Пахнет скошенной травой и луговыми травами. Своё детство Накахара проводил у бабушки в селе, рядом с Маунтфордом. Ему всегда там нравилось: бегать за прыткими бабочками, гонять перепуганных кур, гладить дворовых собак и кормить маленьких телят с руки. Художник всем сердцем любил свою родину, и хотел бы ещё хоть раз вернуться туда, посмотреть, что стало с тем селом, где умерла его бабушка уже очень много лет назад. Наверное, дом перепродали, перестроили, может, вообще снесли; там сейчас может жить какая-нибудь большая семья или, наоборот, одинокая старуха или загадочный пожилой колдун. Летнее солнце приятно напекает макушку, а глаза постоянно щурятся из-за столь ярких лучей. Ему, кажется, годика три, может, четыре. Ноги босые, а на тело надета только мятая белая рубашка, принадлежащая старшей сестре и достающая ему почти до колен. Впереди простилается грунтовая сельская дорога. Она идёт мимо леса с одной стороны и вдоль огромнейшего поля с другой. Детские стопы покалывает скошенная сухая трава и крохотные камушки, а маленькие ручки касаются длинных зелёных травинок, растущих вдоль просёлочной дороги с противоположной стороны поля. Раздаётся неожиданный и странный шелест крыльев. Будто кто-то спугнул сидящих на заборе голубей или распугал спокойно гуляющих по двору кур. Но, вот незадача, ни голубей, ни кур рядом нет. Заместо них на дороге внезапно появляются двое мужчин. Мальчик резко останавливается и, напрягаясь, принимается во все глаза рассматривать из неоткуда появившихся непонятных высоких людей. — Итак, душа А5158, я вынужден вернуть тебя обратно, — громко говорит один из них. У него тёмные волосы, зачёсанные назад, а на носу криво сидят очки. В его руках толстая серая папка с какими-то документами, а сам он одет в болотного цвета пиджак, под которым виднеется рубашка с чёрным галстуком. — Так не разговаривают с людьми, Ангоэль, — поправляет его второй, одетый в белый деловой костюм. У него золотистые волосы, а глаза ярко-зелёного цвета. У него в руках абсолютно идентичная папка с документами. — Да они же всё равно ничего не понимают, — отмахивается первый, чуть не выронив из рук папку. — Давай просто заберём его, пока Отец не узнал о моей оплошности. Нам нужны ещё двести тридцать девять душ. — И ты предлагаешь убить их? Многим из них уже больше пяти лет. Это нарушает ангельский закон о защитах душ. Рыжеволосый мальчик, вылупив свои голубые глазищи, во всю рассматривает препирающихся друг с другом мужчин, совершенно не понимая, о чём те толкуют. — Да знаю я, Азе́ра, прекрасно, что это нарушает. Но я сам виноват в падении двух сотен душ. Двух сотен, Азе́ра! Как предлагаешь оправдываться? — У нас есть один человеческий год. Подумаем. Посоветуемся с другими. И вернёмся за всеми ними, когда решим, что будем делать. Зря мы спустились так рано. — Ладно, угомонись, — мужчина, которого второй назвал Ангоэлем, вздыхает, и, сложив средний и указательный пальцы вместе, тянет правую руку к мальчику. Накахара, вздрогнув и придя в себя, тут же пятится назад, но два пальца всё равно успели достигнуть своей цели — его лба. А через мгновение в воздухе раздаётся прежний шелест крыльев, и, моргнув, Чуя снова остаётся один. Он трёт кулачками глазки, приходя в себя, а потом разворачивается и, хмурясь, начинает возвращаться домой. А переступив порог бабушкиной избы вовсе забывает о том, кого повстречал на дороге несколько минут назад.
