Колыбель кошмаров

— …И вот так маленькая улитка смогла найти дорогу домой, — медленно, как и подобает хорошему рассказчику, завершил очередную историю Хоррор. Обычно после третьей по счёту сказки Папайрус мирно усыпал, а сам Ужас мог отправиться к себе и уснуть на три сказки быстрее, чем он. Только вот убаюкать Даста детскими рассказами так просто не удавалось, и даже после пятого он продолжал ворочаться и искать логику там, где всё должно было объясняться чудесами. Однако в этот раз он не стал высказывать претензии к маленькой улитке, вместо этого его выбор пал на самого рассказчика. — А откуда ты вообще знаешь так много сказок? — полюбопытствовал он, хитро прищурившись. Кросс, внимательно слушающий о приключениях маленькой улитки, так же внимательно продолжил слушать и разговоры, последовавшие за окончанием её путешествия. — Я часто читаю их Папайрусу перед сном, — слабо пожал плечами Хоррор, стараясь этим осторожным движением не сильно потревожить лежащего на нём Пыльного. — Ему что, пять лет что ли? — не без насмешки, но не имея ничего плохого на уме, спросил Даст. — Не пора ли ему в свои — сколько там ему? — шестнадцать вырасти из этого? Кросс, хоть и участвовал в разговоре только своим присутствием в комнате, почувствовал себя пристыженным. Было неловко, услышав реакцию одноклассника, признавать, что рассказанные Хоррором сказки его очень увлекли и он не прочь был послушать ещё парочку. Впрочем, на качество повествования и Даст не жаловался: даже без книги перед глазами, просто пересказывая по памяти, Ужас мастерски излагал прочитанное когда-то давно. — В свои пятнадцать, — поправил его Хоррор, ничуть, однако, не обижаясь на колкий выпад и даже как-то понимающе относясь ко взглядам Даста. — И он давно вырос, просто вдвоём читать сказки — это немного не про возраст, — не совсем понимая, как объяснить свою позицию, покачал головой Ужас. — А про что же? — подал, наконец, голос Кросс. Даст, похоже, забыв о его присутствии, даже вздрогнул от неожиданности. — Сказки являются просто поводом для того, чтобы вместе провести время, — немного подумав, объяснил Хоррор. — Вечером после тяжёлого дня не хочется корпеть над трудами Шекспира или кого там по-твоему читают взрослые, кроме того, от сказок легче оторваться, чтобы поговорить о чём-то отвлечённом. Да и ему полезно иногда почувствовать себя ребёнком. Не хочу, чтобы он торопился взрослеть. Даст сотню раз успел укорить себя за то, что так пренебрежительно отозвался о таком, казалось бы, малозначимом деле, но последняя фраза Ужаса окончательно растормошила его упорно подавляемое чувство вины. Хоррор, может, и не был образцовым братом, но в силу своих возможностей делал для Папайруса всё, что мог. Из-за обстановки в семье Ужас и сам быстро повзрослел, а убийство Ализы поставило в его хоть каком-то «детстве» жирную точку, после которой вернуть беззаботные и счастливые деньки оказалось невозможно. Папайрус тоже очень рано стал самостоятельным: уже тот факт, что он совсем не растерялся, когда после травмы Хоррора единственным, кто мог о нём позаботиться, оказался он сам, говорил о многом. Он сам содержал квартиру, сам готовил, сам ухаживал за старшим братом и за самим собой, в итоге в одиночку отправился в другой, ставший совершенно чужим город и так подготовил всё к приезду Хоррора, как не смогли бы многие взрослые. Желание Ужаса хотя бы на короткое время дать младшему брату ощущение детства было понятно. Может, он и не мог полностью избавить его от домашних обязанностей или ответственности за вещи, с которыми в обычной ситуации должны были разбираться родители, но он мог читать ему детские книжки со счастливым концом и тем самым помогать забыться ненадолго, представить, что проблем не существует, а всё, что от него требуется — хорошо выспаться перед новым тяжёлым днём и, может, хотя бы во снах увидеть жизнь, о которой сознательно они и мечтать не смели. — Я тоже часто читаю Чаре сказки, в этом правда нет ничего такого, Даст, — непреднамеренно «добивая» одноклассника и возвращая себе уверенность, поддержал Хоррора Кросс. Это было правдой: в те дни, когда Чара, приходя в себя после длительного навязанного сна, не мог даже самостоятельно дышать, но уже способен был сравнительно долго находиться в сознании, Кросс старался быть рядом с ним. Сперва он пытался рассказывать что-то о том, что происходило за пределами лаборатории, чтобы отвлечь измученного брата от всего происходящего в их жизни, но темы очень быстро кончались, поэтому Кросс начал приносить с собой книги: сперва что-то из школьной литературы или классики, но быстро смекнув по разочарованному взгляду, что ни одного из них большинство таких произведений не цепляло, начал искать что-то попроще, вроде молодёжного фентези, подростковых романов и тех же сборников сказок. Иногда в те дни его подменял Киллер, и так они по очереди сидели с Чарой, отдыхающим после восстановительных процедур. Они оба старались оставаться рядом с ним до тех пор, пока он снова не усыпал, чтобы не бросать его наедине с персоналом лаборатории — не хватало ещё, чтобы они напоминали Чаре о его положении своим необязательным в такие моменты присутствием. — Да, я понял уже, — неловко промямлил Пыльный, понимая, что его необдуманную точку зрения не разделяет никто здесь. Хоррор, видя его замешательство, добродушно усмехнулся и потрепал его по голове. Недовольный таким положением вещей, Даст, всё ещё подгоняемый смущением, вновь насупился. — Будто в детском саду очутился. — Не забывай, что ты в этом саду даже не самый старший, — хихикнул Ужас, тут же отвешивая бубнящему скелету лёгкий щелбан. Шуточно-возмущенный таким заявлением, Даст задумчиво сощурился. — Может и так, но… — он принялся разглядывать Кросса. — Кросс, напомни-ка, сколько тебе лет? Такой, казалось бы, простой вопрос поставил монохромного в тупик. Он уже было открыл рот, чтобы ответить, но вовремя остановился, делая мысленные вычисления и незаметно загибая под подушкой пальцы. — С-семнадцать, конечно, — напряженно нахмурился он, будто это была какая-то важная проверка, а не уточнение ради шуточного замечания. Эта заминка заставила обоих его собеседников насторожиться. Благо, Хоррор быстро отвлёкся, решая, что это не было тем, на что было бы правильно обращать внимание, даже если у самого взыграло любопытство. — Не переживай ты так, — усмехнулся он, — быть самым младшим в нашем внезапно образовавшемся садике не так уж и плохо! — Ага, ты и без этого всегда раньше всех спать ложишься, даже поругать тебя не за что, — засмеялся Даст. Они ещё немного подурачились, распределяя обязанности в этом воображаемом «детском саду» и подкалывая друг друга по поводу возраста, прежде чем Ужас, активно выдумывающий каламбуры, связанные с этой темой, не замялся, как-то слишком внимательно рассматривая Кросса. — Что-то не так? — насторожился