, безусловно, прямолинейный и искренний в своей простоте. Тот, кто не побоялся его скверного характера и остался с ним, когда он в этом нуждался. Да что уж там, Эррор бы солгал, если бы сказал, что всё, что между ними было, — только дружба или обычная симпатия, просто ему по-прежнему было страшно признать это. В данный момент от его действий зависели жизни их обоих. Неважно, что он сделает, он потеряет кого-то очень дорогого. Этого нельзя было избежать. Он больше не знал, что было правильно, а что нет. Он не знал, что должен был предпринять. Не знал, во что верить, что чувствовать, что думать. Он не знал, кого он должен был выбрать.