Колыбель кошмаров

Крик и плач — последнее, что хочется слышать, когда только приходишь в себя, но выбирать не приходилось. — Мы думали, ты умер! — вопил в правое «ухо» Чара, обнимая его руку и размазывая слёзы и сопли по его плечу. — Никогда не пугай нас так больше! — вторил ему Дрим, оккупировав левую руку Кросса и также не щадя его обострённый слух. — Больше не буду, только не кричите так, — страдальчески протянул монохромный, когда переживающие о нём буквально начали тащить его в разные стороны, ещё сильнее сжимая его и без этого не самые целые конечности. Впрочем, вглядевшись в их взволнованные лица, Кросс лишь по-доброму усмехнулся. Злиться на этих двоих не получалось. Что уж там, он и сам до сих пор не до конца верил, что каким-то чудом сумел выжить, и наверняка думал бы, что это сон, не сжимай Чара и Дрим его руки так сильно. От их хватки было больно, а мёртвые, кажется, боли не чувствуют, поэтому Кросс со спокойной душой причислял себя к живым и продолжал сквозь улыбку болезненно шипеть не столько от этих железных объятий, сколько от насилия над его бедными «ушами». — Ну в самом деле, хватит, — взмолился он, когда Дрим и Чара, не сговариваясь, решили броситься обнимать уже его самого и зарыдали ещё заливистее. От нового наплыва чувств или от того, что стукнулись лбами из-за своей синхронности, Кросс так и не понял. — Когда моя душа срослась, я думал, тебя не стало, — всхлипнул Чара, потирая краснеющее над переносицей пятно. — Я так рад, что ты жив. — Если рад, то чего тогда плачешь? — в шутку кинул монохромный, но Чара, восприняв это вполне серьёзно, принялся вытирать лицо ладонями. — Я… не знаю, — покачал он головой, тщетно пытаясь успокоиться, но слёзы то и дело срывались с его ресниц. — Кросс, это нормальная реакция на случившееся, не упрекай его, — немного более сдержанно чем секунду назад заметил Дрим. У него успокоиться получилось куда быстрее. Пока мечтатель объяснял Чаре, запутавшемуся в своих чувствах, механизмы работы эмоций и разные психологические трюки сознания, для них предназначенные, Кросс вновь отвлёкся на своё собственное состояние. У него было множество ушибов, мелких царапин, сломанные и раздробленные рёбра, а за ними — душа. Его собственная, целая и функционирующая. Само её существование повергало в шок и вызывало море вопросов, ответить на которые теперь было некому. Киллер смог дать Кроссу примерный сценарий произошедшего, в теории расписав, как именно его душа могла образоваться. «Чистая магия, смешанная с эмоциями, под большим давлением формируется в душу», — первым делом пояснил он единственное, в чём был точно уверен, а после принялся строить догадки, показавшиеся Кроссу весьма реалистичными. Так как он передал свою часть души Чаре, сам он в критический момент представлял собой не что иное, как чистую магию, эмоции, очевидно, взялись из хранилища, а вот с высоким давлением было уже сложнее. Киллер предположил, что таковым мог послужить эпицентр взрыва — небольшая область, втянувшая и сжавшая воздух, чтобы в следующий момент выпустить огромную энергию, разрушившую северную часть лаборатории. Когда же Кросс задал очевидный вопрос про то, каким образом он был с этим связан, Киллер лишь пожал плечами, кинув в оправдание очередное шокирующее предположение: «Возможно, эпицентром взрыва и стал ты». Кросс не мог этого отрицать, но и подтвердить затруднялся: сразу после того как он запустил механизм, он потерял сознание. Его свежие раны и отсутствие души не оставили ему и шанса выбраться, невероятным было уже то, что он смог продержаться до нужного момента. Так или иначе, если это предположение было верно, оно объясняло, почему, когда Кросс очнулся, на нём не было обломков, а вся его одежда была в отвратительном состоянии. Тогда, рассматривая жалкие, разорванные и обгоревшие клочки своей футболки, Кросс впервые в жизни был рад тому, что родился скелетом — будь у него хоть грамм плоти, после взрыва выглядел бы он не лучше. Хотя, может, он просто придавал этому слишком много значения, потому что Киллер на это его замечание задумался ещё сильнее и сказал, что будь его теория полностью верна, Кросса в любом случае разорвало бы от такого количества энергии, поэтому тут же предположил, что в итоге