монохромный. Сложно было прочитать эмоции Ужаса в этот момент: это было то ли непонимание, то ли недовольство. — Я думал сказать, что ты не выглядишь на свой возраст, но сейчас, глядя на тебя… Ты в принципе выглядишь как-то странно, — не скрывая того, что было на уме, выдал Хоррор. После этих слов Даст тоже посмотрел на Кросса, да и сам монохромный, несколько взволнованный таким заявлением, принялся оглядывать себя, пытаясь понять, что же так сильно обеспокоило его соседа. — Да нет, он выглядит, как обычно, — возразил Даст, так и не заметив ничего, что отличалось бы. — Хм, странно, ты тоже выглядишь по-другому. Не понимая, что происходит, Хоррор принял сидячее положение, озадаченно оглядываясь, закрывая глаза и вновь открывая их, только чтобы осознать, что не только его одноклассники — всё вокруг изменилось. Он, наверное, ещё долго бы гадал, что было не так, если бы Даст, в это время с особой внимательностью оглядывающий его, не нашёл причину его беспокойств быстрее. Он резко схватил Ужаса за плечи, разворачивая к себе. — Твои глаза… — поражённо выдохнул он, шокированным взглядом рассматривая глазницы Ужаса. — Они… Хоррор хотел было пошутить, напомнив о том, что у скелетов глаз, как таковых, не было, но вместо этого, медленно улавливая смысл сказанного, он потянул ладонь к правой глазнице, прикрывая её, затем открыл её и прикрыл левую. Он сделал так ещё несколько раз, прежде чем окончательно оформить в своём сознании новый, удивительный факт: он видит обоими глазницами. Казалось бы, это было поводом для радости, но вместо того, чтобы поздравить его и счастливо улыбнуться, Даст принялся осматривать Хоррора со всех сторон, дрожащими руками поворачивая его лицо из стороны в сторону. — Это не больно? Ты нормально себя чувствуешь? Что они с тобой делали? Почему ты ничего не рассказывал? Как давно это случилось? — поток вопросов не заканчивался, новые появлялись быстрее, чем были бы озвучены ответы на старые. Кросс, тоже заразившись чужим волнением, спрыгнул со своей кровати, подходя к перепуганной паре поближе. Мысленно перебрав большинство вариантов того, что с его одноклассником могли сделать, он пришёл к выводу, что волноваться пока что было рано, но на всякий случай стоило проверить информацию и убедиться, что Хоррора действительно просто лечили, а не хотели использовать в каком-нибудь новом эксперименте. — Скажи, они что-то сделали с твоей душой? — прерывая нескончаемый поток вопросов Даста, на которые Ужас даже не пытался ответить, предположил Кросс. Хоррор помедлил, пытаясь вспомнить, что конкретно с ним делали в последнюю неделю. — Не уверен, — спокойно, будто его в этой ситуации вообще ничего не смущало, ответил он. — Они проверяли её на каких-то странных аппаратах на «уровень и стабильность» магии, как мне сказали, но не более. Да и я бы, наверное, заметил, если бы с ней что-то сделали. — А ничего другого, странного или, скажем так, необъяснимого с первого взгляда с тобой не делали? — продолжил свой расспрос монохромный, стараясь сильно не обращать внимание на полный надежды на объяснение взгляд Даста. Ужас снова замялся и задумчиво почесал затылок. — Не знаю, возможно… — он несколько неловко опустил голову. — На одном из последних осмотров я уснул, так что не могу ничего гарантировать. — Ты что?! — поперхнулся Даст. — Тебе что-то ввели? Снотворное? Наркотик? — сделал свои выводы из этого заявления Даст. — Ага, ввели, — хмуро заметил Хоррор, — смертельную дозу скуки и однообразия этих их обследований, смешанную с непозволительно ранним подъёмом. Глазницы Даста округлились то ли от ужаса, то ли от неподдельного шока. Его можно было понять, в конце концов, кто вообще в своём уме сможет уснуть, находясь непонятно где, да ещё и в ситуации, когда над тобой могут сделать неизвестно что. Очевидно, шутка Ужаса не возымела никакого эффекта. — Даст, успокойся, — озвучил их общие с Хоррором мысли Кросс. — С ним всё в порядке. Он живой и даже более невредимый, чем до этого, так что рано бить тревогу. — Не тебе это говорить, мистер «Меня-против-моей-воли-связали-с-моим-братом», — огрызнулся Даст, но под очередным строгим взглядом обоих своих собеседников ненадолго стих. — Думаю, я знаю, что с тобой случилось, — спокойно заверил монохромный тоном, внушающим доверие. — Не буду ничего утверждать, пока не получу точную информацию, но ничего опасного для жизни и здоровья с тобой не произошло, — хоть Кросс и говорил это Хоррору, уверенным взглядом был удостоен Даст, который на это заявление всё равно недовольно хмыкнул, кажется, немного задетый тем, что с его беспокойством не считались. Ужас пожал плечами, изначально не особо волнуясь из-за случившегося. Он ещё с минуту порассматривал комнату, привыкая к бинокулярному зрению, а после, утомившись этим делом достаточно, вновь лёг на кровать, удобно устраиваясь на подушке. Даст демонстративно отвернулся к стене, однако на свою собственную кровать возвращаться не стал, предпочитая греться рядом с Хоррором. — А откуда у тебя вообще эта дыра в черепе? — полюбопытствовал Кросс, забираясь обратно на своё место. Уже давно будучи мальчиком на побегушках для организации, он был осведомлён о некоторых деталях, связанных с различными болезнями, мутациями, травмами и их последствиями, поэтому он с первого же взгляда ещё при их знакомстве, если так можно было назвать случившуюся тогда драку, определил, что причиной слепоты на один глаз — и нарушений магии в принципе — была травма черепа. Он, правда, никогда не поднимал эту тему, потому что, во-первых, ему это не было интересно, а во-вторых, потому что слежка за новоприбывшим и добыча информации о нём были задачей Киллера. — А, ну… Меня побили, — отозвался Хоррор. Даст, решивший до конца по-детски отыгрывать свою обиду, всё равно навострился, внимательно слушая откровения Ужаса. — Было за что? — усмехнулся монохромный, тоже устраиваясь поудобнее на своём месте. — Было, — хмыкнул пострадавший скелет, вытягивая из только недавно окончательно восстановившейся памяти остатки воспоминаний. — Но самое интересное не то, за что меня побили, а тот, кто это сделал. Ни за что не угадаете, кто это был. Подсказка: этот монстр вам знаком. Недолго поиграв в да-нетки и выслушав несколько неправильных вариантов, в том числе от заинтересовавшегося в разговоре Даста, намного более осведомлённого о круге знакомств Ужаса, чем Кросс, Хоррор прервал их бессмысленные попытки правильным ответом: — Это была Андайн. — Новенькая, которая за год была в школе всего три раза? — уточнил Даст, не веря своим отсутствующим ушам. — Именно. — И почему же? — У неё были свои причины. Переезд не мог сгладить эмоции, оставленные совершённым убийством. Страх, чувство вины, постоянное ожидание наказания, будь то арест, судебный приговор или хотя бы карма — всё это давило на и без того слабо уравновешенного в эмоциональном плане