Abstractions

С Антоном было легко. Сломленный чувствами к собственному брату, он не требовал настоящей любви к себе, ему было достаточно лишь присутствия рядом. Антону хватало тихих слов на ухо, объятий после его очередного срыва, потому что так надо – успокаивать того, кто в этом порой слишком нуждался, но не признавал своей слабости, стараясь скрыть ее за семью печатями. Он не требовал лишнего внимания – знал, какая это на самом деле роскошь. Антон не требовал ничего. С Антоном было интересно. Он знал многое, являлся прекрасным собеседником, умеющим поддержать любой разговор, имел собственное, не навязанное кем-то мнение, но с охотой прислушивался и к другим, впитывая все в себя. Антон не был начитан, но был уникален в своем мышлении, восприятии мира. Он делился своими мыслями и рассуждениями, всегда ожидая насмешек из-за возраста, но получал лишь восхищенные взгляды и поощрения. Феде всегда казалось, что и этого недостаточно. С Антоном было удобно. Он не высказывал претензий, не спрашивал, где Смолов провел ночь, насыщенную алкоголем и другими людьми, к которым почему-то не тянуло вовсе, не хотелось; он лишь по утрам оставлял таблетки со стаканом воды на прикроватной тумбочке, пока сам уходил на пробежку. Что в такие моменты творилось в его голове, было загадкой, но младший по-прежнему оставался невозмутимым на вид, не устраивал никаких сцен, отвечая на немые риторические вопросы словами «Я же все понимаю, Федь» и «Между нами не те отношения, чтобы ты был обязан хранить верность мне. Ты вообще мне ничего не должен». В такие моменты Смолову становилось бесконечно стыдно за что-то, но он сам не понимал, откуда такие чувства. Чего ему стыдиться, ведь по факту он ничего и не сделал? С Антоном было спокойно. Никаких ссор, криков, битья посуды и всего, что под руку попадется. С Антоном Федя мог поговорить по душам, выкуривая вторую сигарету за день, хотя обещал себе завязать. А еще обещал Антону, но он ведь умный мальчик, все понимает, не давит. Не высказывает ничего, держит в себе, хотя иногда так и хочется встряхнуть его хорошенько, увидеть хоть призрачную тень эмоций, но Миранчук только продолжает давиться никотиновым дымом, находясь рядом. Продолжает слушать рассказ о том, что чувств, настоящих, таких, как в книгах описывают, Смолов не испытывал никогда. Лишь их слабые отголоски. Тоше думается, что это даже хорошо, потому что в реальности в тысячи раз больнее, чем в придуманных кем-то историях. С Антоном было комфортно. Он позволял обнимать себя ночами, шептать что-то милое в порывах эмоций, тратить скопившиеся со временем запасы нежности. В такие моменты он был до трепетного ужаса мил, смущен сложившейся ситуацией и внезапно опрокинутой на него заботой, но сам тянулся к этим чувствам и ощущениям, которых ему явно не хватало раньше, сам прижимался сильнее, сам не прекращал рекой льющийся поток комплиментов в свою сторону, смакуя каждое слово. Антон также мог поддержать, побыть личным психологом, выслушивая все проблемы и помогая найти самое лучшее решение. Он никогда не оставлял Федю одного. С Антоном было уютно. Впервые за долгое время Смолову вообще хотелось приходить домой. Впервые за долгое время он стал называть свою квартиру «домом». С Антоном они могли смотреть фильмы по ночам, пытаться готовить что-то по новому рецепту, выкидывая в итоге все испорченные продукты и заказывая пиццу, варить кофе в четыре утра, потому что уже не спалось, а на работу все равно к восьми. Антон таскал его свитера из-за того, что в своих мерз, а новые покупать ему было лень. Он дурачился перед телевизором, включая музыкальные каналы на всю громкость и фальшиво подпевая. Миранчук выглядел слишком невинным в чужих вещах и с ярким засосом на правой ключице. В такие моменты он казался счастливым, ведь почти забывал про брата. С Антоном было тепло. Тепло не только в двуспальной кровати, на которой Федя больше не проводил ночи один, а тепло в душе. От Антона веяло чем-то таким приятным, напоминающим только-только приготовленное имбирное печенье к рождественскому столу. Антон напоминал яркий тоненький лучик солнца, старающийся пробиться сквозь незакрытые жалюзи, он освещал лишь небольшой кусочек пространства, но даже его пытался согреть по максимуму. Вот только попытки были тщеты. Да и попытками это назвать все-таки сложно. Скорее, очередной неизбежный процесс, не имеющий смысла. С Антоном было прекрасно. За одним исключением: его сердце никогда не будет принадлежать кому-то, кроме Леши, а Федя все также не чувствует абсолютно ничего.