проводили и высвобождали эту самую энергию его кости. На этом монохромный предпочёл закончить их разговор. Как бы бредово это ни звучало, у него не было других предположений, а всей правды они уже никогда и не узнают, поэтому смириться нужно было с одной единственной истиной — теперь у него была душа. Сперва это казалось таким странным и фантастичным, что Кросс, порой, пока никто не видел, задирал рубашку и рассматривал этот комок магии, начинающий биться чаще от его волнения. Белая, в форме перевернутого сердца, именно такая, какой и должна была быть душа монстра. Теперь все его эмоции принадлежали только ему, он не ощущал постоянного присутствия кого-то ещё в своём теле, а магия была просто магией — никакой человеческой решимости, разве что неизменная примесь кода от экспериментов большой давности. В своё счастье поверить не мог не только он: Чара часто — чаще приличного — спрашивал его, нормально ли было испытывать то или это, интересовался, как Кросс ощущает свою душу в разных ситуациях и просто делился впечатлениями, ища поддержки, когда сам был совершенно сбит с толку. Благо, помимо Кросса в их окружении был кто-то более осведомлённый об эмоциях и их естественном проявлении: Дрим, быстро прознавший про эту проблему, взял на себя роль психолога и своеобразного учителя, терпеливо отвечая на все вопросы Чары. Наблюдая за ними, Кросс не мог перестать улыбаться. На протяжении нескольких лет он даже в самых смелых мечтах не мог себе представить, что Чара сможет так быстро подняться на ноги — условно, конечно, его физическое состояние оставляло желать лучшего, но он шёл на поправку быстрее обычного, и этого уже было достаточно. А ещё он никогда не думал, что Дрим будет так сильно беспокоиться о нём — возможно, они с Чарой сговорились заваливаться к нему каждый день и заводить одну и ту же шарманку про то, как сильно они испугались его смерти, но это всё-таки грело душу. Да и сам Кросс чувствовал себя прекрасно — даже сломанные рёбра не могли омрачить его настроение. «Приюта» больше не было. Они наконец-то были свободны. Из затягивающих всё глубже размышлений вырвал шум из коридора. — Похоже, не ты один не можешь пока поладить со своими эмоциями, — добродушно засмеялся Дрим, различая в гомоне знакомые голоса. Мимо двери со скоростью, которой позавидовал бы любой профессиональный спортсмен, пронёсся Эррор. Вслед за ним всего через несколько секунд пролетел Инк. Ещё через пару секунд, значительно уступая им в быстроте, промелькнула медсестра. — Э-э-эррор, верни-и-ись, — вопил Инк, то начиная рыдать, то заходясь заливистым смехом. — Ты мой спаситель, я та-а-ак тебе благодарен. Я так рад, что ты е-е-есть. — Отстань от меня, ненормальный! — орал в ответ Глюк, у которого, похоже, открылось второе дыхание только для того, чтобы как следует послать лезущего обниматься Инка куда подальше. — Лучше бы оставил тебя там! Несмотря на то, насколько резво шевелились его ноги, обе его руки безвольно болтались по бокам, прикрытые длинными рукавами тёмного кардигана. После такого терпеть ещё больше физических контактов Эррор отказывался, но Инка, обретшего душу и не способного нормально управляться со своими собственными, неподвластными ему эмоциями, это мало волновало. Если он хотел обнять Эррора, Эррору оставалось только смириться. — Ты злюка! Вернись, — продолжал молить Инк, когда они оба сделали приличный крюк и снова пробежали мимо открытой двери палаты. — Я же так тебя люблю! — Заткнись! — в этот раз среди гнева в голосе Глюка можно было различить ещё и смущение. — Вы оба, остановитесь! Вам с такими ранами нельзя бегать. Ну куда же вы… — запыхалась бедная медсестра, уже тщетные пять минут пытающаяся нагнать их. Всю палату заполнил звонкий смех. Несмотря на то, что большинство из них совершенно нельзя было назвать здоровыми, все чувствовали себя хорошо. Кросс не переживал о переломах, Чара совсем не жаловался на своё новое состояние, а глядя на то, насколько активными были Инк с, полагается, всё ещё повреждённым позвоночником, и Эррор, лишившийся рук, Кросс был уверен, что те тоже не придавали своим травмам слишком много значения. Дрим, внимательно следивший за эмоциональным состоянием каждого после этой катастрофы, подтверждал его