скелета. В обычной ситуации освоиться на новом месте для Хоррора не составило бы труда, но по-прежнему будучи под впечатлением от того, что натворил, Ужас старался держаться от других подальше — лишь бы никто к нему не привязался. Он отдалялся ото всех, будь то новые одноклассники, соседи или любые потенциальные новые знакомые, и в появившемся из-за этого одиночестве чувствовал себя… безопасно. Это не был комфорт, это была стабильность, спасающая его от всего, что, как ему теперь казалось, могло пойти не так. Он ничего не хотел знать об окружающих, они — ничего о нём. Это безразличие помогало надёжно хранить его ужасающий секрет, преследующий его в кошмарах, а вместе с тем его новую жизнь, где таким вещам было не место. И тем не менее, несмотря на всю осторожность, его поведение привлекло внимание. Его замкнутость и отсутствие друзей сделало его хорошей мишенью для местных хулиганов: было, над чем поиздеваться, и не было никого, кто мог бы за него заступиться. Андайн — глава этой группы отморозков, которых небезосновательно боялись не только в школе, но и во всём ближайшем районе, — «положила на него глаз». Хоррор выглядел достаточно зашуганным, чтобы могло показаться, что издевательства над ним могли стать хорошим источником пищи для их раздутого эго и иногда карманных денег. Только вот внешность Ужаса совершенно не соответствовала его характеру. Хоть ему и было всего четырнадцать на момент перевода в новую школу, он умел постоять за себя. А ещё совершенно не боялся выступать против кого-то, у кого было численное преимущество. Желание оставаться незаметным позволило ему какое-то время мириться с тем, что на него периодически нападали, но когда Андайн всерьёз взялась за его «исправление» — тот факт, что он не уважал и не боялся её и её прихвостней, буквально выводил её из себя — терпение Хоррора лопнуло. Его внутренние демоны, так усердно скрываемые всё это время, заприметив крошечную трещину в его самообладании, рванули наружу с новой силой, являя одну из самых уродливых сторон своего обладателя. Конечно, эмоции брали верх, но, всё ещё сдерживаемый воспоминаниями о растерзанной Ализе, он мог держать их на самой грани, аккуратно балансируя между бессознательной яростью и хитрым расчётом. И именно эта смесь стала ядом, отравившим жизнь Андайн. Никогда прежде не встречая достойного сопротивления, она сперва растерялась, потом ни на шутку разозлилась, а после начала бояться. Всю её жизнь ей всё приносили на блюдечке, стоило только пожелать. Её ни в чём не ограничивали и ни за что не ругали. Даже начавшаяся проявляться в раннем детстве жестокость не порицалась: сперва она таскала уличных котов за хвост, бросала камни в собак и подстреливала птиц из рогаток, наслаждаясь их беспомощными писками, после её «игры» начали приводить к гибели бедных созданий. Она могла смеяться, глядя, как, медленно умирая, воет от боли бездомная дворняга, которую она заботливо накормила мясом, приправленным гвоздями и иголками, с наслаждением наблюдала, как переставал трепыхаться в её руках подаренный попугай, которому она решила продемонстрировать красоты подводного мира, коим стало обычное ведро с грязной после мытья пола водой, или с интересом разглядывать «внутренний мир» хомяка, которого она вскрыла живьём, играя в «доктора». После так же она начала поступать с людьми. Пытки над похищенными или специально купленными для неё на чёрном рынке людьми и монстрами были для неё развлечением. Все следы её веселья заметали специально нанятые работники, поэтому она могла ни о чём не беспокоиться и наслаждаться только ей доступным времяпрепровождением. Конечно о ней ходили слухи, но ни у кого не было доказательств. Она была неприкосновенна, а страх окружающих возвышал её над ними. Её знания, осведомлённость о том крошечном моменте, когда обрывалась чья-то жизнь, были её привилегией, словно это недоступное многим таинство делало её лучше других. Она не считала себя сумасшедшей, а то, что она делала, неправильным — нет. Она возвышала себя над другими, с презрением смотря на окружающих её невежд. Хоррор выбивался из этого стада. Он не боялся её, не уважал её и её особенности тоже не признавал. А ещё в его глазах она видела ту самую тьму — крошечные, едва заметные тени, присущие тем, на чьих руках была кровь. У него не было богатых родственников, которые могли бы покрывать его или обеспечить хоть толику того комфорта, в котором жила она, у него не было статуса — он приехал из какой-то глуши, о которой никто не слышал, и был никем, он даже мизинца её не стоил, и всё-таки посмел перечить ей. Стал костью поперёк горла, портя всю её жизнь. Андайн делала всё, что было в её силах, чтобы избавиться от него, чтобы внушить ему тот же страх, коим были скованны окружающие, но ничто не помогало, Ужаса будто совершенно не беспокоила его жизнь. И тем не менее она даже не подозревала, что с каждой новой попыткой делала хуже лишь себе. Хоррор не только не поддавался на её грубые, пугающие для многих манипуляции, он использовал их против неё. И так после нескольких раз Андайн стала той, над кем теперь издевались. Её прихвостни, осознав, что её решимость пошатнулась и появился кто-то сильнее и опаснее, начали сомневаться в ней, ставя под угрозу её выстроенный за годы авторитет. Кто-то отвернулся от неё, кто-то остался рядом, но ни те, ни другие больше не уважали её так же, как было до появления Хоррора. Хоть она и могла просто попросить похитить Ужаса, чтобы «поработать» с ним в подвале, из которого мало кто возвращался, гордость не позволяла поручить это дело кому-то другому. Чтобы снова восстановить своё положение в глазах своей шайки, она должна была самостоятельно разобраться с ним, желательно наглядно, чтобы никому и повадно не было впредь сомневаться в ней. План был продуман заранее, её шестёрки — осведомлены и подготовлены. Хоррора силой затащили на одну непримечательную заброшку, где и решено было преподать ему урок. В этот раз численное превосходство сыграло ей на руку и она смогла-таки насладиться криками боли, филигранно вытащенными из скелета. Только это не помогло — даже после такого Ужас остался непоколебимым. Более того, он, даже находясь в таком незавидном положении, своими красноречиями почти смог переманить её «подданных» на свою сторону, и снова загнать её в тупик, выходом из которого стала крысиная повадка — из полнейшего отчаяния атаковать противника, который казался в разы сильнее. И она так и сделала. И лишь после поняла, что перестаралась. Удар биты оставил на его черепе огромную пробоину. Хоррор перестал отвечать. Каждый, кто был там, понял, что она перешла черту дозволенного. Будь она одна, ни на секунду бы не начала винить себя за произошедшее — одним червём меньше, — но рядом была её команда, при которой она ни разу никого не убивала. Она прекрасно знала, что это произвело бы