В логове льва

На пределе сил Гунтрам рухнул в небольшом купе поезда и был вынужден прислонить голову к окну, глядя на отца, все еще не в силах поверить, что он здесь, а не на Пер-Лашез вместе с матерью. – С тобой все в порядке? – второй раз спросил Мишель, и Гунтрам лишь кивнул. – Мы будем в Мюнхене через час, и нам нужно будет поспешить, чтобы сесть на поезд во Франкфурт. У меня с собой билеты. Возьми свои на случай, если нам придется разделиться на станции. – Почему? – Гунтрам впервые подал голос, с тех пор как они покинули Вену. – Простая предосторожность. Я не думаю, что они последуют за нами. Ты просто садишься в поезд и едешь во Франкфурт. Если я не присоединюсь к тебе в поезде, хочу, чтобы ты отправился по этому адресу. Это небольшой отель. Проведи там ночь, а утром иди в этот банк и получи все, что находится в сейфе. Это деньги и несколько документов. Отдай их Николя Лефебру в Брюсселе и покинь Европу. Уезжай в Соединенные Штаты. У меня там друзья, которые могут помочь тебе. Они против Ордена и спрячут тебя от него или от русских. – Почему ты уходишь? – Я не ухожу, я просто осторожен. К настоящему времени Репин должен рыскать в поисках тебя, как безумный, а Линторфф уже понял, что ты не с Репиным, и занят тем же самым. У Ордена много ресурсов для проверки официальных баз данных. Уверен, что они уже проверяют все записи авиакомпаний или движения твоего банковского счета. – Неужели мой дядя действительно мертв, отец? – спросил Гунтрам очень слабо. – Да, автомобильная катастрофа. Я узнал об этом, когда журналисты, с которыми он работал, сообщили его жене. Она сказала мне две недели назад, и я понял, что нужно убираться оттуда. – Почему он сделал это? – Не знаю. Наверное, твой дядя попытался поговорить с тобой, и Линторфф запаниковал и убил его. Он искал Роже с 1989 года. Он никогда не уважал соглашение о сохранении жизни ему и его семье в обмен на тебя. У автомобиля, в котором ехал Роже, оказалась сдута шина, и он врезался в стену туннеля на скорости 140 километров в час. Никто не выжил. Семья журналиста рассказала жене Роже, и она отправила мне сообщение на адрес, который ты знаешь. Ты посылал мне письмо в прошлом декабре. – Ты Мишель Лакруа? – С 1989 года. Другого имени больше не существует. Тебе придется называть меня этим именем, потому что сейчас именно под ним я известен многим людям. Только Николя и Лучано знают Жерома де Лиля. – Это ты послал мне Жака? – Да, и Репин подозревает это. Моя юридическая фирма заботится о налогах с его компаний. – У тебя есть юридическая фирма? – Да, совместно с Николя. Мы знаем друг друга с давних пор. Мы даже заботимся о налоговых декларациях некоторых членов Ордена и трех компаний Линторффа. Николя отвечает за общественные отношения. – Ты работаешь и на Конрада? – в ужасе спросил Гунтрам. – Ты бы удивился, сколько вещей знает корпоративный юрист. Больше, чем жена, исповедник или любовница. Людям не важно, кто ты, пока ты спасаешь их деньги от налогов и восстанавливаешь то, что они испортили своей жадностью. Никто лучше Линторффа не помнит Жерома де Лиля. – Понимаю, отец, – прошептал Гунтрам и направил все свое внимание на проносящиеся пейзажи. Во второй половине дня поезд прибыл в Мюнхен, и Мишель попросил своего сына следовать за ним на расстоянии. Гунтрам поступил в точности так, как велел отец, и был удивлен, что тот покупает пачку билетов в терминале и оплачивает их наличными. – Поезд отходит через сорок пять минут. Мы можем съесть что-нибудь, если хочешь. Ты не очень-то хорошо выглядишь, сынок. – Я сильно устал, – признался Гунтрам. – Как только мы сядем в поезд, ты сможешь поспать, пока мы не доберемся до Франкфурта. Давай выпьем кофе и пойдем. Они сидели в небольшом кафе, полном людей, торопливо пьющих свой кофе или просто убивающих время, и Гунтрам все еще был словно в тумане. Его охватывало то чувство дежавю, то ощущение нереальности происходящего. Не спрашивая, Мишель заказал на беглом немецком яблочный пирог и горячий шоколад для сына. – Ты говоришь по-немецки? – спросил озадаченный Гунтрам. – Твоя бабушка была немкой. Я начал говорить по-немецки раньше, чем по-французски. С твоим дядей Роже я продолжал использовать немецкий, но Паскаль всегда предпочитал французский. Я никогда не был с ним так уж близок, хотя разница в возрасте была меньше. Мне больше нравился Роже, – тихо объяснял Мишель, но замолчал, как только официант вернулся с заказом. Едва Гунтрам посмотрел на дымящуюся чашку, как его снова настигло чувство дежавю. Все было именно так, как когда он был ребенком, и отец брал его с собой в кафе недалеко от их квартиры, чтобы выпить горячий шоколад и съесть кусок пирога. В детстве он любил подобные дни, потому что это был один из тех редких случаев, когда он покидал большую квартиру, не для того чтобы пойти на большую площадь, минуя посольство Франции, и не считая Музея декоративного искусства или школы. Воспоминания были настолько яркими, что ему пришлось на секунду закрыть глаза. «Ты помнишь», – прошептал он. – Я не собираюсь покупать тебе клубничное мороженое, Гунтрам, – серьезно сказал Мишель и улыбнулся, потому что Гунтрам всегда просил его, даже в середине зимы или когда у него был сильный кашель. – Я никогда не забывал тебя, и я скучал по тебе каждый день моей жизни. Я желал только самого лучшего для тебя и хотел иметь возможность однажды вернуть тебя. Я хотел, чтобы ты жил вне этого мира, был обычным человеком, работал и жил нормальной жизнью, чего у меня никогда не было. Гунтрам начал есть пирог и снова промолчал. – У твоего деда, виконта, было большое состояние. Представь, я никогда не ездил на автобусе или в поезде, пока мне не исполнилось восемнадцать лет и я не пошел в университет! Мне нужен был словарь, чтобы понять моих друзей в Сорбонне. «Vous parlez comme Molière» (Вы разговариваете, как Мольер (франц.)), – сказала мне одна из девушек. Я понятия не имел, что такое «un mec» (парень, пацан (разг. франц.)) или «le flic» (коп (разг. франц.)), был полным аутсайдером. Я не хотел, чтобы ты тоже страдал. Мне нужно было все учить с нуля. Я провел все свое детство и юность среди бархата и шелка. – Почему ты меня бросил? Я лишь хотел быть рядом с тобой! – Я тоже, но был вынужден сделать это, чтобы спасти наши жизни. Я расскажу все, что ты захочешь узнать, когда мы будем дома, но не здесь. – Где дом? – В Ашаффенбурге. Там родилась моя мать. Несколько лет назад я приобрел дом и заново его обставил. – Ты можешь это? – У нашей фирмы лучшие клиенты. Мы зарабатываем хорошие деньги. За эти годы я восстановил часть того, что уничтожил Линторфф в 1989 году, и я всегда держал все унаследованное от моей матери подальше от Ордена. Поторопись, Гунтрам, или мы опоздаем на поезд. Как всегда послушный – годы в школе, с Константином, а затем и с Конрадом научили его, что это самое мудрое решение, – юноша допил свою чашку горячего шоколада и доел пирог, в то время как его отец оставил купюру в 20 евро на столе. – Тебе не холодно, отец? Я думаю, что могу остаться в джемпере и вернуть твое пальто. – Нет, все в порядке. Поехали. Они шли в быстром темпе и были вынуждены пробежать последние пятьдесят метров, чтобы успеть на поезд прямо перед запуском двигателя. Они сели в удобный первый класс, и Гунтрам почти сразу же заснул на плече отца на всю поездку, обеспокоив Мишеля, потому что за день его мальчик был почти истощен. Он смотрел на спящего сына, изучая каждую деталь. Гунтрам, несомненно, вырос, и походил на него гораздо больше, чем раньше, когда был ребенком. Контуры лица были отцовские, от матери он унаследовал лишь мягкие голубые глаза и цвет волос. Жесты остались точно такими же, как он запомнил с тех времен, когда маленький Гунтрам цеплялся за отца, чтобы не дать тому уйти: снова его пальцы запутались в лацкане пиджака, используя петли, как якорь. «Линторфф, должно быть, уже начал охоту за Гунтрамом или войну с Репиным. Они собираются поубивать друг друга, и это стало бы лучшим, что когда-либо происходило в этом мире. В точности как говорил мой отец, клин клином вышибают. Как мог Гунтрам полюбить хоть одного из них? Оба убийцы и преступники! Линторфф почти похитил его и давил, пока не получил обратно своего Роже в мягкой и милой версии, именно такого, как он всегда хотел. Как он мог повторять, что любит моего брата всей душой, а потом убить его, едва заполучив Гунтрама? Он демон в маске благородного