предположения: большую часть времени все находились в приподнятом настроении, хоть и были сбиты с толку. Из всех тут присутствующих, пожалуй, наименее воодушевлённым был Эррор, но свои переживания он старался прятать от других, фокусируя своё внимание на «здесь и сейчас». Вечерами же, перед сном оставаясь наедине со своими мыслями, он всё-таки не мог противиться накатывающей тоске. Во всём этом балагане, всеобщем облегчении и антураже больницы кого-то не хватало. Его больше не мучали кошмары, но если снились глубокие сны, то они не оставляли ничего, кроме тягучей, неизбывной скорби. Гено всегда был там, являясь перед ним таким, каким он был в свои последние спокойные дни. Он, тихо напевая, готовил завтрак на кухне, или отдыхал в зимнем саду, вслушиваясь в журчание фонтанчика, или читал книгу, устроившись в кресле в гостиной — всегда в таких снах он выглядел очень по-домашнему, уютно и умиротворённо. Иногда Эррор разговаривал с ним на какие-то совершенно обыденные темы, иногда просто проживал очередной день, зная, что брат был рядом. А потом просыпался. Наверное, то, что он уже пережил его смерть однажды, позволило легче смириться с произошедшим во второй раз. Иногда он подолгу смотрел в окно, размышляя о том, могло ли всё сложиться иначе. Если бы он лучше знал код, если бы лучше подготовился, если бы больше тренировался и если бы не потерял тогда сознание. Было много разных «если», которые он обдумывал изо дня в день, но каждый раз приходил к одному и тому же ответу: ничего уже нельзя было исправить. Они обсудили произошедшее с Фрешем один раз, искренне и без утайки поделившись всем, что было на душе, и больше никогда не поднимали эту тему. Город по-прежнему лежал в руинах, лишь немногие здания, вроде этой больницы, стоящие на более-менее устойчивой земле, остались относительно целыми, но организовать похороны всё-таки удалось. Кладбище находилось за городом, окружённое лесом, не самое облагороженное и не самое посещаемое, но действительно спокойное и аккуратное. Наблюдая за тем, как закапывали пустой гроб, Эррор в какой-то мере был рад, что Гено оставался в таком мирном месте. Думать о большем в тот день не получалось. Так или иначе, теперь рядом всегда был Инк, и Эррор, по крайней мере, был спокоен, зная, что ему удалось уберечь хоть кого-то. Инк едва ли справлялся с наплывом собственных, неконтролируемых чувств и бесстыдно выплескивал их все на окружающих. Теперь, когда у него не было возможности самому выбрать подходящую под ситуацию «краску», его поведение становилось ещё более хаотичным, а настроение менялось быстрее, чем погода по весне. Несколько раз на дню он появлялся перед Эррором, сквозь всхлипы прося прощения за всё подряд, а уже через пару минут мог сиять от счастья и, сбивая самого себя с мысли и забывая, о чём речь, рассказывать о какой-нибудь ерунде, ещё немного погодя он пылко признавался Эррору в любви и под конец ярко вспыхивал от собственных слов и смущённо убегал прочь, только чтобы вскоре вновь вернуться. В общем, то ещё зрелище. Эррор и представить не мог, что собственных эмоций Инка окажется настолько много: словно всё, что тот не способен был самостоятельно прочувствовать на протяжении своей жизни, внезапно вырвалось наружу, погребая под собой не готового к такому скелета. Хотя у такой несдержанности были и плюсы: теперь Эррор был уверен в абсолютной искренности этих чувств. Может, тогда Инк и сказал, что лишь использовал его, но в итоге его новая душа, позволившая высвободить те чувства, что были заперты в его магии, показала обратное. Всё то время, что они провели вместе, не было фальшивкой: Инк в самом деле переживал за него и привязался к их совместному времяпрепровождению не меньше Эррора. Его несдержанные признания в любви были весомым доказательством этому. Цена в пару рук за это не казалась такой уж высокой. Операцию по возвращению ему конечностей пока откладывали: в городе сейчас не хватало врачей, чтобы помочь всем нуждающимся. Погибших от разрушения города оказалось не так много, в основном лишь те, кто находился под ним, а вот пострадавших было достаточно. Первые несколько дней больница была переполнена, но очень скоро удалось в какой-то мере оборудовать под госпитали ещё два