Знаешь, однажды будет неважно, Что мы с тобой, а жаль. И не случайно, хоть и печально, Снова придет февраль...
Мы познакомились в феврале. Забавно, но именно с этим месяцем у нас связано больше всего воспоминаний. На промозглых улицах города тогда лежали нетающие снега, а с крыш домов свисали блистающие в солнечных лучах льдины. Он любил шутить, что даже эти замерзшие куски воды теплее его сердца. Я любил убеждать себя, что это не так. Он вообще позже стал напоминать мне глыбу льда где-нибудь на просторах Арктики. Иногда мне кажется, что только там он смотрелся бы лаконично. Только там он смотрелся до прекрасного ужаса правильно. Не думаю, что слишком жестоко было бы отправить его туда – только ради эксперимента: посмотреть на действующие во всю процессы термодинамики и узнать, что же станет холоднее – арктические просторы или он. Я бы поставил все свои сбережения на первый вариант. И сорвал бы куш. По моему описанию можно подумать, что я его ненавижу или презираю. Нет. На самом деле все проще – я тогда не понимал его. Но в то же время он казался мне и самым простым человеком на земле. Вот такой парадокс. Каждое его действие несло определенный смысл. В каждом движении было нечто большее. Но с одним он прогадал – наши отношения. Для него все изначально представлялось хоть и не игрой, но чем-то похожим. Исследованием в окололабораторных условиях. Я всегда знал, что я лишь способ скоротать время, небольшой интерес, который надо удовлетворить. Он проверял очередную свою теорию: способен ли он на чувства? И если раньше я не принимал никаких его отрицательных ответов, то сейчас сам могу с уверенностью сказать такое четкое и короткое «нет». Он способен на эмоции, но не на чувства. И он сам об этом догадывается, менять, конечно, не особо хочет, да и не нужно ему это (на самом деле, даже я не уверен в успехе такой авантюры). Он все понимает, знает, что должен чувствовать. Вот только не чувствует. Не может. В такие моменты осознания я видел едва заметный страх в его глазах. Мне было до жути неловко, мне было не по себе, потому что на дне моего сознания все еще тонула в доводах разума надежда на счастливых «нас» и нехолодного него. Ведь если он чувствует страх, значит, должно быть что-то еще? Именно здесь я и прогадал. Я спутал его, страх, со смятением, неудовлетворением собой. Я позволил себе мечтать, абстрагируясь от окружающей меня действительности. Но вернемся к теме наших отношений и февралю. Как ни странно, именно в этот месяц мы и познакомились, столкнувшись в дверях кофейни поздним вечером. На улице играли своими яркими огнями вывески и фонари, а по моей некогда белоснежной рубашке – как хорошо, что куртку я тогда еще не надел, – расползалось темное пятно под аккомпанемент матерных слов на великом и могучем. Ну вот что за люди пьют крепкий кофе по вечерам?! Он тогда извинился и предложил как-нибудь загладить свою вину, тем более, жил он в доме напротив, попытался бы найти мне подходящую по размеру футболку. Выбора как такового у меня и не было. В процессе разговора в его квартире, пока рубашка стиралась, мы немного сблизились. Он, оказавшись очень интересным собеседником, притягивал меня своим неподдельным спокойствием. Уже тогда я заметил, что с ним мне хочется проводить как можно больше времени, с ним комфортно даже молчать, что на самом деле дается мне нелегко. Он действовал на меня как успокоительное, остужая мою нервную систему. Когда моя одежда высохла, а темы для разговоров начали иссякать, мы обменялись контактами, вдруг кому-то придет в голову повторить такие домашние посиделки – в кофейни я зарекся с ним не ходить. Первым написал он. Наш разговор начался с банальнейшего «Привет, как дела?», а позже вылился в огромные дискуссии по поводу и без, изредка прерываемые картинками с котиками или шутками. В интернете у нас не было границ, мы могли не отвечать друг другу часами и даже днями, обдумывая смс, а могли и переписываться ночи напролет. Телефонные звонки были нелюбимы