льва. Грифон! Это оскорбление этих благородных существ. Я должен был заметить! Он принял мое предложение так быстро! Я должен был заметить, что он действительно подумывал о том, чтобы сделать моего ребенка своим! Все эти годы я страдал, чтобы держать моего мальчика в безопасности, и все же этот монстр нашел способ получить его и согнуть в идеальную куклу, чего всегда хотел от Роже. На этот раз я заберу тебя далеко и дам тебе собственную настоящую семью». * * * – Где Гунтрам? – прорычал Репин, когда вошел в самолет и увидел, что он пуст. – Мы потеряли его. Масаев собирался забрать его, когда из ниоткуда появилась машина, и он просто сел внутрь. Он знал этого человека. Мы пытались следовать за ними, но потеряли их на вокзале. Мы тщательно искали, но не нашли его, – сообщил один из его заместителей. – Мистер Масаев и несколько других ищут его. – Он вернулся с Линторффом? – Нет, сэр. Это были не люди Ордена. Мы не знаем, кем они могут быть. – Обыщите аэропорт! – заорал Репин, изо всех сил стараясь контролировать свою смертельную ярость, и его люди просто вынеслись из самолета, чтобы выполнить приказ. Его ангел снова ускользнул сквозь пальцы, отвергнув его во второй раз. «Как только я поймаю тебя, Гунтрам, я навсегда подрежу твои крылышки. Этот гребаный немец полностью испортил тебя! Мне потребовались месяцы и годы, чтобы сделать тебя совершенным! Если он не побежит к Линторффу, я смогу получить его первым. Нужно только найти отца, и я вновь найду моего маленького ягненка. Лакруа начал эту игру, и он должен быть ключом к ее завершению». Репин вынул мобильный телефон и набрал его номер. * * * Громкий звонок разбудил Гунтрама, и Мишель подал ему знак молчать. – Он у вас? – спросил Мишель без преамбул, и Гунтрам удивленно посмотрел на него. – Он ускользнул от моих людей, мистер Лакруа. – Не могу поверить в вашу некомпетентность, мистер Репин! Он просто больной мальчик! Как вы могли его потерять? – Мишель сорвался на русского, и Гунтрам чуть не выпал из сиденья. – Его ждала еще одна машина! Где вы, мистер Лакруа? – Я в поезде! Еду к месту встречи! Разве вы не показали ему фотографии? – Конечно, показал, но Гунтрам начал кричать на Линторффа, и тот напал на меня. Полагаю, что он ушел, пока мы дрались. – Невероятно! Вы не представляете, где он может быть? Что, если Линторфф навредит ему сейчас? Он знает о смерти своей семьи! Что, если Линторфф думает, что он может пойти в полицию? Гунтрам должен знать многое о его делах! Он жил с ним! – Вы не знаете, где он может быть? – Вы потеряли его и хотите обвинить в этом меня? Ищите, и вам лучше найти его в ближайшее время, или я возьму дело в свои руки, сэр! – Не смейте... – Что? Найдите мальчика, или будете умолять Линторффа пустить вам пулю в голову! –произнес Мишель голосом, которого Гунтрам никогда не слышал у своего отца, и мальчик ахнул, когда тот бросил трубку с Константином на связи. – Отец! Это был Репин! – И что? – Он убивал людей за меньшее! – Он должен лучше делать свою работу, и никто не будет кричать на него. Представь, каким нужно быть тупым, чтобы потерять двадцатитрехлетнего парня в пятизвездочном отеле?! «Он сошел с ума!» – подумал Гунтрам. – Отец, он убийца. – Не первый, которого я встречал. Постарайся отдохнуть еще. Мы скоро будем во Франкфурте, а там еще час езды. * * * – Мы ничего не нашли, мой герцог, – в ту же ночь признался Горан. – Мы все еще ищем машину, но до сих пор нет ничего. – Спасибо, Горан, продолжайте поиски, – ответил Конрад в темноте люкса, который он делил с Гунтрамом. Мягкий стук закрывающейся двери сообщил ему, что серб ушел. «Он ничего не взял с собой. Ни денег, ни документов, ни одежды, ни даже пальто. Кто мог забрать его? Очевидно, что он не с Репиным, потому что они тоже его ищут». Ашаффенбург Черная «Ауди» припарковалась перед большой виллой рубежа веков, частично скрытой за обвитой плющом высокой кирпичной стеной и железными воротами. Гунтрам вышел с машины и удивился, почему отец оставил ее на улице. – Где мы? – Дома. Он находится в нескольких минутах ходьбы от Residenz (Резиденции (нем.)), епископского замка. Ты сможешь увидеть реку из окна своей спальни, Гунтрам. Завтра я покажу тебе город. Он маленький, но приятный. Давай зайдем внутрь. Здесь холодно. Услышав, как скрипнули ворота, Гунтрам вздрогнул, опасаясь, что это насторожит соседей и заставит их выглянуть из окон на пустынную улицу. – Гунтрам, здесь все меня знают. Не волнуйся. Кроме того, это жилой район. Немцы рано ложатся спать. С другой стороны только дорожка для велосипедов и пешеходов вдоль Майнца, и нас от нее отделяет четырехметровая стена, – объяснял Мишель, пока искал в кармане ключи. Он вошел в дом и быстро набрал код безопасности, в то время как его сын смотрел большими глазами на каждую деталь в фойе, где все было расставлено так, что стиль очень напоминал его прежний дом. Место было одновременно элегантным и комфортным, с хорошей тяжелой мебелью и коврами, несколькими картинами, все подобрано с классическим вкусом в стиле бидермейер (художественный стиль в немецком и австрийском искусстве (архитектуре и дизайне), ответвление романтизма. Для интерьеров в стиле бидермейер характерны интимность, сбалансированность пропорций, простота форм и светлые цвета. Стены комнат с глубокими оконными нишами окрашивали в светлые тона, оклеивали тиснеными полосатыми обоями. Рисунок на оконных занавесках и мебельной обивке был одинаковым. Эти тканевые детали интерьера были цветными и содержали рисунки с изображением цветов. Дополнительный уют жилому интерьеру придавала окрашенная в теплые тона мебель и настенные акварели, гравюры, а также большое число украшений и сувениров. Предпочтение отдавалось предметам меблировки, соответствующим представлению о функциональности и комфорте. – Прим. пер.). В гостиной были большие окна с видом на сад, завешенные легкими муслиновыми и парчовыми шторами. – Пойдем со мной на кухню. Файруза, должно быть, приготовила что-то для тебя. Гунтрам проследовал за своим отцом через большой коридор, который пересекал дом и заканчивался на кухне, современно оформленной и обставленной, с деревянным полом и белой мебелью. Все еще очень замерзший, он снял пальто, оставил его на мраморной стойке и подошел к радиатору, чтобы немного согреться. – Табуле (восточный салат. Основные ингредиенты – булгур (крупа из обработанной кипятком, высушенной и раздробленной пшеницы), очень мелко порезанные овощи и зелень петрушки и мята. Иногда вместо булгура используется кус-кус. – Прим. пер.) с запеченными баклажанами или цыпленок? – спросил Мишель, быстро осмотрев содержимое холодильника. – Прошу прощения? – Это моя экономка оставила. Я бы предложил цыпленка. Она кладет слишком много перца в табуле. – У тебя здесь есть экономка? – Я не умею готовить. Никогда не мог и не смогу. Радуйся, если мне удастся включить микроволновую печь. Ее зовут Файруза. Хорошая женщина. Она со мной семь лет и согласилась остаться с тобой, когда я уеду. – Когда ты уедешь? – ахнул Гунтрам и снова почувствовал головокружение. – Всего на несколько дней. Я должен продолжать вести свою обычную жизнь, чтобы не вызывать подозрений. Мы скоро уедем. Все готово. Иди садись за стол. Я постараюсь приготовить тебе ужин, – говорил Мишель, доставая из холодильника пластиковые контейнеры, ставя один из них в микроволновую печь и включая ее. – Подожди! Сначала его нужно открыть, или он взорвется внутри! – предупредил Гунтрам. «Он действительно не умеет готовить!» – А, точно. Никак не запомню эту часть, – Мишель пожал плечами и сделал, как ему сказали. – Одна из причин вынудить тебя работать с раннего возраста. Ты должен был научиться справляться самостоятельно. Лучано сказал мне, что рядом с тобой он неизменно чувствовал себя бесполезным. Ты всегда знал, что делать, и никогда не просил совета. Он несколько раз говорил мне, что ты умен не по годам, и я гордился тобой. Иди сядь и поешь, – сказал Мишель, достал блюдо из деревянного шкафа и подал теплую запеченную куриную ножку с картофелем. Он положил только часть табуле и сел рядом со своим сыном, наблюдая, как тот ест в полной тишине. «Он подчиняется каждой команде», – вздохнул он. – С тобой все в порядке? Ты принял таблетки? – Да, отец, – ответил мальчик и достал из пиджака коробку с таблетками, чтобы запить водой ночную дозу. Его сын напоминал робота, ничего общего с трепещущим мальчиком, которого он помнил, прыгавшим ему