Чужие сны

Несколько раз он едва не поскользнулся на мокрых листьях, ледяной дождь хлестал по лицу — капюшон закрывал, увы, не всю голову. Перчатки Робер кому-то подарил ещё у себя в городе, сейчас не мог понять, на кой, ведь они были последние. Купить, что ли? Пожалуй, придётся, пальцы перестали гнуться ещё три улицы назад! Только вот ближайшая одёжная лавка — через реку, чёрт бы её побрал. Нет, сначала он купит перчатки, а потом пусть чёрт делает, что хочет.  — Но эти не такие тёплые, — явно расстроенная продавщица изо всех сил старалась впарить ему какие-то шерстяные варежки. Эпинэ мельком глянул на протягиваемое вязаное добро и пробормотал:  — В этих пока кобуру расстегнёшь, полвека пройдёт…  — Что-что?  — Сойдёт, говорю! — оптимистично заверил её Робер и, заплатив, пулей выскочил обратно в дождь. Какая, к дьяволу, кобура? Он и пистолетом в жизни нормально не пользовался! Впрочем, все претензии — потом и лично в руки… Знал бы кто, чем он сейчас занимается, покрутили бы пальцем у виска. Робер и сам бы покрутил, да холодно! И пальцы надо греть в карманах, а не совать лишний раз под дождь, даже метафорически. Обратного пути нет, сошёл с ума на два шажочка — сходи окончательно! И никто даже не осудит, кроме собственной совести, впрочем — плевать… Натянув перчатки, Эпинэ ещё немного постоял под навесом, глядя на взбесившуюся реку. Сама вода была спокойна, но вот грохающиеся в неё небесные капли — не особо. Вместе это всё было похоже на маленький шторм… Ладно, не отвлекаться. Он медленно шагнул на тротуар и пошёл дальше — дальше чужими следами. Если где-то существует провидение, оно ведёт Робера за руку, если есть судьба — она толкает его в спину. Здесь переулок, тут — поворот, а вот и тупик — придётся лезть через забор. Не глядя, что он делает, Робер на автомате сдёрнул промокшую тряпку с каких-то ящиков и подвинул её к забору вплотную. Цепляться надо не за эту перекладину, а за ту, что пониже — это неудобно, но верхняя закреплена непрочно, так можно и шею свернуть. Руки помнят — это хорошо… Руки помнят то, чего не делали — это безумно. Оказавшись в параллельном переулке, правда, ведущем на людную улицу, Эпинэ невольно заколебался — с этого угла был сделан выстрел, по ту сторону дороги рухнул труп… Теперь он знал, что ныне покойный был разыскиваемым вором и, более того, объявил охоту первым, но всё равно было не по себе. Где остальные, он узнать не успел — сны как отрезало. Уже неважно. Неважно, потому что Робер Эпинэ знает, куда идти. Откуда у него в голове эта дорога и каким образом он её нашёл? Ответы либо сентиментальны, либо глупы, да и времени на них нет… Поморщившись от внезапной боли в висках, Робер выбрался на проспект. Для этого городка — широкий, для столицы — что твой переулок. Эта дорога не была тупиком. Мокрая дорога, битые камни, вязкая грязь и высокая трава… Это было очевидно, слишком просто, ответ лежал на поверхности, а он, дурак, не сообразил. Хилый лесок за дождевым занавесом, одинокая точка в заросшем поле неподалёку от железнодорожной станции — здесь всё началось, здесь всё и закончится. Надо было не брезговать, не тормозить и сразу же идти туда! Правда, тогда бы ему в голову не пришло из-за какого-то невнятного сна продираться через мокрые холодные заросли, стучать в сырые доски никому не нужной хибары… Это всё ещё выглядело бредово и непонятно, с одной лишь разницей — Робер пошёл вперёд, не озираясь на раскисшую дорогу в поисках такси. «Ему бы в голову не пришло», теперь и эта фраза кажется дурацкой. Всё кажется дурацким и незначимым, хотя ещё несколько дней назад вся жизнь была другой. Иногда мир переворачивается с ног на