здания, поэтому место нашлось для всех, а когда подоспела гуманитарная помощь извне, то дела с этим и вовсе пошли на лад. Естественно о разрушении целого города за один день прознали и за его пределами. Какие-то важные разумные приехали расследовать произошедшее и разбираться в причинах, но в итоге никто из них не был заинтересован в этом настолько, чтобы сильно углубляться в детали. В официальных документах значилось то, что техника, хранящаяся в подземном комплексе времён войны между монстрами и людьми, износилась и вызвала цепочку взрывов, которые, в свою очередь, привели к обвалу «обветшалых и давно неиспользуемых» коридоров бункера. Такое объяснение сочли исчерпывающим, и на этом дело закрыли. Однако помогать городу финансово продолжали, выделяя приличные суммы на реставрацию, помощь жертвам, компенсации и многое другое. В какой-то момент Эррор подумал, что тоже стал объектом этой «благотворительности», когда Фреш сообщил ему о том, что на их счёт анонимно перевели приличную сумму денег на его лечение, но всё быстро встало на свои места, когда однажды на пороге его палаты с разницей в несколько дней появились оба его родителя. Глупо с их стороны было надеяться, что после всего произошедшего их отношения ещё можно было наладить, но Эррор не стал их прогонять. Он спокойно поговорил с каждым из них, выслушал всё, что те рассказывали, и не стал отказываться от их помощи. Он догадывался, что Фреш, скорее всего, разругался с отцом, может, немного сдержаннее поговорил с матерью, но сам Эррор воспринял их появление спокойно и даже несколько меланхолично. Прошло много времени с их последней встречи, у него по-прежнему оставались не пережитые обиды, но злиться уже не было сил. Смотря на них, он думал лишь о том, что странно было видеть их здесь, в больнице, в городе, в месте, где их никогда не было и быть не должно было. Они словно выбивались из общей картины, выглядя в его глазах так же нелепо, как вырезанные из журнала фигурки, приклеенные к фотографии. Он больше не воспринимал их, как своих родителей, но принимал их, как доброжелательно расположенных к нему незнакомцев, которые скоро должны были вновь исчезнуть из его окружения. Несмотря ни на что, жизнь шла своим чередом.

***

Птицы, наслаждающиеся хорошей погодой, летали среди переплетения ветвей деревьев, заполняя шелест листвы звонким щебетом. Тёплый ветер колыхал изумрудную траву и разносил тягучий запах зелени и мягкий аромат распускающихся цветов. Сквозь густую крону пробивались солнечные лучи, скользя бесформенными пятнами по земле, кривым оградам, поросшим мхом могильным камням и свежим крестам. — Как долго ты уже тут сидишь? Найтмер взглянул на сидящего на земле Киллера. Неизвестно, сколько он просидел вот так, не сводя взгляда с аккуратно выгравированного на металлической табличке имени. Перед могилой лежало несколько свежих букетов, один из которых принёс сам Киллер. Он медленно опустил взгляд и пожал плечами, принимаясь бессмысленно глазеть уже на цветы. Один букет от него, один наверняка от миссис Лессард, а остальные… — Не думаю, что она была бы рада узнать, что ты постоянно ходишь сюда и пялишься на её могилу, — тихо вздохнул Кошмар, складывая руки на груди. — Она не была бы здесь, если бы не я, — отрешённо ответил ему Киллер. Его голос был абсолютно бесцветным, в глазах тоже была пустота. Прошло уже какое-то время с момента, когда всё случилось, и ему казалось, что он почти оправился, но когда он возвращался сюда, ничего не мог с собой поделать и продолжал думать, вспоминать и задавать себе вопросы, на которые у него не было ответов. — Мы были бы здесь, если бы не она, — осторожно поправил его Найтмер.