на шею и обыскивающим карманы в поисках конфет. Любознательного ребенка, который всегда расспрашивал его о путешествиях, о самолетах, в которых он был, или о людях, с которыми он встречался, больше не было. Влюбленный юноша, полный жизни и счастья, которого он запомнил по парижскому кафе, тоже исчез. Перед ним был больной человек, прилагающий все усилия, чтобы справиться с ситуацией и потрясением. «Господи, кто сделал это с тобой? Линторфф, Репин или я?» – Я никогда не хотел тебя покидать и еще меньше – отдать Линторффу. Это была просто уловка, чтобы выиграть время. Я использовал его собственные драгоценные правила и его же оружие против него самого. Мне стало понятно, что мы обречены на провал, когда я узнал, что он встречается с Комтурами – это боссы мафии, управляющие территориями, – почти раз в месяц. Он звал их по именам и интересовался их мнением больше, чем мнением любого промышленного магната. Эти жалкие люди восхищались Линторффом, потому что он был таким же, как они, и сочетал в себе совокупность мафиозных добродетелей: богатый, беспощадный по отношению к своим врагам, образованный (у большинства этих людей огромный комплекс из-за недостатка образования, и они делают все возможное, чтобы их дети выглядели, как молодые аристократы), хорошо владеет оружием, отлично справляется с бизнесом и имеет больше связей, чем можно себе представить. Линторфф услышал их, удовлетворил их прихоти и притворился «демократическим» человеком. Итальянские мафиози были абсолютно помешаны на нем. Это был их шанс стать респектабельными, а строгий старомодный кодекс Ордена напомнил им об омерте («кодекс чести» у мафии, включающий следующие положения: есть только одна причина покинуть организацию – смерть; обидчик одного члена организации обижает всю организацию; правосудие вершит только организация; члены организации подчиняются главе организации беспрекословно; предательство карается убийством предателя и всех его родственников; под предательством подразумевается даже произнесение любых слов в стенах тюрьмы во время следствия. – Прим. пер.). Довольно скоро за ними последовали французские, голландские и немецкие гангстеры, точно так же, как их предки следовали за предыдущими Грифонами. Все они увидели, что их грязные деньги могут быть очищены и при этом принести прибыль. Эти деньги помогали другим уважаемым членам стать намного богаче, чем прежде, и никто из них не жаловался. Он даже придумал очень умную вещь, чтобы облегчить их совесть, – Фонд Линторффа: часть легальной добычи идет туда на благотворительность, все согласно принципам католической церкви и кое-что от протестантов. Итальянцы, самые сильные из всех, просто полюбили это, а некоторые из их жен были приняты в Ватикане. В точности как было в Германии Мартина Лютера. Много раз я задавался вопросом, когда епископы начнут подписывать папских золотых тельцов за свои грехи. Так же было при Тевтонском ордене: они могли делать все, что захотят, на балтийских и русских территориях, как угодно управлять ими в обмен на колоссальные налоги в треть своей прибыли, чтобы поддержать крестовые походы и позже Ватикан. Эти немцы были достаточно умны, чтобы смешаться с местной элитой и устанавливать относительно слабую систему, пока они платят налоги. Линторфф многому научился у своих предков и основывал свою власть на Комтурах и их «солдатах», используя остальных в качестве каналов для этого невероятного богатства. Мы никогда не были друзьями или кем-то в этом роде. Мы просто терпели друг друга. Мне совсем не нравилось то, что он делал с моим братом, и то, как они себя вели – эгоистично, как два маленьких ребенка, не заботясь ни о ком и ни о чем вокруг. Однажды я посоветовал ему почитать Грамши, итальянского левого философа, окончившего свои дни в тюрьме за то, что выступал против Муссолини; он писал, что источник власти не в деньгах, а в символах, которые мы обычно используем. Этот человек почти переписал «Государя» (трактат флорентийского мыслителя и государственного деятеля Никколо Макиавелли (1469–1527), в котором описываются методология захвата власти, методы правления и умения, необходимые для идеального правителя. – Прим. пер.), и Линторфф это очень серьезно воспринял, можешь себе представить? Бедный Грамши желал уничтожить капитализм, а у него учился один из его главных инфорсеров (член гангстерской банды, функцией которого является принуждение к выполнению ее требований или приведение в исполнение ее приговоров. – Прим. пер.). Для Линторффа существует только одно убеждение – получить власть. Для чего? Я не знаю. Он никогда не говорил ни мне, ни Роже. Гунтрам, ешь, пока не остыло. – Что произошло в 1989 году? – осмелился спросить Гунтрам, переваривая все сказанное отцом. Не моргнув и глазом, он повиновался своему отцу и начал отрезать курицу очень маленькими кусочками. – Это была катастрофа для всех нас. Пали не только Стена (имеется в виду Берлинская стена. – Прим. пер.) и коммунизм. Мы потеряли все шансы избавиться от него или, лучше сказать, избавиться от Ордена. Теперь они еще более могущественны, чем когда-либо, и положение Линторффа гарантирует ему безопасность. Он пока молод, и я предполагаю, что он планирует остаться еще на двадцать пять лет, – уныло сказал Лакруа. – Не думаю, что мы могли бы убрать его путем заговора. Даже Репин не может избавиться от него, что бы он там себе ни думал. – Почему ты отдал меня ему? Ты ведь отдал, не так ли? – Гунтрам с несчастным видом смотрел на свой раздавленный картофель, не в силах встретиться глазами с отцом. – И да и нет. Это был просчет с моей стороны. Страшный, и я все еще сожалею об этом. Ты имеешь полное право меня ненавидеть. Я едва не разрушил твою жизнь своей уловкой. – Я не ненавижу тебя, папа. Мне было так грустно, когда я услышал о твоей смерти. Для меня это было ужасно! Я каждый вечер молился, чтобы все оказалось глупой ошибкой, и однажды ты вернулся, но ты этого так и не сделал! – Оставить тебя оказалось для меня самым трудным. Я хотел защитить тебя и обеспечить твое будущее. Я не хотел тебя втягивать в охоту на меня. Я не хотел, если потерплю неудачу, чтобы они убили тебя или бросили в приют, где у тебя вообще не было бы шансов! У меня было не так много вариантов, и я выбрал, как мне казалось, лучший для твоего будущего из них. – Я любил тебя, а ты не позволил мне попрощаться с тобой! – в отчаянии крикнул Гунтрам. – Я просто не мог этого сделать. Стоило бы тебе взглянуть на меня еще раз, я бы потерпел неудачу и потащил тебя с собой через грязь. Чано сделал все возможное, чтобы защитить тебя. – Почему? – Это долгая история, и думаю, можно начать с 1968 года. Я родился в богатой и очень традиционной семье. Наши корни можно четко проследить с XV века, и многие считают, что мы можем даже вести свое происхождение от IX века и быть связаны с королем Меровингов (первая в истории Франции династия франкских королей, правивших с конца V до середины VIII в. на территории современных Франции и Бельгии. – Прим. пер.), согласно семейной легенде. Тебе следует жаловаться на свое имя именно ему. Мне нужно было успокоить отца, который был в ярости из-за моей женитьбы на твоей матери. Я посещал иезуитскую школу-интернат около Пуатье, где у нас были земли, и закончил обучение в Женеве. У меня было нормальное детство, хотя мой отец был очень строг с нами. Мы должны были называть его мсье виконт, и в наших с ним разговорах не было никакой фамильярности. Наша мать, Сигрид цу Гуттенберг Заксен, тоже происходила из очень старой, но более богемной семьи, и она была очень добра к нам. К сожалению, она умерла от рака, когда мне было пятнадцать. С тех пор я стал ответственным за Роже, который был на пять лет младше меня, потому что в то время Паскаль учился в университете. Не могу пожаловаться на свое детство. Когда я закончил школу в Женеве, меня отправили в университет. Я был принят в парижскую Сорбонну и должен был стать хорошим адвокатом и, возможно, дипломатом или государственным служащим. Всю жизнь я считался «умным» и мог лучше послужить Ордену на политической позиции. Мой отец был третьим по старшинству главой отделения во Франции. Паскаль, с другой стороны, был «сметливым» и очень успешным в бизнесе, и он пошел в наш банк, «Креди Овернь». Роже пока оставался загадкой, потому что был молодым и не очень сообразительным, но люди любили его с первого взгляда. Я приехал в Париж в 1966 году, и