Abstractions

Юлиана хочется ударить. Со всей силы. С размаху. И попасть прямо в его идеальное лицо. Потому что Юлиан — идиот. Потому что Юлиан, блять, обещал им одну вечность на двоих. А в итоге ушел. Сбежал, как трус с корабля, который даже тонуть еще не начал. Сбежал быстро и без оглядки, с собой ничего, кроме чужого сердца, не захватив. Но больше всего на свете Юлиана хочется поцеловать. Прижать к стене грубо, чтоб он затылком об нее до звездочек, до фейерверков в глазах ударился, и целовать-целовать-целовать, запоминая каждую незначительную деталь до боли известного образа, что под коркой мозга уже, языком слизывая соленую влагу, которая даже не Брандта вовсе. Ведь Брандту плевать — он бы не ушел, если бы не так было. Он бы не оставил.  — Кай, все в порядке? Мы же это уже обсуждали, — он даже чуточку виноватым выглядит, подавленным; еще секунда — и Кай поверит, поведется на сладкую, им же придуманную ложь, как мальчишка, в чудеса верить не переставший. Как ребенок глупый, которым он до сих пор и является. На него только смотреть и смеяться можно, пальцем тыкать, слова обидные произнося. «Да ни черта мы не обсуждали, — думает Хаверц, со злостью весь скопившийся и ставший таким ненужным воздух выдыхая, — ты меня лишь перед фактом поставил, ничего не объяснив толком». «И ни черта не в порядке», — добавляет тихо его внутренний голос, который так заткнуть хочется, чтоб замолчал навеки, не подкидывал образы ненужной правды и о больном, сокровенном не напоминал. — Все отлично. Собственный голос почти не дрожит, хрипит лишь слегка. Глаза по сухости с Сахарой сравнятся (потому что выплакивать больше нечего, все слезы еще неделю назад ушли после объявленной новости). И руки не трясутся, только край футболки теребят нервно, но Брандту до таких мелочей никогда дела не было. Кай считает этот провальный театр двух актеров весьма удачным. — Ты выглядишь странно. Нервный смешок против воли вырывается, что Хаверц сам себя за такую оплошность ударить готов. Юлиан глаза поднимает на него впервые за вечер, смотрит удивленно и обеспокоенно даже, словно и правда волнуется. — Все нормально. Маска спокойствия по швам трещит, на осколки рассыпается, но Кай продолжает на своем стоять. У него же ведь все в порядке. Они же будут и дальше друзьями, просто за клубы разные играть будут и видеться несколько раз за год и в сборной. У них ведь всего лишь постепенно и общение на нет сойдет, а старые сообщения напоминанием останутся о том, чего не было никогда и быть не могло. Чего уже точно не будет. — Я же вижу, что что-то не так. Скажи мне, пожалуйста. Юлиан к нему подходит, руку аккуратно на плечо кладет, будто спугнуть боится. И даже через ткань толстовки от прикосновения кожу жжет, а ожоги почему-то по всему телу расползаются. Кай этот миг ни на что другое в своей жизни бы не променял. Боль пьянит, разум туманит. Он даже осмеливается Брандту в глаза заглянуть и тут же жалеет об этом — невыносимо. Так даже больнее намного. Настолько, что он чувствовать перестает вообще все. А в его пустыне, кажется, дождь идти начинает. Гроза с ливнями, которых раньше не было никогда, которые он не представлял даже. Щекам внезапно холодно становится — сквозняк влагу соленую остужает. Кай носом шмыгает. Повторяет очередное «Я в порядке», но уже не Юлиану — себе. Ему страшно. Безумно страшно, что эмоции его захлестывают, подобно волнам морским. Ему бы в этих самых волнах утопиться, на дно пойти камнем, но липкий страх сковывает, с места сдвинуться не дает. Он лицом в чужое плечо утыкается, прячется в изгибе шеи, а когда чувствует, как его руки сильные обнимают, дрожать мелко и против своей воли начинает. Цунами накрывают, весь воздух из груди выбивают, и Кай будто наяву хрипы свои слышит. Юлиан его крепче в объятиях сжимает, шепчет что-то на ухо, но за шумом океана ничего не слышно. Словно сквозь толщу воды до него доносится: «Тшш… Все хорошо будет, правда, ну ты чего?» Хочется закричать, что не будет. Связки голосовые в клочья разорвать, как и все старые надежды о несбыточном. Хаверц голову поднимает неуверенно, замедленно даже, рукавом неловко щеки и глаза вытирает, но из кольца чужих рук не выходит. Вдыхает воздуха побольше и на выдохе, зажмурившись, произносит заветное: — Поцелуй меня. И глаз так и не открывает. Брандт удивлен. Это чувствуется где-то на подсознании. Он стоит, напрягшись, пошевелиться боится, но он не уходит. Руку по спине вверх ведет, на лопатках острых задерживается, гладит в успокаивающем жесте, а потом в волосы темные пальцы впутывает. Кай готов котенком от такого мурлыкать. — Пожалуйста. Юлиан сначала к виску его осторожно прикасается, отпечатки свои невесомо оставляет, толпы мурашек посылая попутно, а после к губам склоняется. Закусывает нижнюю немного, сразу же зализывая, чужое дыхание ловит и углубляет поцелуй, сопротивления не чувствуя никакого. Они каждый миллиметр друг друга исследуют, в памяти откладывая. Брандт нежен с ним, как ни с кем другим. А Кай так и не посмотрел на него за все это время. Отрываясь, они молчат. — Я люблю тебя, — спустя долгие секунды произносит Хаверц. Но еще раньше понимает: ответного «Я тебя тоже» никогда не услышит. И Юлиан действительно молчит.