обратный эффект тому, к чему она изначально стремилась. Так и случилось. Даже не удосужившись проверить состояние Ужаса — с такой дырой в голове не выживают — они сбежали, оставив её наедине с осознанием содеянного и гнётом того факта, что она оставила свидетелей. В итоге она тоже сбежала. Она знала, что даже с самыми лучшими адвокатами на её стороне защитить её будет некому. Она вырыла себе яму, выбраться из которой было почти невозможно. Крошечным шансом стало то, что Хоррор каким-то чудом выжил и, к её огромному счастью, всё забыл. Её прихвостни, запуганные ей же, пообещали молчать о случившемся, поэтому единственным, о ком ей оставалось позаботиться, оставался сам Ужас. Она проведывала его, приносила угощения, играла дружелюбие, лишь бы он поверил в то, что они были друзьями и не стал подавать на неё в суд, если бы вспомнил хоть что-то, а сама каждый раз подумывала избавиться от него окончательно, лишь бы этой проблемы не стало. Но страх и уважение, внушённые его поведением до этого момента, вновь оборачивали всё против нёе: перочинные ножи, которые она усердно прятала в карманах и рукавах толстовки, становились не оружием убийства, а средством защиты, а яд, который должен был оказаться в еде Ужаса, никогда там не оказывался и очередной раз откладывался на потом, на чёрный день и не обязательно предназначенный для Хоррора. А после он уехал, и она мечтала больше никогда его не увидеть, даже не подозревая, что у судьбы на этот счёт были свои планы, а расплата за всё содеянное наступит так скоро и так символично. — Но почему ты не доложил на неё, — ужаснулся Даст, дослушав историю до конца. — Она действительно могла тебя убить! — Возможно, так мне было и нужно, — меланхолично заметил Хоррор. — Я убил кого-то, кто-то убил бы меня. Звучит весьма справедливо. — Тогда зачем ты сопротивлялся ей? — указал на логическую ошибку в его рассуждениях Кросс. — Потому что всё-таки хотел ещё пожить, — хмыкнул Ужас, бросая мимолетный взгляд на Пыльного. Никто не решался ничего больше сказать. Даст, сдавшись, перевернулся на другой бок, обнимая Хоррора со спины, как бы напоминая, что никто здесь не винил его за случившееся и что он, Даст, всегда будет на его стороне. Ужас помедлил, но всё-таки осторожно накрыл одну из его ладоней своей в безмолвной благодарности. Мысли же Кросса были заняты другим. Несомненно, история одноклассника произвела на него впечатление, но что волновало его сильнее после прослушанного, так это Андайн. Он видел мельком записи, связанные с ней, но никогда не интересовался, какую же судьбу приготовили здесь для неё. Теперь же, когда ему стали известны детали её биографии, кое-что начало беспокоить монохромного. Фамилия ундины безусловно была ему знакома: её семья являлась одним из крупных инвесторов «Приюта», что автоматически делало девушку привилегированным «гостем» тут. Множество догадок заполонило голову Кросса. У него не было сил, чтобы разбираться с ними или уделять каждой должное внимание, так что из всего этого беспорядочного вороха мыслей, мешающих ему уснуть после долгого дня, на утро он смог вспомнить только одну: нужно было поинтересоваться планами лаборатории на Андайн.

***

Дрим стоял перед ним, разбитый и подавленный. По его лицу было видно, что в последнее время он почти не спал и, похоже, недавно плакал. Он переминался с ноги на ногу и Кроссу казалось, что мечтатель вот-вот готов был упасть в обморок. Душа под рёбрами болезненно сжалась. — Скажи честно, ты знаешь, где Найтмер? — глухо спросил Дрим, нервно заламывая руки. Кросс хотел было ответить, но встретился взглядом с потускневшими белыми зрачками. Волна холода током прошибла его кости. Он лгал окружающим и Дриму уже давно, скрывая мелочи и сохраняя в тайне главное. Обходить стороной опасные темы стало неотъемлемой привычкой, почти переставшей причинять дискомфорт муками совести. Однако сейчас, в этот конкретный момент у него никак не получалось сказать то, что он должен был. — Разве его не увезли к вашему отцу? — нервно ответил он, лишь на секунду чувствуя облегчение, словно сумев подобрать себе подходящее оправдание. Которое не помогло. — Я звонил ему, — отрезал Дрим. — Найтмер не у него. — Тогда он уже на обратном пути? Поздра- — Кросс, — оборвал его мечтатель. — Хватит. Монохромный мог предположить, какой конкретно диалог состоялся у Дрима с его родителем. Последний раз Найтмер был у отца несколько лет назад, так что наверняка для старшего Лессарда тоже стал сюрпризом факт того, что его сын должен быть у него. Кросс устало выдохнул. От него требовалось лишь сказать правду, как бы тяжело это ни было. — Да, я знаю, где он, — сдался он. Дрим слабо нахмурился. — Он ведь сейчас… там же? Воспоминания мечтателя окончательно вернулись и, так как в этот раз никто не стремился снова забирать их, у него было достаточно времени, чтобы разобраться со всем, что до этого момента вызывало вопросы. Местом, которое он имел ввиду, несомненно была лаборатория. — Я могу тебя к нему отвести, — быстрее, чем успел бы отговорить себя от этого решения, отозвался Кросс. Дрим криво усмехнулся. — Не сомневаюсь. Лишь проходя очередной поворот одинаковых на вид коридоров «Приюта», Кросс понял, что именно имел ввиду мечтатель. Всё было прямо как тогда, только теперь монохромный заранее знал, к каким последствиям его решение может привести. А ещё в этот раз они не держались за руки и каждый новый шаг становился для Кросса всё тяжелее. Колени предательски дрожали, хотелось схватить Дрима и бежать подальше отсюда. Останавливало его только одно: он знал, что передаст мечтателя в руки не абы кому, и это внушало крошечную толику уверенности. Тяжелая дверь со щелчком открылась, пропуская пришедших внутрь. — Я привёл его, — по привычке отчитался Кросс, скользя взглядом по ссутулившейся фигуре за дальним столом. На кушетке посреди комнаты лежал Найтмер, увитый проводами и облепленный диодами. Похоже, такое положение не доставляло ему дискомфорта, потому что, заслышав знакомый голос, он приоткрыл глаза, совершенно спокойно оглядел пришедших и, широко улыбнувшись, едва заметно, чтобы ничего не сбить, кивнул им головой. Женщина, что до этого без остановки что-то записывала правой рукой, левой занося данные в компьютер, отложила все свои занятия, медленно распрямилась, осмотрела Кошмара, убеждаясь, что с ним не произойдёт ничего страшного, если она на секунду отвлечётся, и, наконец, обернулась к пришедшим. Глазницы Дрима расширились, но он быстро пришёл в себя, кажется, ещё после недавнего диалога с Кроссом смирившись с тем, что ему по-прежнему очень многое не удаётся объединить в целостную картину. — Привет, мам, — почти робко обратился он к миссис Лессард. — Присаживайся, — кивнула она на вторую кушетку, стоящую у стены, и поднялась со своего места, предварительно нажав несколько кнопок на компьютере. — У тебя