город изменил мой взгляд на мир. После славного маленького провинциального Пуатье я оказался в центре экзистенциализма Камю и Сартра, войны во Вьетнаме, революций в Латинской Америке и на Кубе, культурной революции Мао, «Битлз» и Боба Дилана. Это был шок. Для моей семьи война в Алжире (война за независимость Алжира от Франции. – Прим. пер.) была чем-то нормальным и приемлемым. Я услышал Альтюссера (французский философ-неомарксист, один из самых влиятельных представителей западного марксизма, член Французской коммунистической партии. – Прим. пер.) и почти присоединился к марксистско-ленинским партиям, но, узнав из первых рук, как на самом деле обстоят дела в Советском Союзе, бросил это. Мы верили, что задача элиты – создать СМИ и управлять людьми, как овцами, совсем как в тоталитарных государствах, но на этот раз с счастливым и беспечным посылом: получи новый автомобиль и будь счастлив. Наслаждайся всем, чем можешь. Конечно, я участвовал в майских событиях 68-го года («Красный май» – социальный кризис во Франции, начавшийся с леворадикальных студенческих выступлений и вылившийся в демонстрации, массовые беспорядки и почти 10-миллионную всеобщую забастовку. – Прим. пер.), несколько раз дрался с CRS (полиция национальной безопасности во Франции, контролирующая демонстрации и забастовки. – Прим. пер.) и неоднократно получал от них дубинкой по голове, но де Голль (генерал, первый президент (1959–1969) Пятой республики во Франции. – Прим. пер.), умный лис, дал прибавку рабочим, посетил генерала, отвечающего за французские войска в Германии, – и все подумали, что он собирается использовать армию против народа, что успокоило большинство протестов, – а он призвал к выборам через сорок дней. Не успев начаться, все закончилось. После сорока дней забастовок и демонстраций люди разошлись по домам. Все планы по изменению мира были отменены, или, лучше сказать, выброшены в мусор. Я осознал, что все это было просто истерикой кучки «enfants gâtés» (испорченных детей (франц.)), отродий, играющих в революцию без подлинных убеждений в основе. Люди продолжали жить в bidonvilles, или трущобах – самые обширные были в то время в Нантере – и никому вообще не было дела. Я много размышлял в течение зимы 69-го. Во время восстания я встретил Николя Лефебра. Он тоже был разочарован завершением революции, и мы решили продолжать помогать и, используя то, что узнали о системе, победить ее или, по крайней мере, не позволить ей захватить некоторых людей. Мы много лет проработали в неправительственной организации pro bono (оказание профессиональной помощи благотворительным, общественным и иным некоммерческим организациям на безвозмездной основе. – Прим. пер.), оказывая юридическую помощь выселенным людям, иммигрантам, людьми, у которых не было денег для оплаты адвоката. В то же время, ну, после моего выпуска в 1971 году, мой отец заставил меня работать в юридической службе банка, и я специализировался на налоговом законодательстве. Мечта семьи сделать из меня политика или дипломата была разрушена после трех-четырех ночевок в тюрьме. Я узнал об Ордене и помог многим нашим клиентам составить лучшую налоговую декларацию. Я чувствовал себя дерьмово. Я ненавидел эту работу, но она позволила мне сохранить хорошие связи с вражеской стороной. Я все еще верил в изменение мира. В 1974 году я встретил твою мать и влюбился в нее. Я женился на ней, и моя семья чуть не убила меня, в основном потому что я отверг Сибил фон Липп, очень богатую вдову, на несколько лет старше меня, которая хотела выйти за меня замуж. Я не любил ее, о чем и сказал ей. Я вынужден был взять больше часов в банке и усерднее трудиться, чтобы заплатить за квартиру для моей жены. Сесиль тоже была больна, и я не хотел, чтобы она работала и перенапрягалась. Я готов был целовать пол, по которому она ходила. Я все еще люблю твою мать, Гунтрам, и она была лучшей женщиной, которую мог бы желать мужчина. Что бы ты там ни думал, мы ждали тебя. Мы хотели ребенка и не заботились о последствиях. Мы знали, что беременность может стать смертельной для нее, как и произошло, но нам, особенно ей, нужно было иметь ребенка. Твоя мать была очень счастлива, пока тебя ждала. Как ты знаешь, в середине 1979 года к власти пришел Линторфф. Он был молод, всего двадцать два года, и никто в Ордене не ожидал, что он продержится год, но он сделал это и получил прибыль. В какой-то момент он встретил твоего дядю, всего лишь парижского трейдера, и стал им одержим. Роже было двадцать семь лет, он только что женился, у него был ребенок, Мари Элен. Моя семья узнала об их связи в середине 1983 года. Мой отец хотел все закончить, потому что ему было стыдно, что его младший ребенок ложился в постель с другим мужчиной и мог разрушить свой брак с богатой немецкой наследницей. Роже подчинился бы отцу, но Линторфф вмешался и предложил должность в Совете для моего отца, деньги и поддержку для карьеры Паскаля. В некотором смысле мы все продали ему Роже. Мой брат никогда не любил его, но ему нравилось, как Линторфф ползет к нему каждый раз, когда его видит. Сильное чувство, когда такой мужчина, как Линторфф, – молодой, красивый, богатый, как дьявол, – становится твоей ручной собачонкой. В то время все матери Европы бросали своих дочерей к его ногам, но он и не смотрел на них. Линторфф жил только для Роже. Их тайные отношения длились много лет, и они встречались в парижском «Ритце» всякий раз, как могли. Иногда для обоих все проходило жестоко, потому что они постоянно дрались. – Дрались? Невероятно! Конрад всегда был очень нежен со мной! – Дрались так, что Линторфф однажды сломал ему руку. Он извинился и многим отплатил семье Роже. Нет, Роже любил сводить его с ума и научился играть с ним за эти годы. Это было необъяснимо. Линторфф мог подчинить своей воле кого угодно, но Роже мог заставить его приползти из Ле Бурже только ради поцелуя. К 1985 году мой отец и другие люди были твердо убеждены, что Роже являлся ключом к избавлению от Линторффа, набиравшего все больше и больше сил. Они убедили моего брата принять участие, и я присоединился к ним в основном потому, что видел в этом возможность раз и навсегда покончить с Орденом. Я ненавидел саму концепцию того, что шестьдесят-семьдесят богатых людей, собиравшихся самое большее два раза в год, управляют четырьмя миллионами жизней и целым континентом. Они могли делать с людьми все, что заблагорассудится: выбирать своих популярных лидеров, оппозицию, решать, сколько они получат от Социального обеспечения, что они могут есть, а что нет. Я был уверен, что полномасштабная война уничтожит Орден, и у людей появится возможность решать самостоятельно. К 1986 году мы начали всё бойкотировать, а я стал изучать Линторффа. Я понял, где скрывается его реальная сила и что у него действительно было видение руководства, в то время как у наших сторонников не было ничего. Они думали только о том, как получить все больше и больше денег, в то время как Линторфф в самом деле верил в социал-демократию, в стиле Бисмарка, конечно, и много раз шел на ненужный риск, чтобы сохранить людям работу или бороться с загрязнением. Не отрицаю, что если бы он когда-либо увидел возможность зарабатывать деньги не в Европе, то отказался бы. Он представлял собой странное сочетание бессердечного и безжалостного бизнесмена со старым рыцарем, подверженным вспышками мистицизма – не могу найти другого способа описать его – который желает что-то делать или чем-то жертвовать для людей, или, лучше сказать, его подданных, которые, как он считал, находились под «его защитой». Он глубоко восхищался Лоренцом фон Штейном (немецкий философ XIX века, автор идеи социального государства, сторонник идей надклассовой социальной монархии. – Прим. пер.) и идеалами Sozialstaat (социального государства (нем.)) и Soziale Rechtsstaat (социального правового государства (нем.)) и, как и все монархисты, считал, что Бог дал ему такое положение, чтобы нести свое слово... и горе тебе, если ты не на его стороне! Безумный крестоносец или нет, Линторфф был намного лучше, чем другие, думавшие только о себе. Я пытался все остановить, но никто меня не слышал. Поэтому к 1987 году я решил подготовиться, на случай если мы потерпим неудачу. Я не хотел, чтобы ты стал частью этого, и отправил тебя в Аргентину жить на постоянной основе. Твой адвокат Лучано Мартинес Эстрада был нашим с Николя хорошим другом. Мы познакомились