***

В охватившей пространство тьме послышался щелчок двери. В комнату пробился блеск красных ламп, рябью мерцая на сгустившемся вокруг скелетов негативе. Прежде чем кто-либо из них успел что-нибудь сообразить, Найтмер дёрнулся, отшатываясь от Киллера. — Сейчас не время для истерик, — раздался строгий голос Маффет. Она говорила собранно и чётко, словно в очередной раз отчитывала провинившегося школьника, а не обращалась к искажённому подобию монстра, убившего несколько лет назад целую группу подготовленных и вооружённых до зубов разумных. Даже сам Кошмар опешил от такого отношения к себе. — Вы двое отправляетесь за мной, — приказала она, поторапливая их к выходу. — Киллер, сколько осталось времени? — Около двух-трёх минут, — неуверенно заметил Киллер, в последний раз оглядываясь на судорожно искажающиеся «краски». Их цвета стали ещё более неестественными, а сама жидкость бурлила и расширялась, грозясь вот-вот разбить резервуар. — Этого достаточно, — уверенно кивнула Маффет. У них не было времени спрашивать, что она тут делала и как успела добраться до них, у них даже не было времени спрашивать, что именно она собиралась делать. Киллер прекрасно помнил, что до ближайшего выхода было не менее пяти минут, и то бегом. Найтмер в своём преображённом виде, может, и мог преодолеть это расстояние быстрее, но вот они с Маффет — вряд ли. Тем не менее, она уверенно тащила их куда-то, а после не менее уверенно остановилась у одной из глухих стен, пригляделась, сняла с неё маленького паучка и, не спрашивая, посадила его на плечо Киллера. — Найтмер, — обернулась она ко всё ещё пребывающему в замешательстве скелету, — можешь сломать вот эту стену? Кошмар без лишних вопросов ощетинил вектора и со всей силы ударил в одну точку несколько раз, раскрошив плотную стену, а после завершающим движением заставил разломанный бетон осыпаться. Перед ними открылся проход в соседний коридор. Маффет проскользнула через импровизированную дверь и, дождавшись, когда Киллер и Найтмер сделают то же, вновь рванула вперёд. — Но там же нет никакого выхода, — растерянно заметил Киллер, пытаясь сориентироваться. Дальше находились рабочие помещения для обслуживающего персонала: кладовки, склады, кухня. Выход из этой части комплекса был в другой стороне и тоже отнюдь не близко. — Если мы пойдём к выходу, то не успеем, к тому же там уже всё поглощено вирусом, — нахмурилась Маффет. — Но вытащить вас отсюда можно и другим способом. И она не соврала. Киллер осознал её задумку только тогда, когда на одном из складов она вызвала товарный лифт. Тот работал от внешних источников энергии, поэтому аварийное отключение электричества ему обычно не грозило. Этот лифт был связан со складом недалеко от школы и использовался для поставки продуктов и материалов в лабораторию. — Заползайте, — кивнула паучиха, когда двери тесного лифта открылись. — На вас двоих тут должно хватить места. О грузоподъёмности тоже не стоит беспокоиться. — А как же вы? — растерянно принялся озираться Киллер. Лифт и в самом деле был тесным и при всём желании мог вместить только их с Найтмером. С учётом примерного времени, которое требовалось ему, чтобы подняться, спуститься и снова подняться, оставшихся минут явно не хватало. Маффет лишь мягко улыбнулась и поторопила их. — Хей, Киллер, — на секунду замялась она перед тем, как запустить лифт. — Запомни, ты никому не принадлежишь и никому ничем не обязан. Поэтому проживи эту жизнь для себя. Хватит с тебя выполнять чужие приказы. Она подскочила к сжавшимся в тесном пространстве скелетам и неловко обняла их, а после отстранилась и нажала на кнопку. Прежде чем Киллер успел бы что-нибудь ответить, двери лифта закрылись.

***

На краю креста, осторожно потирая лапы, выплетал паутину маленький паук. Киллер не знал, был ли это тот же, которого отправила с ним Маффет, или какой-то другой, и сейчас жалел, что не умел с ними разговаривать. На самом деле, он не знал никого, кроме самой Маффет, кто умел бы. Он не припоминал, чтобы видел где-нибудь упоминания о том, чтобы паучий язык существовал или ему можно было выучиться, он не встречал других паукоподобных монстров, а потому внезапно начал сомневаться в том, что понимать этих восьмилапых вообще было возможно. Может, Маффет просто очень хорошо притворялась? Кто знает. — Так когда ты собираешься начинать жить свою жизнь для себя? — спустя приличную паузу обратился к нему Найтмер. — Это то, что она сказала тебе, помнишь? Лицо Киллера медленно исказилось от удивления. — Как ты можешь это помнить? — обернулся он, пристально глядя на Кошмара. Только теперь тот сам осознал, насколько это было странно. Тогда, за минуту до разрушения комплекса, там был не сам Найтмер, а его вторая личность, поэтому он не должен был ничего знать о том, что делала и говорила Маффет. До этого