наверняка много вопросов. Кросс, должно быть, уже рассказал тебе что-то, или я не права? Дрим сбивчиво пересказал то, что знал и до чего успел догадаться, неотрывно наблюдая, как его мать умело освобождала Найтмера от «оков» непонятных аппаратов. Когда последний провод был отсоединён, мечтатель уже успел закончить, а Кошмар медленно принял сидячее положение и размял шею. — Как ты себя чувствуешь? — спросила миссис Лессард, наблюдая за состоянием Найтмера. — Нормально, — коротко кинул Кошмар. — Хорошо, — выждав немного, вглядываясь в лицо сына, словно ища там подтверждение его словам или доказательство его обмана, вздохнула женщина, отстраняясь и бегло оглядывая Кросса и Дрима. — Я сделаю нам чай, ждите здесь. Когда дверь за ней закрылась, Найтмер сделал ещё несколько несложных упражнений, чтобы размять затёкшие от долгого нахождения в одном положении конечности. — А что насчёт вас? — словно они находились в абсолютно стандартной ситуации, усмехнулся Кошмар. — Как себя чувствуете? Давно не виделись, Дрим. Найтмер улыбнулся широко и совершенно искренне, будто то, что он находился в подземном комплексе уже весьма продолжительное время, его вовсе не обременяло. Его хорошее настроение заставило Дрима опешить. — Да, привет, давно не ви… — растерялся мечтатель, принимаясь отвечать на автомате. — Нет, погоди! — замахал он руками. — Почему ты здесь? Почему мне ничего не сказали? Что с тобой тут делают? Почему я ничего не знал? Как ты себя чувствуешь? От волнения он вскочил на ноги и принялся активно жестикулировать, чем вызвал у Найтмера очередную добродушную усмешку. — Как много вопросов, — хихикнул он. — Кросс, усади его обратно, пока он ничего случайно не сломал, — и, пока монохромный выполнял его просьбу, потянув мечтателя за рукав, чтобы тот вновь занял своё место, заверил: — Не волнуйся, скоро тебе всё объяснят. Дрим послушно принялся ждать, пока миссис Лессард вернётся. Конечно, между тем ему хотелось бы завязать содержательный диалог с братом, но собраться с мыслями не получалось, поэтому мечтатель лишь кидал короткие фразы, которые никак не способствовали развёрнутому разговору, и выжидающе косился на дверь, кажется, начиная считать прошедшие минуты. Миссис Лессард вернулась спустя какое-то время. Она водрузила поднос с четырьмя чашками и тарелкой с пончиками и домашним печеньем на хирургический столик, который Кросс предусмотрительно освободил от инструментов и выкатил поближе ко входу, пока братья пытались что-то обсудить. Сам он не вмешивался в их разговор, неосознанно делая вид, что его тут не существовало. Три чашки тут же были разобраны. Дрим потянулся к оставшейся, но, понимая, что у него сейчас не было никакого аппетита, оставил её на месте. «И зря», — кинул Кошмар, когда так же мечтатель отказался и от протянутого ему пончика. Женщина вновь вернулась за компьютерный стол, отыскав где-то рядом с монитором банку с таблетками, вытряхнула несколько на ладонь, проглотила их вместе с кофе и откинулась на твёрдую спинку стула. — Итак, — обронив очередной тяжёлый вздох, протянула она, — с чего бы начать. — Например с того, что от нас с Дримом скоро избавятся, — азартно подсказал Найтмер. Мечтатель от такого заявления пришёл в ещё большее замешательство, даже не осознавая, что ему стоило начинать беспокоиться. А вот Кросс, прекрасно осведомлённый о только что открывшейся мечтателю правде, дёрнулся, опуская голову и стараясь не смотреть ни на кого из присутствующих. — Что?.. Как?.. Почему?.. Кто? — вновь вскочил с места Дрим. В этот раз никто не стал усаживать его обратно. — Найт, рассказ стоит начинать с причин, а не со следствий, — устало отозвалась миссис Лессард, скорее поучительно, нежели, как бывало обычно, с упрёком возражая Кошмару, а после вновь обратилась к Дриму. — Это так. Вы оба находитесь в большой опасности. — Н-но почему? — с запинкой, словно всё ещё ожидая, что кто-нибудь скажет, что это неудачный розыгрыш, спросил мечтатель. Ответом ему послужили боль и сожаление, отразившиеся на лице его матери. Она отхлебнула из кружки, смачивая горло, и свободной рукой помассировала висок. — Из-за моей ошибки, — ответила она, отставив кофе в сторону и сложив руки на груди. — Более двадцати с лишним лет назад меня приняли на работу сюда, в «Приют». Вернее, сперва это была другая исследовательская лаборатория, где позднее меня и завербовали в эту организацию. Сперва ей предложили просто более перспективное место, пообещали финансирование её нового проекта, этакие инвестиции в её будущий вклад в науку. Стремление оставить свой след в этом мире подогревалось в юношеской душе непомерным стремлением к знаниям и желанием доказать окружающим свою значимость. Одно за другим она совершала небольшие открытия, раз за разом добиваясь успеха, однако, удовлетворённая конечным результатом, быстро остывала к старым идеям, тут же приступая к новым, оставляя доработку и усовершенствование своим коллегам. Долго так продолжаться не могло: «небольшие» успехи больше не казались ей успехами вовсе. Хотелось большего, чего-то грандиозного, что смогло бы внести весомый вклад, а не тех крупиц знаний, которые едва ли могли стать хотя бы ступенями к оному. И вот вскоре, собрав воедино все свои знания и накопленный опыт, она смогла выдвинуть теорию, которая имела потенциал стать этим самым прорывом в области её исследований. Многообещающая, революционная идея, базируемая на эмоциях — как теоретически, так и фактически. Впервые за долгое время она была вдохновлена чем-то настолько сильно: она не спала ночами, либо прорабатывая свою задумку, либо попросту не способная уснуть в предвкушении момента триумфа, ради которого она однажды и подалась в науку. Все силы уходили на подсчёты, мысленные эксперименты, подготовку научного труда. Она забывала есть, проводя часы над формулами и зарисовками, «питаясь» информацией, необходимой ей для разработки. Однако всё пошло не по плану. Когда пришло время поделиться результатами её трудов, её идею раскритиковали в пух и прах, а её саму обвинили в негуманности по отношению к разумным и нарушении этических правил. Причина была проста: в основе теории лежали материальные эмоции, которые кто-то из комиссии счёл нужным сравнить с «качествами», добываемыми из человеческих душ, а эта область исследований, как было известно многим в их сфере, была незаконной. Это замечание развязало языки всей комиссии, после чего тогда ещё мисс Лессард была вынуждена выслушать много «приятного» о себе и своих теориях. Её сочли разочарованием, а не светилом науки, как ей всегда мечталось, а несколько лет её непрерывного труда было выкинуто на помойку, как ненужный мусор. Она была разбита. Её коллег мало интересовал кто-то, кто не мог принести практической пользы, друзей как таковых у неё не было, родители… не могли с ней связаться, потому что после случившегося она боялась