с ним в 1978 году, когда он чудесным образом сбежал из своей страны, обвиненный в терроризме. Он активно участвовал в партизанской войне Монтонероса (аргентинская левоперонистская городская партизанская организация, созданная в 1960-х и начавшая вооруженную борьбу против диктаторских режимов в Аргентине 1970-х гг. – Прим. пер.) и побывал в одном или двух обстрелах. Он был тем, кто «обрабатывал» деньги, полученные от похищений многих состоятельных бизнесменов. Я защищал его и спас ему жизнь. Мы стали друзьями, потому что разделяли одни и те же убеждения и методы. Он вернулся в свою страну в 1985 году и стал моим подставным лицом, чтобы я мог получить деньги, которые скопил за годы работы в банках. К 1988 году все было выведено и организован твой попечительский фонд. Николя придумал идею с раком, чтобы придать истории больше реалистичности. В 1988 году с Линторффом было покончено, но я дал ему шанс, потому что он действительно не догадывался, что происходит. Я передал несколько документов Фердинанду фон Кляйсту, и тот смог сложить вместе два и два. – Но ты предал свою семью! – Да, я знаю. Я несколько раз пытался остановить это, но они не слушали меня. Я поступил так потому, что знал, что сам Линторфф никогда бы не пошел против нас. Он исключил бы нас из Ордена и забрал часть наших денег. Я спрятал свыше тридцати миллионов долларов, более чем достаточно для того, чтобы они могли прожить счастливую и обеспеченную жизнь! Линторфф схлестнулся с моим отцом, Паскалем и мной. Он приказал нам отойти от дел и исчезнуть из его поля зрения. Некоторые злонамеренные слухи спровоцировали панику в нашем банке, и менее чем через неделю мы были побеждены, но ценой некоторых усилий могли бы исправить ситуацию. Ничего больше. Как я и ожидал. – Что случилось потом? – Мой отец и другие не захотели остановиться. Они протолкнули некоторые документы о наших действиях и сделках в прессу... И заплатили группе наемников, чтобы напасть на него. Линторфф был единственным выжившим. Summus Marescalus (дядя Горана. – Прим. пер.), Герман фон Линторфф и Густав Лёвенштайн отплатили тем же моему отцу и нескольким другим членам верхушки. Единственная милость, которую они нам оказали, – застрелили детей в голову, пока те спали. Единственный слуга, который смог избежать резни, рассказал мне, что они замучили моего брата и его жену до смерти и заставили моего отца наблюдать за этим. Все они были подвешены и обезглавлены. Наказание для предателей. Дом был предан огню. Я смог спастись, потому что в то время находился в Брюсселе с Николя. Я знал, что Роже взял свою жену и дочь и бежал в Южную Африку. Я больше никогда его не видел. Женщины были изгнаны, а мы и наши семьи приговорены к смертной казни. – Почему ты не взял меня с собой? – Я не мог. Я хотел, чтобы ты жил, а не сделался беглецом или того хуже – был убит ужасным образом. Линторфф искал Роже последние пятнадцать лет. Он хотел отомстить ему, и он сделал это в декабре прошлого года. Мой брат погиб в автокатастрофе вместе с журналистом, с которым работал. Не совсем уверен, но думаю, что это работа Линторффа. Я пошел к Линторффу после того, как все подготовил. Я решил играть по его же правилам: это был единственный способ успокоить раненого зверя, Гунтрам. Предлагая ему тебя, я даже не подумал, что он воспримет это всерьез. Кто ждет пятнадцать лет, чтобы получить любовника из ребенка, который выглядит точно так же, как тот, кто провел тебя через все круги ада? С чего он взял, что этот ребенок полюбит его? Ты похож на своего дядю внешне, но на этом все. Вы двое разные! В тебе есть все, что Линторфф мечтал найти в Роже: некто милый, невинный, бескорыстный, полюбивший его самого по себе, а не из-за его денег или власти. – Он говорил мне в точности те же слова, – прошептал Гунтрам и выпил немного воды, чтобы успокоиться. – Я подписал документы, называвшие его твоим законным наставником, но они были недействительны! Я никогда не говорил ему, где ты, и держался подальше от тебя, чтобы они не могли связать тебя со мной. Ему потребовалось всего две секунды, чтобы согласиться с моим предложением: ты, после того, как тебе исполнится восемнадцать, и только если ты захочешь, за твое помилование и шанс быть отпущенным и помилованным для моего брата. Возможно, он думал, что молодой мальчик, без вмешательства семьи, может стать тем, что ему нужно. Я не знаю. Я лишь хотел выиграть время для тебя. Николя узнал о тяжело больном человеке по имени Мишель Лакруа. Он был примерно моего возраста, имел жену и пятерых детей. У него была последняя стадия, и он беспокоился о семье, которую оставлял. Мы предложили позаботиться о его семье в обмен на его тело и личность. Это была одна из самых ужасных сделок в моей жизни. Я заплатил ему пять миллионов долларов, и он согласился сделать это. Мы подделали бумаги и поместили их в больницу, симулируя мою болезнь, а также подкупили врача. Когда время, которое дал мне Линторфф, чтобы закончить дела, вышло, Мишель пришел к нам. Он был на последней стадии. Он рассказывал нам, что весит сорок пять килограммов и что был строителем. В ту ночь он так много пил, чтобы набраться смелости сделать это, что я было решил все бросить. Он выпал из окна, попросив нас отвести его туда. Николя опознал его как меня. Я отправился в Перу, Боливию, Парагвай и работал добровольцем в самых бедных районах до 1994 года, когда решил вернуться в Европу. С Николя мы купили юридическую фирму, на которую он работал, и я снова начал работать, конечно, не в залах судебных заседаний, а в офисах. Я стал Notaire, нотариусом. Какая ирония: человек, чья жизнь – ложь, подтверждает, что другие не лгут. – Почему ты продал меня Конраду? Почему ты забрал меня у него? Я был так счастлив с ним! Я хотел разделить его детей с ним! Это был мой шанс обрести семью, которую я потерял! – Гунтрам, я не знал этого, дитя мое. Я знал лишь только, что твой дядя был убит человеком, который уничтожил всю нашу семью! Человеком, который вынудил нас разделиться! Тем, кто убьет меня, если увидит! Ты не можешь там находиться! Все они убийцы, худшего рода, чем Репин! Я думал, что Линторфф использовал тебя как свою шлюху, чтобы утолить свою жажду Роже и ослабить Репина! – Ты забрал меня у него, чтобы наказать его за все, что он сделал с нами. Не лги мне, отец, – сказал мальчик с неестественной уверенностью. – Нет! Во-первых, я никогда не хотел, чтобы ты был с Репиным! Чано никогда не отпустил бы тебя в Лондон, если бы знал о твоих намерениях. Едва ты там оказался, к тебе стало невозможно приблизиться. Чудо, что в качестве твоего адвоката пригласили Николя. Помнишь, когда он привел тебя в кафе? Человеком, сидевшим рядом с вашим столом, был я, и ты ясно выразился, что любишь Репина и счастлив с ним. Я подумал, что, возможно, будет лучше оставить тебя там, потому что он отправил тебя в хорошую школу, ты готовился к собственной выставке, и он относился к тебе с уважением. Всего несколько месяцев назад я узнал, что жена Репина напала на тебя. Вдруг все русские сошли с ума, и ты оказался в больнице, полумертвый, затем Репин отвез тебя в Санкт-Петербург. Мы не знали ничего, и тут следующая новость – ты в Цюрихе, живешь с Линторффом в качестве его заложника. Приблизиться к тебе было невозможно! Мы пробовали несколько раз, но вокруг тебя всегда были его головорезы. Я отчаялся вытащить тебя и поговорил с Репиным, рискуя жизнью. – Я оставил его в июне 2005 года. Я пытался покончить с собой, чтобы от него сбежать. В декабре 2004 года, после того как его жена приказала пытать, изнасиловать и избить меня. Я сходил с ума от боли и пошел с Конрадом, чтобы сбежать от Константина. Меня не волновало, убьет ли он меня. Я понял, что стал игрушкой Константина, и возненавидел это. Я был для него произведением искусства, а не человеком, независимо от того, сколько хороших слов он говорил мне или сколько прекрасных вещей покупал для меня. Конрад спас мою жизнь и не дал сойти с ума. И я любил его за это! Я согласился стать его Консортом. Он дал мне свое кольцо, отец. – О Боже, ты имеешь в виду перстень-печатку...? – Мишель побледнел, услышав новости. Это рушило все его возможные планы: Линторфф выполнил свою клятву – почитать его сына, если тот окажется хорош для него. Сделать его своим Консортом. Теперь Гунтрам был ключом к будущему Ордена, советником, обладающим властью большей, чем любой другой, и тем, кто воспитывает следующего Грифона. Теоретически он мог аннулировать любую стратегию Hochmeister. Консорт управлял Фондом Линторффа и всеми его деньгами – 20 процентов от всей прибыли, полученной ассоциатами. Гунтрам мог быть таким же сильным, как Линторфф. Но Гунтрам понятия не имел, что значило его положение. – Да, перстень-печатку Грифона. Он назвал меня своим Консортом перед всем Орденом! Я никогда не был его шлюхой! Я был его возлюбленным, но ты и Константин все уничтожили! Как я могу снова смотреть на него, если он трахался с моим дядей? Как я буду смотреть на себя в зеркало? Он никогда не отдавал приказ убить нашу семью! Это были другие! Наша семья использовала его! Он хотел дать мне своих детей! – Гунтрам, это не выход, дитя мое! Я люблю тебя и всего лишь хотел защитить! Что за мужчина выбирает любовника только потому, что он той же крови, что и его бывший? Это почти левитские законы (Левит – третья книга Пятикнижия, Ветхого Завета и всей Библии, где, в частности, содержатся запреты кровосмешения и мужеложества. – Прим. пер.)