— Привет. Накахара возвращается в реальность, часто моргая. Он, хмурясь сильнее, переводит усталый взгляд на подошедшего к нему парня. Воспоминания всё равно не отпускают его, перед глазами вновь и вновь проносится эта картинка: бледно-жёлтое поле, полное нескошенной травы, и двое неизвестных мужчин, появившихся из неоткуда, и также в непонятном направлении исчезнувших. — Здравствуй, Бернард. Темноволосый библиотекарь кивает, мельком глянув на присутствующих: — У меня просьба есть. Помнишь, ты брал у меня книгу около месяца назад, что-то из классики? — Кажется, да, припоминаю, — Накахара устремляет пустой взгляд в окно. За небольшим палисадником, вдоль бордюра, энергично семенит чёрный кот. Чуя заостряет внимание на уличном фонарном столбе, начавшем лихорадочно мерцать, когда четырёхлапый пробегает мимо. — Можешь отдать мне её сегодня? — спрашивает Аго, пытаясь проследить за взглядом голубых глаз художника. — Что там? Во дворе дождь путается с несильным ветром, кота больше не видно, а старый фонарь вновь сверкает, даже ещё ярче, чем секундами ранее. — А? Нет, ничего, — мотает головой Чуя, поднимаясь со старого кресла. — Хорошо. Я отдам тебе книгу. Зайдёшь ко мне? Библиотекарь согласно кивает, растирая рукой затёкшую шею, и покидает гостиную вместе с художником. В неуютной, маленькой прихожей рыжеволосый вспоминает, что забыл дома зонт, но Бернард тут же спешит сообщить, что у него имеется свой. Ребята уходят, ни с кем не прощаясь. Идут под большим чёрным зонтом, который любезно держит Аго для них двоих. Чуе сегодня от чего-то не хочется ничего делать. Он не брал в руки кисть с самого утра, даже не взялся за ручку и не набросал ни одно четверостишье. Для художника была удивительна такая странная апатия, потому что на него никогда так не действовал простой дождь. А рыжий отчего-то считал, что в нахлынувших внезапно воспоминаниях виноват именно он. — Давно такого проливного дождя я не видел, — прерывает его от раздумий Бернард, неловко усмехаясь. — Он ещё так странно на голову действует. — Как «странно»? — Чуя делает вид, что не понимает, о чём говорит библиотекарь, и смотрит на бегущие мимо ног ручейки. — Ну, знаешь, как будто воспоминания какие-то навевает. Мне сегодня такая ерунда снилась. Мы были друзьями в школе, представляешь? Ты и я, нет, ну, хах, ты это можешь себе представить? Чуя через силу натягивает улыбку и приоткрывает рот, чтобы ответить, но у Бернарда внезапно звонит телефон. Накахара подавленно опускает голову, принимаясь снова смотреть себе под ноги, и вспоминает о чём-то своём. Темноволосый парень тем временем впопыхах лезет в карман кожаной куртки, выуживая оттуда средство связи, чуть ли не выронив его из мокрой руки, и кое-как отвечает на звонок. — Да, Элис? Что такое? Надо же, правда? Ну это же замечательно! Покажешь потом? Завтра? Я с радостью посмотрю, что у тебя получилось. Накахара щурится, сворачивая на улицу, ведущую к его дому. Меж камней асфальта струятся дождевые ручейки, а фонари, почему-то, отказываются работать, трещат и мерцают, совсем так же, как у дома Тафт. Когда библиотекарь вновь засовывает телефон в карман, то художник роняет на него свой недоверчивый взгляд: — Ты ведь знаешь, что она с недавних пор на службе у Хироцу и его церкви? — Чт- Конечно! — Бернард смеётся, из-за чего с зонта лихорадочно слетают дождевые капельки. — Мы с ней хорошие друзья, ты не подумай. Накахара с едва заметной улыбкой продолжает щуриться, осматривая своего некогда друга. Он не уверен в том, что этот Бернард удержится от того, чтобы не затащить дочь Мори в постель. Потому что перед ним уже совершенно другой человек, — не тот Бернард, которого он знал несколько лет назад.