стать разочарованием и для них и избегала любых контактов, игнорируя звонки и письма. Её мать и без этого скептически относилась к её желанию стать учёным, так что ей не хотелось давать ей очередной повод «предложить что-то более подходящее». Произошедшее вынудило её взять безвременный отпуск для восстановления здоровья. Лишь спустя месяц она смогла заставить себя выйти из дома и дойти до ближайшего кафе: нужно было развеяться, и, если у большинства людей и монстров для такого были друзья, то ей приходилось вытаскивать себя из собственного отчаяния самостоятельно. Было ли это совпадением или продуманным планом, но именно в тот день к ней за столик подсел незнакомый человек. Сперва он говорил об отвлечённых вещах, никак не способных заинтересовать монстриху, впервые за долгое время выбравшуюся в люди, прогнать его девушка тоже не могла — настроение было не то, — но вскоре выяснилось, что незнакомец, представившийся наверняка фальшивым именем, был осведомлен о её исследованиях. Слово за слово, и он выдал ей истинную причину своего внезапного интереса к ней: он предложил помощь и оставил ей визитку с номером того, кто мог эту помощь предоставить. Всё это казалось подозрительным и вызывало много вопросов, но долго сомневаться у девушки не получилось: терять, как ей казалось, было нечего. И именно так она впервые связалась с организацией. Следующие несколько лет прошли почти как в каком-нибудь фильме: она переехала в новый город, её работа наконец стала вновь приносить удовольствие, её проект получил финансирование и стороннюю поддержку, а сама она впервые в жизни влюбилась. С самого начала она осознавала, что подписалась на что-то, далёкое от законов и порядков их общества, а когда приступила к работе и получила первые материалы для исследования — тогда ещё не монстров и людей, но те самые запрещённые «качества», — окончательно убедилась, что присоединилась к тёмной стороне, но её ничего не смущало: именно таким и являлся контракт с Дьяволом, она с самого начала знала, на что шла. Она существовала в тени, но с возможностью наконец реализовать свои амбиции: она могла выдвигать самые безумные теории из всех, могла требовать любые материалы, не важно, насколько нелегальными те являлись, могла создавать всё, что ей хотелось и в любом из этих случаев получать поощрение и поддержку — этого было более, чем достаточно. Получение материальных эмоций не было прорывом, но вот открытие правильного метода их использования в медицине — было. Именно она стала той, кто нашёл причину различий материальных эмоций, добытых от разных разумных, разобрался в их свойствах и на основе этого высчитал правильные пропорции и методы создания медикаментов. Эти лекарства, как по итогу удалось выяснить, обладали куда более широким спектром применения, чем изначально предполагалось: материальные эмоции способны были не только помогать более естественно восстанавливать психическое состояние тех, кто страдал от соответствующих проблем, но и оказались весьма эффективны для поддержания уровня магии и контроля её проявлений, а также в некоторых случаях способствовали улучшению регенерации после операций над душами. Это исследование стало первым, которое она не забросила сразу после первых успешных результатов, а продолжила совершенствовать, стремясь к идеалу. И так загорелась этой идеей, что даже не заметила, как перегорела: не морально — энтузиазма ни на секунду не стало меньше, — но физически. Сперва она проспала дольше двадцати четырёх часов, не отреагировав ни на один будильник и не услышав ни одного звонка, потом начала терять сознание на рабочем месте, не говоря уже о круглосуточных мигренях, которые ей приходилось терпеть, и не упоминая то, что в один момент её зрение настолько упало, что она практически осталась слепой. И даже после такого её начальству пришлось почти силой выставлять неугомонную учёную за пределы комплекса, чтобы она, наконец, поняла, что отпуск, в который её отправили, должен был быть фактическим, а не юридическим. И именно в период этого насильственно навязанного отдыха она и встретилась со своим будущим мужем. Через год знакомства они поженились, ещё через два у них родились близнецы. Миссис Лессард никогда не скрывала от мужа, чем занималась, а он не осуждал её — но только первое время. Исследования шли замечательно: уже несколько лет женщине удавалось не только являться причиной невероятного прогресса, но и умело балансировать на грани моральных принципов, насколько работа в подпольной организации позволяла. Однако долго так продолжаться не могло: любая разработка требовала испытаний, одной теории не было достаточно. Ей необходимы были подопытные. Она переступила через себя, будучи на сто процентов уверенной в результатах собственной работы, но новости о проведённых тестах над монстрами утаила от супруга и ещё долго недоговаривала всей правды о произошедших изменениях, а после и вовсе перестала упоминать что-либо связанное с работой дома. Она разделила жизни надвое: в подземной лаборатории она была учёной, у которой существовали только цели, достижению которых ничто не должно было мешать, за пределами комплекса она становилась обычной женщиной, любящей женой и заботливой матерью, для которой не существовало ничего, дороже собственной семьи. Однако перемены в ней не остались незамеченными: серьёзного разговора избежать не получилось и она рассказала всю правду мужу. Именно тогда и начались их первые ссоры. Мужчина пытался отговорить и образумить миссис Лессард, но, зайдя так далеко, она уже не могла остановиться на полпути и бросить всё. Даже если бы она так поступила, это не очистило бы её совесть от того, что она сделала, единственным способом было оправдать себя, добившись чего-нибудь. Эти мысли сводили её с ума, хуже всё делало то, что этих убеждений придерживалась только она, а единственный близкий монстр, который всегда был на её стороне, больше не поддерживал её. Конфликты на этой почве происходили всё чаще, потому что мистер Лессард не оставлял попыток помочь своей жене принять правильное решение, она же в свою очередь из-за этого лишь больше убеждалась в тяжести своей вины и сильнее цеплялась за свою теорию «оправдания пользой». Всё зашло слишком далеко, когда она решилась использовать в эксперименте своих собственных детей. Она была убеждена, что это конкретное исследование станет тем, что очистит её совесть, и, будучи уверенной в успехе, поставила на это самое дорогое, что у неё было. Она не могла ошибиться. И тем не менее… — Как я уже сказала, я совершила ошибку, — спокойнее, чем на самом деле сейчас была, проговорила миссис Лессард, вновь делая несколько глотков из почти не опустевшей кружки, чтобы сдержать дрожь в голосе и избавиться от мешающего дышать кома в горле. — Результаты, которые я получила в ходе этого эксперимента, разительно отличались