Паутина

      Сердце перестало биться. — Твою мать, куда он делся? — Картман был в бешенстве. Потерять пьяного больного товарища, ещё и далеко от дома, с ним же могло случиться что угодно, — Гребаный еврей!       Заметив капельки крови на асфальте, Эрик вдруг понял, что всё-таки Кайлу серьезно досталось от того, что его сбили. Картман пригляделся и начал следовать по «кровавому следу». «Ну скотина, далеко утащился» — думал он, немного запыхавшись и мысленно обещая себе, что при встрече с евреем пару раз хорошенько вмажет ему. Время к закату, а «кровавый след» так ни к чему и не привёл. Эрик метался из стороны в сторону по пустырю, не зная, что делать. Он был в панике, растерянности и бессилии.       Кружился вокруг, бегал туда-сюда, пытаясь хоть что-то найти. Его дыхание превратилось в одышку, сердце стучало, как ненормальное, в горле стоял комок — он потерял нечто дорогое для него, нечто очень важное и ценное, никогда и ни за кого он так не переживал, как за рыжего еврея сейчас. Как плохо ему сейчас? Живой ли? Пот скатывался со лба, стекал по лицу и вискам, приводя Картмана в ещё более беспомощное состояние, нежели состояние потерянного еврея.       В конце концов, силы покинули Эрика и он медленно упал на колени и закрыл лицо руками. Как же больно ему сейчас, как тяжело осознавать, что ты беспомощен и не в силах ничего сделать. Эрик поднял лицо вверх, смотря на хмурое небо, когда по его лицу покатились капли дождя вперемешку со слезами. Вот и всё. Опустошенный изнутри, будто брошенный сидел он, глядя на плачущее небо. Его каштановые волосы промокли, как и всё остальное, руки беспомощно болтались между колен, карие глаза прикрывали тяжелые веки, а приоткрытые губы дрожали.       Сверкнула молния и грянул гром, словно разбудив юношу. Он было хотел подняться, но поначалу не смог. Опустив голову, он собрался с духом и встал. Что-то вдруг, будто щелкнуло в его голове и потянуло за собой. Недалеко от пустыря начинался лес, за которым был обрыв. Именно в этот лес и направился Картман. То есть, его что-то вело туда, тянуло магнитом и не отпускало.       Переступив через очередное поваленное дерево, Эрик дошёл до края леса и подошёл к обрыву. Повернув голову, он увидел бревно и сидящего на нём Кайла. Молния осветила его, и Картман понял, что не ошибся. Действительно, там сидел еврей, с раздвинутыми ногами и опущенными руками между ними. Он молча смотрел на небо. Брофловски насквозь промок, по его лицу, шее и рукам, стекали капли дождя. Не сказав ни слова, Эрик сел с ним рядом, смотря на небо. Сложно описать, что Картман чувствовал сейчас: облегчение ли? Радость? Возможно, непонимание происходящего, но что бы ни было в нём, оно явно не выражалось никак, ни в лице, ни в жестах, ни в чем больше.       Капли ударяли обоих по лицу, мокрые ресницы Кайла неподвижно ловили их, не пуская в красные глаза. Картман моргал чаще, а затем его взгляд поймал испуганные изумрудные глаза еврея, искоса смотрящие на него. Спустя пару секунд очередная молния осветила уже два крепко обнимающихся силуэта.

***

      Глубокая ночь. «Крошка» Картмана тихо едет домой в Саус Парк. Эрик плавно давит на педаль газа, смотря на дорогу и иногда поглядывая на зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что Кайл на месте. Рыжеволосый парень сладко спал на заднем сиденье, положив голову на свернутую куртку Картмана. Мокрые шапка и куртка сняты Эриком, а накрыт он был собственным одеялом, которое, возможно, уже позабыл.       Машина плыла, освещая яркими огоньками фар мокрый асфальт. Теплый воздух из печки разморил Картмана, его сильно тянуло спать, глаза слипались. До дома оставалось немного, и Эрик чуть увеличил скорость. Вот уже пара поворотов и знакомая улица. «Наконец-то», — пронеслось в голове Картмана. Он бережно «загнал крошку» в гараж и аккуратно взял спящего еврея, укутанного в одеяло, на руки. Тот поморщился, но не открыл глаз.       Эрик положил Кайла на диван, сняв с него ботинки и укрыв одеялом лучше, а сам пошёл в ванную и открыл горячую воду. Картман повесил мокрую одежду Брофловски сохнуть. Она противно пахла чем-то очень приторным, чем заставляла шатена морщить нос и клясться сжечь её ко всем чертям, если не получится выстирать эту дурь. Снизу раздавались странные звуки. Эрик оставил воду и спустился. Кайл по-прежнему спал, иногда вздрагивая во сне.       «Больно, наверное, я его… Как ещё жив-то остался… Блин, какой же он беспомощный, как щенок, одинокий щенок, брошенный на улице», — Картман сел на край дивана и аккуратно убрал рукой рыжие кудри с лица Кайла: «Какой же он красивый, разве евреи могут быть столь прекрасными созданиями, или это только этот такой?»       Вода приятно согревала уставшее тело Картмана, пар медленно поднимался вверх и растворялся под потолком. Эрик иногда вздыхал от приятного жжения на спине — горячая вода после такого дня самое оно.       Расслабившись и облокотившись на стенку ванны, он в очередной раз томно выдохнул, прикрыв глаза. Смотря из-под бровей на сохнущие вещи, Эрик заметил испачканную куртку Кайла, где пятна больше напоминали кровавые. Тут же в его голове вновь нарисовался образ мокрого, пьяного и ужаса красивого еврея, момент, когда он чуть было не переехал Брофловски «крошкой», словно катком (Господи, как он мог даже подумать о таком?), момент, когда лишился всего в один миг, потеряв рыжего, но когда нашёл его, сидящем на бревне, оторванным от всего мира и настолько пустым, насколько мог себе представить, именно в тот момент он осознал, что испытывает к Кайлу ничто иное, как самую настоящую любовь.        Никогда, никогда ранее он не был так счастлив, как в ту самую минуту, когда увидел его, подсел к нему и обнял. Большего было и не нужно. Картман, Кайл — всё. Как он, главный антижидовец, смог полюбить рыжего еврея в зелёной ушанке? Да, именно полюбить. Смирился с мыслью Картман, объясняя все свои поступки и обвиняя во всех бедах именно это чувство. Такое противное, раздражающее и манящее чувство, отдающее приятнейшей мерзостью. Что это за вкус? Будто мёд посыпали черным перцем или послатили чай прованскими травами? Воротит до блевоты, но сам факт существования этого ужасного вкуса наполняет жизнь смыслом. Пусть так, всё же совершенно безвкусная жизнь гораздо хуже.