дня они не поднимали эту тему, стараясь избегать подробностей произошедшего, чтобы дать совсем свежим ранам затянуться, поэтому Кошмар не придавал своим воспоминаниям особого значения. То, что он помнил это, казалось естественным. — Возможно… я научился контролировать себя? — неуверенно предположил Найтмер, сам не способный полностью поверить в эту догадку. — Или тогда не до конца перевоплотился. Я не знаю. Киллер поднялся с места, чтобы оказаться с Найтмером на одном уровне, и внимательно заглянул ему в глаза. — Твоя спина всё ещё болит? — спросил он. — Да, всё-таки я снова сломал себе рёбра, — поморщился Кошмар, чуть поводя плечами, только чтобы вновь ощутить боль в позвоночнике и лопатках. — И тогда ты был напуган и зол на меня? — Прости за это, — кивнул Найтмер, не выдержав пристального взгляда и, спасаясь от него, чуть отвернув голову. — Я тогда наговорил тебе всякого. Я не имел это ввиду. Правда, прости. Но Киллер как-то не придал значения всему тому, что тогда было выплеснуто на него в порыве чувств. Гулкое «ненавижу», конечно, до сих пор стояло в ушах, но Киллер слишком хорошо понимал причину этих слов, поэтому не обижался, даже наоборот: Найтмер ведь беспокоился. — Ты и правда научился контролировать свою вторую личность, — спокойно констатировал факт Киллер. — Ты перевоплотился из-за негативных эмоций, твои вектора были полностью сформированы, но при всём при этом ты мог осознавать происходящее, слушался команд и не пытался никому навредить. Ты научился это контролировать, — вновь шокировано повторил он, а через секунду слабо улыбнулся. Ему пока сложно было выдавить из себя что-то большее, но вместе с этим робким проявлением радости в душе мягким светом зародились силы бороться, сражаться с тяжёлой реальностью. — А-ага, — пораженно согласился Найтмер, даже не пытаясь найти аргументы против. Немного запоздало, но он тоже улыбнулся, сперва неуверенно и даже несколько неуклюже, но, глядя на Киллера, смелея с каждой секундой. Не сдержав накатившей на него радости, Киллер обнял Кошмара, за что тут же схлопотал удар в рёбра и болезненное шипение: обниматься так крепко со сломанной грудной клеткой было не так-то приятно. Однако, отстранившись от него и кинув короткое извинение, Киллер лишь глухо рассмеялся, впервые замечая, насколько тяжело это могло быть, а Найтмер, вновь запоздало, но от всего сердца поддержал его смех, прекрасно понимая, насколько это было важно в данный момент. Душа Киллер давно исказилась окончательно. Она по-прежнему была полна решимости, которая теперь была неотъемлемой его частью и придавала его магии ярко-красный цвет, но теперь она вновь обрела способность чувствовать. И в последнее время Киллеру приходилось приводить в порядок скопившиеся в ней за несколько лет подавленные эмоции и желания, которые он закрывал в себе, опасаясь вновь оказаться наедине со своими страхами. Это был долгий процесс, и Киллер прекрасно осознавал, что ещё не скоро окончательно разберётся с последствиями своего детского эксперимента, но это был первый шаг к его восстановлению. Перед ним лежал долгий путь к принятию себя, но, несмотря на то, что он потерял кого-то важного для себя, по-прежнему были те, кто оставался на его стороне. Киллер вновь взглянул на маленького паучка, усердно сплетающего между собой тонкую паутину. — Начать жить для себя, значит, — задумчиво протянул он, пытаясь в полной мере осознать смысл этой фразы. — Полагаю, это значит, что теперь мне нужно задуматься о будущем, да? Найт, что ты теперь собираешься делать? Кошмар, не готовый отвечать на подобный вопрос, замялся и пожал плечами. Ни у одного из них не было чёткого плана действий, а открывшееся перед ними будущее пугало своей неопределённостью. Теперь у них появилось множество возможностей, однако каждая из них влекла за собой уйму трудностей. — Ну, мы всё ещё должны сдать экзамены, а там уже нужно будет думать о высшем образовании, полагаю, — рассуждение нужно было с чего-то начинать, поэтому Найтмер сказал первое, что пришло в голову, и самое очевидное. Такое предложение Киллеру пришлось по душе. — Значит, с этого и начнём, — кивнул он. — А обдумать детали можно будет и позже. В конце концов, теперь у них было достаточно времени на это.