от теоретических. Дрим мельком взглянул на Найтмера, осознавая, о каких конкретно результатах шла речь. Кошмара история, по виду, совсем не заботила: он весело болтал ногами, спокойно потягивая горячий шоколад, сделанный специально для него. Мечтатель был уверен, что в его собственной кружке тоже был вовсе не кофе, потому что, наверное, миссис Лессард, несмотря на всё произошедшее, всё ещё видела в них детей, а все дети, как известно, любят сладкое. — Материальные эмоции, которые должны были стать подпиткой для магии, «инфицировали» её, а после научились перенимать контроль, — пояснила женщина и слабо пожала плечами: — но это лишь моя теория. Сложно объяснить истинную природу — как ты это назвал? — второй личности Найтмера. Возможно дело в… — Всё в порядке, мам, нам не нужны детали теории, стоящие за всем этим. Уверен, Дрим просто хочет знать причины — этого будет достаточно, — перебил её Кошмар. Женщина медленно кивнула, рассматривая своё собственное отражение на тёмной поверхности кофе. — Да, ты прав, — помедлила она, собираясь с силами для следующей части откровений. — То, что касается тебя, Дрим, в этой истории несколько запутанней. Результаты опыта над тобой не принесли разрушительных результатов, но так как ты тоже являешься частью этого, в долгосрочной перспективе это может произойти. — Я тоже стану…? — подобрать правильное слово не получилось, потому что назвать вещи своими именами значило назвать вторую личность Найтмера чудовищем. Меньше всего сейчас мечтателю хотелось оскорблять своего брата. — Нет, скорее всего нет, — уверила его мать, — нет ничего, что послужило бы предпосылками для этого: за несколько лет с момента проведения опыта ты ни разу не выказал никакого особого поведения, как это случилось с Найтмером. Но… — Но ты всё ещё можешь оказаться опасен, поэтому тебя, как и Найтмера, вскоре могут… устранить, — впервые за долгие минуты молчания вмешался в диалог Кросс. — Это именно та логика, которой придерживается начальство, — с сожалением подтвердила миссис Лессард. — То есть нас убьют? — не пытаясь сглаживать углы, спросил Дрим. Он уже давно не понимал, что чувствовать, поэтому сейчас, кажется, не способный определиться с каким-то конкретным настроением, решился довериться логике, максимально полагаясь только на здравый смысл. В комнате повисла тишина, лишь подтвердившая опасения мечтателя. Кросс и миссис Лессард уже давно прятали от него глаза, поэтому единственный, к кому мог невербально обратиться мечтатель, остался его брат. Кошмар слабо улыбнулся ему — уже не так радостно, как когда он только увидел его на пороге лаборатории, но ободряюще, насколько получалось. — Может и не убьют, — единственный из всех решился заверить его Кошмар, а после с нажимом сказал: — да, мам? — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы этого не случилось, мне нужно только… — начала она торопливо, но Найтмер перебил её, со всей силы ударив по кушетке, на которой сидел, ладонями. — И всё? Только «всё, что в твоих силах»? — его мягкое выражение лица, минуту назад обращённое к Дриму, сменилось на раздражённое, стоило ему заметить неуверенность в поведении матери. Он вскочил со своего места. — Нет уж, ты должна сделать всё! Вообще всё, что потребуется, чтобы спасти нас, — почти прорычал он, возвышаясь над ссутулившейся женщиной. Будь они сейчас дома, касайся тема их разговора чего-то другого, случись это всё пару месяцев назад — наверняка завязался бы скандал. Миссис Лессард наверняка высказала бы Найтмеру всё, что было на душе, тот тоже не постеснялся бы кинуть пару «ласковых», а после они бы разошлись, возможно, ещё неделю не возвращаясь домой. Но сейчас всё было по другому. — Я уже несколько лет пытаюсь, — попыталась оправдаться женщина, — с того самого дня, как вас признали несущими опасность, я… Она вновь крупно вздрогнула, когда Кошмар со всей силы ударил по подлокотникам её кресла, нависая над ней с, пожалуй, пугающим выражением лица. — «Всё» значит «всё», — понизил он голос, а после, настолько тихо, что даже в безмолвии этой комнаты расслышать его могла только его мать, прошептал: — Хотя бы Дрима отсюда вытащи. Он отошёл от совсем поникшей женщины, развернулся к двери и развёл руки в стороны, вновь принимаясь говорить отчётливо. — Или этим займусь я, — хмыкнул он, — прямо как в тот самый день, когда меня и признали «опасностью». И, надеюсь, в этот раз, Кросс, тебя не окажется рядом. А после, словно так и должно было быть, ушёл, оставив присутствующих в тишине. Кросс оказался первым, кто решился её нарушить. — Миссис Лессард, уверен, он не имел ввиду ничего такого, — попытался успокоить бедную женщину монохромный. — Не воспринимайте его слова близко к сердцу. — Нет, — покачала она головой. — Он прав. Если я уже несколько раз смогла перенести дату окончания «срока годности», то и вовсе избавиться от неё должна суметь. Я… Я просто обязана это сделать. — Рад, что Вы это понимаете, — помедлив, глухо отозвался Кросс. В какой-то мере он разделял позицию Найтмера. Он привёл сюда Дрима только потому, что всецело доверял миссис Лессард. Он хотел верить, что она сможет помочь своим детям. Она была одной из немногих здесь, кого Кросс не всецело ассоциировал с «Приютом», хотя занимаемая ей должность должна была способствовать обратному. В тот день, когда Найтмер почти убил его, именно она смогла вернуть Кошмара в прежнее состояние. Она взяла ответственность за случившееся: сперва приостановила свои собственные исследования, чтобы направить все силы на поиск способа восстановить душу Кросса, а когда он пришёл в себя, отходила от своих прямых обязанностей, чтобы лично проводить его терапию и контролировать процесс восстановления. И это без учета того, что всё это время она параллельно старалась найти способ вернуть Найтмера в прежнее состояние, найти лекарство от собственноручно созданной «болезни». Именно по этой причине она ночевала на работе, неделями не возвращаясь домой. Она не имела права терять ни минуты, но также не могла оставить своих детей совсем без присмотра, и тут на помощь пришли окружающие. Маффет приглядывала за её сыновьями, стараясь выступать для них родительской фигурой (а также не забывала вытаскивать подругу из лаборатории хотя бы иногда, чтобы та могла проветрить мозги), Кросс был для Дрима и Найтмера другом, которому оба могли доверить что-то, чего нельзя было рассказать взрослым, Киллер… С ним было сложнее, но он тоже делал всё возможное, чтобы помочь. — Сколько времени у нас осталось? — робко подал голос Дрим. — Отведённый срок заканчивается в день вашего выпускного. Чуть больше месяца. Катастрофически мало. С учётом того, что за несколько лет непрерывной работы миссис Лессард так и не смогла прийти к каким-либо результатам, всё, что могло спасти их сейчас — чудо. И тем не менее, им оставалось лишь верить, что таковое случится.