! – Я всей душой любил его, пока ты не разрушил все! Ты не смог уничтожить Орден и теперь идешь против Hochmeister? Это твоя месть? Забрать у него любовь? – Нет, я хочу забрать тебя с собой подальше отсюда, где мы могли бы восполнить потерянное время! Как отец и сын! – Я был бы счастлив услышать эти слова, когда мне было шестнадцать, а не теперь, когда мне двадцать три года и я мужчина! Я уже не ребенок! Я перестал им быть с семи лет! – крикнул юноша, вскочив со стула. – Гунтрам, сейчас же остановись, тебе вредно волноваться! – Я лишь хотел провести с ним те годы, что мне остались! Я прекрасно понимаю, что я ходячий труп! У меня гипертрофическая кардиомиопатия и два сердечных приступа до тридцати. Вероятность смерти составляет около тридцати процентов и растет каждый год! Я не доживу до сорока, как бы осторожен ни был! Всю оставшуюся жизнь я буду привязан к лекарствам, в ближайшие годы – кардиостимулятор и, наконец, пересадка сердца, если найдут донора. Конрад знал это и любил меня, несмотря на все! Безоговорочно! Ему было все равно, придется ли ждать несколько дней, прежде чем снова коснуться меня! Он не возражал есть без соли или оставаться дома, если мне было плохо! Он никогда не выходил из себя, когда я страдал от депрессии или терялся во времени, рисуя! – Гунтрам, клянусь, я не знал, что ты его любишь, но ты преодолеешь это! – Я не собираюсь просто забывать его! Почему он лгал мне? – Сынок, понятно, что ты страдаешь. Это называется стокгольмский синдром (защитно-бессознательная травматическая связь, взаимная или односторонняя симпатия, возникающая между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и (или) применения угрозы или насилия. – Прим. пер.). Ты был его заложником в течение года и сейчас пребываешь в шоке, увидев меня снова. Постарайся немного отдохнуть, а завтра мы еще раз поговорим. – Отдохнуть? Отдохнуть? Конечно, отец! – ухмыльнулся Гунтрам. – Мне больше не семь лет! Ты не можешь отправить меня спать! – Гунтрам, не заводись так. Тебе это вредно, – сказал Лакруа, не повышая голоса. – Иди в свою комнату и попробуй поспать. Прими таблетки, а завтра тебя посмотрит врач. – У меня все было хорошо, пока ты не решил ворваться в мою жизнь! То, что ты мой отец, не дает тебе права разрушить ее! – закричал Гунтрам, злясь на отца больше, чем на Конрада. – Я не разрушаю ее, ты не в состоянии ясно мыслить. Этот человек, которого, как ты говоришь, ты любишь, держал тебя в заложниках целый год, правда, в золотой клетке, занимался сексом с твоим дядей, убил твоих кузенов, которым было двенадцать, девять и семь лет, пытал и в конце концов убил твоего дядю Паскаля и дедушку! Три месяца назад он убил твоего дядю Роже. Он заставил меня отказаться от тебя в качестве единственного способа спасти твою жизнь. Подумай обо всем этом, прежде чем кричать, как истеричная женщина! Я ожидал от тебя гораздо большего! – Я отказываюсь быть твоей пешкой! Я не стану частью твоей личной вендетты против Конрада! Я простил его и полюбил! – Хорошо, садись в первый поезд до Цюриха, или ты предпочитаешь самолет? Возвращайся в постель человека, который трахался с твоим собственным дядей в течение семи лет. – Я не могу вернуться к Конраду, и ты прекрасно это знаешь. Ты запятнал наши отношения. Я никогда не позволю ему снова прикоснуться ко мне! Я противен самому себе! – Так что ты хочешь сделать? Уйти с русским? Он будет рад вернуть тебя. Его люди фактически ждали тебя за углом. – Я... – Гунтрам начал задыхаться, чувствуя нарастающие головокружение и тошноту. Он знал эти симптомы и вытащил таблетки из куртки, чтобы проглотить одну. – Можно мне стакан воды, пожалуйста? – Да, конечно. Садись, – Мишель выглядел очень обеспокоенным и пошел к холодильнику, чтобы наполнить стакан. Когда он вернулся, пепельно-бледный Гунтрам все еще тяжело дышал и выглядел крайне уставшим, измученным и побежденным. Он медленно выпил воду и попытался встать, но головокружение швырнуло его обратно на стул. Мишель сел рядом с ним, обнял своего ребенка и ласково погладил его по голове, точно так же, как когда тот был ребенком. Гунтрам разрыдался, изо всех сил вцепившись в отца. – Не волнуйся, mon petit (мой малыш (франц.)), я здесь, и все снова будет хорошо. Мы снова уедем, на этот раз вместе, и пусть они поубивают друг друга! Как ты говоришь, это не наша война! Сейчас ты должен отдохнуть, и мы снова поговорим завтра. Мишель помог Гунтраму встать и почти потащил его наверх в спальню. Он оставался там до тех пор, пока его сын не переоделся в пижаму, лег спать и провалился в беспокойный сон. * * * – Доброе утро, Морис. Твой отец ждет тебя к завтраку. Тебе стоит поспешить. В 11 у тебя доктор, – женщина в возрасте далеко за пятьдесят осторожно трясла Гунтрама. Он сел в постели, глядя на нее и чувствуя, как душа покидает тело, поскольку вчерашнее безумие не оказалось всего лишь страшным сном. Она была одета в обычную одежду, неформально, с шарфом вокруг головы. «Она мусульманка, а это никаб (мусульманский женский головной убор, закрывающий волосы и лицо, с узкой прорезью для глаз. – Прим. пер.)? Почему она зовет меня Морисом?» – Меня зовут Файруза, я экономка г-на Лакруа в Брюсселе. Ты выглядишь, прямо как на фотографиях, которые есть у него. Я рада, что ты решил вернуться к нему жить. Он очень одинокий человек и всегда говорит о тебе. Жаль, что ты так болен. Мне нравится твоя картина, та, что куплена в декабре прошлого года, – пруд с лягушками и жабами. Они выглядят волшебными, – протараторила она по-французски. – Меня зовут Гунтрам. Это никаб? – Я думала, ты предпочитаешь, чтобы тебя называли по первому имени, а не по второму. Это довольно странно. Буду звать тебя Гунтрам, если хочешь. Будешь тосты или блины? – Блины, – быстро ответил Гунтрам, прежде чем она сообразила, что они ему абсолютно запрещены. «Один раз меня не убьет». – Поторопись. Я должна убрать твою комнату и сходить в супермаркет, и это называется шейла (длинный прямоугольный шарф, который свободно оборачивают вокруг головы и кладут на плечи, лицо остается открытым. – Прим. пер.), – приказала она и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Неохотно и чувствуя себя очень слабым – «словно марафон пробежал, ну, в каком-то смысле так и было. Мы вынуждены были бежать, чтобы успеть на поезд из Мюнхена сюда», – он переоделся в старую одежду. «Почему все думают, что я не могу собираться? Всегда одна и та же история. «Садись в самолет, молчи». Мне это надоело». Он спустился по лестнице и направился к кухне, где женщина, Файруза, готовила и кипятила воду. – Твой отец в саду. Иди туда. Сейчас же! – сказала она, открывая черный ход и указывая ему на открытую галерею с садом со старыми деревьями. В конце галереи за столом сидел его отец, читая какие-то бумаги. – Доброе утро, Морис. Тебе лучше? – Ты и имя мое сменил? – с недоумением спросил Гунтрам. – Морис Лакруа, как гласит твой новый паспорт, по-прежнему гражданин Франции. Твоей маме оно очень нравилось, и мы рассматривали его как вариант. – Меня зовут Гунтрам Филипп Альфонс де Лиль. Я хочу, чтобы это имя было на моем надгробии. – Это невозможно, и ты знаешь причины. Как только ты его произнесешь, Репин или Линторфф будут дышать тебе в спину. Мы можем отправиться в другое место и начать заново, на этот раз в мире. – В мире? Репин перевернет каждый камень, пока не найдет нас! Ты