***

Билеты были куплены на послезавтра. У них оставалось чуть больше дня, чтобы всё между собой решить. Казалось, каждый из них давно уже сделал свой негласный выбор, но принять его было не так-то просто: хотелось так много сказать, объяснить, обсудить, но слов не находилось и они размеренно продолжали проводить вместе день за днем, будто момент их прощания никогда не должен был наступить. Тепло, нежность и переполненные любовью взгляды говорили куда больше. Томные, протяжные выдохи заполняли комнату, служившую им убежищем весь этот год. Хоррор цеплялся за плечи Даста, прикрывая глаза и доверчиво двигаясь, отдавая себя целиком и полностью. Даст мягко вёл его, осыпая его лицо, шею и плечи случайными поцелуями, оглаживая дрожащими пальцами его кости, стараясь запечатлеть в памяти каждую, даже самую крохотную деталь. Сейчас для них не существовало ничего, кроме друг друга. Только этот момент, всё, что после — не важно. Мысли расплывались, оставляя их на растерзание ощущениям и бунтующим чувствам. Хоррор двинулся особенно резко и не смог сдержать протяжный стон. Подался вперёд и втянул Даста в требовательный поцелуй, ощущая «губами» мягкую улыбку. — Я люблю тебя, — блаженный шёпот был еле слышен, но послание в нём гулко отозвалось в двух беспокойных душах. Никто из них не планировал этого говорить, но это неосторожное признание нарушило тщательно поддерживаемую ими иллюзию спокойствия, заставляя взглянуть в лицо реальности: у них остался всего один день перед долгой разлукой. Лежа в полумраке, вслушиваясь в шум собственного дыхания и наслаждаясь накатившей усталостью, они старались пропитаться теплом друг друга, насытиться близостью и присутствием. Хоррор крепче сжал объятия и потёрся лбом о плечо Даста, тихо вздыхая. Он даже не пытался противиться заполнившей сознание пустоте. В отличие от него Даст, поглаживающий его по голове и иногда осторожно обходящий пальцами края пробоины в ней, ни на секунду не мог заставить свой голос мыслей замолчать. — Мы ведь будем продолжать общаться, правда? — спросил он и опомнился лишь тогда, когда Хоррор через силу разлепил глазницы. Он успел задремать за время затянувшейся паузы. — Конечно, — зевнул он, поднимая на него свой сонный взгляд, — нас просто будут разделять тысячи километров, а самое большое, что мы сможем сделать, это созваниваться. Потом ты найдёшь себе новых друзей в университете, начнёшь учиться, может, подрабатывать, и времени на звонки станет всё меньше. Затем ты меня и вовсе забудешь, подыщешь себе кого-то более подходящего и продолжишь жить своей новой жизнью как ни в чём не бывало. Хоррор пробормотал это на одном дыхании, вяло и нехотя, поэтому сложно было сказать, насколько серьёзно он относился к сказанному. Такая история, однако, нагнала на Даста лишь больше тоски. Было ощущение, что вся вина за сложившуюся ситуацию висела на нём. Разрушение целого города, и так не особо нравившегося его родителям, сделало их лишь более неравнодушными к желанию отправить сына подальше от этого места. Любые попытки отказаться пресекались на корню: миссис Мёрдер обещала чуть ли не за шиворот дотащить Даста хотя бы до столицы, если тот попытается остаться. Единственный компромисс, к которому удалось прийти в этом вопросе, это университет и направление, по которому Даст собирался учиться. Его мать всё-таки была недовольна тем, что он не хотел даже попытаться связать свою жизнь с путешествиями, но, под убедительные аргументы мистера Мёрдера, вставшего на сторону своего ребёнка, согласилась с тем, что учиться на врача было перспективно и престижно. Это помогло Дасту легче принять необходимость скорого отъезда, но счастливее точно не сделало. Он легонько щёлкнул Хоррор по макушке. — Какого плохого ты обо мне мнения, — наполовину обиженно, наполовину шутливо возмутился он. Хоррор тихо усмехнулся. — Такого, как ты, попробуй забудь. Хоррор, немного подумав, заерзал, сползая с пригретого места, и расположился рядом, положив голову на руку и поднимая взгляд на Даста — теперь они могли видеть эмоции друг друга. — В этом ты прав, — улыбнулся он, — мы с тобой друзья детства, соучастники преступления, коллеги по расследованию, любовники… Кажется, я хорошо постарался, чтобы ты так просто не отвертелся от меня, — тихо засмеялся он, вызывая у Даста ответную улыбку. — Значит, мы будем продолжать общаться, — заявил он, решая для себя этот вопрос, беспокоящий его уже долгое время. — Найти замену такому идиоту, как ты? Это задача из ряда невозможных. Хоррор приподнялся на локте и хитро прищурился, растягивая улыбку шире. — …а ещё мы с тобой соперники по оскорблениям, — хихикнул он, припоминая их первый «содержательный» разговор, произошедший после того, как они «познакомились» во второй раз. — Наша словесная дуэль так и не подошла к концу тогда. — Ага, и ты ради победы за этот год поднабрался умных фраз из своих книжек. «Словесная дуэль», «не подошла к концу», — передразнил он Хоррора. — Дурак. — Несмотря на то, что данное слово имеет относительно безобидный окрас, его всё-таки можно отнести к категории оскорблений, основываясь на значении, которое оно в себе несёт, — Хоррор притворился, будто свободной рукой поправил воображаемые очки на переносице и скорчил заумное выражение лица. — Также, несмотря на то, что это слово является крайне распространённым и часто применимым в словесных перепалках, именуемых конфликтами, и в других ситуациях, когда это слово уместно, если моя память не изменяет мне, в предыдущий раз наших устных пререканий оно не было названо ни одним из нас, — подвёл он промежуточные итоги и, выдержав тень задумчивости на лице ещё немного, прыснул вслед за Дастом, плечи которого уже дрожали в беззвучном смехе от этого представления. — Под стать вашему ходу я совершу свой: кретин, — дурашливо высунул он язык. — Ох, сударь, вы, право, поражаете меня, — подыграл ему Даст, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Дурила. — Балбес. — Тупица. — Не-до-у-мок. — И я тебя люблю. Даст подался вперёд, втягивая Хоррора в очередной долгий поцелуй.