нами в равной степени. К концу февраля мы стали своеобразными друзьями из одного города, но общающимися только в социальных сетях. Я решил исправить это, приглашая его на прогулки в свободное время. Он отвечал с охотой – самому стало тошно сидеть в четырех стенах, а я еще удивлялся, как у такого прекрасного человека нет нормальных друзей. Позже он признался, что дело в его характере и излишней серьезности. Всем хотелось пить и веселиться, тогда как ему были интересны беседы о чем-то возвышенном, философском. Именно в одном из таких наших разговоров я узнал, что он никогда не влюблялся. Он не стеснялся открыто говорить об этом, вместе со мной пытаясь понять суть этой не совсем проблемы, над которой мы упорно думали, открывая очередную бутылку сухого белого вина. В таком темпе и прошел год, наполненный различными открытиями прежде всего в нас самих. Я старался подмечать каждую его мельчайшую деталь, но мозаика упорно отказывалась собираться воедино, каждый раз подкидывая все новые частицы. Он был настолько многогранным, что удивлял своей реальностью, в которую я безоговорочно верил, потому что сам бы придумать подобного просто не смог. Мне казалось, что я знал о нем все, но в то же время я не знал ничего абсолютно. Он так и оставался моей неразгаданной загадкой, ответ на которую был и не особо нужен. Но почему я так зациклен на феврале? Все просто – в этот же месяц мы начали встречаться спустя год знакомства. Я не питал ложных иллюзий по этому поводу – он прямо сказал, что это нечто вроде проверки. Он, засранец такой, всегда догадывался о моем тайном отношении к нему, поэтому решил, что это будет наилучшим вариантом – попробовать с тем, кто его слишком любит, без способности на отказ, ведь когда одна сторона уже испытывает чувства, то и другой намного легче начать делать то же самое. Нельзя сказать, что он именно использовал меня – все было по обоюдному согласию. Он пытался – я надеялся. Стоит ли говорить о том, что все пошло прахом? Нет, отношения были относительно нормальными: без ссор, без истерик, без чувств. А их не хватало. Очень. Нехватка была настолько колоссальной, что я сам начал остывать, покрываться декабрьскими снегами, что не осталось незамеченным им. Как мне кажется, он ощущал вину за то, что сделал со мной, пусть и неумышленно. Мы ведь также были друзьями, просто с некоторыми привилегиями в виде ночных объятий, редких моих признаний и ледяных поцелуев. Дальше все, конечно, заходило, но это я хочу сохранить только для себя, это слишком личное. Мое. Увидев перемены во мне, поняв, во что он начал меня превращать, он пошел по пути наименьшего сопротивления – закончил свой эксперимент, оставив теорию о чувствах в темном уголке, покрытом пылью и скрытом во мраке его души. Мы разошлись так же просто, как все и начали. Но он не заметил, что процесс уже был запущен, необратим, даже достиг своего пика, опять же, в феврале, когда он разорвал все, оставив меня одного со своими мыслями. Нет, мы продолжали общаться, даже сейчас иногда это делаем, но это не то. Это не холодные объятия и одинокая постель на двоих одиноких нас. Это непреодолимый барьер, где ты видишь цель, но дотронуться до нее, пробиться к ней не можешь. Это сначала бесило. Кто он вообще такой, чтобы решать за нас двоих? А потом пришло осознание. Окончательно остыв, я понял его. Собрал мозаику, не оставляя ни одной лишней детали. Картинка хоть и была неясной, смазанной, но смогла передать суть. Я принял все как данность, как неизменную аксиому наших с ним взаимоотношений. Не только он разрушал меня – я делал то же самое в ответ, шатая его мир из стороны в сторону, заставляя испытывать невиданные доселе эмоции, но не чувства. Он ушел в феврале, забрав с собой холодные вьюги в моем сердце, состоящим теперь только из мерзлых безжизненных пустынь. Он ушел, но я не ненавижу его. Я просто больше не люблю. И, кажется, уже не способен на это....В солнечный день не растает Белой реки лёд, Это не с нами не произойдет.