Трещит школьный звонок, оповещая классы о конце перемены. На длинной деревянной лавке во дворе школы сидит, сгорбившись, рыжеволосый мальчик. Вокруг никого нет, скорее всего ребята сейчас ещё обедают в столовой. На Накахаре короткие синие шорты и красно-белая майка-безрукавка с рисунком королевского грифона на ней. У него растрёпаны рыжие прядки, а коленки сбиты в кровь; там уже образовались отвратительные бордовые корочки, которые потом будет больно и противно сдирать пальцами. — Ты снова с кем-то подрался? Бернард на радостях со всего маху плюхается на лавку, протягивая коробочку с яблочным соком своему другу. Тот нехотя кивает, принимая презент. Сам Чуя выглядит чересчур подавленным. — Да брось, они всё равно этого не понимают, пусть себе обзываются, — пытается приободрить друга темноволосый, поправляя съехавшие на кончик носа очки. Накахара неоднозначно ведёт плечом, а Аго дружелюбно посмеивается: — Ну вот хочешь, я тоже им буду говорить, что я асексуал, а? Чтобы задирали не только тебя. — Спасибо, Берни, не стоит, правда, — Чуя натянуто улыбается в ответ, вставляя палочку в коробочку и принимаясь из неё пить. — Я могу постоять за себя. Всё нормально.
Накахара, сколько себя помнит, всегда был асексуалом. Его не тянуло ни к одному полу, совершенно. Когда по весне все ребята талдычили о безответной любви и мартовских котиках, рыжеволосый тоннами скупал фломастеры и карандаши в канцтоварах. А когда стал постарше, то уже холсты и альбомы. Он мог спокойно передёргивать в ду́ше по утрам, но чтобы думать об отношениях с кем-то — ни одной мысли. Бернард однажды обронил, что Накахаре просто банально никто не нравится из его окружения, вот тот и возомнил себя асексуалом, но с годами мнение художника всё равно не менялось. Аго даже один раз, когда они учились на первом курсе, в шутку сказал, что тому нужно жениться на кисточке с ручкой, за что получил по шее.Накахаре недавно исполнилось пятнадцать. Через два месяца он успешно сдаст экзамены, и уедет вместе с Аго на Верону. Рыжий поступит в художественный колледж, а его друг — в литературный. Поразительно, как быстро пролетели эти десять лет школьной жизни. Сколько всего произошло, сколько новых людей Накахара увидел, — и сколько ещё ему предстоит увидеть! Юношеское сердце будет так бойко отстукивать в груди, когда друзья станут носиться по палубе пассажирского корабля и во все глаза смотреть на приближающиеся каменистые берега столицы. А пока Чуя сидит на большом бревне, держа в руках кружку с горячим какао, и слушает, как Бернард поёт и играет на гитаре. Кругом забавно летают маленькие светлячки, а царица ночи своим холодным сиянием освещает небольшой задний двор дома Аго. У ребят позавчера умерла их одноклассница — девушка, в которую был без памяти влюблён Бернард ещё с начальной школы. Как бы парень не пытался добиться её расположения все эти годы, — к нему она была равнодушна и непреклонна. Накахара прекрасно понимает, что все песни Аго только о ней. Рыжеволосый знает, какую боль они причиняют его другу, когда тот поёт их, — но Бернард продолжает, потому что не хочет забыть и жаждет помнить. Посему Чуя, посильнее обхватывая кружку двумя руками, широко улыбается, кивая и принимаясь слушать следующую песню. Сейчас мальчик не догадывается, какие изменения ворвутся в его жизнь через год. Для Чуи первый курс в колледже будет золотым временем: он станет безмерно благодарен священнику Хироцу — другу его матери, который предоставит ему целый дом в спальном районе столицы, ему понравится Верона, её архитектура и природа. Юноша будет радоваться Новому Году в конце первого учебного семестра, который проведёт бок о бок с Бернардом, который ещё тогда вёл себя не так, как сейчас, не так по-хамски, не так нагло и цинично. Но всё перевернётся вверх дном, когда его сестра заболеет. У неё тогда свадьба будет на носу; по почте приходят подарки, открытки, поздравления, а Озаки придётся пролежать в центральном госпитале весь август. Доктор Мори в то время будет только качать головой и бояться давать ложные надежды, говоря открытую правду, — девушка долго точно не проживёт. А уже в сентябре Накахара твёрдо возьмётся за ручку и кисть. Он часто будет думать, что что-то не успеет, что-то забудет или банально не израсходует всё своё желание творить. До того момента вдохновение приходило к нему периодами, а как только Озаки поднимется на ноги, то вдохновение станет его постоянным гостем. А это станет вызывает лишь улыбку на губах и лёгкие мурашки по коже рук.