***

Он успел задремать под шум дороги и покачивание автобуса, полюбовавшись монотонными пейзажами за окном лишь немного, прежде чем у него закружилась голова. Раньше его никогда не укачивало, но произошло слишком много всего, чтобы его неизменно крепкое здоровье осталось таковым. День за днём ожидая отъезда, Рипер старался не думать обо всём, что ему пришлось пережить. Он просто не мог ни о чём думать. В больнице на осмотре, на допросе у приехавших расследовать разрушение города, на похоронах Гено… Он ничего не чувствовал и ни о чём не мог размышлять, в его голове не было ни единой мысли, связанной со случившимся, лишь совершенно обыденные вещи, вроде вопросов о том, что приготовить на обед или какую одежду было лучше выбрать для этого непостоянного сезона. Он до сих пор не помнил, как и почему выбрался из разрушающегося комплекса: его воспоминания об этом исчезли, оставив лишь смутное ощущение того, что было нечто, что заставило его подняться на ноги и идти. Был кто-то, кто звал его наружу, и он, обессиленный и ничего не соображающий, повиновался этому голосу. Хотел ли он знать, что это было? Нет. Сейчас ему было всё равно. Он уехал так скоро, как только смог. После похорон купил билеты на ближайший рейс, собрал немного вещей, оповестил Ториэль и, бросив все дела, поехал обратно. В руинах, которые он оставлял позади, больше не было ничего, что могло бы его удержать. В будущем, которое перед ним теперь лежало, тоже было не так много причин жить, но, задремав в дороге и увидев удивительно умиротворяющий сон, Рипер начал понимать, что с ним творилось. У него не было подтверждений своим догадкам, он никак не мог быть уверен, что его предположение верно, но он просто чувствовал, что это было так. А в таком деле интуиция часто была намного надёжнее фактов. В его сне Гено был рядом, спокойный и, по виду, счастливый. Они сидели посреди бескрайней поляны, держались за руки, молчали и всматривались вдаль. Взгляд Гено был направлен на что-то в безмятежном пейзаже, но как бы Рипер не пытался сосредоточиться, не мог увидеть того, что привлекло его внимание. Тем не менее, он просто знал, что это было. Кто это был. И Гено безмолвно подтверждал это. Он проснулся со слабой улыбкой на лице, яснее ощущая зародившееся в душе тепло. На вокзале его встретила Ториэль, и сразу же после приветствий посетовала на то, как сильно он изменился: он был измотан, под глазами залегли тени из-за недостатка сна, он был бледен даже по меркам скелетов, и, несмотря на это же, с одного лишь взгляда можно было понять, что он сильно похудел. На это Рипер лишь кивнул и мягко попросил оставить любые разговоры, пока они не доберутся до дома. Папи встретил его как никогда радостно, но, заметив его состояние, так же, как и Ториэль, разве что более бестактно, высказал свои беспокойства. Риперу пришлось найти оправдания, которые хоть и не полностью успокоили его, но всё-таки, кажется, несколько убавили его волнение. Несмотря на то, что было уже очень поздно, они поужинали все вместе: Ториэль разрешила Папи отойти от привычного режима и не заставляла его идти спать, пока он сам того не захотел, но, вымотанный за целый день восторженного ожидания своего старшего брата и всё-таки не привыкший засиживаться допоздна, он быстро начал зевать и клевать носом, а потому покинул семейный ужин раньше, чем сам того хотел. Оставшись с Ториэль наедине, Рипер некоторое время болтал о какой-то ерунде, пытаясь подобраться к важному обсуждению, не предназначенному для посторонних ушей. Тори быстро догадалась об этом, однако не стала поторапливать его, следуя за потоком тем, которые он поднимал, давая ему время собраться с силами. Его внешний вид, поведение, то, как он ел за ужином, то, как его рука невольно тянулась к душе каждый раз… Ториэль уже догадывалась, о чём пойдёт разговор. — Я должен сказать тебе кое-что важное, — наконец решился Рипер после того, как Ториэль заговорила о воспитании детей и Папи в частности. — Кажется, я жду ребёнка.