предал его! Ты покойник! Ах да, ты он и есть! – Знаю, но это и к лучшему. Мне ужасно жаль, что твоя жизнь была такой тяжелой, но у меня не было выбора. Ты бы предпочел судьбу своей кузины? Она живет с матерью почти рядом с трущобами, работает официанткой в баре низкого класса, а ее мать убирает дома. Время от времени она получает деньги от туристов! Вряд ли она умеет писать! – Я тоже был официантом! – Это место с бразильскими полуголыми официантками, Гунтрам! Прекрати ребячиться! Господи, насколько же ты глуп? Сначала ты жил с бандитом, а затем с убийцей, который не постеснялся похитить тебя! Что с тобой, мальчик? Пара слащавых фразочек, и ты ведешься? – впервые на памяти мальчика взревел отец, и Гунтрам потерял дар речи. – Я не ожидаю, что ты меня поймешь, папа. Разве ты должен? Ты ушел из моей жизни, когда мне было семь, и вернулся, когда мне исполнилось двадцать три. Я уже не тот человек, и, возможно, я тупой. Я любил Константина и Конрада по-разному. Конрад был человеком, который спас меня от ада, и я ему благодарен. И он же солгал мне и уничтожил меня гораздо худшим образом, по сравнению с Константином, но из всех людей в моей жизни ты оказался самым разрушительным. – Что же ты тогда собираешься делать? – Мишель был на пределе своего терпения по отношению к сыну. – Я не знаю. Я хочу начать заново, на этот раз безо всех вас, – устало сказал Гунтрам. – Пожалуйста, дитя мое, не уходи. Дай мне шанс снова стать твоим отцом. Я знаю, что у меня нет никаких прав просить тебя об этом, но я всегда oчeнь xoтeл этого. Гунтрам замолчал, глядя на пустое блюдо, чувствуя, как печаль омывает его. «Пожалуйста, – снова услышал он отца, – ты не знаешь, как тяжко было проживать каждый день, молясь, чтобы ты был счастлив и в безопасности; ни один из родителей не готов потерять ребенка. Я уже потерял твою мать, не уходи». – Я тоже наговорил тебе ужасных вещей, – прошептал Гунтрам, стыдясь своей вспышки и снова усаживаясь на свое место. – У тебя есть все основания ненавидеть меня. Я перевернул твою жизнь вверх ногами, и не один раз, а дважды. Меня беспокоило, что ты не взорвался раньше, – вздохнул Мишель, понимая, что его сын выпустил свою ярость. – Больше не делай так или, по крайней мере, предупреждай меня, – сказал Гунтрам, слабо улыбаясь. – Обещаю, что больше так не поступлю, – Мишель притянул сына к груди и обнял его, радуясь, что руки Гунтрама ответили на объятия. * * * 15 марта Цюрих Конрад был на грани нервного срыва. Ничего о Гунтраме с момента, как он покинул отель. Единственное, что они смогли узнать: серый «Опель Корса» был арендован тем же утром в Вене человеком по имени Иоганнес Вюрст, немцем, в небольшом агентстве по прокату автомобилей, мужчина заплатил наличными и в тот же вечер вернул машину в Линц. Никто из людей Конрада не смог узнать этого человека, но, по словам швейцара, Гунтрам его хорошо знал и был просто шокирован встречей, но это не был человек с фотографии агентства. «Если бы это оказался кто-то из русских, он бы убежал. На меня он был в ярости, но Репина ненавидел больше. Тогда Гунтрам отказался от его помощи. Должно быть, кто-то из его прошлого, кому он очень доверял. Гунтрам каждого боится». Фотографии с камеры безопасности отеля также оказались бесполезны. Люди Горана проверили все аэропорты и выяснили, что некий Гунтрам де Лиль летел ночным рейсом из Франкфурта в Буэнос-Айрес. Такое было невозможно, поскольку паспорт Гунтрама лежал у него в сейфе, оставленный там в то утро его котенком. Записи с камер наблюдения за выходом на посадку вообще не показали Гунтрама, просто похожего на него юного мальчика, но не его. Билет был куплен через интернет и оплачен через Paypal, с использованием испанского счета в небольшом банке, открытого всего за неделю до исчезновения Гунтрама также под чужим именем и адресом. «Кто спланировал это? Не Гунтрам, я уверен. Кто-то в тандеме с Репиным; тот, кто знал всю историю, имел доказательства и использовал Репина, чтобы передать сообщение. Кто? Роже умер в декабре, и у него никогда не было для этого ни ресурсов, ни терпения. Должно быть, это кто-то очень близкий ко мне. Возможно, Георг или Альберт, ведь его сын потерял свой шанс стать Грифоном благодаря Гунтраму. Нет, не Альберт, он никогда не желал ответственности. Каждый след заводит нас в тупик. Кто?» Он вынул из ящика фотографию Гунтрама и его самого, снятую в последнее Рождество. Конрад был почти уверен, что Фридрих незаметно для них сделал этот снимок во время праздников. Еще раз он потерялся в изображении, на котором он сидел в саду и держал своего любимого. Его котенок счастливо и застенчиво улыбался, как всегда, и выглядел как человек, который рад и горд быть живым. «Я не могу потерять его. Просто не могу. Он нужен мне больше, чем кто-либо другой в этом мире». Бешеный стук в дверь заставил его бросить портрет обратно в ящик и пролаять «войдите!» тому, кто посмел прервать его в этот поздний час. – Дерьмо и еще раз дерьмо, Конрад! – заорал Фердинанд, проходя и садясь перед ним. – Кое-кто из Министерства финансов сообщил мне, что правительство Германии получило серьезное предложение от группы хакеров продать базу данных с не менее чем 2 300 наших клиентов, уклоняющихся от налогов! Они подсчитали, что это может принести около 2,8 млрд евро неучтенных налогов! Они продают ее за 200 миллионов евро! – Правительство Германии не заключает сделки с преступниками, Фердинанд, – сказал Конрад без единой эмоции на лице. – Ты меня слышал? Это наши клиенты! Если это просочится, мы покойники! Правительство хочет заплатить им, чтобы получить информацию! – Список настоящий или поддельный? Я очень сомневаюсь, что у нас может быть такая утечка. – Люди Михаэля клянутся, что это идет не от нас! – Предложи этим хакерам 300 миллионов. Если они откажутся, то это подделка. Если согласятся, заплати и реши проблему. Без лишнего шума. – Включая наших? – Если они не могут держать от нас подальше каких-то хакеров, то они бесполезны – Хорошо. – Спокойной ночи, Фердинанд. – Иди домой, Конрад, я могу все решить с Гораном. Не волнуйся. Возможно, это всего лишь шантаж. – Я убежден в этом. Кто-то натравливает на нас немецкое правительство. Они хотят заставить тщательно изучать наши методы. Узнай, кто стоит за этими хакерами. Уверен, это связано с исчезновением Гунтрама. Это кто-то, кто нас очень хорошо знает. – Мы не можем быть уверены в этом! Ты действительно думаешь, что этот парень – предатель? Ни за что, Конрад! – Не он! Я думаю, что кто-то использует его как отвлекающий маневр, и все это не случайность. Если мы найдем того, кто стоит за этим списком, то мы найдем и Гунтрама. – Это притянуто за уши, Конрад. – Думаю, нет. Наш новый враг очень терпелив и прекрасно нас знает. Давай исправим ситуацию, пока она не обострилась. – Конечно. Иди домой, тебе нужно отдохнуть. «Ты начинаешь повсюду видеть заговоры», – подумал Фердинанд, но решил успокоиться. – Да, ты прав. Я пойду домой и поразмышляю. Это не имеет никакого отношения к Репину, и я убежден, что тот человек использовал его, чтобы добраться до меня, чтобы поразить меня в самое уязвимое место. – Гунтрам бросил тебя из-за Роже. Никто, кроме тебя, не несет ответственности за это. Тебе следовало оставить мальчика в Санкт-Петербурге. Ты играл с огнем и обжегся. Теперь не плачься. Меня больше беспокоит здоровье мальчика, чем твои слезы. Я лишь надеюсь, что его сердце сможет выдержать новости. Иди уже домой. – Спокойной ночи, Фердинанд. * * * 22 марта 2006 г. Ашаффенбург Эта неделя для фирмы стала абсолютно сумасшедшей. Николя был поглощен двумя делами, и Мишель вынужден был помогать ему. В Париже Мишель долго орал на Репина за то, что тот позволил каким-то незнакомцам – и, вероятно, членам Ордена – забрать его ребенка. Русский, пребывающий в ярости и одновременно в отчаянии, проглотил наживку, болтавшуюся перед глазами. Он отправился в Буэнос-Айрес в поисках Гунтрама. С другой стороны, Линторфф оказался умнее и не поверил в фальшивого Гунтрама, вернувшегося в Аргентину. Он понятия не имел, где искать, но все еще сосредоточивал свои усилия на Европе и около Вены. Трюку с хакерами удалось отвлечь его всего лишь на неделю, и он легко уклонился от властей, предлагая им sotto voce (вполголоса (муз.)) информацию о некоторых своих клиентах, чтобы доказать, насколько он прозрачен. «Как всегда, приносит в жертву одну пешку, чтобы сохранить ладью или коня. Он