А сегодня что-то не так. Художник включает свет в коридоре, а потом идёт в гостиную, чтобы отдать книжку ждущему его в прихожей библиотекарю. Бернард в это время стряхивает мокрый зонт на входной коврик, сворачивает его и как бы невзначай оборачивается на настенные часы. Те показывают ровно пол одиннадцатого ночи. Неужели уже так поздно? Погодите-ка. Секундная стрелка стоит. — Эй, Чуя. — Чего? — отзывается художник из зала, роясь на книжных полках. — У тебя часы стоят, — оповещает его темноволосый парень, глядя на доску с прикрепленными к ней бумажками. — Разве? — Ага. Накахара вылетает в коридор с найденной книжкой, а потом тоже глядит на часы. Он хмурит брови, приоткрывает рот, но потом вдруг улыбается и пожимает плечами, как ни в чём не бывало: — Бернард, они идут. Сейчас начало девятого. Тебе показалось, наверное? Аго удивлённо смотрит на Накахару, а потом вновь задирает голову к циферблату. Нет, стоят. Библиотекарь неуклюже забирает книжку из чужих рук и нервно усмехается. — Л-ладно, может, я действительно плохо спал. Рыжеволосый художник тянет улыбку, хотя в голубых глазах плещется всё та же неясная никому отрешённость. Юноша, если честно, никого не хотел видеть сегодня, но отказать, увы, не смог, слишком хорошо воспитан. Бернард топчется на коврике, увидев заметно поникнувшего Накахару, и, дёрнув ручку, распахивает входную дверь. Темноволосый, кивнув, выходит на улицу под проливный дождь, сразу раскрывая зонт, но часть его одежды всё равно намокает. — Спасибо за книгу, — успевает впопыхах бросить он, прежде чем дверь с шумом за ним закроется. Слышится, как два раза щёлкает замок. Накахара, ещё не раздевшись, прислоняется спиной к двери, прикрывает глаза и расслабленно выдыхает. Он выключает в холле свет, гасит его в гостиной, и медленно уходит в ванную комнату. Художник долго стоит под струями тёплого душа, а потом также, словно в прострации, устало умывается и расчёсывает волосы. Накахара уходит в спальню, оставляя дверь в неё приоткрытой, и долго стоит около письменного стола, прислушиваясь к шуму дождя за закрытым окном. В комнате темно, только на полу отпечатывается слабый квадрат лунного света. Кровать аккуратно заправлена, а шкаф с одеждой почему-то приоткрыт, видимо, художник забыл закрыть его ещё перед уходом на похороны в дом старухи Тафт. Юноша прикрывает веки, делая глубокий вдох, и его разум вдруг озаряет внезапная вспышка вдохновения. Чуя тотчас кидается к своим ручке и блокноту, лежащим на столе, и принимается лихорадочно записывать строки, что приходят ему на ум.Одинокий дождь барабанит по крышам Изнурённых за день домов, И грустная Муза моя улетает всё выше, Забирая с собою песни диких ветров.
В полумраке комнаты в это время ярко сверкают изумрудные кошачьи глаза.