***

Кросс ещё несколько раз провёл картой по электронному замку, прежде чем тихо выругаться и с таким же успехом повторить процедуру ещё с несколькими закрытыми ящиками. Не удивительно, что Рипер так и не смог раздобыть необходимую о коде информацию, потому что даже монохромный не способен был этого сделать. Его карта не просто не работала — она была заблокирована для этого конкретного замка. Кросс принялся наматывать круги по архиву, пытаясь что-нибудь придумать, но ничего, кроме идеи попытаться грубой силой открыть ящик, не приходило в голову. Умом понимая, что это ни к чему не приведёт, монохромный всё-таки несколько раз изо всех сил дёрнул за ручку, но металл даже не скрипнул под его напором. Скелет обречённо вздохнул, прислонился спиной к этой «неприступной крепости» и принялся читать содержимое тех документов, к которым у него был доступ, надеясь найти хотя бы крошечную подсказку к тому, где ещё он смог бы раздобыть полезные сведения, кроме как в этих закрытых шкафах. — Вижу, ты, наконец, заинтересовался чем-то, — заметил Гастер, внимательно оглядывая вздрогнувшего от неожиданности сына, а после обратил внимание на номер дела, которое тот, словно пойманный за воровством, сперва чуть не выронил, а после попытался спрятать. — Третий раздел, хм… Я бы посоветовал начать с чего-то проще. — Отец, я… — Кросс прочистил горло, медленно выпрямляя спину и принимая более уверенную позу. Его посетила абсолютно сумасшедшая идея, которая могла сработать. — Я бы хотел присоединиться к этому исследованию. Удивление на лице Гастера было неописуемо. Тут смешалась и растерянность, и радость, и гордость, и подозрение, и что-то ещё, вновь непонятное Кроссу. Мужчина более внимательно принялся вглядываться в лицо сына, пытаясь разгадать его истинные намерения. — Я рад, что ты наконец принял свою принадлежность этому месту, но так просто допустить тебя к этой разработке я не могу, — покачал он головой, складывая руки за спиной. — Но… — монохромный напряг все свои шестерёнки, чтобы сообразить себе оправдание и достойную причину, почему он должен был быть допущен, но кроме истиной причины ничего на ум не шло. Не мог же он сказать что-то вроде: «О, но как иначе я получу информацию, которая поможет мне излечить Чару и сбежать от тебя подальше, перед этим, пожалуй, испортив все твои планы»? Ощущение прикосновения на плече заставило вздрогнуть перенервничавшего скелета. Руки у Гастера были неестественно лёгкими — мало того, что они состояли из одних только костей, как и у всех скелетов, в общем-то, так в них ещё и не хватало приличной части пястья. Тем не менее, Кросс был уверен, этой своей особенностью Гастер гордился — как-никак очередной его эксперимент. — При всём моём желании, Кросс, какую пользу ты сможешь принести? — аргументировал Гастер, направляясь к соседнему шкафу. Мужчина недолго покопался в бумагах, прежде чем вытянуть несколько бежевых папок. — Вот. Начни с этого. Чуть позже я подберу для тебя подходящий отдел и ты присоединишься к исследованию, которое я сочту нужным. Монохромный быстро пролистал предложенную ему информацию и тут же поспешил возразить. — Но это первые два раздела! — возмутился он. — Мне это не интересно. В смысле, ну не всё ли тут уже успели изучить в этих областях? Я хочу работать над чем-то новым! Он звучал как капризный ребёнок, но сейчас его целью было получить информацию, не важно, насколько избалованным приходилось себя выставлять. — В идеальном случае ты должен знать все три раздела. Здесь, — Гастер постучал пальцем по уплотнённым переплётам, — основы, без которых даже при самой большой вовлечённости ты не сможешь привнести ничего нового ни в один из разделов. Тем более в третий, — выделил он. — Ох, да ладно тебе, я впервые чем-то заинтересовался, а ты предлагаешь мне читать какое-то старьё? Почему ты не можешь хоть раз- — Кросс, — суровый взгляд из-под квадратных очков заставил Кросса замолкнуть, — Либо ты прилагаешь достаточно усилий и прилежности, чтобы стать частью лаборатории, либо, как и раньше, остаёшься за пределами её прямых занятий. — Но почему? Не ты ли хотел, чтобы я занял твоё место однажды? — монохромный раздосадовано всплеснул руками, за что получил ещё один колкий взгляд в свою сторону. — Именно поэтому, — кивнул Гастер, без проблем открывая своей собственной ключ-картой необходимый ему ящик и доставая одно конкретное дело. — Я не могу доверить это кому-то случайному, поэтому мне очень бы хотелось, чтобы однажды ты перенял лабораторию. Но вверять её кому-то непосвящённому было бы также крайне глупо. Вновь уходить в рассказы о том, какую пользу «Приют» несёт миру и почему Кросс должен был быть горд, однажды иметь возможность возглавить его, он не стал, что порядком удивило приготовившегося к лекции монохромного. Гастер захлопнул ящик, магниты стройно щёлкнули, давая понять, что у Креста нет ни малейшего шанса получить то, за чем он пришёл. Прежде чем Гастер ушёл, Кросс вновь окликнул его. — Могу я, ну… хотя бы одним глазком взглянуть, о чём там идёт речь? — чуть наклонив голову и ковыряя носком ботинка пол, проговорил он. Раз уж получить всё у него не получится, то можно было поторговаться и, если удача окажется на его стороне, узнать что-то полезное. Всяко лучше, чем ничего. — Там наверняка столько интересного… Гастер оглянулся, вновь внимательно всмотрелся в полный мольбы взгляд сына, и, тихо вздохнув, подошёл к нему, но вместо того, чтобы выполнить его просьбу, только лишь потрепал его по голове, как делал последний раз разве что когда Кросс был совсем ещё ребёнком. — Когда придёт время, ты обязательно сможешь внимательно изучить всё, о чём здесь идёт речь, а до тех пор нет смысла довольствоваться такими мелочами, — снисходительно пояснил он. — Все знания мира однажды могут стать твоими, если ты в самом деле этого захочешь. Он кивнул каким-то своим мыслям и снова направился к выходу. Прежде, чем он окончательно покинул архив, Кросс сумел расслышать то, что не должно было быть услышанным: — …а это должно остаться на моей совести.

***

— Хей, Хоррор, у меня для тебя новости, — с порога заявил Кросс. — Над Андайн здесь тоже экспериментируют — подумал, тебе это может быть любопытно. Ожидая расспросов и уже будучи готовым разочаровать обычно любознательных соседей отсутствием конкретной информации, Кросс оказался весьма удивлён, когда столкнулся с полным безразличием. — Кому какая разница, что с этой рыбиной станет, — хмыкнул Хоррор, обернувшись к пришедшему и коротко махнув рукой. — Присоединяйся лучше к нам. У нас тут дела по-интереснее. — И что же вы делаете? — поднял брови Кросс, приближаясь к столу, за которым расположились Хоррор с Дастом, и разглядывая разложенные на нём бумаги со множеством кривых, нарисованных от руки планов помещения. С каждой секундой осознание их задумки становилось яснее, а глазницы монохромного — шире. — Мы планируем побег.

***

— А ты никогда не думал сбежать отсюда? Поставленный вопрос ни на секунду не заставил его задуматься. — Нет, с чего бы? Меня и здесь всё устраивает, — он прикрыл один глаз, вытянул вверх руку с ножом и расположил лезвие так, словно то разрезало напополам свет от одной из круглых жёлтых ламп над ним. — Но ведь бывает лучше, — осторожно заметила Маффет. — Ты мог бы делать, что хочется, заниматься, чем нравится, найти себе работу мечты. Это было желаниями других. У него же была своя цель, весьма практичная для окружающих и совершенно правильная для него. — А сейчас я разве не занимаюсь тем, что мне нравится? И делать, что хочется, я тоже могу, — он слабо ухмыльнулся, — и делаю. — Выполнять чужие приказы — не значит делать, что хочется, — покачала головой Маффет. — Даже если мне хочется их выполнять? — в голосе послышалось недоумение. — Ладно, неважно, — сдалась женщина, отмахиваясь от очередной неудачной попытки. — Просто знай, что существует другая жизнь, намного лучше этой. За столько времени ты бы уже должен был это понять. Он повернул нож, заглядывая в отражение своих собственных глазниц на светлой стали. — Другая жизнь, да? — на его лице растянулась совершенно пустая улыбка. — Звучит очень интригующе.