становится все лучше и лучше». Он вынужден был убрать молодых хакеров из Европы, пока Линторфф не нашел их и не убил. «Если он может разобраться с моим шестимесячным планом за неделю, то мои шансы покончить с ним гораздо призрачнее, чем я изначально оценивал. У американских журналистов нет никаких шансов против него, но и у меня нет ничего достаточно серьезного против него. Я думал, что потеря Гунтрама ослабит и отвлечет его, но его чувства обострены сильнее, чем прежде. Этот ублюдок даже использовал мою уловку, чтобы частично избавиться от внутренней конкуренции! Боюсь, теперь он гораздо осторожнее, чем раньше». Но главным источником беспокойства был для него сам сын. Хотя мальчик действительно простил его и старательно притворялся, что все в порядке, когда отец был рядом, Мишель чувствовал, как глубокая скорбь льется из его мальчика – так же, как когда он потерял свою жену. Его здоровье ухудшалось с каждым днем, он отказывался есть, забывал принимать таблетки, постоянно нервничал и боялся, что русские придут за его отцом... и был убит горем, потому что Конрад фон Линторфф солгал ему. По словам Файрузы, Гунтрам был почти неподвижен весь день, ни с кем не разговаривал, а только сидел в саду, глядя на деревья, и иногда рисовал что-то, немедленно уничтожая. «Я не могу снова потерять его. Возможно, пришло время забыть об Ордене и Линторффе. Месть ничего не значит, если я разрушу жизнь моего ребенка или убью его в процессе. Я всего лишь человек, сражающийся против трехсотлетнего угнетения, а худшее в этом то, что всем наплевать. Простота, самооправдание и пассивность являются движущими силами этого мира. Я должен увезти Гунтрама, чтобы он забыл этого монстра. Как он мог полюбить его?» – уныло размышлял Мишель, целуя сына в знак приветствия, чтобы получить одну из его вымученных и грустных улыбок. 25 марта Ашаффенбург – Папа, можно я посплю с тобой сегодня? Мне нехорошо, – голос Гунтрама разбудил Мишеля посреди ночи. – Иди сюда и ложись, – ответил он, изо всех сил стараясь скрыть свое беспокойство. Впервые его ребенок на что-то жаловался, и с обеда он выглядел действительно больным, отказываясь ужинать или смотреть телевизор с отцом. В течение дня он несколько раз проваливался в глубокий сон. – Я не могу лечь, мне трудно дышать. Я задыхаюсь. – У тебя болит в груди? Ты принял свои таблетки? – Нет, никакой боли, и я принял таблетки. Просто позволь мне остаться с тобой, – умолял Гунтрам. – Это не похоже на то, что было раньше. Мишель вскочил с кровати и оделся, а Гунтрам сидел на кровати, тяжело дыша и кашляя. – Сейчас я отвезу тебя в больницу. Можешь одеться сам, или нужна помощь? – Просто дай мне поспать. Мишель выругался по-французски, осознавая, что все хуже, чем он оценивал ранее. * * * Мишель долго просидел в пустой приемной. Четыре часа прошло, прежде чем из палаты экстренной помощи вышел молодой врач для короткой беседы с ним. – С ним все в порядке? – Боюсь, что состояние вашего сына серьезное, мистер Лакруа. У него был отек легких, и нам пришлось откачивать жидкость, проколов легкие. Это довольно распространенное осложнение у пациентов с сердечной недостаточностью. Он останется в отделении интенсивной терапии на день-два, а затем на один день мы переведем его в обычную палату. Мы должны быть уверены, что он стабилен, а его легкие и сердце хорошо реагируют на лечение. Вы можете увидеть его завтра в девять. – Он поправится? – Его реакция до сих пор была адекватной, сэр. Завтра его кардиолог поговорит с вами. А теперь прошу прощения. – Спасибо, доктор, – машинально ответил Мишель. * * * Буэнос-Айрес был уже не тот без его ангела. До этого посещение города приносило радость, так как сопровождалось предвкушением увидеть его и получить от него улыбку или поцелуй. Теперь город был пуст. Захаров сделал все возможное, чтобы разыскать Гунтрама, но пока безрезультатно. Лакруа тоже понятия не имел, и, хотя он назвал много имен из прошлого Гунтрама в Аргентине, ничего не вышло. Адвокат был чист. Вся его команда безопасности по-прежнему находилась в Брюсселе или Женеве, выполняя свои обязанности, и мужчина не внес ни одного изменения в свой график. Работа в Брюсселе с понедельника по четверг и ночной перелет во Франкфурт, где у него была квартира, на выходные. Вокруг него никогда не было службы безопасности, а если бы он имел какое-то отношение к исчезновению Гунтрама, то не оказался бы настолько безумным, чтобы свободно передвигаться. Лакруа сводил его с ума постоянными звонками и упреками в том, что он потерял Гунтрама в Вене. * * * Небольшое помещение в больнице пробудило много призраков в Мишеле. «Они все еще используют креозот для уборки больниц, – подумал он, сморщив нос из-за пронзительного частично выветрившегося запаха. – Прямо как когда Сесиль в последний раз лежала в больнице». Он закрыл глаза, отбрасывая болезненные воспоминания. – Мистер Лакруа? Я доктор Зибенморген, кардиолог, отвечающий за Мориса. – Доброе утро, доктор, – ответил он, пожав руку мужчины. – Я говорил с доктором Раммштайном о случае вашего сына. Динамика положительная, и мы уверены, что выпустим его через четыре дня, но общий прогноз не обнадеживает. Его легкие накапливали жидкости, потому что его сердце недостаточно хорошо качает кровь, что означает, что его состояние ухудшается быстрыми темпами. Такие пациенты-сердечники, особенно юного возраста и с настолько негативной историей, могут быть легко передвинуты в начало очереди на пересадку, но вы должны отдавать себе отчет, что риск смерти во время таких операций составляет более пятидесяти процентов. – Ему нужна пересадка сердца? – Пока нет, но скоро потребуется. Конечно, есть другие терапевтические и хирургические меры, которые мы можем предпринять, чтобы отложить ее, но вы должны понимать, что это то, с чем вам придется столкнуться – если повезет, через несколько лет. Кроме того, это операция, требующая от пациента серьезной психологической подготовки. – Я понимаю, доктор, – прошептал Мишель. – Могу я увидеть его сейчас? – Во второй половине дня. Он все еще под действием седативов. Ему нужно как можно больше отдыхать и держаться подальше от стресса, но его лечащий врач сообщит вам. – Спасибо, доктор, – сказал он, полностью побежденный. * * * – Привет, вы Конрад? – спросила Мишеля молодая медсестра, прежде чем позволить ему войти в палату интенсивной терапии. – Меня зовут Мишель Лакруа. Я отец Мориса Лакруа, – рявкнул он с едва сдерживаемой яростью, услышав имя своего врага. Очевидно, его сын звал его. – Извините, ошиблась. Пациенты рассказывают самые смешные вещи, пока отходят от наркоза. Он много раз произнес «Конрад», и я подумала, что это ваше имя. Да, он в порядке, я должна была проверить раньше, – извинилась она, роясь в бумагах, прикрепленных к ее планшету. – Морис уже проснулся и хорошо реагирует. Войдите, вы можете сейчас с ним повидаться. – Спасибо, – мужчина прошел вдоль ряда коек, разделенных лишь шторами, к постели сына. – Привет, – слабо улыбнулся Гунтрам, когда отец взял его за руку. – Это за то, что ты не был рядом, когда у меня была корь. Ты выглядишь ужасно. – Для начала я и не был красавцем, так что все в порядке, – пошутил Мишель, слегка сжав руку сына, с огромным облегчением. – Наверное, твоя мать была слепой. – Пожалуйста, не говори так. Все говорят, что я унаследовал твои черты. – Как ты себя чувствуешь? – Гораздо лучше: я могу дышать самостоятельно. Игла была очень большой. Я рад, что покончил с прививками. Больше никогда не смогу смотреть на них так же. – Врач говорит, что завтра ты покинешь отделение интенсивной терапии и еще через два дня сможешь вернуться домой. – Я рад. Они здесь морят тебя голодом. – Раньше не станет лучше, сынок. Файруза посылает привет. – Спасибо, – ответил Гунтрам, удивляясь, почему его мысли возвращаются к Конраду. «Проклятая гадина! Он трахался с твоим собственным дядей! Забудь о нем!» – Я дам тебе отдохнуть и приду увидеть тебя завтра в восемь. * * * Конрад очень нервничал в ту ночь, не понимая почему. Привычный бокал коньяка нисколько не помог успокоить нервы. Он снова перевернулся на своей половине кровати, слушая храп «проклятой зверюги», спрятавшейся в шкафу Гунтрама и всеми своими зубами защищавшей свое место. «Никогда не судите врага по его размеру. Я попрошу ветеринара усыпить ее ее и увести. Хотел бы я быть на ее месте. Не могу избавиться от чувства, что с Гунтрамом что-то случилось!»