голову. Иногда нужно делать то, что ты почитал неправильным, бессмысленным или глупым, потому что у каждого крохотного жеста есть свой смысл. Иногда стоит спрятать доводы разума в коробку, замотать её изолентой и выбросить в окно, чтобы ничто не мешало сердцу принимать правильное решение. Здесь всё началось, здесь всё и закончится. Первая встреча и негромкая невнятная речь, последняя встреча в компании злополучного кейса и не менее злополучного независимого агента… Камни! Они на месте! Робер понимал, что не имеет ни малейшего отношения ни к краже, ни к возвращению украденного, но с души будто упал… камень, вот тебе и ирония поговорок… Теперь вы не можете сказать ни слова, благодарность видно только по глазам. Благодарность, смешанную с неподдельным ужасом и страхом. Так боятся только смерти, но чьей? Интересно, это происходит сейчас или уже прошло? Если Эпинэ сейчас влетит с ноги в этот раздолбанный сарай, что-нибудь произойдёт?  — Это ещё не всё, — шепчет в уши холодный дождь.  — Ты видел ещё не всё, — поёт в уши ледяной ветер. Так боятся только смерти — но чьей? А домик-то всё дальше, а ливень — всё сильнее. Оставалось не более двадцати шагов, и Робер уже ненавидел траву. Траву, камыши, заросли, лопухи, всё, что росло из земли, мокло и кололось, он ненавидел. Холод и грязь под ногами были не так противны, как эта пародия на джунгли. На вид в этом доме — никаких признаков жизни… Поздно искать другие пути или пытаться наладить связь — его словно схватили за воротник пальто и тащат, тащат, тащат вперёд, как на поводке, без права на отступление или даже на поворот. Родственные души — это не любовь… Родственные души — это отсутствие выбора и болезненная тяга к встрече. Ты никогда его не видел, но можешь представить во всех подробностях. Ты никогда с ним не говорил, но отлично знаешь, что вызовет ухмылку, а что — отвращение на лице. Ты никогда им не был, но маузер испанского производства для детективов и тайной полиции называется Astra-900, пневматика от слова «ветер», а сапфиры были звёздчатые… Душераздирающее зрелище, увлекательное путешествие через мокрую траву, и как ещё не споткнулся ни разу? Удача… Наверное, Рокэ над ним посмеётся, ну и пусть — зато поймёт, поймёт обязательно, потому что… потому что. Десять шагов до двери… Робер вспомнил, как однажды — много лет назад — что-то спрашивал у мамы про соулмейтов. Жозина говорила долго, а запомнилось лишь одно: на опасные для жизни профессии берут либо в парах, либо тех, у кого нет не только семьи, но и родственной души поблизости. Слишком велика будет потеря… Савиньяки, те оба полицейские, хотя логики назначения обоих Робер не понимал, но остальное было ясно, как божий день. «Интересно, ты когда-нибудь ждал меня?» Держи карман шире, ехидно ответило подсознание. Как бы Эпинэ ни старался, он не мог представить, чтобы кто-то в целом мире ждал именно его. Смотри на себя в зеркало или со стороны — ничего особенного не найдёшь, а ведь что-то есть, что-то подходящее, как последний кусочек ребуса! Не попробуешь — не узнаешь, не толкнёшь отсыревшую дверь… Одно лишь касание ладонью дверной ручки — и внутри переворачивается сердце, но надо идти. Не постучав, Робер открыл дверь, впустив внутрь холодный и мокрый уличный ветер. Верёвочка вместо выключателя, трещащая лампа одна на всю каморку, а так здесь, откровенно говоря, никого нет. Ни-ко-го. Робер знал, куда повесить пальто, где включить батарею и в каком ящике достать попить, но всё это уже не удивляло — не удивляло ничего, потому что было холодно и тихо, удручающе тихо. Молчал не работающий старенький телевизор, молчало подсознание, всё молчало. На этом столе лежал кейс, но сейчас его нет. У этого окна стояли три человека, сейчас тут нет ни одного. Хотя… Есть один, но что ему это даёт?  — Дерьмо, — шумно выдохнул Эпинэ и рухнул в продавленное кресло. Каморка сторожа. Наверное, сторожа станции. Поезда останавливаются раз в три дня, так что сторож, считай, не нужен. — Самое настоящее дерьмо… От досады хотелось выть, от мысли, что он погнался за невидимкой и упустил из пальцев последнюю ниточку — выть громче. Все возвышенные мысли о неведомом родстве, видениях свыше и прочей ерунде тут же покинули голову, уступая место презрению к собственной глупости и наивности — и гневу, потому что всё, что оставалось, это злиться. На себя, на него, на дождь, на камни. На то, что даже идиотские сны не могут присниться в правильном порядке! Как будто в жизни не хватало пазлов и загадок! Ну и пожалуйста. Ни выть, ни орать Робер не стал — ливень всё равно громче, зато он с удовольствием пнул пару ящиков, где-то что-то разбил и перевернул второе кресло. От устроенного погрома немного полегчало, осталось выпить. Не успев даже додумать эту мысль, Эпинэ обнаружил себя напротив стенного шкафа со стеклянными дверцами. Одна из них была выбита, но это так было, когда он пришёл… Мысли о собственном вандализме едва не заставили расхохотаться, это и впрямь было глупо — но не глупее, чем все предыдущие приключения! Грасиано — насыщенное красное с ароматом фиалки. Неплохо, особенно для каморки сторожа. Бутылка явно не провела здесь вечность — её соседями были банки пива из ларька, и она единственная вся в пыли. В пыли, но откупорена… Может быть, даже не так давно. Робер сильно подозревал, что попади ему в руки бокал — бокал полетит в стену, а собирать осколки не хотелось, поэтому он хватил из горла. Когда вернётся сторож? Ой, да когда бы ему ни приспичило… Усталость накрыла тяжёлым махровым одеялом, голову сжимали тисками злость с досадой и проклятая мигрень. Нет, пусть его хоть палками отсюда гонят, сначала надо прилечь… Вот это-то и было неспроста, успел подумать Робер, прежде чем провалиться в сон. В сон! Наконец-то в его вынужденном безумии появилась логика и связь, только не поздно ли? В клетчатом пледе так тепло, в нём было бы так тепло и уютно, да и бутылка хорошего красного — спутник получше, чем четыре трупа… Ты мог стать пятым и не стал, только легче от этого не становится. Почему драгоценности такие тяжёлые? По-настоящему ценные вещи, вроде слова или желания, не весят ни черта, а проклятые, простите, звёздчатые сапфиры в кейсе кажутся неподъёмными. Посоревноваться с этим может разве что раненое плечо и пропитанный кровью рукав. Их должно было быть на одного меньше, но когда преступники играли честно? В музее им самое место, полежат, посияют — никто и не заметит подлога, но до дома не дойти. Иронично, дома нет, хотя до всех возможных пристанищ тоже неблизко. Помощь не нужна, когда понадобится — это будет смерть, но всё же не надо пугать видом крови всяких девочек в окошке… Дождь тоже кажется кровавым, потому что сначала стоило заняться жгутом, а потом уже дурацкими камнями. Стоило, но дёшево, умирать — так от другого… Сквер ведёт в библиотеку, в библиотеке свет, ночной свет в библиотеке — это не Пьетро, всех остальных можно пугать! Высланный из столицы юноша шарахается от каждой тени, но о его начальстве разговоры ходят совсем другие… Интересно, если бы соулмейты существовали, они бы чувствовали свою «чужую» боль? И всё же куда приятнее слушать грохочущее и стонущее небо дома у камина, а не посреди промозглой осени…  — В такое время суток вы вряд ли хотите получить абонемент, — а Левий именно таков, каким его описывают слухи — маленький, обманчиво безобидный и определённо опасный. Без разницы, пока у него за спиной заманчиво тёплый коридор… — Месье?  — Такой же месье, как вы — сэр, но это не принципиально. Главное правило вашей библиотеки — не шуметь? Я могу нелегально, зато бесшумно скоротать у вас этот чудесный вечер?  — Это пулевое ранение, — да здравствуют невинные тихони-библиотекари. Дорак был абсолютно прав насчёт этого святоши. — Теперь я вынужден настаивать, чтобы вы зашли.  — Зайду, если вы пообещаете не навязывать свою помощь и не звонить в полицию. Там расстроятся…  — Запретить упрямиться я вам тоже не могу? Проходите, моя комната налево… Это называется «устал и замёрз», но обзывали и хуже. Комната… обманул, их две… То есть, одна, только двоится почему-то. Очередной граммофон — этот город, никому не нужный, кроме вселенной, всюду подчёркивает, что он застыл во времени, как муха в янтаре. Кажется, муха больше никогда не взлетит…  — О чём задумались?  — О мухах. И ещё о вас.  — Бред… Я имею в виду лихорадочный.  — Ещё нет, просто связь между вами и мухами не лежит на поверхности. И я не вижу смысла её туда класть. Уберите, пожалуйста, телефон.  — Я не собираюсь звонить в полицию.  — Так и о скорой помощи вас никто не просил.  — Таких упрямцев надо поискать! — праведный гнев крохотного библиотекаря смотрелся бы комично, впрочем… это всё равно смешно, но хватит на сегодня злить людей. — Я понимаю ваше нежелание куда-либо звонить и принимаю вашу невоздержанность на язык, но за любое деяние требуется плата. Так что прекратите ёршиться и дайте осмотреть вашу руку.  — Не дам… Осмотреть вы можете и глазами, с раной я справлюсь сам. Если хотите принять участие в моей судьбе, лучше расскажите что-нибудь о сапфирах.  — О сапфирах?  — И о соулмейтах.  — Как пожелаете. Музыка не помешает?  — Никогда не мешает… Немного странно слушать о душах и камнях под концертные записи из семидесятых. Говорят, вдохновение озарило Джорджа Харрисона, когда он читал что-то из китайской философии, нарвавшись на слова «gently weeps». Пока моя гитара тихо плачет… Седьмое место из ста в рейтинге лучших гитарных песен, и заслуживает большего.  — Снова мухи? Знаете, ни на что не намекаю, но нормальный человек бы на вашем месте лёг.  — Вы сами сейчас всё разъяснили, господин библиотекарь. Между прочим, я вас внимательно слушаю. Раньше считали, что сапфиры распознают яд, ими же украшали храмы, как символом мудрости и справедливости.  — Видимо, со временем поняли, что справедливости не добиться, и перешли на бытовые целебные свойства… Почему же не добиться? Просто надо добиваться, а не ждать у моря погоды. Хорошая запись, и где Левий только раздобыл? Исполнение Харрисона семьдесят первого года. Когда поёт тот, кто это придумал и написал, песня звучит иначе… Почему-то образ слегка взъерошенного молодого, но уже уставшего человека, в порыве вдохновения трогающего то струны, то карандаш, то отпущенные усы… кажется знакомым.  — Уже уходите? Это неразумно.  — «Ненормально» мне нравилось больше. Не переживайте, Левий, вам есть, чем гордиться — заставили меня присесть… И дождь кончается.  — Дождь, но не осень. Будьте осторожны, — цепкий взгляд библиотекаря царапает спину, которая всегда останется ровной, что бы ни произошло, а смотреть вы можете хоть в кирпичную стену… Всё будет хорошо, а в вашу тихую гавань больше не ворвётся среди ночи раненый исполнитель.  — Не тратьте нервы на лишнее беспокойство. Мне не впервой бродить по ночному городу, ничего криминального сегодня больше не случится. Обернуться, спокойно осмотреть собеседника — он ничего о тебе не знает, так же, как и ты — о нём, но это не повод не соблюдать осторожность. Одно дело — приют и горячий напиток, другое — сообразительные и знающие люди. Жаль, что у таких людей лучший кофе и вкуснейший чай…  — Что-нибудь ещё? Или ваш покорный слуга может идти?  — Если бы я был в силах вас остановить, вопрос имел бы смысл.  — Увы, не всё в нашей жизни имеет смысл.  — Это вы уже про соулмейтов?  — Пожалуй… Зачем они нужны, если вероятность встречи близка к нулю? Спасибо за приют, берегите ваши пластинки — они чудесны. Робер вздрогнул и проснулся, уставившись на мигающую лампу и тени далёких деревьев за окном. Он наконец-то согрелся, только сердцу стало совсем холодно. Левий знал. Левий ЗНАЕТ. Левий всё прекрасно знает и молчит. Он не мог не догадаться и несколько раз почти выдал себя, просто Эпинэ не довёл мысль до конца… мысль или догадку, неважно, чёрт его подери. И что теперь? Ворваться в библиотеку и предъявить свои претензии? Послушать соло Харрисона и помедитировать в поисках ответов? Песня хорошая, кто же спорит, но всё остальное… Робер автоматически сложил плед и положил на место, не особо задумываясь, что брал чужую вещь с другой полки. Так не пойдёт. Так совсем не пойдёт, а самое обидное, что даже Левий знает больше. Иначе бы не пытался отговорить его от поисков, как только понял, кого встретил. Надо сосредоточиться и довести до конца хотя бы одну кривую линию. Опершись на стол, Робер прикрыл глаза ладонями, затем отнял их и внимательно посмотрел на свои руки, как в первый раз. В прошлый раз руки сами открывали нужные двери и стучали в нужные окна, а что сейчас? Только Левий, больше идти некуда. Потому что, говоря совсем уж начистоту, где искать Рокэ — он не знает. Не имеет ни малейшего понятия, даже после всего, что успел увидеть и узнать. Зато почти уверен, что это необходимо. Останавливал лишь другой маленький кусочек сна. Это явно произошло потом, уже после встречи с Левием, потому что кейс с драгоценностями побывал в каморке сторожа. Побывал и куда-то делся, как и все остальные участники процесса… Получается, работа закончена, миссия завершена? Где теперь сапфиры их владелец? Где Рокэ, где Квентин Дорак? Ещё один человек, которого нет в телефонных книгах… Оно и понятно, будь Робер боссом какого-то детективного агентства, он бы шифровался как мог. Беспредметная злость уступила место задумчивости, и Эпинэ даже не заметил, как вышел обратно в осень — дождь прекратился, и всегда бы так. Сыро, мерзко, сапоги вязнут в разбухшей почве, а ещё он идёт куда-то не туда. Робер обернулся через плечо. Каморка, станция, въезд в городок — всё это осталось позади. Но, кажется, за деревьями что-то виднеется. Что-то важное… Он и так потерял много времени, что сделают ещё десять минут? За беспорядочно растущими кустами и стволами прояснилось — крест, крест и ещё один крест. Робер снова почувствовал, что его ведут за руку, но рядом никого не было. Сзади — тоже. Он вообще был один, всегда, до этого дня он был один, и понял это слишком поздно.  — У тебя пальцы холодные, — пробормотал Робер.  — Они всегда такие, — отозвался ветер. — Иди.  — Туда? Точно? Ответа не было, и он продолжил идти. Если стоять на месте — ты никогда ничего не узнаешь. Если не делать шаг — ты никогда не ступишь на дорогу, куда бы она ни вела, в рай ли, в ад ли. Если, если… Иногда лучше не шевелиться, но это самое редкое «иногда». Прямо сейчас… Несколько дней назад ему хотелось шаблонных бабочек в животе, вместо этого — получай леденящий холод, сжимающиеся в комочек внутренности и замирающее сердце. Замирающее не от восторга, а от правды, и не в трепете, а болезненно. Робер Эпинэ оказался на кладбище, и рядом не было ни души. Ни единой живой души.